В тусклом свете ночника

             Мы так и не смогли пересечься ни с кем из родителей или девочек. И это даже к лучшему, ведь мы стремглав неслись на метро, по пути отправив короткое сообщение, что мы едем домой. Крепко держась за руки, смеясь и улыбаясь от накатившей эйфории, что даже люди, идущие нам навстречу, отступали в сторону, не сумев совладать с нашим счастьем.              Целовать Мио оказалось так легко. Просто подойти, остановившись на расстоянии выдоха, взять ее за руку, немного наклониться и слиться в поцелуе. Быстром или медленном решает случай, что изменчивый, как порывы ветра, которые путали наши выбившиеся пряди.              Косы я плести не умею, раз они уже растрепались, пусть мы почти не трогали их, лишь слегка поглаживая у линии роста волос, пуская по телам мурашки и мотыльков в животе. Мы так жадно влюблены, что, найдя взаимность, отлипнуть одна от второй не могли и на каждом шагу стремились поцеловаться или хотя бы прикоснуться губами к сплетенным ладоням.              Что же будет, когда мы домой доберемся?       И где-то на дальней границе сознания билось тихое «не спеши». Выбросить его или прислушаться?              Я выбрала вслед за Мио идти, отвечая на все ее порывистые поцелуи и выбешивая людей, что в очереди за билетами стояли.              А ведь еще вчера я искренне ненавидела всех нарушителей покоя. Хотелось убить каждого, кто в метро слишком громко разговаривает, смеется, обжимается и, что самое ужасное, целуется у всех на глазах.              А сегодня я целовала Мио на глазах у всего вагона, заставляя случайных попутчиков отворачиваться и недовольно бубнить. Я Гермиону прижала к дверям аккурат под тем самым «не прислоняться» и впивалась в ее губы, наплевав на чьи-то недовольные возгласы. Наплевав совершенно на все, словно кроме ее губ и тонкой талии более ничего не существовало. Весь мир сузился до ее потемневших глаз, и ее глаза стали целым миром для меня.              И Мио такая сладкая, что ноги подгибались и хотелось стонать безостановочно от удовольствия, что проникло в каждую клеточку моего тела, сосредоточившись внизу живота и на кончике языка. И белье снова мокрым становилось, будто кто-то кран открыл и превратил меня в возбужденный сгусток, истекающий соками вожделения. Прямо в чертовом метро, пока я коленом ее ножки раздвигала и показывала средний палец какому-то мужику с его липкими фразочками, от которых моя девочка сжалась вся и словно убежать хотела. Но лишь распустила мои косы и скрылась за буйными кудрями.              И пусть весь этот мир катится к черту.              Пока Мио плавится в моих руках и льнет навстречу, приоткрывая рот и впуская меня глубже, ничто не имело значения. Была лишь она и я, и наше жадное вожделение, что наконец-то нашло выход.              Сладко. Сладко. Сладко.              От сахарной ваты и впитавшейся в кровь ванильной колы.              И мне все сложнее сдерживаться. Но когда в груди пожар, то все же приходится отстраняться для вдоха, стона и прерывистого смеха, когда в грязном стекле свое растрепанное отражение вижу. Когда задыхаюсь от вида раскрасневшейся Гермионы, что продолжает тянуться ко мне и приподнимается на носочки, чтобы на одном уровне со мной быть и целовать мои зардевшие щеки, пока я целовала ее руки.              И вновь игнорировала внешний мир и внутренний голос, что твердил о передышке, разговоре и черт его знает о чем еще. О чем-то правильном, но неважном сейчас. О правилах и запретах мы утром подумаем. Или через неделю. Или никогда, ведь кто-то до сих пор считает нашу любовь неправильной.              И я громко называю это любовью, ведь что еще может так отчаянно рассудка лишить? Только любовь, бурная и юная, что со временем настоится, как хорошее вино или дорой коньяк, но по-прежнему кому-то не по вкусу придется.              И пусть этот кто-то катится к черту, как прежде весь мир покатился.              Ведь в моих руках сейчас самая чудесная девочка, что вновь за поцелуем тянется, зарываясь ручками в мои волосы.              И как только мы сумели до своей станции дотерпеть, не начав раздеваться прямо в вагоне метро, пьяные от взаимного вожделения и желания. Да и просто от взаимности, которую так долго заставляли молчать, а теперь тонули в руках друг друга. Еще в парке, на той аллее начали, сделав шаг с обрыва и погрязнув в сладких теплых водах, о каких прежде только мечтать могли.              И сейчас мы вновь за руки держались и под мелким дождем бежали, рисуя спирали меж прохожих, лишь бы поскорее дома оказаться, в комнате запереться, на кровать упасть… и больше я думать не могла, лишь крепче за ее ладонь хваталась.              И мы ни слова не говорили — читали по глазам, губам, рваным прикосновениям и смазанным поцелуям, укрытых в тени деревьев и домов, ведь все еще страшно было. Страшно родителям рассказать и против всего мира лишь вдвоем остаться.              Но недостаточно страшно, чтобы отречься от любви и отпустить ее теплую ладонь.              И мы обязательно справимся. Расскажем, признаемся и поговорим.              И найдем чертовы ключи, что затерялись в сумке и не хотели в дрожащие от нетерпения руки попадаться, а после в замочную скважину все никак не желали входить, запутавшись между нашими поцелуями и тихим смехом, когда снова и снова полушепотом что-то обещали.              Теперь и навсегда вместе быть, став одна для другой целым миром. Личной бесконечностью. И бесконечность для нас не была пределом, ведь где заканчивается одна, там в поцелуе начинается вторая, на кончике языка передавая сдавленное признание и приглушенный щелчок замка.              И единственным пределом осталось лишь дыхание, что сбивалось, жаждало кислорода и чертового пространства, которое сократить хотелось. Сперва обувь скинуть, а после и одежду, отбросив любые мысли, оставив лишь желание поскорее воедино слиться.              Заползти холодными руками под ее свитер, слегка царапая нежную кожу и умирая от того, какая же Мио мягкая и податливая. Нуждающаяся во мне и открытая для новых ласк, когда внезапно обнаружилось, что без своих излюбленных каблуков я ниже и вынуждена тянуться к ее губам, как прежде это она делала, на носочки приподнимаясь.              По пути в спальню целуя шею и полностью руками под ее свитер пробираясь, поглаживая и снова царапая. Сцеловывая с ее губ первые стоны и лишь перед дверью в нашу спальню замирая.              Последние мысли о том, что подождать нужно, что кто-то о правиле трех свиданий рассказывал и что любовь неспешность любит.              И неспешно Мио в мои губы выдохнула, к двери прижимая:              — Мы и так слишком много ждали, хотя с первых дней…              — Ты знала?              Я на нее удивленный взгляд подняла, вспоминая о своей неуклюжести в ванной. И порез на ладони словно заново ныть начал, напоминая и наливая щеки кровью.              — Я верила.              И по глазам все понятно уже было. Оставалось лишь порог переступить и на кровать упасть, путаясь в ремнях и снова сливаясь в звонком смехе от поспешной неуклюжести и желания поскорее в ворох игрушек упасть, скидывая некоторые на пол, отправляя вслед за ним свитера и замирая в минутном нерешении.              Замирая в до головокружения нежном поцелуе, который, казалось, ласкал даже наши души и мог коснуться сердца в том немыслимом сплетении языков и сложном танце губ. Все именно так, как завещали книги о любви. Сладко, нежно и трепетно, снова и снова разгоняя по легким бабочек и ближе склоняясь, нависая над ней, снова пряча за своими волосами, чтобы даже луна не видела, насколько Мио прекрасна, когда возбуждена.              Румяная, тяжело дышащая, тянущаяся навстречу, сбрасывающая с кровати очередного зайца, что мешал нам ближе быть. И следом я свой топ сбросила, оставаясь почти обнаженной перед ней, сгорая под изучающим взглядом и ответной попыткой освободить грудь от тонкого кружева, что за косы цеплялось и стянуло одну ленту, расплетая ее волосы и вновь соединяя наши взгляды.              Красивая.              И тянет ручки ко мне, обнимая порывисто и пряча лицо на моем плече, зарываясь в волосы и почти до боли в груди сдавливая.              Словно боялась, что я уйду, посчитав это неправильным. Вновь пустив в голову мысли о ненужной спешке. Вновь откинув их за границу сознания, ведь все, что касается Мио априори является правильным.              Особенно спуститься поцелуями к ее нежной шее. Осторожно, не оставляя следов на видных местах, покусывая острые ключицы и выгибаясь, когда она мои волосы перебирать начала, вскидывая бедра мне навстречу, ерзая подо мной и вновь вверх утягивая, не дав насладиться ее чудесной грудью, что так правильно в ладонь помещалась.              — Я хочу тебя видеть.              Почти умоляюще.              — У тебя это впервые?              И в ответ я получила лишь робкий кивок и отведенный взгляд. Снова боится, что я остановлюсь. Отчасти я и сама боюсь этого, сделать что-то неправильно, поцеловать слишком грубо, стягивая волосы… сегодня все должно быть нежно. Пусть и быстро, в спешке, ведь частично мы обе прислушивались к замку на входной двери. Один щелчок, и все закончится преждевременно.              Но было тихо, лишь наше сбившееся горячее дыхание наполняло комнату и густое предвкушение, когда я на пробу приподняла бедро, чуть надавливая коленом на ее пульсирующий клитор.              Раз она хочет меня видеть, то впервые можно так, обнявшись и оставляя короткие поцелуи на шее, двигаясь все быстрее навстречу друг другу, влажным бельем дополнительное трение создавая, хватаясь друг за друга как за спасительный круг, ведь мир постепенно отступал на второй план и мы словно не на кровати были, а в невесомости парили, оставаясь единственной опорой. Единственным наслаждением, что накрыл с головой уже после нескольких более резких толчков.              И тяжелое дыхание сплеталось, пока мы не могли сплестись в поцелуе и просто дышали прямо в губы, успокаивая разливающийся по телу дрожащий жар.              Дьявол, как же хорошо.              И дьявол подтолкнул меня вновь толкнуться навстречу, пуская крупную дрожь по ее сверхчувствительному телу. Сейчас самое время, пока Мио не отошла от первого оргазма и мыслить здраво не может.              Я тоже мыслить не могла, лишь оставляла спирали поцелуев на ее груди и пальцами ее белье поддевала, чтобы снять наконец-то. Снова накрыть ее губы в жадном поцелуе, вылизывая, пока она сопротивляться не могла и лишь слегка мои плечи царапала.              Словно боялась надавить, призывая меня спуститься ниже.              И не нужно было говорить об этом, когда я и сама желала ее соков испить, наконец-то прильнув губами к изнывающему лону, что продолжало мелко дрожать и пульсировать, поблескивая от смазки.              Словно лишь меня ждало.              И я обязательно подарю своей девочке то наслаждение, в котором она нуждалась, пусть и пыталась в смущении свести коленки. Сегодня смущение было лишним.              Сегодня я целовала ее половые губы, ласкала языком каждую складочку, постепенно раздвигая, раскрывая для себя. Все настойчивее, но по-прежнему осторожно. Хранила в памяти, что это впервые, и льнула ближе, вжимаясь в нее губами и на пробу надавила кончиком языка на розовенький клитор, от чего моя девочка наконец-то во весь голос простонала, тут же прикрывая рот ладонью.              — Не сдерживайся.              Пока дома никого нет, а нас окружал лишь тусклый свет ночника, что верным союзником уже стал и словно шептал, чтобы я замедлилась.              Осторожнее, словно снова из глины старалась вазу со сложными изгибами сделать.              Гладила ее изгибы, пока губами впивалась в лоно, выцеловывая, вылизывая, проникая языком глубже, раздвигая девственные стеночки и упиваясь тем жадным ощущением, что прежде еще никто не прикасался к Гермионе так. И более никто не коснется. В этом я уверенна была.              И уверенно давила кончиком языка на верхнюю стенку, чуть неровную, вызывая такое же неровное дыхание и задыхающиеся стоны, когда снова к клитору губами прижалась, лаская по кругу языком, чуть втягивая и взгляд на нее поднимая, не прекращая стимуляции.              Прекрасная.              Хоть прямо сейчас картину пиши, доставая масляные краски из темноты и на темном холсте ее розоватую кожу отражая. Каждый изгиб кистью выводить бы, но я лишь руками огладить могла, продолжая ее комочек нервов посасывать, снова подводя к пику и толкая за пределы реальности, вынуждая спину выгибать и толкаться навстречу моему рту, умоляя не останавливаться.              Только не сейчас, когда ее грудь так тяжело вздымается, поблескивая от пота, и буквально умоляет прикоснуться, обвести подрагивающими пальцами напряженные соски, немного сжимая, лишая рассудка и улыбаясь, не выпуская ее клитор со рта. Стимулируя почти до боли.              Сладкой такой, которой хочется все больше и больше и после которой сил совершенно не остается, а поцелуи ленивые и пряные. И объятия крепкие до легкой боли в ребрах и желания спать.              Или желания в душ пойти и уже там перед ней на колени опуститься, совершенно ненамеренно снова толкая Мио к пропасти наслаждения. Ведь я все никак насытиться не могла, обнимая ее бедра и вылизывая удовольствие, собирая его по каплям, улыбаясь широко и довольно, словно объевшаяся сметаны кошка, которой оставалось только умыться и спать лечь, свернувшись в теплый клубочек, пока дома по-прежнему никого не было и можно было спрятаться под одеялом, до последнего мгновения этого дня обмениваясь короткими поцелуями и тихим смехом, что навсегда в памяти отразится, пронизав каждую секунду этого вечера.              И так же удовольствие пронизывало наши тела, разнося приятную слабость и постепенно погружая в цветастый сон, где наши руки вновь сомкнуты и перетянуты титановой цепью, что никогда и ни за что не порвется и будет вечно с нами, связывая тела и души, пока мы на колесе обозрения целуемся, как того и желают любовные романы.              И в этом сне аттракцион обязательно поломается, а мы застрянем на высоте пары десятков ярдов в тесной кабине, а чтобы согреться на поднявшемся ветру, придется обниматься и дразнить губы друг друга, до последнего оттягивая столь желанный поцелуй. До последнего оттягивая признание и последующую близость, что раскачала бы нашу кабину.              Но мы ни за что не упали бы, ведь главные героини не могут так просто умереть — они лишь в ворох одеял могут упасть, снова и снова змеями сплетаясь и до изнеможения доводя друг друга, снова и снова сталкивая за грань удовольствия и засыпая с уставшими, но счастливыми улыбками.