A Thing of Beauty

      Нет, наверное, ничего поганее скребущей где-то глубоко в подсознании мысли о том, что все охуенно, но что-то, сука, не так.       Именно это призрачное ощущение подгрызает Сильверхенда, когда он, развалившись обнаженным на сбитой постели, смотрит в полумраке на оседлавшую его стройную фигуру. Сквозь алкогольный туман, искажающий восприятие, девка мнится ему кибернетической дриадой со своими длинными, выкрашенными в зеленый цвет волосами и имплантированной золотистой кожей рук, которые упираются сейчас в его грудь с такой силой, что оставляют отпечатки. Тело ее настолько идеально, что, в этом рокер практически уверен, тоже в немалой части доработано рипером.       Дриада резко поводит бедрами, мышцы ее влагалища сокращаются, сжимая его крепко стоящий член. Она запрокидывает голову, четко отрисовываясь графитовой тенью в неверном желтом свете уличных фонарей с парковки, пробивающемся из-за жалюзи, приоткрывает губы, стонет громко, вскрикивает, когда Джонни подается ей навстречу, вбиваясь глубже, а ладони его ложатся на крепкую маленькую грудь, дразнят шершавой кожей твердые соски. Тускло отблескивает хром мизинца и безымянного пальца левой руки, бросая слабые блики на оптику.       Костяшки на правой кисти сбиты и отекли – впрочем, массивные перстни, как и обычно, сработали, защитив кулак от сильных повреждений. Ноют челюсть и скула слева – пару ударов он спьяну пропустил. Но повеселился от души. Ебучий рыцарь в доспехах, залитых текилой, спасающий в таверне бухую лесную кибернимфу из загребущих лап мрачных диких всадников. Сказки конца двадцать первого века.       От боевика, само собой, к порнухе.       По законам жанра отважный герой всегда получает свою награду, не так ли?       Горячие тонкие длинные пальцы сжимаются на его горле, ногти всерьез впиваются в покрытую щетиной глотку, и он прикрывает глаза, дышит поверхностно и хрипло, ловя под веками пульсирующие алые пятна.       Все охуенно.       И все же что-то, сука, не так.       Психоз с дрочкой на самого себя, слава яйцам, оставил его несколько месяцев назад, и он уже может смело смотреть на свое отражение в зеркале и слышать собственный голос, но, будем честны, и то, и другое претерпело некоторые разительные изменения – благодаря биочипу и ебаной Арасаке. Меньше Ви, больше Джонни – залог, блять, ментального здоровья.       Психика – гибкая тварь – приспособилась, и Сильверхенда, вот счастье-то, вновь возбуждают другие люди. Спасибо и за малые радости, ага.       Стоит у него на славу - так, как, пожалуй, было в далекие юные годы, но это и неудивительно, стоит лишь вспомнить, что сейчас ему, сука, снова двадцать пять, а нихуя не сорок три. Впрочем, удачная генетика, он и перед смертью даже при учете ебанутого образа жизни был еще хоть куда. Но теперь ему снова двадцать пять. Двадцать шесть. Теперь ему уже двадцать шесть. Охуеть, блять.       Воздух иссякает, дыхание почти замирает, вырывается редко и с сипом, Сильверхенд удерживает девку сильнее за бедра, притискивая к себе, входя на полную, готовый застыть, кончить, но дриада от возбуждения, видать, перегибает палку. Пальцы на его глотке не отпускают вовремя, и ему приходится самому разжать их, пока она не удавила его к чертовой матери. Оргазм срывается на самом краю и это обламывает неимоверно.       Нахуй игрища.       Обхватив девку под задницу одной рукой, за спину - второй, рокер без усилий подминает ее под себя, забирая инициативу. Она скулит под ним, и сама готовая кончить, выгибается, вжимается, влажная, горячая. Впивается зубами в его шею, когда Джонни берет жадный привычный темп, легко и опытно подстраиваясь под ее желания, закидывает стройную длинную ногу на свое плечо – и тут же получает подтверждающий одобрительный долгий стон. Усмехается в мокрый висок, пахнущий цветочным дешевым парфюмом и виски.       Тело его работает отлично: все нервные окончания, гормоны, синаптические сигналы – он осознает себя охуенно здоровым, полноценным. Проблема одна, но пиздецки серьезная: он нихуя не чувствует. Ебется автоматически – как животное. Получает физическую разрядку, но не более. Никакого искрящего удовольствия, никакого головокружительного наслаждения – из тех, что заставляют перевернуться нутро, сжаться горло, содрогаться от восторга, подыхать от нетерпения, трахаться ночь напролет во всех возможных позах, так, чтобы отрубаться напрочь без сил, а потом, даже не проснувшись до конца, начинать марафон по новому кругу. За эти восемь месяцев ничего подобного с ним ни разу так и не случилось.       О, Сильверхенд знает, с кем бы он мог не вылезать сутками напролет из постели с сумасшедшей самоотдачей, с кем мог бы трахаться, словно полоумный, практически без перерыва, до полного изнеможения. И какая там, нахуй, постель, когда рокер хотел бы Ви любым, где угодно, всегда?.. Прижать, выебать, облапать, сожрать, притиснуться, снова слиться в одно… Пиздец… Кому, сука, нужна банальная койка при таком-то желании: когда в груди ворочается что-то дикое; когда по венам обжигает невыносимо раскаленная лава; когда кожа – оголенные почти до боли нервы; когда от страсти зубы сводит, а губы неконтролируемо подрагивают; когда встает при одной мысли; когда кажется, что только бы коснуться – и мир взорвется нахуй сверхновой от ебанутого напряжения? Впрочем, что там секс… Он, в общем-то, согласен сейчас даже на банально попиздеть с пацаном. Поприжаться немного, так сказать, в своих хотелках. Слегка. Блять…       От одной мысли, моментально воскрешающей эхо ослепительных воспоминаний, Джонни ведет, он задыхается вмиг и выгибается, содрогается крупно и глухо стонет сквозь зубы, крепко зажмуриваясь.       Дриада кончает, само собой, совершенно по-дриадьи, располосовав ему напоследок спину длиннющими зелеными когтями – другого он и не ожидал, собственно, при своем богатом опыте отлично научившись разбираться в типажах партнеров. И она еще дрожит от наслаждения под ним, когда Джонни, ускоряясь, утыкается в ее плечо лбом и двигается уже целенаправленно так, что и сам срывается в оргазм буквально через пяток толчков. Сильверхенд коротко целует горячее плечо и перекатывается на спину, нашаривая на тумбочке рядом с кроватью сигареты. Презерватив отправляется в прицельный полет в мусорку.       Намокшие волосы липнут к шее, и Джонни, прикуривая, приподнимает голову, вытирая ладонью загривок, ероша отросшие пряди. Неверно восприняв его шевеление, ожившая дриада прижимается к его боку, накрывая грудь рукой, но ночь душная, а девка горячая, так что Джонни, не пытаясь даже изображать рыцаря, выворачивается, вручая ей свою сигарету, и прикуривает себе новую, краем глаза следя за тем, чтоб телка не отрубилась и не спалила их нахуй.       В номере витает густой дух текилы и виски, еще не перебродивший в перегар, вьется сизыми кольцами под потолок табачный дым, ползет в полумраке к вытяжке. Поразительно, но та даже пашет.       За окном, на стоянке для грузовиков перед мотелем, судя по доносящимся воплям, взрывам хохота и негодующим крикам, идет обычная борьба фракций траккеров: первые только что вывалились в предрассветный туман из бара и продолжают тусовки группками между своих огромных траков – само собой, в говнище, готовые на подвиги, с телками, песнями и душами, требующими приключений на отсиженные в дороге жопы; вторые уже успели пьяно отрубиться по номерам, а через пару часов им снова за руль и в путь, так что славные сонные ангелочки не слишком рады бравым гулякам. В этой точке интересы их сталкиваются, нагнетаются грозовым фронтом, порождая бесконечные срачи с мордобоем. Ясен хуй, персонал мотеля даже не заботится хотя бы окатить асфальт с утреца из шланга, так что стоянка зачастую покрыта кровью отважных воинов. В итоге, конечно же, не высыпаются ни первые, ни вторые. И только Сильверхенду откровенно поебать, потому что он и так спит как дохлый, а уж если он еще и нетрезв, то стену его номера может проломить многотонный грузовик. Обнаружит он это только поутру.       Время между ночной и утренней сигаретами – три часа. Ровнехонько столько он успевает проспать, прежде чем из душного сна о ебучих песках и – блять, сегодня хуевая ночь, - об отползающих за перевал панцерах его вырывает привычный тихий шепот родного хриплого голоса.       «Джонни…»       Это всегда только имя. И ничего больше.       При ночных мексиканских флешбэках этот короткий оклик будит его почти всегда. Иногда – без кошмаров, внеурочно.       В призраков Сильверхенд нихуя не верит, а в психологию – очень даже. Так что прекрасно осознает, что таким образом его собственный разум интересно и криво прилепил одну травму пластырем на другую в попытке разгрузить мозг, защитить психику.       Голос Ви выдергивает его из потного, острого, панического кошмара точнехонько в тот момент, когда боевая махина разворачивается, поблескивая металлом на солнце. Пальцы Джонни успевают только сомкнуться на лямках бронежилета товарища, мышцы напрягаются в попытке дернуть на себя нехилый вес тела, чтобы хотя бы попробовать выгрызть их жизни у блядской ситуации, как он выкатывается в похмельную реальность – мокрый от испарины, задыхающийся, давящийся заходящимся сердцебиением. Зубы стиснуты так, что, кажется, сейчас раскрошатся, мышцы сведены судорогой, пальцы впиваются в простынь до боли в суставах.       Оглядывая ошалелым взглядом номер, все еще ожидая услышать сигнал наведения, хотя Джонни уже прекрасно осознает, где он и в каком «когда», он сглатывает с трудом и вяло гадает – орал или нет? Глотку саднит, но это вполне уместно после выпитого вчера.       - Ты в порядке? – узкая горячая ладонь ложится на его влажное плечо, заставляя вздрогнуть от неожиданности. – Плохой сон?       Прикосновения – совсем не то, что ему нужно сейчас. Рука на коже словно продирает наждаком, затягивается на горле удавкой, бесит до безумного звериного рычания. Страшно признаться, но первый порыв – ухватить запястье и сломать выверенным знакомым приемом так, чтобы хрустнула глухо кость. Однако с этим рефлексом он научился бороться, потому только дергает плечом в попытке сбросить ладонь, но дриады в этих лесах, ему на горе, водятся тупые, ласковые, недогадливые, навязчивые. Девка приникает к его спине обнаженной грудью, обвивает руками и заглядывает через плечо.       - Это что? – длинные золотистые пальцы проходятся по цепочке на его шее и смыкаются на подвеске - пуле, покоящейся в паутине кожаных шнурков. Джонни замирает, заходясь от ослепительной ярости до пламени под веками, понимая, что распадается на режущие осколки. Его душит черный ядовитый вонючий дым, которого в реальности нет. В голосе девицы чувствуется заинтересованность, когда она приподнимает кулон Сильверхенда на уровень глаз и явно рассматривает его. Вторая ее рука, отвратительно щекоча, зарывается в его волосы, перебирает отвлеченно слипшиеся пряди.       - Запаска, блять, для «Кавказ Братск У4020», - сипло давится бешенством Джонни, выдирая из рук девки цепочку с кулоном. Пуля звякает о солдатские жетоны на его груди. Бирки он наденет на шею Ви, когда вернет пацана, наконец-то исполнив свое обещание. Там их законное место. Против воли Сильверхенд упирается взглядом в грязную стену напротив, украшенную по традиции невнятной, безвкусной, современной картиной – не может глаз оторвать, залипает, замирает, словно каменеет, чувствуя, что его буквально разносит изнутри от ненависти и злобы. Совершенно животное рычание поднимается по его горлу выше и выше, почти уже начинает резонировать где-то у гланд, нагнетается от ощущения прижавшегося к нему живого тела. Желание рвать, калечить и убивать нарастает, душит, почти лишая дара речи.       Нахуй жалость. Нахуй сочувствие. Что они все, блять, себе думают? На черта делают такие понимающие лица? Кто, сука, научил их этому дерьмовому лживому приему? Кто сказал, что так и надо? Что в этом величайшая человеческая милость?       Молча Сильверхенд поднимается на ноги, буквально вытряхивая чужие пальцы из собственных волос, сбрасывает с себя душащую руку, все еще упираясь пустым взглядом в разводы на противоположной стене. Его, похоже, немного замкнуло. Телка совершенно ни при чем, да. Простой вопрос, простые, ничего не значащие фразы. Все это, блять, нихуя не значит, звенит от бессмысленности.       - Позавтракаем? – встречает его из душа упорная девка, все еще разнеженно развалившаяся на развороченной постели не первой свежести. Мотель - говно, белье - хлам. Да и Джонни живет тут не первый день.       К тому же теперь в убогом номере еще и прет двойным перегаром.       - Не завтракаю, - обтягивающее платье телки, больше напоминающее сейчас смятую тряпку, отыскивается под стулом, трусики валяются на самом проходе, где он вчера их с девицы и стянул, и Сильверхенд, собрав одежду, бросает ее на кровать. – Одевайся. Тороплюсь.       Прикурив и зажав сигарету в зубах, Джонни обнаженным бродит по номеру, одновременно вытирая голову одной рукой видавшим виды полотенцем и попутно собирая с пола свой шмот – все прокуренное и пропахшее баром, что пиздец. На складе найдется что-нибудь посвежее, похер.       - Ну ты, охуеть, и мудила, Джонни! - наконец-то доходит до дриады, и она подрывается с кровати неловким движением, все еще чуть пьяновато покачиваясь.       Казалось бы, нажрались, неплохо потрахались. Без клятв, обещаний и намеков на дальнейшие отношения. Чего еще?       - Не хочу рушить твои хрустальные мечты, но очаровательные принцы весьма редко останавливаются в затрапезных придорожных мотелях, - щурясь от сигаретного дыма, на всякий случай Сильверхенд косится на нее, натягивая кожаные штаны и застегивая ремень. Не бросится ли в праведном гневе? Но телка лишь яростно встряхивает зеленой гривой и мстительно зашвыривает пинком один из его казаков под кровать. Философски проследив взглядом полет обуви в пыльные дали, Джонни ухмыляется криво и натягивает левый ботинок, который он успел добыть ранее. Расценивает, что лезть за вторым пока что - себе дороже. В желудке и так бултыхается черти что. – Или всех разобрали более расторопные золушки.       - Пошел нахуй, козлина! – зло припечатывает подвявшая поутру дриада и тычет в его сторону фак, скрываясь в ванной. Вторая ее фраза доносится до рокера уже глухо. – Без душа никуда не пойду, можешь хоть обнулиться.       Когда Сильверхенд, прихрамывая из-за гребаной полуобутости, выходит на улицу, оказывается, что духота уже спала, оставшись эхом, видимо, лишь в номере. Серый дождь льет стеной, оглушительно барабаня по металлу крыши, в воздухе расплывается запах мокрой псины. Грязь на разбитой асфальтовой площадке, служащей мотелю парковкой, мешается и стекается в мутные лужи. Все утренние сигареты вкус имеют лежалый и затхлый, с похмелья каждая затяжка бьет в голову как в набат. Даже ведет на пару секунд. Ухватившись за перила, Джонни опускается на ступени под защитой козырька, вытягивая ноги, закидывая босую ступню на обутую. Влажность в воздухе прибивает даже сигаретный дым, не давая ему подниматься, сгущая почти до синевы. Горизонта в тумане частых капель не видать. Такие дожди в Стейтлайне не редкость. С непокрытой башкой под них лучше не попадать – ядовитые пустоши рядом. Так что, на всякий случай, лучше избегать.       Перед мотелем медленно оживают одна за другой фуры. Хмурые спозаранку, невыспавшиеся и помятые траккеры занимают свои места и готовятся пускаться в новый дальний путь. Иногда на краткий миг Джонни им завидует. Дорога, относительное одиночество, свобода, первоклассные приключения, которые решаются хромом, стволами и кровью. И в жопу всю эту суету.       У его бедра внезапно ощущается копошение, и Сильверхенд опускает взгляд. Знакомый серый кот, видимо, заебавшись привлекать его внимание своей обычной независимой манерой, а, может быть, обнаглевший от прохлады и сырости, оставляя полосы, царапает когтями тонкую кожу его штанов в попытке забраться на колени. Хмыкнув себе под нос, Джонни одним коротким движением ладони подсаживает охамевшую в край животину под облезлую костлявую задницу, помогая взять желанную высоту. Тот коротко и глухо урчит, но тут же опять впадает в обычное кошачье глубокомысленное беззвучие.       Оба они, и Сильверхенд, и безымянный кот молчат и смотрят на исчезающую в мороси вдалеке дорогу. Джонни курит. Кот – нет. У Джонни дикое похмелье. Кот от этой напасти избавлен. Они отлично дополняют друг друга тишиной. Зверюга, подобрав под себя лапы, устраивается у него на коленях, косплея наглый мохнатый валик, и лежит почти недвижимо, только расширяются от дыхания бока. Влага от мокрой кошачьей шерсти пропитывает футболку рокера, холодит живот.       Удивительно, но независимые редкие твари волшебным образом находят Сильверхенда, где бы он ни оказался.       Окурок короткой искрой прочерчивает утренний сумрак и гаснет от капель дождя, похоже, еще в воздухе.       С хриплым обреченным вздохом Джонни поднимается на ноги, удерживая кота на одной руке, и направляется к двери своего номера.       - Подъем, блять, самурай. Время жрать.       Самурай с драным ухом, говорящим о его уличной чести и выдающейся отваге, отзывается даже не урчанием, довольным сипением и жмурит нахальные глаза.       Для бойца у рокера заготовлена треснувшая миска и пакет кошачьего корма. Они не доебывают друг друга, сходятся и расходятся с пиететом и взаимоуважением. Сильверхенд кота кормит, кот жрет. Потом они курят, кивают друг другу и направляются каждый по своим архиважным делам. Высокие отношения, лишенные любого дискомфорта.       Джонни подумывает забрать бродягу на свою базу на складах. Там животине всяко будет теплее, чем на улице, да и жратвы всегда подкинет кто-нибудь из работяг, даже когда сам он отправится в Найт-Сити. Там Самураю будет вольготнее, а опасность быть раздавленным тяжелыми колесами фуры уменьшится в разы.       - Джонни! – Кюри окликает его у самой двери, и он оборачивается, морщась от прошившей из-за резкого движения головной боли. Припарковав тачку как можно ближе к прикрытию козырька крыши, наемница спешит к нему.       - Почему не Акс? – приподнимает бровь над авиаторами Сильверхенд. Кот впивается в его руку когтями, возмущенный незапланированной задержкой.       - Из мотеля до базы утром он добрался, но там опал, - пожимает мощными плечами наемница, откидывая капюшон с широкого лица, украшенного обычными для Животных косметическими имплантами. Снова перекрасилась, красотка: ирокез теперь горит, словно газовый факел, светлой туманной синевой. Крепкая лапища тянется к кажущейся мизерной на ее фоне котовьей голове и ласково чешет лоб. Охуевший Самурай обалдело прощает это панибратство, только еще сильнее вцепляется в Сильверхенда. – Я тебе говорила, что он бухать с тобой наравне не может. Никто, блять, не может, Джонни. Если Акс будет за тобой гнаться, обнулится когда-нибудь от интоксикации. А ты че здесь? Да еще и в одном ботинке?       - Он мальчик половозрелый. Сам за себя отвечает, сука, - хлопнув по сенсорной панели, рокер пропускает Кюри в номер. – Задержался, щас поедем.       - Охуел совсем?! – завидев вместо гибкого силуэта Сильверхенда почти двухметровую фигуру в проеме двери, обнаженная дриада взвизгивает и мигом кутается в простынь.       - Это что за тощая шкура? – щерится зверски Кюри, упираясь кулаками в бока, моментально становясь в два раза внушительнее. Бомбер в ярких значках расходится на мускулистой груди. Сверкают на шее многочисленные цепочки.       Изогнувшись в пояснице, Джонни, даже при своих росте и комплекции выглядящий на фоне наемницы щуплым изящным подростком, протискивается в оставшийся между косяком и мощным плечом напарницы проход и, на миг взглянув на Кюри, неодобрительно качает головой. Впрочем, может быть, девка и заслужила. Он предупреждал, что торопится.       Нервничая от громких звуков, Самурай пробуксовывает когтями по его руке, обдирая кожу на предплечье, изворачивается и шлепается на все четыре конечности на пол, но об отступлении и не думает. Знает, что жрачку, так или иначе, сейчас подадут.       - Это что, блять, Джонни? – шипит дриада, попеременно хватаясь то за сапог, то за платье, стараясь при этом не выпустить зажатую на груди локтем простынь.       - Это кот. «Кто», а не «что», - философски, преувеличенно серьезно и терпеливо поясняет Сильверхенд, выскребая из упаковки в миску малоаппетитный, отвратно пахнущий ком кошачьего корма. Уличный боец заходится требовательным воплем, напоминающим оповещение об авианалете, и усиленно трется о его босую ногу, щекоча усами. Ситуация с каждой секундой становится все более бредовой, напоминая Джонни одну из сцен «Алисы в Стране Чудес».       - Ну-ка, блядища, на выход, пока я тебя в буррито не засунула и на завтрак не заточила, - фыркает напарница Сильверхенда, делая пару шагов вглубь номера, по направлению к девице. Та пятится.       - Нахуй оба пошли, ебанутые! – в момент натягивая на стройное тело платье, телка путается в сапогах и добавляет то ли мстительно, то ли оправдываясь. – Он меня сам позвал!       От ласкового взгляда, которым его одаривает Кюри, у Джонни волосы на загривке топорщатся, хотя он и знает ее уже более полугода. Нежности и голода в нем столько, что, рокер уверен, она и его бы завернула в тако с удовольствием.       - Он у меня блядун. Но люблю его больше жизни, - лопатообразной ладонью наемница словно обводит в воздухе его гордый силуэт, а потом снова вызверяется внезапно на девку. – Еще не все, видимо, в курсе!       С придушенным писком дриада умудряется нырнуть под локтем Кюри и раствориться в дожде.       - А ну теперь слухи пойдут? Как мне после тут девок ебать, а? - укоряет индифферентно Джонни, задумчиво собирая языком с испачканных пальцев кошачий корм и морщась от резкого вкуса.       - Блять, встреча на складе через полчаса, Джонни. Где ботинок-то твой второй, а? И дельтуем уже. Время, - кривится его напарница, с лица которой словно по волшебству исчезает ебанутое выражение.       Вздыхая и убеждая бастующий желудок не выебываться, Джонни приходится влезть под кровать под оглушительное чавканье блаженствующего кота.       Пиздец, утречко.