А в деревне гробовая тишина

Нахера Титову эта шуба никто не знал. Но сидела она на нем как влитая. Безвкусный леопард в сочетании с точеной фигурой и лицом байронического героя становится... Просто невероятным модным решением. Как жаль, что Максиму похуй на модные решения. Максиму не похуй разве что на самого Дениса. Особенно, когда дрожащий свет от обычной восковой свечи мягким теплом подсвечивает бледную кожу бедра, прикрытого мехом. Денис зажимает губами сигарету, — а хотелось бы, чтобы что-то другое, — и Максим не может не коснуться пальцами свода его стопы, которой он беззастенчиво упирается в бедро Кольцова. Кольцов встряхивает головой и отгоняет прочь любые сравнения с произведениями искусства. Денис вынимает сигарету, выдыхает в потолок дым и облизывает губы, прежде чем кивнуть. Максим раскладывает его поверх снятой и брошенной под ними шубой. Денис не просит — приказывает. Сильнее, глубже, жестче. Леопард шкурой убитого зверя лежит на полу, сминаемый до побелевших костяшек пальцами Дениса, пока ладонь Максима закрывает ему рот. Потому что заебал. Личная максимовская Венера, мать его, в мехах. Ноги Титова мелко дрожат, разъезжаются в стороны, а сам он тонко вскрикивает, даже не пытаясь контролировать себя. Максим умеет в своей жизни всего две вещи: трахаться и быть желтушником. И то, и другое у него выходит выше всяких похвал. Денис кончает с пальцами Кольцова во рту, выдирая уже мокрые пучки пальцами, жмурясь до белых вспышек перед глазами и оказываясь буквально впечатанным в синтетический мех. Максиму хватает одного только беглого взгляда, чтобы спустить на поясницу партнера. — Блять, — тяжело выдыхает Денис, переворачиваясь на спину и укладывая голову на плечо Кольцова. — Это ты про себя? — Максим не может не хохотнуть, передавая сигарету Титову. — Это я про тебя. И про то, что горячей воды не хватит на двоих. — И что это значит? — Это значит, что я иду завтра мыться и стирать шубу. — А я? — А ты идешь нахуй, Макс.