Я искал тебя в сумрачном городе,
Где закаты в заливе горят...
Утром думал: "Да вот оно! Вроде бы..."
А под вечер себя потерял...
Я искал тебя в призрачном городе,
Где туманом разбавлен рассвет...
- Да не стой же ты, чудо, на холоде!
- Знаешь... кажется... холода нет.
***
Работа у майора Грома была такая, по долгу службы сталкиваться лицом к лицу с самыми темными личностями и по призванию души выводить их на чистую воду, как на свет божий.
Будь у него время подумать, он бы сообразил, что что-то тут не так, не все так просто. Но не психиатр же он, в конце концов, обычный следак, в любом случае сперва бы пришедший к выводу, что подозреваемый косит под психа, чтобы уйти от ответственности. То, с какой уверенностью Сергей, пойди его разбери — в поддельном или нет ужасе, все смотрел на что-то лично ему невидимое, должно было направить ход его мыслей в правильном направлении, но, к сожалению, не успело. И понеслась душа в рай…
Узнав о страшной и тяжелой Сережиной душевной болезни, Игорь надолго потерял спокойный ночной сон, с отрадным чувством выполненного долга и восстановления справедливости. Слишком больно и стыдно было вспоминать о том, как он бросил унизительной перчаткой в лицо ничем Разумовским незаслуженное обвинение. В полнейшей уверенности, что перед ним двуличная мразь, лишь для отвода глаз занимающаяся добрыми делами, под пресловутым покровом ночи творя лютое зло. Теперь-то можно было признаться, хотя бы себе самому, что говорила в нем тогда недюжинная обида. За то, как он в нем ошибся.
Исправление ошибок — это и была его работа. Не жалея живота своего, исправляя чужие, мог он разве не приложить всех сил, чтобы исправить собственную.
Многое в жизни представляется невозможным сегодня, лишь для того, чтобы стать логично-естественной данностью завтра, обращая вчера в прошлое, на которое если уж оглядываться, так только на то, что тогда было хорошего, бережно перенося это в будущее.
Мог он еще относительно недавно представить, что милый, добрый и храбрый рыжий парнишка — суперзлодейский Чумной Доктор? Или то, что в один прекрасный день Сергей Разумовский свободно выпорхнет заточенной в клетке птицей на волю? А то, что именно прекрасным, он, майор Игорь Гром, для себя этот день и назовет? Нет, нет и нет! И уж тем более не мог себе Игорь даже вообразить такого, что однажды влюбится в Сережу, точно мальчишка. Разве то, что он вдруг встретит взаимность, о которой не смел после всего и мечтать, оказалось немногим позже еще большей неожиданностью.
Зажив одной жизнью, в постоянной оглядке, сложно было сказать, кому из них отчаянно захотелось этого первым. Им даже было честно не припомнить, кто первым озвучил это огромное внутреннее желание, уже не первый день неотвязно преследующее и второго.
Просто выйти на улицу, вечером, вдвоем, и пойти прогуляться, взявшись за руки…
***
Воздух пропитан ароматом воды и камня.
И все так знакомо и привычно: мосты и мостики, каналы и отсыревшие набережные, старинные здания, отражающиеся в пахнущей тиной воде, и множество людей, говорящих на разных языках.
Город, однажды весной отвоевавший землю у болот, был когда-то столицей государства, и гордился собой по праву. Пусть теперь он и лишился этого звания, ему все ещё есть, чем гордиться. Славным именем, знакомым всему миру, невычурной утонченной красотой, привлекающей сонм туристов и… подлинной романтикой…
Последнее ощущается непривычно — в отличие от запахов. И теплое плечо слева, а не чуть позади, как обычно ходит вечно неуспевающий за ним напарник.
И вызывающе яркие волосы, полыхающие на фоне старого камня и облачного неба, невольно притягивающие взгляд снова и снова — рыжие всегда были его слабостью.
И тонкие аристократичные пальцы — с неаристократично обкусанными ногтями — в широкой, слегка мозолистой, практически пролетарской, ладони.
Миллиардер Разумовский держит майора Грома за руку.
Сережа держит Игоря за руку.
И, видимо, отпускать не собирается. Невзирая на белый день и множество свидетелей. Кажется, ему совершенно плевать на мнение окружающих. И это тоже непривычно.
А Игорь что… Игорь разве против? Так, действительно, гораздо удобнее. Иначе еще потеряешь Серёжку в этой толпе.
А терять больше не хочется.
Неугомонный Разумовский словно и не думает о возможности эпатировать окружающих.
Неутомимо таскает Грома от собора к собору, от музея к музею, от лавки к лавке, от пиццерии к кофейне. И говорит, говорит…
Да он переговорит десятки гидов, которые задушевно вещают что-то шатающимся по городу шумным туристическим группам! Информация уже с трудом помещается в привыкшей все систематизировать ментовской голове. Но Игорь все равно готов слушать и слушать.
Ему спокойно и радостно.
Ему на удивление вполне себе интересно.
Даже когда Серёжа уже не сыплет фактами и датами, а смотрит мечтательно сквозь горизонт и задумчиво бормочет:
— Белоснежные кружева на манжетах… Шампанское в искрящемся стекле… Корабли, рассекающие килем морскую гладь… Свист ветра в туго натянутых парусах… Гибкие шпаги и твердые принципы. Если бы я родился в 18 веке, стал бы гардемарином! А ты, Игорь?
— Не. Меня укачивает. Я лучше в гусары.
Сережа одобрительно хмыкает и сжимает горячие пальцы. В гусары, так в гусары.
Главное, не в Охранку…
Красавица Венеция и впрямь оказывается очень похожей на свою младшую северную сестрицу. На Питер… Потому и чудится такой родной. Только более лояльной, конечно. К переплетенным в замок пальцам, крепким ладоням на узких плечах, долгим взглядам глаза в глаза…
Мост Вздохов они, не сговариваясь, обходят стороной, чтобы избежать портящих настроение аллюзий.
А вот на мосту Риальто останавливаются. И Серёжа негромко напевает:
«Гондольер молодой! Взор мой полон огня.
Я стройна, молода, не свезёшь ли меня —
Я в Риальто спешу до заката!»*
А потом вдруг говорит:
— Игорь, а ты знаешь… считается, что если влюблённые поцелуются, проплывая на гондоле под мостом Риальто в Венеции, любовь их будет длиться вечно…
— Да ты что? Как интересно. — невозмутимо отвечает Игорь, заправляя непослушную рыжую прядь за ухо.
Ухо розовеет… И хозяин его мятежно встряхивает гривой, возвращая волосы в прежнее хаотичное состояние.
Ну, и ладно. Главное, чтобы в голове был порядок, а на голове — чёрт с ним.
Игорь ласково усмехается и думает о том, что хорошо бы вернуться сюда попозже. Ночью. Когда тянет прохладным бризом, звёзды купают свое отражение в канале, а лишние зрители устало спят в мягких постелях бесчисленных уютных отелей.
И они возвращаются. Чтобы до рассвета стоять у каменных перил и… эксплуатировать сооружение по его косвенному легендарно-лирическому назначению.
Гондольеры, лентяи, ночью тоже, оказывается, спят.
Что вы хотите, Италия! И в этом мы практически родственники…
А наутро шустрый вапоретто отвозит их на острова.
Плести кружева Сережа не собирается, а вот стеклодувным ремеслом искренне интересуется. Настолько, что записывается на мастер-класс. И несколько дней смотрит, как загорелый до черноты пожилой итальянец, приручивший безумную стихию, творит из песка и пламени сверкающие шедевры.
Раскалённые текучие капли превращаются в чаши… цветы… статуэтки…
Сережа завороженно любуется.
Учит свое притихшее альтер эго созиданию, а не разрушению.
А потом, смущаясь, вручает Игорю слегка кособокую вазочку собственного производства.
— Это… что? Конфетница, что ли?
— Да хоть пепельница! Не нравится — так выброси…
— Эй, не лапай! Мое. Очень нравится… Родной человек подарил.
— Правда… родной?..
— Правда. Когда я тебе врал?
Они живут в Венеции целый месяц.
А потом возвращаются домой.
И привозят в Петербург и буранские кружева на манжеты, и муранское стекло под шампанское, и традиционный магнитик с изображением Дворца Дожей и надписью «Ricorda Venezia».
А ещё — 100500 фотографий с площади Святого Марка: Серёжка кормит с рук голубей и смеётся… Игорь отряхивает кепку, прожигая пернатых фирменным следовательским взором, и бурчит: «Спасибо большое за такое «на счастье». Хорошо, что коровы не летают!».
А птицы — самые обыкновенные птицы, сизые, белые и разноцветные — кружат над ними, поднимая взмахами крыльев добрый и ласковый ветер п е р е м е н.
________________
* Старинная итальянская песня
