Часть 1
12 июля 2021 г. в 00:04
Пол настолько грязный, что на него не удаётся смотреть без отвращения, будто его не мыли, наверное, с самой Гражданской войны, но сейчас на мокрую грязь Макс не обращает внимания — она сползает по стенке прямо на замызганную плитку и, тоненько скуля, сильно закусывает зубами запястье, пока звук не перерос в истерический крик. Её одежда превратилась в лохмотья, так что от сидения на полу хуже не станет. Куда уж хуже, если только что она разрушила свою жизнь.
Это конец. Её посадят. Или вернут домой, на родину, без отца и возможности с ним связаться — потому что в России её тоже ждёт тюрьма, — и это убьёт отца быстрее, чем рак.
Не такой представляла Макс свою жизнь, которая только-только началась. Девушка планировала выучиться, найти хорошую работу, весело проводить время с товарищами, совсем как в «Друзьях» и, может, найти себе красивого умного парня. Военного или медика. Но она никак не планировала заболевшего отца, пропущенное за время ухода за ним поступление в медвуз, продажу всего имущества и поездку на другой конец света за призрачным шансом, что его смогут спасти. И уж точно не обмудка в общественном туалете, который решил, что нагнуть девчонку, пока никто не видит — потрясающе хорошая идея.
Он следил за ней от самой работы, сейчас она вспоминает это. И на работе маячил несколько дней, а ведь она, наивная, посчитала, что это просто завсегдатай с любимым столиком. Кто бы мог подумать, что ей «повезёт» вот так сходу наткнуться на маньяка. На работе она бросила на него пару взглядов от силы, но и за них успела заметить, что он милый. В её вкусе.
Только вместо знакомства и вежливой просьбы оставить номер телефона он попытался её изнасиловать. Дождался, пока она зайдёт в кабинку туалета, забрался следом, заткнул ей рот каким-то платком, болезненным движением блокировал руки, чтобы не сумела вырваться, и рванул ткань джинсов в желании добраться до трусиков и дальше. Правда не учёл, что Макс — не обычная девица в беде и мужское имя в качестве прозвища она заслужила буквально в бою. И, конечно же, не ожидал, что она сумеет больно пнуть его, как учили в секции, вырваться из ослабевшей хватки и, поставив подножку для компенсации разницы в весе и росте, оттолкнуть от себя.
А она не ожидала, что он, падая назад, ударится головой о неудобно висящий бачок с мерзким хрустом ломаемых костей, дернется пару раз в конвульсиях, глядя на неё обезумевшими от ужаса глазами и обмякнет спустя несколько невыносимо длинных секунд. Макс даже понять ничего не успела — лишь инстинктивно отшатнулась от него подальше настолько, насколько позволяла теснота кабинки, и прижалась к дверце.
Он затих очень быстро, и поначалу Макс подумала, что, может, он потерял сознание. Занеся одну руку для удара, второй она коснулась его запястья в поисках пульса, но сколь ни меняла положение пальца, не сумела нащупать мерные толчки крови под кожей. Вернее всего было бы проверить на артерии, и спустя ещё несколько секунд сомнений Макс пришлось постараться, чтобы подобраться к шее маньяка ближе, но дать ему как можно меньше возможности схватить её, если он блефует.
Только он не блефовал. Пульс на шее тоже не прощупывался.
Тогда-то Макс и поняла, что натворила.
Боль от укушенного запястья отрезвляет её, выдергивает обратно в мир рационального мышления из омута паники, куда тянет её осознание. Макс вспоминает, как в бурсе практиковалась ставить капельницу — сначала на Гоше, анатомическом манекене, чтобы набить руку, потом на трупах из морга, чтобы эта самая рука перестала дрожать. Спустя сотни попыток Макс могла отработать капельницу на живом человеке чуть ли не с закрытыми глазами, а воспоминания о том, как она едва не упала в обморок от одной только мысли, остались далёкой дымкой.
Надо просто забыть, что маньяк — человек, был живым человеком. Сейчас он — просто тело, над которым нужно провести процедуру, всё-таки на это Макс и потратила почти три года своей жизни — на профессию процедурной медсестры. Без соответствующих документов бесполезную в Америке настолько, что на жизнь пришлось зарабатывать в какой-то дешёвой забегаловке, но полученных честным трудом знаний и опыта отсутствие лицензии не отнимало.
Правда раньше, напротив, приходилось почаще вспоминать, что она работает с живыми людьми, которые чувствуют боль — сказывалась практика на трупах. Сейчас же Макс предстоит вспомнить всё, чему её не научила жизнь.
Для начала, если она выйдет отсюда в разодранных джинсах, это кто-нибудь заметит и обязательно попытается помочь по доброте душевной, вызнать, что и где случилось, чтобы вызвать полицию — нет, этого допустить нельзя.
Макс поднимается и крутится неловким из-за тесноты кабинки движением вокруг своей оси, чтобы рассмотреть, насколько пострадала её одежда. Сильнее всего пояс и ниже копчика, даже от трусиков оторван внушительный клок и держатся они на честном слове — такое хоть бы просто зашить удалось, не говоря уже о том, чтобы на ходу и аккуратно. Прикрыть свитером тоже не получится — слишком короткий.
Взгляд неумолимо возвращается к телу и теперь Макс замечает — на нём надета джинсовая куртка, а вокруг пояса повязана клетчатая рубашка. Сначала Макс примеряется к куртке, но замечает, что воротник уже пропитался кровью из разбитого затылка, поэтому из вариантов остаётся лишь рубашка. Это решение даётся неожиданно легко — точно Макс всего лишь берёт от вселенной должок, причитающееся за попытку сделать больно. Да и развязать узел на животе гораздо проще, чем выпутать мёртвые руки из рукавов.
Рубашка велика ей на приличное число размеров и застегнутая походит на короткое платье. Макс подворачивает рукава и после недолгих раздумий вытягивает из джинсов на теле ремень — не сказать, что он так уж сильно нужен, но подпоясанная мужская рубашка выглядит более убедительно, будто Макс специально нарядилась как хиппи. Шнурком из его же ботинка Макс наспех связывает две шлёвки на своих разодранных джинсах, чтобы не сползли, пока она будет идти.
Возня с одеждой отвлекает её от страхов, успокаивает окончательно, и следующей дельной мыслью становится поза, в которой лежит тело — такую заметно, если посмотреть под дверь кабинки, а то, что сюда до сих пор никто не зашёл, и вовсе огромная удача. Только решить проблему всё равно стоит, если Макс хочет быть отсюда как можно дальше, когда тело всё же обнаружат.
Ей приходится попотеть, пока она, зайдя с другого бока, подтягивает выше тело весом больше неё раза в полтора-два, усаживает на унитаз и расставляет ноги так, чтобы снизу это выглядело естественно. В этот момент она сильнее всего жалеет, что из всех спортивных секций в школе выбрала самбо, а не качалку. Мышцы и умение таскать тяжести сейчас бы очень пригодились.
Но она справляется и так, своими силами. Ничего другого ведь не остаётся. А годы самбо уже спасли ей жизнь или, по крайней мере, честь и достоинство.
Напоследок Макс подбирает с пола тот самый платок, которым ей заткнули рот, и, памятуя «Улицы разбитых фонарей», протирает им ручку дверцы, бачок унитаза и пуговицы на куртке. В процессе ей на ум приходит «Безмолвный свидетель», а вместе с ним идея получше, чем размазать свои «пальчики» сухим платком в надежде на лучшее.
Макс трёт платком пол там, где он влажный, стараясь не думать, от чего именно, и ещё раз проходится теперь уже мокрой тканью по ручке, бачку, пуговицам и тем участкам на коже тела, которых касалась. Если копы действительно умеют снимать отпечатки с кожи, это должно им помешать. Вряд ли они стали бы подавать в международный розыск и вряд ли этот розыск дал бы свои плоды, сделай они это, но невозможно быть чересчур осторожной. Возможно эта уловка станет гарантией её свободы, кто знает?
Закончив с уликами, Макс прислушивается — никого. Можно выходить.
Она неслышно отворяет дверцу и, немного поколдовав с щеколдой, притворяет обратно так, чтобы дверца не распахнулась быстро. Оглядывается по сторонам, думает помыть руки, но быстро отбрасывает эту мысль и лишь вытирает грязные ладони о джинсы там, где их прикрывает рубашка. Быстрым шагом пересекает пространство от кабинки до входной двери, толкает её... и ударяет какого-то очередного посетителя, жаждущего справить нужду.
Сердце уходит в пятки от одного взгляда в удивлённые зелёные глаза напротив. Всё пропало, её застукали и теперь никуда не деться! А за попытки скрыть убийство по неосторожности ещё и срок накинут! Нужно бежать — вот, что вопят инстинкты Макс.
Приходится приложить усилия, чтобы действительно не побежать. Чтобы лицо осталось спокойным и даже глаза не выдали — она умеет так делать, пришлось научиться, чтобы списывать на экзаменах без палева.
С тихим «I'm sorry» Макс обходит неожиданного свидетеля, ждёт, пока захлопнется дверь и быстрым шагом уходит подальше, выбирая для тактического отступления улочку потемнее и побезлюднее. Инстинкт самосохранения вопит до хрипоты, чтобы она даже не думала идти «огородами», где при повторном нападении ей может не повезти так, как уже повезло, но Макс мысленно пинает этот голос, как уже пнула тело, и приказывает заткнуться, а сама припускает по улочке дальше, уже бегом. Пусть глаза боятся, а сердце вот-вот выскочит из груди, главное — разум сейчас кристально чист и способен шустро переставлять ноги одну за другой, преодолевая всё больше метров в направлении подальше от самой большой ошибки в жизни Макс.
Знала бы она, что сегодняшний день потеснит с пьедестала капитальных провалов неудачный роман с Русиком, после которого определённые круги в медучилище, не без помощи грязного языка самого Русика, окрестили её шалапендрой, не страдала бы в то время несколько недель самоубийственными мыслями. Тогда её уберегла мысль об отце. Сейчас — тоже.
В конце концов, в уравнении её разрушенной невзгодами и наполненной осколками планов жизни единственной постоянной переменной остался лишь он один.