***
— Теперь-то он точно знает, что его ищут. Она сидела, облокотившись на стол, и не решалась оборачиваться. Каждый шаг за спиной раздавался в ушах оглушительно и резко. — Как можно было всё провалить с самого начала? — продолжал Меглин. Тихо, не повышая голоса, но она знала: за этим деланным спокойствием разгорался опасный огонь. — Ты мне скажи, — потребовал он. Но она молчала. Любое слово или объяснение ничего бы не изменили. Разве только сделали бы хуже... Есеня не поднимала глаз от зелёного сукна, но понимала: вокруг — полумрак бывшего заводского цеха. Она — на старом разболтанном стуле, у которого подкашивались ножки, за столом наставника, в окружении кактусов и казённых папок. Но это не радовало ни капельки. В освещённом кружке от лампы — следственные фотографии окровавленных кистей рук и загадочный бородатый фоторобот расчленителя. Дальше — непроглядная темнота. И где-то в этой темноте как тигр бродил сердитый Меглин. Которому определённо не стоило попадаться на глаза сегодня. "Может, вскочить и убежать? Наугад, по памяти? Но где гарантия того, что он не поймает?" Натянутая тишина разбивала вдребезги надежду на то, что вопрос наставника был риторическим. Есеня уже открыла было рот, чтоб оправдаться, как тут, на пол с грохотом полетел соседний стул. Она вздрогнула всем телом и вжала голову в плечи. В один миг все сомнения улетучились. И, распрямившись как пружина, Есеня вскочила на ноги и бросилась бежать — туда, где должна была быть дверь. Темнота в тот же миг догнала, заключила её сзади в объятия. А потом вдруг стиснула в них до боли в рёбрах. Так, что на вдохе прервалось дыхание, а выдохнуть уже не было никакой возможности. Ей показалось, ещё немного, и сердце, что ещё слабо трепыхалось в этих сокрушительных тисках, расплющилось бы и остановилось окончательно. На последних остатках воздуха Есеня напрягла все силы и строптиво дёрнулась. Раз, другой. Вырвалась, но Меглин тут же перехватил, за плечи развернул её к себе. Встряхнул. — Любишь пожёстче? — усмехнулся он и усилил хватку так, что меж её губ прорвался тихий стон. — Хорошо. Есеня дышала как после забега. Обжигающие пальцы продавливали ей кожу до костей, голова шла кругом. Но к её удивлению, страх и боль придали ещё больше уверенности. — И что ты теперь будешь делать? — спросила она, отважно глядя на наставника, а внутренне — замирая всем своим существом. — Накажешь меня? — А ты как думала? — пророкотал он. Но она не думала ничего. Кроме того, насколько близко были сейчас их губы и напряжённые глаза. Кровь забурлила в жилах как горная стремнина, и дышать стало нечем. Жаль только, в этой стальной хватке она и пошевелиться не могла! Когда больше всего на свете хотелось наброситься на него первой. А Меглин не торопился. Не поддавался тому жару, что совершенно точно разгорался в нём точно так же, отражаясь в глазах. А может, просто контролировал себя лучше? В любом случае, это было невыносимо! Она хотела сгореть, взлететь и разбиться на кусочки, а он медлил. Молча и строго смотрел на неё, всё сильнее сдвигая брови. Без участия, без жалости. Под этим взглядом она готова была умереть, уже умирала. Извивалась как змейка, но его руки держали крепко, будто были выкованы из железа. Наконец, удовлетворившись осмотром, он рывком притянул её к себе. Миг — и обоих словно захлестнуло горячей волной. Вырвавшись, Есеня схватилась за его рубашку, торопливо расстёгивая пуговицы, запустила пальцы в его волосы... И отвечала, отвечала на этот сердитый, жёсткий, яростный поцелуй, пока сильные руки беспорядочно блуждали по её спине и бёдрам, пытаясь вернуть себе власть, притягивая ещё ближе. Внутри разгорелось такое пламя, что, казалось, они оба превратились в сгустки огня — две части единого целого — прежде, чем соединиться навечно. И она пила, пила этот ответный жар, жадно захлёбываясь. Виданное ли дело, так улетать неизвестно куда от одного поцелуя? Его поцелуя? Даже во сне, если и это всего лишь сон? По ресницам соскользнули горячие, солёные капельки. "Наконец-то..." Получив новую возможность вздохнуть после этих бесконечных, пьянящих секунд, она закрыла глаза. Сжала зубы и согласно, восторженно ослабела в его руках... А через миг пожалела об этом. Меглин резко развернул и повалил её на стол перед собой. Заломил назад, соединил и стиснул ей руки за спиной, вдавил носом в зелёное сукно. Совсем как тогда... Расслабленный мозг мгновенно разбудил все окрестности сознания и забил тревогу. — Что ты делаешь? — прошептала она. Но ответом было лишь тяжёлое дыхание. А следом — звон расстёгнутой пряжки. Шорох извлечённого из лямок ремня. И хлопок им по ладони. Есеня похолодела. Вот о таком она точно никогда не думала. Гнала любые подобные фантазии от себя, словно убегала от края пропасти, чтоб не смотреть в глубину и не упасть туда в один прекрасный день. Хотя разве она представляла себе, до чего мог дойти наставник? Нет. За те полгода в его компании ей удалось увидеть только крайнюю, ближайшую часть панорамы. А что скрывалось там — в темноте кулис? Разве могла она об этом знать? Разве хотела? Несмотря на его жёсткие способы обучения, Меглин никогда не сделал бы с ней ничего плохого или страшного. Но, может, зря она так думала? Дело для него всегда было важнее всего — людей, опасности, их отношений, даже собственной жизни. Даже мёртвый, он жил этим делом, этой работой, а она, Есеня, так бездарно всё завалила. Отключила мозг, оборвала те хрупкие ниточки, которые у неё, них, ещё были. Понадеялась на себя, на неопытных "уточек" из клуба. На местных коллег, достаточно неосмотрительных для того, чтобы за несколько часов уже развесить фоторобот преступника по всему городу! И для того, чтобы потом поднять такой шум, что у расчленителя наверняка отпало всякое желание когда-либо охотиться в том парке, как и наряжаться в уже известную общественности маскировку. Впредь он будет ещё осторожнее, изменит свой облик, может быть, даже сценарий своего знакомства с белокурыми жертвами. И тогда найти его станет ещё на порядок труднее — как поднятого с места потревоженного зверя... Разве Меглин не прав? А теперь после всего этого она ещё и бросила ему вызов! И, конечно, должна была поплатиться за свою дерзость, прямо сейчас. Вызовы он ей никогда не прощал. Но страх... страх парализовал всё, тело, мысли... Скрутил внутренности в тугой узел и вновь превратил её в скулящую, беспомощную жертву в его руках. А Меглин это, конечно, чувствовал. Понимал. И более того, как будто ловил от этого кайф. — Боишься? — хрипло пророкотал он. И она содрогнулась всем телом от нового хлопка. — Правильно. Есеня чуть было не попросила пощады, но вовремя прикусила язык. Зажмурилась, сжалась. Это было ещё одним испытанием, как и множество других до этого. Проявит себя слабой, — и он вышвырнет её за дверь. А стерпит — окажется допущенной к самому сокровенному: к бездонной темноте его колючего сердца. Вот почему она не уйдёт. Не вырвется, не убежит. Нет смысла даже удерживать — она сама не сойдёт с этого места. Стиснет зубы и всё выдержит. Как заслужила. "Давай же, бей!" — мысленно приказывала Есеня, с трудом себе представляя, на что будет похож удар... Отец никогда её даже не шлёпнул за всю жизнь. Равно как и мать. В семье Стекловых предпочитали психологическое насилие. Однако этот бородатый манипулятор хорошо понимал, насколько ожидание было страшнее самого наказания. И потому не спешил — растягивал время как жвачку, пока его ученица кусала губы. И скосив взгляд, отчаянно пыталась разглядеть то, что происходило за её спиной в этой невыносимой паузе. Наконец, она почувствовала, как ремень стягивает её запястья, и беспомощно сжала кулачки. Меглин рывком затянул петлю, и жертва тихо вскрикнула. А следом получила звонкий шлепок по ягодицам. — Ай! Новый шлепок, по тому же месту. Под одеждой кожа вспыхнула огнём. — Ой-ой! — Будешь работать? — угрожающе пророкотал он. И немедленно отвесил подопечной новый шлепок. Та взвизгнула. — Или нет? — Ай! Да! Да! Буду... Буду! Она уже и сама не понимала, что именно, кричит. — Ой! Ой, ну хватит! Пожалуйста... Ай! Нет, молить его о пощаде было точно плохой идеей. К тому же, каждый следующий удар, равный по силе и лёгкий, по какой-то причине ощущался намного острее. Может быть, потому, что странное чувство внутри не ослабевало, смешивало несовместимые понятия. Поочерёдно обдавало тело то холодом, то жаром, заставляя одновременно мечтать о спасении и о том, чтобы остаться здесь до самого конца. На глазах выступили слёзы, но это давно была уже не физическая боль... И тогда, вот так потихоньку сходя с ума, Есеня услышала железное: — Пальцы разжала, руку вынула! Ну! В голове был какой-то мутный туман, все мысли оглушительно вопили и не позволяли разобрать, что именно... Тело содрогнулось ещё раз. — Ой! Ой, хватит! — выдохнула она сквозь зубы. — Хватит! Перестань! — Когда сжимаешь кулак, запястья напрягаются, петля затягивается. Расслабила и вынула руку. Одну, потом другую. Вот и настало время, когда она должна была решить, чего ей хотелось на самом деле? Освободиться и удрать или оставаться жертвой. Его жертвой... Решать что-либо в этих безжалостных руках было ужасно непросто. Испуганный комочек в её груди подпрыгивал и вновь приземлялся на решётку рёбер, не позволяя даже вздохнуть, либо о чём-то помыслить. Вдобавок, тяжёлая ладонь наставника не оставляла выбора. — Что, думаешь ещё? — удивился он. — Мазохистка. Ну я тебе помогу... — Ай! Ну... Послышался смешок. — Сидеть не сможешь. — Я не могу больше! — совсем жалко вскрикнула она. И взмолилась: — Всё! Хватит! Хвати-ит! Тайм-аут! — Хватит или нет — здесь решаю я, — сурово напомнил он. И от этих слов жар внутри стал испепеляющим. Новый шлепок в подтверждение привёл тело в какой-то автономный режим; оно задёргалось, зажило собственной жизнью в отчаянном поиске безопасности. И тогда, не дожидаясь следующего такого, Есеня послушалась: перевела дух, ослабила петлю, как было сказано. Вывернулась, освободилась и слепо кинулась наутёк. Но этого побега не было в планах Меглина. — Куда собралась-то? — поинтересовался он. Поймал её за локоть и вновь шлёпнул пониже спины. Развернул её к себе, прожёг взглядом. Смешиваясь со жгучим желанием и жаждой, боль стремительно создавала внутри взрывоопасный коктейль. — Чёрт возьми! — простонала Есеня и судорожно вцепилась ему в рукав ногтями как кошка. — Хватит! Я больше не могу! Не могу! Слышишь? Не могу-у! — Не можешь? — насмешливо уточнил он. — А ты постарайся. Она сквозь слёзы посмотрела на него, облизнула пересохшие губы. Прошептала, чувствуя, как горят щёки: — Я хочу. Меглин усмехнулся. Ладонью отодвинул пряди с её лица, поцеловал — коротко, дразняще. И тут же отстранился, не позволив ответить. Либо даже что-то почувствовать. Есеня издала не то стон, не то рычание: — Ты с ума сошёл! — И уже давно, — подтвердил он, как прежде явно наслаждаясь своей властью над ней. — А знаешь, чего хочу я? Она с ликованием потянулась навстречу. И услышала: — Я хочу, чтоб ты работала. Как положено. Как я тебя учил! Удивительным образом неистовый жгучий жар, что будил и питал эту сумасшедшую жажду, утих моментально. Мысли успокоились. Слова наставника были как холодный душ. Нет, скорее — как ведро воды. Быстро и эффективно. И прямо на голову. Больше он её не держал. — Но я же стараюсь! — воскликнула Есеня. Без разрядки всё тело ломило, будто содрогаясь под невидимыми ударами. "Чёрт... Нет, только не так... Нет... Не-ет!" Волчьи глаза опасно сверкнули в полумраке. — Что-то незаметно. — Ты же сам сказал! — с чувством возразила она. — Нельзя спугнуть! Нельзя устраивать облаву! — Ничего я такого не говорил, — отрезал он. Не удержавшись, Есеня топнула ножкой. — Я не знаю, что случилось! — пожаловалась она. — Всё было хорошо, с техникой — никаких проблем, операция продумана! Быков лично разрешил! Я не знаю, как он догадался... — Ты саму себя сейчас слышишь? — нахмурился Меглин. — "Операция". "Жучки-маячки"... Я этому тебя учил? Камер понаставили, "жучков" понатыкали, а глаза ваши где? Есеня виновато поникла головой. — Да и не продумывала ты ничего. Мысли-то совсем о другом были. Так? Она ошеломлённо уставилась на него. Способность Меглина без труда читать все её упомянутые мысли и даже предугадывать порывы души не уставала поражать его ученицу. — Не меня нужно искать, — продолжал тот, непримиримо застёгивая пуговицы на рубашке, одну за другой. — Самой думать! Ищи убийцу! — Но как? — она мучительно скривилась. — Где? Я же ничего не вижу! Ничего не чувствую! У меня — ни одной зацепки! Я даже не знаю, откуда начать! Каждое своё восклицание Есеня невольно сопровождала взмахом рук. Меглин шагнул к ней, взял за саднящие запястья. Внимательно, глубоко заглянул в глаза, так, что у его неё в который раз оборвалось дыхание. И возразил: — Вот это ты как раз знаешь...***
— Есень! Есеня! Проснись! Та с трудом разлепила мокрые глаза. Недоумённо и испуганно уставилась на мужа. — Ты в порядке? — обеспокоился тот. — Плачешь? Опять твои сны? Она едва нашла в себе силы кивнуть. Женя придвинулся ближе, хотел её обнять. Но супруга отстранилась, повернулась на бок. — Уверена? — спросил он. — Жень, — едва ворочая языком, ответила она. — Я так хочу спать! Извини... И поскорее закрыла глаза в глупой попытке вернуться в своё увядшее сновидение. Муж чмокнул её в висок и отвернулся. А она ещё долго лежала неподвижно и старательно воссоздавала в мыслях все подробности того, что видела, слышала и чувствовала ровно секунду назад. Сердцебиение едва не подбрасывало её вверх с каждым ударом. И всё тело подрагивало в немой отчаянной просьбе. Есеня стиснула зубы, слёзы бесшумно брызнули на подушку. "Нет, — подумала она, — если так пойдёт дальше, — я точно сойду с ума!" Нужно было что-то делать и пить какое-то снотворное. Всё! Она была сыта по горло этими снами и всем тем сумасшествием, что творилось вокруг. Она не хотела больше видеть и помнить Меглина, не хотела гадать, жив он был или мёртв. Не хотела после рабочего дня продолжать расследовать убийства в своём воображении, на просторах своего разгулявшегося мозга, видеть его опять... Как прежде такого близкого и в то же время, такого недоступного, непримиримого, отстранённого. Закрытого на тысячи замков. Вновь и вновь осознавать, что всё это ей только снится и мерещится, что она просто очень хорошо и остро запомнила все его чёрточки, строгие нотки в его голосе, жесты и несносные привычки. Огненный бархатный взгляд и хватку его рук. На самом деле, его — нет, он — мёртв, и она убила его. В каком-то импульсивном, отчаянном порыве, никого не слушая, никого не спросив. Даже не задумавшись о том, что она, собственно, делала и верно ли она разгадала его очередной ребус, правильно ли истолковала его загадочные слова? И она никогда, никогда больше не сможет прикоснуться к его колючей щетине и утонуть в его объятиях, пока он целует её глаза... От осознания этого в сердце всё шире расползалась когда-то зарубцевавшаяся рана, и становилось так больно, что было впору кричать. "Любовь — хуже убийства", — говорил он. Да, точно так. Намного, намного хуже. Это медленная мучительная пытка, яма, пропасть, из которой нет выхода. Кроме разве что... туда? "Хорошо ему", — со злостью подумала она. Он — давно в могиле, под берёзками, за оградой тринадцатой психиатрической лечебницы. А она, Есеня, была обречена страдать и жить, вновь и вновь, спрашивая себя, не совершила ли она роковой ошибки; вновь и вновь раздирать себе душу на части. Похоже, больше заслониться от этого не получилось бы. Не удалось бы отвлечься, куда-то спрятаться. Работа ещё не раз напомнит ей о нём, об его уроках и советах, об их приключениях и обо всём, что их объединяло, что они вместе преодолели и так и не успели пережить. Но если этот долг перед всем человечеством, проживающим в пределах Московской области и близлежащих городов, ещё можно было как-то стряхнуть с себя, отвернуться. То, что было делать с живым напоминанием, в равной степени любимым и невыносимым? Их сын, снова и снова, воскресит в памяти ещё более пронзительные картины и ощущения, его мягкие волосы меж её пальцев, нос и губы, брови, лоб и уши, этот странный внутренний жар — признак зарождающейся внутренней и физической силы, заглянет в душу теми же, серьёзными и строгими, глазами. А что будет, когда он подрастёт? Когда это поразительное сходство, о котором она так беспечно и жалобно втайне просила, даже не отдавая себе в этом отчёта, станет очевидным уже не только ей одной? На первый взгляд, казалось, этот ребёнок — вполне логичный результат взболтанной смеси её чёрных волос и глаз и образа этого наглого самоуверенного херувима, хитрого и жестокого, сиамского кота — нечто удивительное и усреднённое. Но ей-то было всё известно. Да и Женя, на их общую беду, успел разглядеть легендарного сыщика в свою бытность достаточно хорошо... Это пока он так мило возился с ребёнком, читал ему сказки, нанимал нянь, даже планировал его защитить от родной матери! И явно старался самого себя убедить в том, что такое маленькое чудо с зеркально-повернутыми внутренними органами — плод одной из тех случайных ночей... Но что могло случиться после? И как тогда было залатать новую пробоину в её семейной лодке? На самом деле, не такую уж и новую... Что ей было делать теперь, когда злодейка-судьба в образе этого кошмарного ТМНП лишила её последней защиты в лице отца и поставила перед фактом, перед новой жизнью и перед новой семьёй? Вряд ли Женя бросил бы её, когда всё понял. После того, что она о нём уже знала, хотелось верить в то, что все её сны лгут, а подозрения были беспочвенны и надуманны. И хотелось уповать на то, что в душе этого мажора и карьериста ещё могло остаться что-то хорошее. В конце концов, он всеми силами старался быть примерным мужем и отцом, чутким, заботливым, понимающим, даже благородным. Может быть, он всё уже давно знал, но тем не менее, полюбил малыша как своего ребёнка? А если нет? Дрейфовать в этой лодке ей совсем не нравилось, однако недавние события заставили вспомнить об альтернативе, которая была ещё более непривлекательной. Когда-то, однажды, уже сказали, что оставаться одной ей было противопоказано. Впрочем, она это знала и так, без экспертного совета. Успела прочувствовать, пока коротала дни, вечера и холодные ночи в том месте, где даже печка не могла согреть. Если бы не библиотека наставника, не миллион его кактусов, которые требовалось поливать, просто, чтобы не стать виновницей ещё чьей-либо смерти, если бы не тёплые воспоминания и вещи, к которым он не так давно прикасался пальцами, она бы думала о том, о чём не следовало, намного, намного чаще. И дольше. Тогда её сдерживали прежде незнакомые ощущения чьего-то присутствия, соседства, осознание того, чьим был этот ребёнок, который рос и креп у неё в животе и пихался ножкой, когда мама начинала задумываться о каких-то опасных вещах. Все вместе они связывали её по рукам и ногам и не позволяли принять никакого окончательного решения. А на следующий день всё повторялось с переменным успехом — эта ожесточённая борьба её отчаяния и остатков здравого рассудка. После, оказавшись в своих картонных декорациях, она ещё долго не могла опомниться и переключиться. Дни были тёмными, а вечера — упорно безрадостными и одинокими. Появившийся на свет ребёнок казался ей чем-то чужим, непонятным и не нужным, к нему не прилагалось инструкций, кроме её собственных инстинктов, а инстинкты молчали. Инстинкты в первое время даже его ненавидели. Это была их маленькая и невидимая холодная война. Она ненавидела весь мир. А он даже улыбаться научился как будто намного позже, чем того ожидали педиатры... В очередной раз приходилось напоминать себе, что она — его мать и жена человека, который не раз хватал её за руку. Не так, как это делал Меглин, но похоже. Останавливал на самом краю. Практически, боролся в одиночку за их семейное счастье и светлое будущее даже, порой, с ней самой. Человек, что теперь после гибели отца остался у неё в качестве единственной опоры и защиты. И которого она безуспешно пыталась полюбить. Пробовала не раз, а потом снова оставляла эти попытки. С ним она больше не была одна, хотя бы в физическом смысле. Отбивалась, убегала, но он всё равно приходил, обнимал, говорил ей то, о чём она втайне мечтала, но никогда прежде не слышала, возвращал её в этот дом и в эту жизнь. В его обществе появились такие прежде невиданные вещи, как семейные ужины и прогулки, визиты к детскому врачу. Совместные походы в супермаркет, с целью заполнить тележку до самого верха и запастись всем необходимым на неделю, как и прокатить по залам крошечного пассажира, который таращился на всё происходящее, ещё ничего не понимающими, кукольными глазёнками. Эти вот сказки на ночь, забавы на ковре, программа ускоренного восстановления после родов... А потом, однажды, она проснулась утром и поняла, что впервые неуверенно радовалась новому дню и птичьему щебету. Что она могла вытерпеть визиты отца и не думать о том, что он сделал. Что она просто смирилась, наконец, с неизбежным. Отвернулась, чтобы не бередить рану и позволить ей затянуться, хотя бы некрасивым шрамом. Что она условилась считать ребёнка своим собственным, более не принадлежащим никому. Ни законченному бородатому психу, ни нелюбимому супругу. Что её наконец-то перестали посещать мысли о том, чтобы оставить этот несправедливый мир. Захотелось в нём хотя бы осмотреться. Ей впервые за всё это время не снились кошмары — чьи-то выколотые глаза, расколотые черепа. И горячая кровь, что вновь и вновь стекала в воду по его и её пальцам... А теперь всё неизбежно возвращалось — эта работа, этот телефонный ублюдок, всё то, что произошло всего за несколько месяцев. Все эти смерти, эта кровь, на которую снова приходилось смотреть, — всё затягивало её обратно в тёмный водоворот. И ради чего? Чтобы просто можно было слышать любимый голос, который она уже никогда не сможет забыть. Как тогда, на стажировке. Всё то же самое. У неё был не один шанс сказать резкое "нет" ему и самой себе, после Липецка, после Субботника. И Меглин как будто только этого и ждал. С каждым разом знакомым снисходительным взглядом проверял её реакцию как слабый, едва ощутимый пульс. Его испытания на прочность становились всё тяжелее и тяжелее и вместе с тем, так неотвратимо их сближали, приковывали друг к другу. Заставляли её испытывать саму себя, бороться с собой, надеяться, что, поддавшись и доверившись ему во всём, за этот покорный жёсткий слом основ своей жизни и психики, её ожидала впереди некая награда. Что он, в итоге, должен был привести её куда-то... Но уж точно не в обещанную пропасть! О чём она тогда думала? Куда смотрела? Чем его слушала? И что натворила? А теперь, как в этом очередном сумасшедшем сновидении, приходилось отвечать за свои решения, поступки и даже мысли. Осознавать, что в одиночку, без его внимательного неусыпного глаза и гениального мозга, она способна была только лишь всё портить. Знать, что расплачиваться за несколько безумных месяцев в его обществе отныне придётся ещё не год и не два. И подрагивать от страха, понимая, что это было только началом какой-то глобальной эскалации. Работать без него она уже просто не сможет. А уговаривать собственный мозг показывать ей какие-то более нейтральные картины — бесполезно. Это её собственная неудовлетворённость, сожаление обо всех упущенных возможностях, её злые детские слёзы в ответ на безответные чувства, на его холодность и упрямство, начинали поднимать голову и проскальзывать всё сильнее и сильнее. Они искали и находили главного виновника всего случившегося, чтобы не казнить саму себя, для разнообразия. И находили его уже не во снах и не в воспоминаниях, но как будто в настоящем мире! Находили какие-то странные безумные подтверждения, выискивали в словах окружающих совершенно немыслимые намёки. Побуждали её на действия, продиктованные эмоциями и чувствами, а не разумом. Дарили опасную надежду. Ту самую, что, по его словам, делала людей жертвами... А это означало, что дальше всё должно было быть только хуже. Как в шахматах, когда, просчитывая несколько ходов наперёд, можно увидеть заранее, насколько безвыходно твоё положение, тогда, как у противника руки были развязаны и он даже мог выбирать из нескольких вариантов расправы. Всё. Она попалась. И отсюда не было выхода. Дело — уже даже не в ТМНП, не в Меглине. А в ней самой. "Ты раз за разом делал не те ходы", — вспомнился ей торжествующий и ненавистный голос в колонках телефона. Жутковатая улыбка Никиты. И мёртвое, осунувшееся, отрешённое лицо наставника с одним невысказанным вопросом: что, если он чего-то там не просчитал? А теперь, похоже, это же высказывание относилось к ней самой. Сосредоточившись на одном ТМНП и на бедах чужих людей, но больше, просто допустив себе мысль, что в её двухлетней трагической истории ещё не всё было закончено, она совсем упустила из виду, что могли существовать препятствия и с другой стороны. Её новая семья, её ребёнок. Муж, что ещё пока, к счастью, не догадывался о существовании её воображаемого помощника, но уже раз задумывался о том, чтобы оставить её одну. Прецедент был, и он вынуждал её включать этот вариант в общий сценарий будущего развития событий. Думать, чем это грозило ей теперь. Как и о том, что привыкнув наконец к обществу других живых людей, такой убеждённой социопатке уже не вышло бы смириться с его отсутствием. Каждый опрометчивый шаг, каждый ход — и вот её ноги — уже на самом краю. А за спиной с грохотом и пылью рушился мост. Нет! Уж лучше действительно смерть. Она больше не сможет так, она не выдержит! Совсем скоро эту внутреннюю сжигающую боль, смертельную обиду на него, на весь этот долбаный мир и на саму себя, уже не получилось бы просто терпеть, её пришлось бы куда-то выплеснуть. В сердце место было уже переполнено ею до краев... Либо она слетит с катушек и станет маньячкой как мама. Либо — отправится на тот свет, отыщет бородатого наглеца, что повадился ходить в её сны, и призовёт его к ответу за всё. Только как это было сделать? Залезть в петлю, как этот несчастный свидетель? С моста в реку? Или выпалить себе в висок из пистолета, пока ей ещё разрешали носить служебное оружие? Нет. Больно, страшно и некрасиво. Неудобно, и всё это наверняка сможет остановить её, как уже тормозило не раз до того. Впрочем, страдающие и слабовольные души уже придумали, как пройти через эти двери с относительным комфортом. Яд... в каком-то смысле. Следовало оставить все эти сомнения в своей смелости и стойкости и просто наглотаться снотворного, как аристократы прошлых столетий. Тихонько уснуть. Как говорится, дёшево и сердито. Только сперва было бы неплохо сходить к врачу и получить рецепт чего-то сильного. — Пропейте курсом, как я здесь написал, — велел пожилой доктор, порекомендованный Быковым. — Если дозы окажется недостаточно — приходите опять, подумаем, посмотрим... — Мне бы что-то посильнее, — попросила пациентка, старательно отводя взгляд. Врач покачал головой. — Вы молоды, у вас — маленький ребёнок. Давайте не будем рисковать. Посильнее... "Посильнее", дорогая моя, только препараты наркотического ряда. Учитывая ваш случай, я и так предлагаю вам далеко не безобидный вариант. Есеня вздохнула, забирая рецепт. — Я полагаю, ответ у вас давно заготовлен, — осторожно продолжил он. — Но всё же спрошу. Вы не думали хотя бы взять отпуск? Провести время с семьёй, развеяться? На море поехать, в конце-концов? У нее свело челюсти. — А то и бросить такую работу, ко всем чертям, — продолжал врач. — Вам же только двадцать шесть! Девочка совсем! Вся жизнь впереди! И ребёнок... — Спасибо, — осипшим голосом произнесла она и решительно поднялась с места. А когда она вышла за дверь, то сумела сделать всего несколько шагов, прежде чем схватилась за стену. Пустой коридор качнулся, глазам стало горячо, губы задрожали. И этот — туда же! "На море"... "Ребёнок"! Казалось, весь мир вокруг сговорился! Жить? Здесь? Для чего? Для кого? Она старательно и глубоко задышала, выпрямила колени, чтобы стоять твёрдо и устойчиво. Уставилась в пол. "Нет, нет... Опомнись. Он прав. У тебя — муж и сын, частичка от того, что ты так любила и ненавидела в равной степени. Если бы всё пошло по-другому, не осталось бы даже этого... Тебе просто надо разобраться со своей жизнью, всё спокойно обдумать. Тебе просто нужно снотворное. И всё..." Но душа противилась этим доводам, и на сей раз яростно. Билась в истерике как маленький, но, в общем-то, терпеливый ребёнок. Ребёнок, что устал на прогулке и неожиданно достиг своего предела. Капризничал и больше не желал ничего слушать. А стоило ей поднять голову, как на фоне солнечного окна проступил знакомый расплывчатый силуэт. Он шёл к ней, и полы расстёгнутого плаща развевались у него за спиной с каждым неслышным шагом. Душа капитулировала моментально, разразилась оглушительным воплем: "Забери меня! Я не могу так больше... Не могу-у!"... — Вам нехорошо? — тронула её за плечо женщина-терапевт в расстёгнутом халате. Наверное, это её крепкий силуэт напомнил Есене наставника. — Милая! Да вы бледная как смерть! Какой срок? — Срок? — бесшумно прошептала она. Встрепенулась, поморгала. Женщина исчезла — вокруг не было ни души. Это ещё что такое? Галлюцинация из прошлого? Помнится, тогда ей так же стало плохо в коридоре женской консультации. Уже какой-то двухэтажный бред! Не это ли был очередной признак того, что её бедный мозг начинал заигрываться сам с собой? "Скоро я могу стать опасным, — вспомнился хриплый голос Меглина. — Для себя, для других. И тогда..." — Это ты виноват! Ты! — рыдала она в машине, раз за разом ударяя ладонью по приборной панели. — Зачем ты сделал меня такой? Зачем взял? Почему не отказался! Как ты мог! Как ты мог так... со мной..! Есеня хрипнула, упала лицом в согнутые локти и разразилась потоком слёз. — Почему! — шептала она голосом, лишенным сил. — Почему? Ну почему всё так! Почему ты ходишь за мной? Почему не можешь умереть для меня? Кто ты? Призрак, или глюк, или "Ты меня не поймаешь"?.. Косишь под него, чтобы свести меня с ума? Да?.. Спёр его плащ, его машину? Копируешь его почерк? В бороду рядишься? Сжёг его архив? Подсказки подкидываешь? Свидетелей пугаешь? Заметаешь следы? Это всё начальные этапы, а потом, когда я окончательно потеряю разницу между бредом и реальностью, ты сделаешь меня своей новой марионеткой? Так вот, я тебе не достанусь! Слышишь? Никогда! И Есеня со злостью ударила по рулю; не рассчитав, попала по центральной кнопке, и внедорожник обижено прогудел. А следом, будто в ответ на её слова, айфон разразился стандартной трелью звонка. Номер был неизвестным. Осталось только поставить вызов на громкую связь. — Ты хочешь меня лишить всего... Самого дорогого. Всех моих близких людей. — Близкие ранимы, — наставительно заметили колонки. — С ними надо быть осторожнее. Руки вцепились в ободок руля как в край спасательного круга. На языке отстранённо почувствовалась капелька крови от прокушенной губы. — Они погибли из-за тебя. Они все. Это ты их убила, Есеня. Она запустила в волосы все пальцы, сжала голову ладонями и зажмурилась. Беспомощно прошептала: — Зачем ты это делаешь? Зачем убиваешь? Зачем... скажи... Небольшая пауза, которую собеседник взял на раздумья, звучала как некая спасительная передышка. — Я — не убийца, — наконец, возразил искажённый голос, без тени каких-либо чувств. — Я — твой друг. Я просто хочу тебе помочь. — В чём? — выдохнула она. — Ты знаешь. Определиться. Сделать выбор. Но ты уже недалеко. Осталась всего пара шагов... Есеня вздрогнула. И вновь обнаружила себя на краешке тёмного бездонного провала. Это чувство её отрезвило. Затуманенный мозг словно опомнился, включился. Рука потянулась к блокноту и достала карандаш. — Главное: не сопротивляйся, — продолжал ненавистный голос. — Неужели ты ещё не поняла, что так будет только хуже? — Размечтался, — прохрипела она. — Я выхожу из игры. — Гвардия умирает, но не сдаётся, — сухо заключил "Ты меня не поймаешь". И, должно быть, на том конце провода покачал головой. — Я думал, ты — сильнее. Пришлось прикрыть глаза и признаться: — Я... тоже так думала. — Жаль, — заметил он. — С тобой было так интересно... Есеня перевела дух. — Ты сам виноват, — заявила она, стараясь унять грохочущее сердце. — Думаешь, прикольно играть с шулерами? У которых в каждом рукаве — по пять пар тузов? — и, так как оппонент молчал, добавила: — А зачем мне играть, если я заранее вижу, что ты победишь. Мы с тобой — не равны. Ты потерял сильного противника и сел играть со слабым. Так можно не бояться проигрыша. Ты не игрок, ты — трус! Знакомый тонкий предмет в руке нагрелся и словно вернул утраченные силы. Есеня перевела дух и, воспользовавшись паузой, что все ещё длилась, процедила сквозь зубы: — Хочешь свести меня с ума? Не выйдет — я уйду раньше. Как он! Мне плевать! Слышишь? Плевать! И затаила дыхание. Чёрт! Кажется, она сама начинала играть с ним. Вот и сейчас. Забросила поплавок, пробный шар, и ожидала, что же он мог ответить. А внутри — просто оледеневала от страха с каждой напряжённой секундой, как новичок, что позволил себе дерзость подловить зазевавшегося гроссмейстера. И теперь с опозданием оценивал все возможные ответные ходы. А вдруг ошибка противника была не случайной, а преднамеренной? "Шах тебе, ублюдок", — мысленно прибавила Есеня. Наконец, колонки отозвались печальным вздохом. — Признаю, — согласился аноним. — Он почти научил тебя обходиться без любви и не бояться смерти. И это всего за полгода! Я впечатлён. Ай да Меглин! Молодец! Она тяжело дышала, слушая жуткий искорёженный смех. — Скоро мы проверим, насколько хорошо ты усвоила его уроки. Есеня вздрогнула и судорожно сжала пальцы. Что он ещё придумал? — Ты уже близко, — объявила трубка. — Если бы мы играли в "горячо-холодно", я бы сказал: "ещё теплее". Ещё ближе... Совсем недалеко... Карандаш замер, уткнувшись в бумагу. — Где мне искать? — резко спросила она. — Ты уже знаешь, — ответил ТМНП. — Разве он тебе не сказал? Неожиданно от этих слов всколыхнулись все её прошлые тревоги и опасения. Недавние события вновь завертелись перед глазами как стайка холодных рыбок, ускользая, дразня, и не позволяя ни рассмотреть ни одно из них, ни зажать в ладони. А безжалостный мозг при этом стал анализировать те фрагменты, что ему запомнились, и приходить к одному неутешительному выводу. "Что? Нет, нет, нет... Я — не сумасшедшая! Ты ещё не победил! У тебя ничего не получится! Нет!" — Нет! — в голос предательски прорвался всхлип. — У тебя ничего не выйдет! Я... уйду. И тогда тебе не с кем будет играть! Чёрт! Как же противно и жалко это прозвучало! И уже совсем не так убедительно. Наверное, так же дёргается кролик в волчьих зубах. Яростно, отчаянно. И увы, уже совершенно безнадёжно. В ответ в колонках послышался смех. Кажется, мерзавец ловил кайф от этой пространной беседы? Но более, от её жалких попыток обороняться. Неужели она совершила ошибку? Забыла, что некоторых жестоких хищников гораздо сильнее привлекает добыча, которая трепыхается? Всё. Женя прав. Больше он её не отпустит. Никогда... — Что ж. Тогда я даже боюсь себе представить, сколько будет трупов. И все они умрут по твоей вине. "Десять, пятьдесят, сто..." — вспомнилось ей. — Нет... — прошептали губы. А её собеседник молчал. Окрепший всего пару минут назад голос утратил последние силы: — Ты хочешь, чтобы я... убила? Да? К-кого... — Ты плохо слушаешь, — укорил её мучитель. — Убивать нетрудно. Разве для тебя — это новость? Есеня обессиленно уронила руки и откинулась на спинку, чувствуя, как на краю этой пропасти у неё опасно кружилась голова. Во рту стало сухо, а сердце колотилось так, что каждый его толчок был как удар под дых. И, от каждого такого её внедорожник будто сотрясался всем корпусом. — Трудней всего после. Она задохнулась. Меж губ прорвался хрип. — Подумай, — посоветовал он. — Ты же умная девочка. Уже поняла всё. Всё знаешь. Просто не говоришь. Есеня сползла по спинке, понимая, что вот теперь по-настоящему летела куда-то в холодную темноту, вниз, вниз, и в ушах свистел ветер. Перед распахнутыми, невидящими глазами расплывались круги, в голове творилось чёрт-те знает что. Её била крупная дрожь. — Теперь — твой ход, Есеня. Ты меня не поймаешь! Связь прервалась. А в воцарившейся тишине из глаз, будто получив наконец на то разрешение, брызнули слёзы. Тело лишилось костей. "Нет! Это невозможно! Откуда... Как он..." Она зажмурилась, одновременно вцепившись себе ногтями в складку кожи. — Нет, — шептали губы. — Этого просто не может быть... Это сон. Это просто сон, кошмар. Всё это — один сплошной сон! Просто надо проснуться... Ну пожалуйста! Проснись! Проснись! Боль чувствовалась всё острее и острее, так, что вскоре пришлось разжать пальцы. Но больше ничего не произошло. Пришлось открыть глаза и убедиться, что... Нет. Это был не сон. Значит... Она содрогнулась. И, уже не вполне понимая, что делает, потянулась рукой к аптечному пакету. Этот шорох теперь раздался в её ушах громом. Но намерение какого-то внутреннего существа, из которого только что сапогом вышибли весь дух, оставив совсем немного, было непоколебимым. Кажется, вокруг исчезло всё, разом — мир, в котором она жила, люди, которым она была нужна, вплоть до тех, кто у неё ещё остался. Даже собственное тело, что теперь показалось ей какой-то оболочкой, тесной клеткой, из которой не было выхода, и в которой над ней было так удобно измываться. Заключённое в ней полуживое, избитое и истекающее кровью маленькое создание вцепилось в прутья зубами и коготками в одном отчаянном стремлении: бежать! Во что бы то ни стало! Пока это ещё было возможно. Даже... туда. "Забери меня! — рвался из глубин души истерический истошный вопль. — Я не могу так больше! Родио-он! Помоги! Я прошу тебя! Пожалуйста..." Но никто не ответил. Да и чем он мог помочь теперь? ТМНП, этот ехидный дьявол, наверное, сам того не подозревая, напомнил ей главное. Ведь она действительно всё знала. И он уже всё ей сказал. Ещё тогда. Показал ей дорогу, способ. Будто по своему обыкновению, догадывался, что рано или поздно его преемнице понадобится такой надёжный и проверенный путь к отступлению. Он же всегда всё знал. И там он её ждал. Что ей ещё, в самом деле, требовалось? Внезапно от этой мысли всё как-то успокоилось, выровнялось, словно потревоженная поверхность воды. Наконец-то получилось отдышаться, удары в грудную клетку ослабли. Даже настроение как будто улучшилось? Впереди показался просвет, дверца была приоткрыта. Стоило только набраться смелости и шагнуть за неё. На свободу! И, к нему... Руки перестали дрожать, сами вытащили из упаковки гремящую коробочку. Есеня на миг скользнула по ней взглядом прежде, чем напрягая все силы, попробовала отвинтить строптивую крышечку. "Труксал? Ну и название... Да что же она всё не открывается-то?" Наконец, сообразив, Есеня надавила на нужные впадинки, услышала щелчок и после уставилась на горсть больших продолговатых белых пилюль на самом донышке. Чёрт! Ну почему их было так мало?.. А, наплевать... Принять их все, сейчас же! Одну за другой! И запить из его фляжки, чтоб было ещё действеннее и быстрее. Есеня распахнула бардачок, дрожащими руками достала знакомый металлический предмет. Внутри ещё что-то булькало. Похоже, остатки коньяка наставника состарились там ещё на один год. "Не дури" — строго одёрнуло подсознание. Но она только тряхнула головой: "Заткнись! Я тоже хочу спрятаться! Я, чёрт возьми, боюсь! Понимаешь? Их всех боюсь, себя... Да ни хрена ты не понимаешь!" Ничего уже было не важно. Сын останется с Женей, а этот телефонный ублюдок сам подохнет, от скуки. Этого он и боялся на самом деле! Именно потому он так резко и сокрушительно пробил всю линию её обороны. Захотел на жалость надавить! Взвалить на чужие плечи ту неподъёмную ответственность за собственное зло, которая уже раздавила Меглина! И, должно быть, не его одного... Нет! Он был умным, умным! Он смог его переиграть! Он знал, что нужно было сделать! Он спас их всех! Принёс в жертву себя и тем нанёс этому гаду напоследок такой удар, от которого тот не смог оправиться целый год! А теперь очередь была за ней. ТМНП мог убить, кого захочет, как уже расправился с папой. Но её, Есеню, он не получит! И никогда не сможет убивать её руками! Никогда! Никогда... больше! Ощутив на языке первую таблетку, она торопливо открутила крышечку с фляжки. Решение было твёрдым, и на сей раз никто не мог её остановить. Она просто уснёт. И проснётся потом в его горячих объятиях...***
"Это не выход". Есеня хмыкнула: "Ещё какой выход! Сам через него удрал". "Ты меня не поняла". Она фыркнула. "А я тебя, наверное, никогда не понимала? И тогда — тоже?.. Ну, сам виноват. Такой дуре, как я, надо было всё объяснить... Подоходчивее". "Тогда дороги обратной не было," — строго возразил тот, к кому она обращалась. "Ну конечно! Это ты так сказал! А я... поверила." Она с отвращением проглотила коньяк. Закашлялась — по горлу, словно кто-то прошёлся наждачной бумагой. Оскалилась. "Вот тебе!" "Ну молодец, — пророкотал внутренний голос. — Спать сегодня крепко будешь". "Крепче, чем ты думаешь!" — со злостью подумала она. "Ты ведь обещала. Забыла?" Есеня зажмурилась, чувствуя, как пролившееся внутрь пламя разгоралось там сильнее, обжигая внутренности. "Что, думаешь, спасёшься? — сурово говорил он. — Думаешь, там — примут тебя такую? Уйдёшь, а кто тогда останется? Что будет с ними всеми? А? С нашими?.. "С "нашими"! Словно в подтверждение, экран телефона осветился, грянул звонок. Меж губ прорвался злобный писк. "Я их всех нянчить не подписывалась! И весь мир спасать я не могу! Не могу! Тем более, в одиночку! Я вообще никого спасти не могу! Никого!" Из глаз брызнул кипяток. "Никого..." "Лягут все чинно, трупами, рядышком, — невозмутимо продолжало подсознание. — Как он сказал. Да? С невинной кровью на руках уйдёшь, вот так. Не страшно?" По приоткрытым губам скользнула солёная струйка. "Думаешь, послушает тебя? Он ведь уже далеко зашёл, далеко перешагнул — дальше некуда. Сам уже не остановится. Помочь ему надо, понимаешь? Он сам спасения ждёт. И тебя об этом просит. А ты и слышать не хочешь". Есеня упрямо сжала зубы, слушая трезвон айфона и собственный внутренний вопль: "Я не могу так больше!! Чего ты от меня хочешь? Я устала! Всё! Хватит! Хвати-ит! Заткнись!" "Сына твоего кто спасёт? — гремел в ушах непримиримый баритон. — Мужа? Девочек этих. Кто их спасти-то может? А? Кто? Двоечники слепые? Кто по всем столбам ему предупреждения развесил? Глазами видеть разучился? Они пять лет руки-ноги на берегу находили и молчали. И ещё лет пятнадцать помолчат, чтобы "звёздочки" свои не растерять! Чего им чужих-то спасать, а? Своих бы спасти... Своих... Кто ближе..." Она всхлипнула. И высыпала себе на ладонь вторую таблетку. Сжала в кулачке. Прошипела: — Это их всех скоро от меня спасать придётся! Понимаешь, ты? От меня! Я здесь уже крышей еду! Я! И всё из-за тебя! Всё! К чёрту всё! К чёрту! Вновь требовательно зазвонил телефон. Но Есеня только вздрогнула. "Нет. Ничего у тебя не получится!" Ещё одна мерзкая пилюля... Донести бы её до рта этими трясущимися пальцами... "Я скоро не выдержу! Я ничего без тебя не вижу! Ничего не могу! Я просто... не готова! "Это мы не проходили, это нам не задавали..." "Не хочу! Не хочу больше! Нет! — взвыла она в своих мыслях. — Я не смогу-у!" "Сможешь". "Но... это так тяжело..." Первая неуверенная мысль как якорь потянула назад — обратно на грешную землю. Послышался знакомый смешок. "Конечно. А ты как думала? Тяжкая это работа — Родину защищать... Тяжёлая, неблагодарная. Молодых красивых девчонок портит, — её собеседник насмешливо повторил слова майора Зуева. — И никто тут не подхватит. Никто не спасёт. Жертва — она и есть жертва. Чего жертву-то спасать? Жертве одна дорога и там — тупик. Ты это когда-то понимала... Нет. Самой выцарапываться надо. Драться. Бороться. Кусаться. Тогда и выплывешь". Она подавленно слушала. С трудом, будто сражаясь сама с собой, взяла таблетку губами, скривилась. "Больно... Ну почему так больно? "Что, выворачивает уже? — уточнил внутренний голос. — Тянет?" От этого знакомого ей определения Есеня содрогнулась. "Нет ещё. Пока. Но наверное, скоро... потянет, — она прижала пилюлю к нёбу кончиком языка. — И что же делать... теперь?" "Ну, ты же знаешь, что, — заверил он. — Вспомни, поотпустит". Телефон зазвонил вновь. "Кажется, что он тебе под кожу залез? — спокойно рокотало подсознание. — В черепушку пробрался? А ты держись. У тебя-то чердак покрепче будет? Терпи, глазами его смотри, головой думай, как он ходить будет. Поближе его подпусти, поглубже..." "Куда уж глубже-то?" — невесело подумала Есеня, чувствуя, как пилюля медленно и горько начинала растворяться на языке. "Он же играет, да? А ты подыграй. Пускай он подбежит поближе да высунется подальше. Тогда и в холку вцепишься". Она сверкнула глазами. Убеждённый тон любимого голоса, да и вообще сама озвученная возможность реванша над таким грозным противником мгновенно повернули её мысли в другом направлении. А та тяжёлая рука, что уже не раз приходила ей на помощь, подоспела и теперь. До боли вцепилась в запястье раскалённой хваткой, вытянула её наверх, отбросила от края. Как тогда, на крыше... Теперь оставалось только перевести дыхание и плаксиво пожаловаться: — Ну почему мне кажется, что против нас — весь мир? "Так и есть, — обрадовал её хмурый баритон. — Он же в нём — как рыба в воде? Научился уже плавать-то. И ты давай греби. Сама попросилась". В тот же миг вновь зазвонил телефон, застучал по передней панели. "Ну чё? Ответишь?" Но она уже выплюнула пилюлю и схватила трубку: — Да! Слушаю! Это был Леденеев. — Вы сказали, звонить, если ещё одна пропадёт, — азартно выпалил он безо всяких приветствий. — Двадцать один, блондинка, спортивное телосложение. Типаж подходит. Тут её родители сидят с заявлением! Приезжайте! Мутный туман, в который она угодила, прорвался окончательно. Потухший огонёк внутри радостно вспыхнул и разгорелся вновь. Ноздри со свистом втянули воздух, что теперь, от осознания своего недавнего намерения, показался вдвойне слаще. Словно она действительно выплыла на поверхность и вдохнула его полной грудью. — Еду! — сквозь зубы заявила Есеня. Смахнула аптечную коробочку с коленей и, решительно повернула ключ зажигания.***
Примерно через два часа во дворе пятиэтажки в одном из микрорайонов Орехово-Зуева затормозила красная машина. Супруги Терентьевы выскочили из неё почти одновременно и бросились к парадному, умудряясь на бегу вести такую же оживлённую беседу, что и в автомобиле, по дороге сюда. Есеня остановила свой внедорожник неподалёку. Выскользнула из машины, пискнула сигнализацией и торопливо направилась за ними. Дождавшись, пока на ступеньках послышатся шаги, она вошла в парадное и стала подниматься по лестнице на последний этаж. Эхо гулко, мерно раздавалось на весь дом. В такой обстановке, пока тело поневоле сдавало норматив, карабкаясь вверх, мысли убежали анализировать недавние события. В частности, самое главное... Правда, сперва в отделении полиции чего-то интересного узнать не получилось. Заплаканная мать и хмурый молчаливый отец так и не смогли внятно объяснить, куда и зачем отпустили единственную дочь на ночь глядя. — Она встречалась с кем-нибудь? — добивалась Есеня, облокачиваясь на стол. Мать пропавшей смотрела на неё с недоумением и ужасом. Впрочем, как и коллеги. Должно быть, она сама сейчас, с этой восковой бледностью и сумасшедшими воспалёнными глазами, выглядела куда более похожей на убитую горем и отчаянием родительницу. Хорошо, хоть старшему лейтенанту Леденееву оказалось знакомо чувство такта, и допрашивать московскую коллегу о причинах её расстройства он не стал, сразу сосредоточился на свидетелях. — Может, она у парня своего? — не сдавался он. — Нет-нет, не было у неё никого, — возразила Терентьева, мотая головой. — Я как узнала, что в городе маньяк, сразу Ниночку предупредила, чтобы была осторожнее и поздно не возвращалась... — Так куда же она пошла? — хмурилась Есеня. — Вы узнали? Но мать пропавшей подавленно молчала. — Что она вам сказала? Тот же безмолвный ответ. — Как она выглядела, когда прощалась? Терентьева спрятала лицо в бумажной салфетке. — Нас дома не было, — наконец, разомкнул уста её муж. — У неё — дежурство в отделении, у меня — ночная. — Позвонила, — глухо пробормотала Терентьева. — Сказала, что поедет к подруге... — В одиннадцать вечера? Есеня глубоко вздохнула. — Спросила... разрешения, — будто не услышав её, продолжила Терентьева. И уткнулась в плечо супруга, затряслась. — А я... Я сказала: можно... Она же уже взрослая... "Вы, наверное, даже себе не представляете, насколько..." — мрачно подумала Есеня. — Значит, позвонила накануне, — сочувственно подытожил Леденеев. — Сказала, что поедет к подруге, но к какой конкретно, не сказала. А вы не спросили... Вы точно всех обзвонили? Судя по растерянному выражению лица Терентьевой, вопрос поставил её в тупик. — Вы вообще знали свою дочь? — наконец, не выдержала Есеня. Но злости внутри уже не было — одна усталость. — Если она вернётся — сразу звоните, — напутствовал старший лейтенант, провожая посетителей до дверей. — Сразу! Вот по этому номеру! Есеня опустилась на стул, измученно откинулась на спинку. Стандартная практика. Леденеев говорил всё, что в таких случаях полагается, но видно же, что не верил самому себе. В городке орудовал маньяк, к нему не было никаких ниточек, и пропала очередная похожая по типажу девушка! А главное: ничего существенного! Ничего, кроме родителей, одинаково беспечных и как будто безразличных к судьбам своих детей. Как можно было отпустить единственную дочь шататься по улицам в такой поздний час, да ещё и под таким странным предлогом! Ведь если предположить самый неприятный вариант, было нетрудно догадаться, куда Нина отправилась на самом деле — на поиски приключений, не иначе. "Кому же про случайного мужика-то говорить?" — вспомнилось ей. Конечно, белокурые счастливицы, которые оказались благоразумнее, утверждали, что "клиент" не договаривался с ними ни о чём предварительно. Но что, если всё было совсем не так? Просто они слушали свою интуицию, были настороже и не перешагивали этого порога, за которым была пропасть. Потому остались живы. Хорошо ещё, что родители Нины не стали ждать трёх суток, чтобы объявить о пропаже. Однако даже если та ещё была жива, где было её искать? Что в этой ситуации сказал бы Меглин? А фиг его знает! Он как-то мог жить в этом неправильном мире, как-то мог работать. И не убивать при этом каждого тупого и глухого свидетеля, каждого слепого вахтёра или дежурного, каждого равнодушного прохожего! Хотя с каждым разом, с каждым случаем, каждой глупой смертью, которой можно было избежать, всё сильнее и сильнее начинали чесаться руки... А он как-то находил в себе силы. Как-то направлял эту разрушающую внутреннюю боль в другую сторону, в более полезное русло. Копил до времени и выплёскивал её на тех, кто этого действительно заслуживал. В крайнем случае — на самого себя. Он как-то мог держаться. А ведь, если задуматься, Меглин сам мог умереть, сотни раз. Он возил с собой десять смертельных доз морфина в одном шприце и перочинный нож в кармане плаща. В любой момент он мог ими воспользоваться, если не получалось подставиться под пули или сорваться с крыши. Кто не боится смерти? Тот, кто уже... Есеня вздрогнула. Но разве не так? Он давно был мёртв. Внутри. Выжженным до костей, один пепел... И ему нечего было терять, кроме своей вечной незавершённой и невыполнимой миссии. А она оживила его, сделала слабым. Чтобы после убить, своей же рукой... — Я пошла, — заявила Есеня, поднимаясь на подрагивающие ноги. — Будут новости — звоните. Но не успела она выйти в коридор и сделать пару нетвёрдых шагов, как тут же столкнулась с родителями пропавшей девочки. Когда они все втроём снова ввалились в кабинет, те широко улыбались и выглядели так, словно... — Она — у Саши! — первым делом выпалила Терентьева, зачем-то демонстрируя полицейским свой телефон. — Дозвонились? — вошёл в положение Леденеев и явно искренне обрадовался. — Нет. Саша позвонила, — её голос подрагивал, но теперь уже от радости. — Ниночка поехала домой! Да. Выяснилось, что присутствующим ничего не померещилось. Пропавшая Нина Терентьева была жива и здорова. — Мы пойдём тогда? — донеслось уже из коридора. Полицейские переглянулись, и Есеня насмешливо развела руками. Ну, хоть одна хорошая новость за этот кошмарный день! Однако внутренний голос не разделял всеобщих восторгов. "Что видишь?" — сердился он. Его единственная собеседница вышла из отделения, прыгнула в машину, захлопнула за собой дверь. И там, оказавшись за тонированными стёклами и наедине с невидимым помощником, положила локти на руль. Так как чёткого ответа у неё не было, принялась рассуждать вслух. — Она — единственная, кто пропал за эти сутки. Поехала ночевать к подруге. Та позвонила утром, сказала, что на неё напали хулиганы. Отняли телефон, — Есеня пожала плечами. — Ну, шок. Уснула. Проснулась, только тогда позвонила. "Подруга позвонила?" — уточнил знакомый баритон. Теперь он звучал странно глухо и нечётко. Она вздохнула: — Ты же слышал. "Ты тоже. Только не увидела, глаза совсем потеряла. Когда просишь подругу позвонить? Ну?" Есеня задумалась. "Вон, смотри, — позвал внутренний голос, и её зрение моментально обострилось. — Радуются, видишь? Дочка нашлась. Дома их ждёт". Впереди в самом деле воодушевлённые родители садились в свою машину. Перебросились парой фраз, мужчина завёл мотор. Оба счастливо улыбались. Её рука сама собой повернула ключ зажигания. "Давай, давай, — подбодрило подсознание. Приглушённо, будто источник звука постепенно отдалялся от ушей. — Не отставай. Поглядим, что за хулиганы такие. И подруги..." — Ниночка! Детка! Ну слава богу! Этажом выше уже зазвенели ключи, распахнулась дверь. — Заходи... Ох ты, боже мой! А где твои ключи? Что это на тебе? А твоя одежда? Что значит, "сохнет"? Есеня напрягла силы и преодолела последний марш ступенек. Выскочила на площадку, отдуваясь. За дверью нужной квартиры слышались оживлённые голоса и причитания. Более не мешкая, Есеня несколько раз требовательно вдавила кнопку дверного звонка. А после, тихонько прыснув, прижала палец к дверному глазку, в точности как это делал наставник. Приём сработал, и дверь открылась. В прихожей как раз происходила сцена идиллического семейного воссоединения. Отец обнимал блудную дочь. А мать удивилась так, что даже отпустила створку: — Вы? Но у нас же хорошо всё... "А у нас — нет", — мрачно подумала Есеня. В подтверждение всё её зрение сосредоточилось на руке Нины, что лежала на плече Терентьева. Есеня усмехнулась и протиснулась мимо ошеломлённой хозяйки в прихожую. — Ниночка уже дома, — неуверенно прибавила та, как будто незваная гостья ослепла и не могла убедиться в этом факте своими глазами. — Вот и хорошо, что Ниночка дома, — отозвалась Есеня. — Я с ней поговорю, вы же не против? Терентьева попыталась было что-то возразить и уже открыла рот, чтоб выпроводить наглую посетительницу за дверь. Но та уверенно шагнула вперёд. — Ты где ночевала? Блудная дочь опустила глаза, невольно отступая и прячась за спиной отца. — У подруги, — буркнула она. — У подруги, — задумчиво повторила Есеня. — Спала крепко? А как проснулась, почему сама не позвонила? К изумлению родителей, Нина не ответила, потупилась. — Прикид-то тоже у подруги одолжила? — догадалась Есеня, подступая ближе. — Махнулась? А твой где? Сохнет? Терентьева-младшая попятилась дальше, ещё на пару сантиметров, и вжалась спиной в шкаф. — Вода хоть тёплая была? В одежде купалась? А где? В луже, в фонтане? — Я не... — грозно начала мать. — Ну, а про хулиганов-то расскажешь? — невозмутимо продолжала Есеня. — Сколько хулиганов было, чего хотели? Как выглядели? Опишешь? — Я... Испугалась просто, — глаза Нины отчаянно бегали. — Даже лиц не разглядела. Родители изумлённо молчали, слушая этот странный допрос. А Есеня, между тем, уже аккуратно просунулась за широкую спину мужчины и схватила неудавшуюся жертву за руку. — Ай! Под оханье старшей Терентьевой она вытащила младшую вперёд и с удовлетворением рассмотрела ровный багровый кровоподтёк на её пальцах. На одной руке и на другой. — Что вы делаете? — ахнула мать. И уже инстинктивно бросилась на обидчицу дочери, но супруг её удержал. А та с преувеличенным вниманием рассматривала пунцовую жертву. — Смотри-ка, — обозначила она. — Совсем такой же... Нина вырвала руку, отдёрнула. Есеня сдвинула брови. — Что он с тобой сделал? Нина сглотнула. Под пристальным взглядом обличительницы отвернулась, опустила голову. — Ну да, — протянула та. — Когда просишь подругу позвонить? Когда самой звонить стыдно. Пострадавшая от неизвестных хулиганов обратила на отца взгляд с выразительной просьбой о помощи. Но на сей раз Терентьев за неё не вступился. Посмотрел молча, укоризненно. Так, что не выдержав, дочь всхлипнула. Закусила губу. — Поехали со мной, Ниночка, — вздохнула Есеня, — Будем помогать следствию. В машине та разрыдалась вконец. — Зачем, вы... — пробормотала она, отворачиваясь к окну. — Я бы всё забыла и ничего никому не сказала. А теперь... Родители... Друзья... Как я с этим жить буду? — Но ничего же не случилось, — строго возразила Есеня. — Ты — молодец. Сообразила, не растерялась. Выплыла. Другую на твоём месте он бы уже в землю закопал, по кусочкам. Жертву... "Как тебя" — донеслось отдалённое, искажённое эхо. Она сжала зубы. Нина молчала, только теребила свои маленькие наушники на проводе как любимое украшение. — Всегда с собой носишь? Она подтвердила: — Всегда. И так как пауза затягивалась, а взгляд соседки слева начинал жечь, наконец решилась. Сообщила, шмыгая носом: — Меня отец фри-дайвингу обучал. Мне не нравилось, но результат получался даже лучше, чем у него. Я ещё думала: зачем это? А теперь... уже не думаю... — Ты, когда вернёшься, спасибо ему за это скажи, — посоветовала Есеня. — Отцу приятно будет. Фактически, жизнь тебе спас. Не выдержав, Нина расплакалась. — На, на, — Есеня протянула ей пачку салфеток. — Нос утри. И когда та покорно выполнила распоряжение и высморкалась, — сдвинула брови. — А теперь послушай, что я тебе скажу. Этот ублюдок за пять лет убил девятнадцать девушек. Девятнадцать, понимаешь? И никто не мог его найти. Улик он не оставляет, особых примет — никаких, кроме грима и парика. — Я его тоже не сильно разглядела, — уныло заметила Нина. — Темно было. — Тебе одной получилось выжить, — продолжала Есеня. — И только ты можешь нам помочь. Промолчишь — он продолжит убивать. И резать на кусочки. Так что давай, — она завела мотор. — Прояви сознательность. Напрягай память и показывай дорогу, как вы ехали. Рассказ единственной свидетельницы был не длинным, но существенным. И когда "Рендж-Ровер" прибыл на то самое место, к тому самому мосту, у Есени в мыслях уже сложилась примерная картина случившегося.***
Нина направлялась к тёмному парку, закусив накрашенные губки. Внутри было нехорошо, в теле — дрожь, пугающая и вместе с тем приятная. "Это норма", — утешала она себя, ступая точно в такт музыке из наушников. Это обычный мандраж, пройдёт. Она же согласилась, теперь — всё. Впереди — совершенно новые ощущения, новый опыт. Как будто она стояла у входа на американские горки с безумными переворотами, и подходил её черёд сесть в кресло. Подумать только, на что она согласилась! Она — отличница, спортсменка, "комсомолка и просто красавица"! На секс за деньги! Но с другой стороны, почему бы и нет? Тем более, с тем симпатичным парнем... Нина улыбнулась. Остановившись, открыла пудреницу и выворачивая себе шею и руку с зеркальцем, критично осмотрела себя со всех сторон. Даже сзади, куда успела дотянуться. Интересно, понравится ли ему такой наряд? Простое платье, но под ним — шелковая комбинация... Раз уж играть шлюху, то от всей души, правда? — Вы... ты... можешь отказаться, — очаровательно запинаясь, говорил "заказчик". — Можешь сказать, чтоб лесом шёл, и я пойду. Но понимаешь... Ты такая красивая... У меня давно есть тайная мечта... Секс с незнакомкой, за деньги. Но нужна же незнакомка? Не волнуйся, деньги у меня есть, — тут же предупредил он. — И я не извращенец какой-то, поверь. И ты ведь — не шлюха? Нина тогда просто сказала "нет". Хотя, наверное, было бы не лишним добавить, что она — все ещё девственница? Засмеялась. — Ты гонишь. — Нет, правда. — Нет, ты гонишь, — возразила Нина. Спорить с ним ей уже нравилось. — Ну что, согласна? — обрадовался симпатичный парень. — Хорошо! Кстати, условия теперь ставишь ты. Выбирай: когда, где, — он обжег её взглядом, от которого у потенциальной "шлюхи" внутри приятно похолодело. — Лучше, если мы не будем с этим тянуть. — Я могу подумать? — откуда-то проснулось кокетство. — Я дам тебе свой номер? Но "заказчик" покачал головой: — Поверь мне, это лишнее. Я не знаю тебя, ты не знаешь меня. Лучше нам просто условиться о встрече. Например, ты завтра вечером свободна? Он смотрел так ласково, и его голос был таким приятным... С Ниной ещё никто, ни один парень таким голосом не разговаривал и такими глазами на неё не смотрел. От комбинации этих составляющих, от его тёплого мужского запаха натурально кружилась голова и за спиной вырастали крылья. В конце концов, может же быть такая штука, как любовь с первого взгляда? Она совершенно точно ему понравилась — взрослому, сильному парню. А какие у него плечи — загляденье! Покатые и широкие, но без излишеств. Как у киноактёра. А этот голос! Низкий, мягкий — его можно было слушать бесконечно. — Ну, что скажешь? — спросил он. И Нина согласилась. И вот теперь парящей походкой, едва касаясь земли подошвами балеток, она шла на встречу с судьбой. "Впрочем, — думала Нина. — Если и будет всего лишь секс, — ничего страшного. Для первого раза этот принц подходит идеально. Рано или поздно все равно придётся с кем-то переспать. Так, не лучше ли сделать это с вот таким опытным и сексуальным парнем?" Упрямый здравый смысл что-то ворчал на тему нравственности и даже напоминал о том, что на деревьях и остановках намедни появились очкастые бородатые фотороботы какого-то местного маньяка. Но если бы её новый знакомый в самом деле был этим маньяком, разве отпустил бы её домой после того разговора? Нет, он бы сразу затащил её в машину. Отпускать жертву ведь — риск? Или нет? — Соглашайся, дура, — шептала Машка, придвигаясь всё ближе и ближе. — И парень, и секс, ещё и деньги! И расскажешь, как у вас всё было, правда? Если он классный, может, познакомишь потом? Она стряхнула эти воспоминания с себя как сор вместе со всем этим ощущением потной Машки. И тогда увидела впереди у дороги его тёмный внедорожник. В наушниках торжественно заиграла следующая песня, и Нина глубоко вздохнула, села на пассажирское сиденье. Водитель стремительно придвинулся к ней и поцеловал в губы, прежде чем начинающая "шлюха" успела о чём-то сообразить. — Я думал, ты не придёшь, — выдохнул он. — Пристёгивайся. Она победно улыбнулась. Стряхнула с ушей наушники, а взамен потянулась к панели радио, чтобы включить что-то, подходящее по ситуации. Но "заказчик" резко перехватил её руку и отбросил. — Извини, — пробормотал он под её удивлённым взглядом. — Голова что-то болит. Уже решила, куда поедем? Но не успела Нина открыть рот, как он предложил: — Знаешь, что? Есть у меня одна идейка. — Какая? — ахнула она. — Сюрприз, — усмехнулся он. "Сюрпризом" оказался выезд из города на лоно природы. Водитель остановил внедорожник на живописном берегу Клязьмы. Вокруг, насколько хватало глаз, простирался луг, синий от лунного свечения как его глаза. И вода неподалёку ласково шелестела, набегая на бережок. — Не могу поверить, что я это делаю! — засмеялась Нина и вышла из машины. Вдохнула чистый ночной воздух полной грудью. "Заказчик" остался сидеть за рулём. — Ну я подумал, — пробормотал он, оставаясь в машине. — Сейчас лето, тепло. Да и на воздухе лучше всего... Полезней... для здоровья. Согласна? Нина прыснула. Прищурила подведённые глаза, облизнула губы. И замирая от собственной смелости, вошла в роль: постучала кулачком в окошко, точно как в соответствующей ситуации делала актриса в одном фильме. А когда стекло согласно опустилось, она заглянула внутрь, игриво поинтересовалась: — А как ты меня хочешь? Вместо ответа "заказчик" вдавил кнопку на дверце, и Нина истошно завопила: поднятое стекло прищемило ей все пальцы. — А-ай! Ай, больно!!! — верещала она, стремительно холодея. И от пальцев ног и до самой макушки наполняясь чистым ужасом. — Больно! Открой! Открой сейчас же! Слышишь! Опусти стекло! Но незнакомец, не обращая никакого внимания на её вопли, между тем, рылся в своём бардачке, выкидывая из него на сиденье какие-то жуткие инструменты, каждый в отдельном пакетике. Наконец, вышел и шурша травой, направился к жертве. - Это уже не смешно! Отпусти меня! Нет! Помогите! Помо... Полиэтиленовый пакет заглушил её крик. Ещё немного, и жертва потеряла сознание, обмякла. Тогда маньяк опустил стекло, взвалил её себе на плечо, отнёс к воде и сбросил на землю. А сам шагнул к машине и с замиранием сердца открыл багажник, где его дожидался небольшой серый сундучок для инструментов. Он уже захлопнул крышку и обернулся, чтобы приступить к самой, пожалуй, приятной части действа. Но тут замер на месте и от неожиданности выронил то, что держал в руке. Задушенная жертва стояла прямо перед ним — на своих ногах, с пакетом на голове. Сделав ещё шаг, она захрипела и протянула к нему руки. Не успел расчленитель вспомнить все когда-то увиденные киношные ужастики и подумать о существовании всевидящего бога с архангелами, что уже приготовили для грешника самую горячую сковородку, как мёртвая девушка поднесла руку к голове и ногтями разорвала пакет. Глубоко и шумно вдохнула воздух. А потом развернулась и отчаянно припустила по лугу. Сообразив, что жертва осталась в живых, маньяк бросился за ней. Его секундное промедление подарило Нине несколько драгоценных метров форы. Но злость хищника, что упустил добычу, подстёгивала его, а ей всё сильнее начинал мешать страх, что сводил судорогой ноги. Он бы непременно её догнал, если бы впереди не показался мост. Нина выскочила на него, добежала до середины и вцепилась в деревянные поручни. Река на поверку оказалась глубокой, раз мост был таким основательным и длинным. Сзади приближался тяжёлый топот. Маньяк дышал ровно, не сбиваясь — от такого не убежишь. Значит, оставалось одно: прыгать. Тем более, что выбора уже не было: он выскочил на мост. И тогда Нина перелезла через перила, набрала воздуха в грудь и сиганула в воду прежде, чем её успели схватить. Раздался оглушительный всплеск. А следом воцарилась напряжённая тишина. Маньяк заглянул вниз. На поверхности воды, взъерошенной лёгким ветерком, не было видно ни головы, ни тела жертвы. Он встал у перил, усмехнулся и засёк время по наручным часам. Подождал, сколько положено, и даже немного больше. А потом гневно двинул кулаком по деревянной перекладине, выругался. И пошёл обратно к машине. Взревел мотор. Чёрный внедорожник вылетел на дорогу, едва разминувшись в темноте с серебристым "Рендж-Ровером"...***
— Глянь, — услышала хмурая владелица транспортного средства. — Завёлся парень. Теперь торопиться будет. Послышался всплеск. Из воды почти у самого берега вынырнула голова жертвы. Есеня облегчённо вздохнула. Усмехнулась, краем глаза заметив красноватый огонёк сигареты. Запястье было в плену знакомых горячих пальцев, а тёмные глаза всё это время внимательно следили за стрелками её маленького серебристого хронометра. Меглин качнул головой, присвистнул. — Молодец, — заметил он. Отпустил руку Есени и выдохнул дымок. — Думал, она не выплывет? — спросила та и скрестила руки на груди. — Жить захочешь — выплывешь, — мрачно ответил наставник. Словно в подтверждение, Нина сделала ещё несколько отчаянных гребков, потом, утомившись, прекратила всякое движение и чуть было не ушла под воду опять. Но к счастью, она, видимо, нащупала ногами дно и неожиданно для себя на него встала, оглянулась вокруг с некоторым удивлением. Наверное, всё ещё не верила в то, что ей удалось избежать смерти и обмануть своего зловещего "клиента". Опасливо и осторожно, стараясь держаться в тени и содрогаясь от каждого неосторожного звука, жертва маньяка добрела до берега. Раздвинув гремящие заросли камышей, выглянула. И ещё долго не решалась выходить из воды. В кристальной тишине, наполненной шелестом маленьких волн, послышался всхлип. — Иди, иди, милая, — позвал бархатный баритон. — Не бойся. Нет его уже. Будто услышав, Нина решилась и вылезла на берег. Оглянулась, кутаясь в плечи и поёживаясь от ветерка. Её одежда была мокрой насквозь, в волосах запутались какие-то речные водоросли, по щекам бежала вода вместе со слезами. Наконец, убедившись, что опасность ей больше не угрожала, пострадавшая выбралась на грунтовку. Шмыгнула носом. И медленно, неуверенно, дрожа, направилась по лугу к пустому шоссе. — Он снова попытается, — сказала Есеня, глядя ей вслед. — Ну конечно, — согласился Меглин и выпустил струйку дыма. — В этот раз не получилось, ещё попробует. Обязательно. План-то горит, а дела не сделано. Сам-то он точно не остановится. Есеня нахмурилась. От увиденного внутри клокотала ярость, а руки сами собой сжимались в кулачки. — Получается, его там вчера и не было вовсе, — догадалась она. — Мы его ловили в одном месте, а он охотился в другом. Так? В синей темноте, подсвеченной лунной дорожкой, любимые глаза будто тоже стали синими. — Так это же удовольствие какое: самого себя ловить! — усмехнулся он. Заложил руки в карманы плаща и двинулся вдоль берега, будто в один миг утратил всякий интерес и к удачливой жертве, и к своей собеседнице. Как и раньше на стажировке, довелось подстраиваться под его стремительный шаг. — Ты про "уточек", что ли? — уточнила Есеня, когда нагнала наставника. — Ну ладно фоторобот! Но об операции-то как он узнал? Кто ему сказал? Тот традиционно хранил молчание, позволяя ей додуматься до нужного ответа самостоятельно. На мосту он остановился, облокотился на перила. Затянулся сигаретой, по-прежнему не глядя на свою ученицу, но подмечая малейшую смену её настроения и каждый поворот мыслей. Та охотно скопировала его позу, ткнулась своим локтем в его — твёрдый и неподвижный. Посмотрела вниз, где как будто тоже вспыхивал и гас маленький огонёк папиросы. И несмело предположила: — Он? Да? — Сама как думаешь? Так, как она молчала, задумчиво покусывая краешек губы, Меглин стряхнул пепел в тёмное зеркало воды, ответил сам: — Проще всё. Глаза его там были. Она помотала головой. — Что? — Удобно, да? — невозмутимо добавил он. — Когда глаза... — Глаза? — поражённо повторила Есеня. — Это как? Что ты имеешь в виду? Но на сей раз наставник не отозвался. Видимо, посчитал такую подсказку более чем достаточной. Устремил взгляд куда-то в бесконечность, по движению волн. — Что собираешься делать? — пророкотал он. А она вновь подумала о том, что видела только что, и о том, что он ей говорил. Процедила: — Спасу. Меглин одобрительно качнул головой. Примерился и щелчком пальцев запустил бычок вниз, в реку. Дождался, когда она взглянула на него вновь, выпрямился. Произнёс: — Ну чё? Пошли? Есеня вздрогнула. — Куда? Он кивком указал вперёд — на другой берег реки, который в темноте почти не было видно. А потом повернулся, склонил голову к плечу и как будто приготовился слушать её доводы либо возражения. — А что... там? — неуверенно спросила она. Меглин пожал плечами. — А тебе не всё равно? Есеня нерешительно замерла на месте. Оглянулась. Два порыва боролись в душе с одинаковой силой, на сей раз не позволяя сделать выбор. Они уравновешивали друг друга, делали её слабой. Вот почему Есеня не могла даже сдвинуться с места. Разве только — положить руку на грубые перила, поверх его горячих пальцев. И осторожно погладить их своими. — Знаешь, — она вздохнула. — Ты... иди, ладно? Я здесь ещё... погуляю. И так как он выжидающе молчал, пояснила: — Мне надо закончить. Меглин кивнул. Знакомая складка в уголке губ обозначилась сильнее, с другой стороны появилась ещё одна. — Ну, погуляй, — разрешил он. — Погуляй. Повернулся и пошёл по мосту, более не оглядываясь. А Есеня уставилась в воду, где всего секунду назад качались их отражения, плавились, перетекали одно в другое. Сжала, стиснула влажную деревянную балку. От бессилия выступили слёзы, и пришлось прикрыть глаза. — Я тебя люблю, — тихо-тихо прошептали её губы. — Просто... знай это. Уверенные шаги стихли, остановились. Она проглотила подпрыгнувший к горлу комок, медленно повернулась. Внутрь словно пролился коньяк — застывшее сердце наполнилось теплом, отогрелось, забилось чаще. Он ничего не сказал. Но, как и прежде, смотрел так, будто знал и хорошо понимал всё. И это — тоже. А она заметила, как с речки наползал туман, и догадалась о том, что час их кратковременного свидания подошёл к концу. Совсем скоро фигура в плаще, что замерла впереди, так и не перейдя на ту сторону, стала почти неразличимой. Тогда Есеня решилась и жалобно воскликнула: — Но почему? Как он узнал? Скажи! — Предупредили, — донеслось в ответ. — Но как? — вскрикнула она. — Кто? — Тот, кто о нём беспокоится. Послышался смешок: — Любит...***
— Эй! Эй! Проснись! Ну... Есеня поморщилась. Нехотя открыла глаза и тут же, сощурилась от яркого света. Так, всё нормально. Она — за рулём, в своей машине, в окна лился золотистый дневной свет. И кто-то неуверенно тряс её за плечо. Опомнившись, Есеня резко выпрямилась, села как полагается, потирая глаза. В лобовом стекле увидела то самое место, что теперь в светлое время суток выглядело совсем по-другому. Оживлённый шум трассы за спиной, заливистый птичий щебет. Вон и голубоватая Клязьма либо один из её притоков или рукавов, кромка берега. Высушенный летним зноем гремящий камыш. Деревья полоскали нижние ветки в воде. А вон — и деревянный основательный мост на другую сторону. И совсем близко — напуганные глаза Нины. Которой, должно быть, даже сейчас, после того, как опасность отступила, это место казалось таким же зловещим и ужасным, как и десять часов назад. А тут ещё её мучительница заставила вернуться сюда и отключилась неизвестно на которое время... Блин! "Ну чё? Выспалась?" — ехидно поинтересовался голос, по которому она уже успела соскучиться. Теперь он звучал бодро и чётко, без искажений. "Ты тоже, по ходу", — мысленно ответила Есеня. Заметив, с каким ужасом на неё таращилась Нина, она заставила себя стряхнуть с себя сон окончательно и резво выскочить из автомобиля. В такой ситуации лучше всего было сделать вид, что ничего не случилось. — Где-то тут припарковался, да? — произнесла Есеня, окидывая взглядом залитый солнцем луг. Оглянулась на заплаканную свидетельницу, что неподвижно сидела в машине и только мотала головой, наотрез отказываясь выходить. — Ладно, сиди. Описать его можешь? — Ну я же говорю! Лет т... тридцать, — крикнула та, судорожно вцепившись в обивку сиденья. — Накачанный. Типа спортсмен. Только невысокий... Глаза с-синие такие... С-симпатичный... — Синие... — усмехнулась Есеня. — Конечно, симпатичный. С другим ты бы не стала. И, так как Нина подавленно умолкла, крикнула: — Ещё что? Вспоминай! — Ну, порядок у него, — нехотя отозвалась та. — Сам аккуратный. В машине — чисто до одури. Как будто дезинфектором всё протёрто, средством пахнет. И... в бардачке у него... Послышался всхлип. — Штуки разные, — подбодрила Есеня. Прислушалась. — Да, — наконец, донеслось из приоткрытой дверцы. — И каждая — в пакетике. Таком, на застёжке. "Ну сюда-то чего было тащиться?" — вторгся в дискуссию недовольный баритон. Пользуясь тем, что Нина осталась в машине, Есеня пробормотала вслух: — Она говорит: это то самое место. "Место... Место — дрянь." — Он знает, что мы его ловим, — догадалась Есеня, описывая по лугу настороженный круг. — Сюда больше не повезёт, да? Перестроится. И умолкла, дожидаясь каких-то комментариев. "Пакетики, — напомнил внутренний голос, как прежде выхватив из потока информации самое важное. — Мир чистит. И у самого всё чистенько. Ровненько. Любит он, чтоб всё по правилам было. По его правилам. Чуть что не так — всё. Не встаёт". — Компульсивщик, значит? — догадалась Есеня, скучающе пиная дёрн носком чёрных балеток. И этот — туда же! Сговорились они все, что ли, планету убирать? Ну, теперь понятно, почему каждый случай обходился без улик. Вряд ли и здесь можно было что-то найти. Прежде, чем уехать, маньяк потрудился за собой прибрать. Машину вымыть... Аккуратист хренов! — Может быть, ещё что-то? — спросила она, захлопнув за собой дверцу внедорожника. Повернула ключ зажигания, и Нина облегчённо вздохнула. А в колонках приглушённо грянул какой-то популярный шлягер. Есеня поспешно выключила. — Музыку мне не дал включить! — вдруг воскликнула потерпевшая. И понурилась. — Сказал: у него голова болит. На воздухе лучше будет... Отвернулась к окошку, всхлипнула. — Что мне делать теперь? — жалобно спросила она. — Все же узнают и... — Не узнают, — отозвалась Есеня, направляя машину обратно на трассу. — А если и узнают, так только то, что ты — герой, от маньяка вырвалась. И помогла его поймать. Да? И, так как Нина молчала, продолжила: — Сперва тебе будут снится кошмары. Потом — всё реже и реже. Потом перестанут. Всё ещё думаешь, было бы спокойнее ничего не рассказывать? Нина посмотрела на неё сквозь слёзы. И Есеня вздохнула, подобрала с передней панели пачку салфеток, повторно сунула её пассажирке. Та послушно высморкалась. — Знаешь, как говорил мой... учитель? — продолжала Есеня, чувствуя, как к горлу подбирался предательский комок. — Он говорил, что выход один. Всегда. Наружу — как у гноя. Либо ты расскажешь сама, либо оно так и будет сидеть внутри и рвать душу на части. Разорвало бы когда-то и вылезло всё равно. Ты нам очень помогла. Спасибо. Нина молчала. Видимо, ей ещё многое предстояло обдумать. А Есеня чуть позже прибавила: — И ещё кое-что. Ты, знаешь... береги родителей. Они у тебя хорошие. Уйдут когда-нибудь, — одна останешься совсем. Точно тебе говорю. И отвернувшись, поморгала, чтобы быстро стряхнуть слёзы с собственных ресниц.***
— Проверю всех, кто стоит на учёте, — пробормотала Есеня себе под нос. И вздохнула, уже примерно представляя себе весь объём предстоящей работы. Поморщилась. "Проверь, проверь", — безжалостно посоветовало подсознание. К счастью, после вынужденного кратковременного сна голова теперь работала получше — как отлаженные часы, да и депрессивных, самоуничижительных и суицидальных мыслей больше не было. К тому же, по территориальному признаку возможных подозреваемых оказалось не так много, как она себе представляла. До столицы отсюда был час езды, но все пропавшие девушки — как опознанные по отсечённым конечностям, так и подходящие по типажу — к счастью, были местными. Из этого следовало, что круг поисков можно было сузить до Орехово-Зуева и вздохнуть немножко свободнее. Уже не было никаких сомнений в том, что днём чистюля-расчленитель ходил с жертвами по одной улице, когда надевал социально-приемлемую маску. "Вне эпизода — нормальный, хороший человек, как и все, — когда-то говорил своей стажёрке Меглин, указывая на собственный скособоченный аксессуар. — Галстук носит. Семьянин, возможно... Все мы — немножко монстры и немножко — люди". Что ж. Это обнадёживало. Наконец, спустя некоторое время искомая кандидатура отыскалась. Некто Поляков Кирилл Юрьевич был подходящего роста, возраста и страдал нужной патологией в числе всех прочих. На накаченного спортсмена он, конечно, тянул с большой натяжкой, но мало ли, что могло померещиться испуганной девочке глубокой ночью? Силы духа и сознательности у Ниночки, увы, хватило только на тот разговор в машине и на составление фоторобота, к сожалению, слишком уж общего. От своей маскировки преступник, видимо, избавился сразу, как только увидел её в объявлении на первом же столбе и догадался, что и на него теперь объявили охоту. Стёр он и родинку. Единственное, что пострадавшая более-менее запомнила, так это синие глаза обидчика. А у тридцативосьмилетнего Полякова, судя по фотографии, были именно такие. — Никогда не открывает, — хмуро сообщил участковый, поглядывая на Леденеева, его спутницу и ещё двух полицейских у стеночки с ордером на обыск. — Только раз на пятый... Неприятный тип. И в очередной раз надавил на кнопку звонка. А когда за дверью, наконец, послышались шаги и звон множества замков, цепочек и других средств защиты, заявил в щёлку: — Кирилл Юрьевич, тут с вами хотят пообщаться. В ответ створка приоткрылась шире, и на лестницу опасливо выглянул владелец. При близком рассмотрении он оказался ещё менее похожим на объект девичьих грёз. Его синие глаза неприятно бегали, а на лице будто навечно застыло испуганное и растерянное выражение, характерное для всех "наших". К тому же, на его ногах были медицинские бахилы, а на руках — яркие резиновые перчатки по локоть. Приход гостей очевидно застал его за уборкой: из квартиры доносился аромат синтетической лаванды, а в руке хозяин держал моющее средство с распылителем. Подвинув слегка опешившего от такой картины Леденеева, Есеня выступила вперёд, предъявляя удостоверение, произнесла: — Пройдём? Участковый охотно посторонился сам, пропуская коллег. А Поляков отступил вглубь жилища. Сухо попросил: — Бахилы наденьте, пожалуйста. — С удовольствием, — холодно отозвалась она. Упомянутое средство защиты, как выяснилось, было у хозяина в крошечной прихожей наготове, видимо, на случай вот таких визитов. На предъявленный ордер он только вздохнул. На удачу гостей, жилище подозреваемого было значительно ограничено по площади. Небольшая квартира-студия, на удивление современная, даже стильная. И какая-то нежилая — как картинка в модном журнале. Видимо, благодаря строжайшему порядку и кристальной чистоте, которые по представлениям владельца, наверное, должны были сильно пострадать от такого вторжения. Во всяком случае, на защиту своего жизненного пространства он кидался грудью, что немного затрудняло обыск. В частности, одним из примечательных элементов обстановки была гремящая декорация из закруглённых алюминиевых листов с круглыми отверстиями. Этот образец современного искусства свисал с потолка ровно в центре комнаты и был довольно громоздким. И о него, конечно, успели стукнуться головой все гости без исключения, и даже сам хозяин. Однако это не помешало ему попросить посетителей быть аккуратными и осторожными в обращении с его имуществом. — Не трогайте ничего, будьте добры, — тем же спокойным и механическим тоном, распоряжался Поляков. И то и дело привставал со стула, когда полицейские открывали очередной шкаф с идеальным порядком на полках. — Положите на место. Спасибо... — Кирилл, я спрашиваю, — в очередной раз обратила на себя его внимание Есеня. — Что вы делали вечерами в течение последней недели? — Я все вечера провожу одинаково, — с достоинством ответил тот, складывая руки на коленях. — Гуляю, с девяти до одиннадцати. Она едва сдержалась, чтобы не дёрнуться от скачка собственного сердца. — Кто может это подтвердить? Совершенно не заметив, ни её реакции, ни настороженного внимания других участников обыска, Поляков ответил с тем же простодушием: — Не знаю. Я ни перед кем не отчитываюсь. Гуляю один. Есеня подалась вперёд, стараясь, чтобы голос звучал так же невозмутимо и сухо: — Может, вас видели соседи? Этот стандартный вопрос мгновенно вынудил психа вздрогнуть и посерьёзнеть ещё больше. А потом заговорщицки придвинуться ближе и понизить голос: — Думаете, они следят за мной? Она глубоко вздохнула. За спиной хозяина полицейские уже добрались до телевизионной стойки-комода с множеством аккуратных ящичков, и принялись выдвигать каждый. Подозреваемый заметно напрягся, обернулся. — Я спрашиваю: кто мог вас видеть и подтвердить ваше алиби? — Не знаю, — пробормотал Кирилл Юрьевич, напряжённо наблюдая за процессом обыска. Задрожал. Наконец, не выдержал, кинулся на захватчиков. — Нет... не надо трогать! Подоспевший Леденеев с силой усадил его обратно на стул и оставил руку на его плече, чтобы предупредить дальнейшие попытки. Поляков нервно сглотнул. — Почему закрыто? — недовольно поинтересовался один из полицейских, пока другой за ручку дёргал запертый ящичек. — Потому, что это ящик с замком, — подрагивающим голосом пояснил компульсивщик. Лейтенант с Есеней понимающе переглянулись. Она поднялась на ноги, предложила: — Пойдёмте машину посмотрим? Но подозреваемый упёрся. — Не надо открывать! Там ничего такого нет. Леденеев нахмурился: — Почему тогда открыть нельзя? — Потому, что там всё в порядке, — был ответ. — Не надо! — Ключ! Поляков молчал. Между тем, полицейские уже достали набор отмычек и завозились у строптивого ящичка. Кирилл Юрьевич заметно побледнел. — Пойдём, пойдём в машину, — голос старшего лейтенанта остыл, отвердел. Его рука сгребла подозреваемого за шиворот, подталкивая к двери. В суматохе громоздкая декорация напомнила о себе, отозвалась звоном на столкновение со лбом владельца. Есеня замерла на выходе, придерживая открытую створку. — А это у нас что такое? — торжествующе раздалось за спиной. Поляков дёрнулся с неожиданной силой, даже вырвался. — Там всё в порядке! Я... Но один из полицейских с грохотом рванул на себя ящичек, так, что тот соскочил с пазов. И резко перевернул, высыпал содержимое на паркет. Лицо владельца имущества исказилось как смятый бумажный листок, будто столь небрежное обращение с вещами причиняло ему почти физическую боль. Опередив Есеню, Леденеев нагнулся и подхватил с пола несколько пластиковых пакетиков со стопкой фотографий в каждом. Все снимки лежали в строжайшем порядке и были сортированы по этапам знакомства с потенциальными "шлюхами" видимо, в том самом парке. У всех — стыдливо опущенные глаза, смущённые улыбки. И светлый оттенок волос. — Да, — хмыкнула Есеня, рассматривая фотографии через плечо молодого лейтенанта. — Действительно всё — в порядке. Пару часов спустя главный подозреваемый понуро сидел в отделении полиции в отдельном кабинете для очной ставки, за столом напротив нервной жгучей брюнетки, примерно такого же возраста. — Да, мы с ним жили пару лет назад, — говорила та, с опаской косясь на своего синеглазого визави в наручниках. — И один его приятель решил меня... разыграть. Поляков скрипнул зубами. — В чём был розыгрыш? — тут же поинтересовался Леденеев. — Ну, — протянула свидетельница. — Он решил меня проверить. Соглашусь ли я с ним на секс... за деньги? — А вы? — подбодрила Есеня. Брюнетка мстительно улыбнулась: — Согласилась. Дальше подозреваемого пришлось держать сразу двум полицейским. — Сука! — орал он. — Убью! — Кирилл, ну а что дальше было? — продолжала Есеня, в который раз чувствуя, что от процесса разоблачения этого гада получает какое-то особенное удовольствие. — Решил их всех... проверить? Да? Отомстить каждой? — Убью, с-сука! — вопил тот, брызжа слюной и вырываясь так, словно ничего больше для него уже не имело значения. — Отпусти! Он ожесточенно рвался из рук Леденеева и второго полицейского, а после цеплялся за дверной косяк так отчаянно, будто его тащили в преисподнюю черти. И не переставал рычать: — Убью её! Тварь! Убью! Опа! Вот, и угроза из уст главного подозреваемого при нескольких свидетелях. К тому же, брюнетка Оксана, его бывшая, подтвердила, что слышала её уже не раз. — Он ненормальный, понимаете? — подрагивающим голосом сообщила она, когда взбешённого Полякова с трудом выволокли за дверь. — Я ложилась спать и думала: проснусь ли я утром? К нам ночью по карнизу соседская кошка забежала. Ну, думаю, потом отнесу. А она стала на кухне по полу пакетом шуршать. Так он её... Ногами, до смерти... Вы представляете? Какая же я дура была, что сразу его не бросила! Есеня спокойно дожидалась продолжения. — Пожалела, — справившись с чувствами, пояснила свидетельница. — У него работа такая... нервная. Думала, сорвался... Думала, исправится. Он же прощения просил. А я, дура, слушала... Оксана покачала головой. — Он вас бил? — спросила Есеня. — Обижал? Ответ её несколько удивил: — Нет, никогда. Всегда со мной — как со статуэткой только, что пыль не стирал, — Оксана невесело усмехнулась. — Думала вправду... любит. Махнула рукой. И сердито прибавила: — Если бы тронул, хоть раз, я бы в тот же день вещи собрала. И он об этом знал. А так... И где мои глаза были! — А когда узнал, как отреагировал? — нахмурилась Есеня. — Думал долго и молчал. А потом сказал, что убьёт. И кошку... Свидетельница явно собиралась сказать что-то ещё, но тут дверь в кабинет приоткрылась. И по торжествующему виду старшего лейтенанта было ясно, что Поляков в этих местах должен был задержаться надолго. — Мы компьютер его взломали, — сообщил Леденеев. — Порнухи тонна. Угадайте, какой больше? Есеня усмехнулась и поднялась на ноги. Спросила: — Машину его осмотрели? — Да, там всё чисто. Так ведь, — многозначительно добавил он. — У него и другая может быть. Она кивнула, признавая верность доводов. К тому же, недаром они застали Полякова за уборкой. Такой аккуратист уже всё давно протёр и вымыл, а от своих жутких пакетиков, наверное, и вовсе избавился. Ведь при обыске их не нашли. Это же касалось и деталей его маскировки. Но, может, не сильно-то и искали? Уцепились за те фотографии? — А вы давно в брюнетку краситесь? — задержавшись в дверях, спросила она. Оксана вздрогнула, подняла голову: — Ну, пару лет назад начала...***
Есеня вышла из лифта и остановилась перед опечатанной квартирой. Потянула из кармана ключи. Собравшись с духом, аккуратно отклеила гербовую бумажку и следом уже увереннее открыла замок. Внутри было темно, но рука быстро отыскала выключатель. Где-то внутри перфорированных алюминиевых листов, причудливо обёрнутых вокруг провода, вспыхнул свет, ярко озарив пространство и украсив стены и пол рядами ровненьких и одинаковых точек. Светильник это был, вот что. Стараясь не повторять своей недавней ошибки, Есеня аккуратно обошла вокруг него, заглянула в ванную, где был ещё более строгий порядок и почти стерильная чистота. И вернулась в комнату, осмотрелась. Диван у стенки, крошечный кухонный уголок, квадратный столик с магнитофоном, комод с телевизором, зеркальный и как будто до сих пор мокрый пол, небольшой стеллаж с книгами. Поверхности были чистыми и такими же безжизненными, за исключением нескольких безделушек. В стенном шкафу и на полках всё действительно в идеальном порядке. Что-то спрятать здесь было практически невозможно. Кандидатура для обыска оставалась прежней — ящички комода. Их уже проверяли не раз, но вдруг преемнице одного внимательного сыщика повезёт больше? Захватив со столика резиновые перчатки, та тщательно натянула их на пальцы, внезапно вспомнив про моток струны, что всё ещё лежал в кармане брюк. Следовало быть осторожнее и не оставлять следы своих пальцев на чём попало. Главное, чтобы никто не узнал, что она сюда вернулась — в опечатаную квартиру, без ордера, стянув у коллег реквизированные ключи. Внезапно обострился слух и сообщил, что за спиной открылась запертая дверь. Внутрь ворвался лёгкий сквознячок. Есеня замерла в том положении, в котором была, низко нагнувшись над очередным ящичком. Похолодела. А следом почувствовала на себе — особенно, на самой выдающейся части тела — чей-то внимательный взгляд. Вспыхнула. — Бахилы надень, — посоветовал голос со знакомым ехидством. Она резко выпрямилась, обернулась. В дверях стоял тот, кого она и ожидала увидеть. — Ты... — Я сколько раз говорил? Дверь закрывай, — строго отозвался он. Она недоумённо моргнула. А Меглин щёлкнул замком и шагнул в комнату, присвистнул: — Н-да... Мир роскоши и эпатажа. — Голову береги, — посоветовала Есеня, возвращаясь к своему занятию. Услышала за спиной гром алюминиевых листов, улыбнулась. Похоже, кто-то здесь и поныне предпочитал набивать свои собственные шишки. Новоприбывший никак не прокомментировал свою оплошность, и, судя по тяжёлым шагам, осматривал помещение традиционно, по периметру. В душе вместе с радостью от его появления как прежде воцарилось облегчение и спокойствие. Рядом с ним она ничего не боялась, была уверена в правильности своих догадок и действий. И была просто обязана что-то найти. — Что, понравилось по чужим ящикам шариться? — раздалось за спиной. — Нашла что-нибудь? — Пока нет, — с вызовом отозвалась она. И не удержалась — силой задвинула упомянутый ящик. Обернулась, заявила: — Но я найду. Это же он, правильно? — Нет, не он, — возразил Меглин. Остановился, скрестил локти на груди, склонил набок голову. И судя по снисходительной гримасе, вознамерился слушать аргументы в защиту новой версии. И посмеиваться в усы. — Ну почему? — воскликнула Есеня. — Он — компульсивщик, на учёте с две тысячи шестого, запущенный случай! Любимая женщина изменила, продалась — решил отомстить всем — таким же шлюхам. История с бывшей — его сценарий, в чистом виде! Она тяжело дышала. Наставник выразительно закатил глаза. — Ты мне протоколы тут не пересказывай! — громыхнул он. — Глаза разуй и смотри! Глазами, если нутро молчит! Что видишь? И, так как его ученица подавленно молчала как двоечница у доски, Меглин раздражённо выдохнул: — Ну вот же! Вот! Всё — перед глазами здесь! Он сердито прошёлся по комнате, задев плечом авангардную люстру. Есеня поникла головой, ожидая справедливых упрёков. Но за металлическим грохотом услышала только хрустальный перезвон каких-то крошечных мелодичных колокольчиков. Оказалось, наставник уже склонился над столиком и с величайшей осторожностью открыл маленькую музыкальную шкатулку. А за ней — другую, третью — на комоде, на книжной полке... Квартира наполнилась мерзкой звенящей на все лады какофонией. Есеня скривилась, закрыла себе уши. А он положил палец на кнопку небольшого пузатого магнитофона и угрожающе поинтересовался: — Включать? — Это не он! — догадалась Есеня. — Он же музыки не любит! — Ну наконец-то! — выдохнул Меглин. — Родила. Он шагнул к холодильнику и достал из него запотевшую винную бутылку. Громко хлопнул дверцей. Вытянул пробку и немедленно сделал глоток. Наверное, обжигающе холодный. Её передёрнуло. — Да, — довольно причмокнул наставник. — Он же их... из шума — в тишину. Из грязи — в чистоту. — Так он их не наказывает? — поразилась Есеня. — Вытаскивает? Спасает? Они все для него.. близкие? Кто-то, кого он уже однажды... спас? — Ну конечно, — пророкотал её собеседник, медленно надвигаясь на преемницу. — Слово-то какое хорошее, "спасение". Да? Спасти — не грех... Она вздрогнула, поспешно опустила глаза. — Чужих-то зачем спасать? — продолжал он. — Не заслужили чужие. Своих он спасает. Своих... Тех, кто испытание прошёл. Кто достоин... Есеня беспомощно посмотрела на него. Попробовала отступить, шагнуть назад, но упёрлась спиной и локтем в книжную полку. И будто утонула в любимых глазах, что очутились так ошеломительно близко. На выдохе приоткрыла губы, потянулась навстречу. А Меглин сделал новый глоток из горлышка и пророкотал: — За спасение души...***
Вздрогнув всем телом, Есеня проснулась и первое время всё силилась понять, как она очутилась здесь — в чужой опечатанной квартире? А если так, почему тогда рядом нет наставника? Поднявшись с дивана, она брезгливо отряхнулась, скользнула взглядом по комнате. С печальной усмешкой отметила и шкатулки, и магнитофон, и странную гремящую люстру, за которую она сама не раз зацепилась, когда пришла. И ящики комода, вывернутые чуть ли не наизнанку ещё днём, при официальном обыске. И улыбнулась. Та часть её сознания, что нынче надела плащ и обрела голос в виде знакомого баритона, вновь помогла своей обладательнице не терять времени. — Не он, — пробормотала Есеня себе под нос, поднимаясь на ноги. — Не он. Но кто же тогда? В машине она долго не заводила мотор. Наконец, отчаявшись додуматься до чего-либо, взглянула на часы. И повернула ключ зажигания. Серебристый "Рендж-Ровер" выехал со двора и понёсся по тёмным и почти пустым улицам. Но в относительной тишине, оставшись наедине сама с собой в пустом салоне, Есеня не выдержала. Пробормотала: — Он любил тишину, а она — музыку. "Ну да, — согласился знакомый баритон. — Дура, да? В уши себе засунет эти... Бананы. А он терпит, мучается..." Есеня вздохнула. Но вспомнила, что уже не раз смогла убедиться в ценности каждого такого случайного намёка. В этом замечании было что-то важное, было! "Терпит, терпит..." — многозначительно повторило подсознание. Точно. Он же замещает, переносит свою внутреннюю боль на кого-то! Убивает кого можно, чтобы не убивать... кого нельзя? Кого убить невозможно? Уже невозможно? Ведь ту он уже когда-то спас... — А кого он терпит? — спросила она. — Жену, подругу? Вопрос был правильным и немедленно получил ответ. "Ну другим-то можно, а ему — нет, — убеждённо и торжествующе протянул внутренний голос. — Жену можно. Подругу — тоже. А её — нельзя. Понимаешь? Инцест, инцест..." — Сестру? — догадалась Есеня, притормозив на очередном светофоре — у парка. По инерции качнулась назад. В ответ послышался смешок. "Он же не наказывает, — напомнил ей невидимый пассажир. — Жалеет. Защищает, спасает. Днём и ночью... спасает". Она отпустила педаль, уточнила: — Защищает... сестёр? И вдруг сама увидела ответ. Лучи фар внедорожника отразились от небольшой зелёной вывески, и тогда от первоначальных намерений пришлось отказаться. Повернуть руль и после припарковаться у женского клуба самообороны "Светлана". "Сестричек, — поправил её невидимый пассажир. — Тех, кто испытание прошёл. Кто нет — всё. Сами виноваты". Есеня перевела дух. Через некоторое время она решительно вышла из машины и проверила, на месте ли было табельное. В окошках клуба, несмотря на позднее время суток, горел свет, но в маленьком вестибюле никого не было. "Опаздываешь", — укорил её внутренний голос. И вдруг за входной дверью раздались голоса. Есеня тут же юркнула за угол в тёмную нишу. Навострила уши. — Ну что? Слышали новости? Нашли его? — поинтересовалась одна из участниц клуба — блондинка с длинной красивой косой. Её Есеня прежде не видела. — Ищут, наверное, — предположила её товарка с русым хвостиком. Дверь пропустила внутрь ещё нескольких девушек. Похоже, опыт работы "уточками" благотворно сказался на их самооценке: все, кроме коренастой Алёны, были не в брюках, а в летних платьях на каблуках. И, очевидно, нападения маньяков больше не страшились. "Номер четыре" с гордостью призналась: — А я с тех пор всё время теперь... в сумке гантель ношу. Подружки захихикали. Даже те, кто уже успел подняться по ступенькам, обернулись, прыснули. — Да чего вы ржёте? — обиделась она. — Это же на всякий случай... — Мы опаздываем, — заявила Алёна, проверив время на наручных часах. — А Вадим этого не любит. — Вади-им, — донеслось с верхней площадки. Она стиснула зубы. А подружки вновь засмеялись. — Нет, правда, — согласилась блондинка с косой. — Пойдём. Ещё переодеться надо. А то... Вы же знаете... Неожиданно смех угас, девушки переглянулись. И как по команде побежали по ступенькам, цокая каблучками. А Алёну задержала товарка, которой короткие светлые волосы, завитые в мелкие колечки, не позволяли соорудить на голове никакой удобной прически. — Подожди. Почитательница таинственного тренера остановилась. — Я давно у тебя спросить хотела, — начала кудрявая. — Ну знаешь, интересно просто. — Ну? — вздохнула Алёна и направилась к лестнице. — Я тут думала, — бормотала подружка, с трудом подстраиваясь под её широкий шаг. — Я со столькими уродами спала бесплатно. Почему бы не переспать за деньги? С хорошим человеком? А? Что думаешь? Алёна застыла столбом, резко повернулась к ней. Сердито понизила голос: — Ты че несёшь-то? — Ну, вот подожди, — шептала кудрявая барышня. — Если между нами, по-честному, понимаешь? Вот если бы тебе предложил парень — не маньяк, не урод? Симпатичный. Ну, такой, с которым ты бы и сама хотела. Ну что, не дала бы? — Вадим... — Да, — мечтательно подтвердила подружка. — Такой, как Вадим... — Сзади, дура... — прошипела Алёна. Опрометчивая девушка обернулась и оторопела, увидев за спиной тренера. Опустила глаза, пробормотала, стремительно наливаясь краской: — Вадим Георгиевич! Простите, я... — Ничего страшного, — обаятельно улыбнулся тот. — Я ничего не слышал. Есеня оценивающе окинула его взглядом из своего укрытия. Так-так. Значит, тот самый Вадим Георгиевич Чистяков — основатель и хозяин сего маленького учреждения. Лет тридцать-тридцать пять. Невысокий, но симпатичный. Можно даже сказать, красивый — той особенной красотой, которая обычно отличает мужчин его профессии. Румяное лицо, ни грамма жира на теле, правильно накаченные плечи без излишеств. А под тренировочным костюмом с гордой надписью на рукаве кириллицей "Россия", должно быть, скрывались идеальные кубики пресса. В общем, кровь с молоком, ходячая мечта каждой из его учениц. Неудивительно, что женский клуб самообороны "Светлана" пользовался здесь такой популярностью. Не из-за тренера ли? Ведь... действительно красивые синие глаза... Между тем, застигнутые за разговором девушки в его присутствии заметно расслабились и позабыли об этом казусе. — Вы же у нас сегодня занятия ведёте? — уточнила Алёна. И потянула ошеломлённую подружку за рукав. — Ну, пойдём. Перед тем, как ступить на лестницу, следом за воспитанницами, Вадим Георгиевич вдруг замер на месте и оглянулся. Из его обаятельных глаз сбежала улыбка, а взгляд заметно похолодел, обострился и сразу напомнил Есене какого-то небольшого, но опасного хищника. Она даже подалась назад, вжимаясь в нишу, и на миг испугалась, что здесь её могли обнаружить. Однако вскоре с облегчением услышала удаляющийся топот на лестнице. Глубоко вздохнула и вышла из укрытия. Увиденное и услышанное только что давало ей новую пищу для размышлений и подбрасывало несколько идей, которые не терпелось проверить. Её одежда полностью соответствовала местному дресс-коду, требовалось только снять обувь и скрепя сердце незаметно отложить табельное в свободный шкафчик, вместе с толстовкой. Через две минуты — ровно в то время, которое было указано в расписании, — началось занятие. В том же зале, до половины устланном спортивными матами, по росту выстроилась линия из девушек. В ожидании преподавателя они выровняли спины, подтянулись и старательно поставили носки за нарисованную краской линию разметки. Есеня же выдвинула свои вперёд. Немного, но достаточно для того, чтобы нарушить тонкую гармонию компульсивщика. Впрочем, цвет её волос уже наверняка причинял тренеру боль. Значит, брюнеток и рыженьких он не считал нужным... спасать? Ну, в чём-то он был прав. Светленькие априори выглядели беззащитнее. К тому же действительно смотрелись сейчас как его родственницы. Как и ожидалось, такое смятение в рядах Вадиму Георгиевичу не понравилось. — Вы не могли бы... — Отойти за линию? — уточнила Есеня. — Конечно. И выровняла носки согласно всей шеренге. — А! Вы новенькая? — догадался тренер. — Из Следственного комитета, я вам говорила, — тут же сообщила Алёна. "Новенькая" нахмурилась. — А-а... — пробормотал Вадим. — Всё ищете вашего маньяка? Ну и как успехи? Светлые головки как по команде повернулись к ней. Пришлось сдвинуть брови ещё сильнее и подпустить в голос строгости: — Хочу попрактиковаться в самообороне. — Попрактиковаться, — понимающе повторил тренер. — Или... ради одного козла? Она усмехнулась, подтвердила: — Или ради одного козла. "Эй, — обиделся знакомый баритон в её ушах. — Ты бы это... Полегче, а?" "А нечего было в мои сны ходить, — подумала в ответ она. — Как турист". — Тогда вы — наша "сестра", — торжественно объявил Вадим. Расправил плечи, прошёлся перед строем учениц и, поразмыслив, явно решил толкнуть речь в честь новоприбывшей. — Мы все здесь ради этого, — он повысил голос, с видимым удовольствием слушая собственное эхо. — Кто-то здесь готов говорить. Кто-то пока — нет. Но нас объединяет не только это. Мы все решили сказать: хватит! С меня довольно! Хватит издеваться надо мной! Хватит смеяться надо мной! Ты не будешь меня насиловать! И это первый шаг: перестать быть жертвой. Здесь. С этими словами Чистяков выразительно ткнул себе в висок. А Есеня улыбнулась. Ветерок воспоминаний принёс далёкое эхо её разговора с наставником. — Научи меня! — Чему? — пророкотал в ответ хриплый баритон. — Как не быть жертвой". Раскалённая сталь пальцев на горле, сонм самых противоречивых чувств. Её тщетные попытки освободиться, бессильные удары кулачками, всё более и более слабые. Обида и злость, заслоняющая всё жажда воздуха и запоздавшее раскаяние в собственных словах... В то утро он запросто мог её задушить, если бы захотел. Жестокое наказание за её беспечность длилось до тех пор, пока Есеня не усвоила свой первый урок. Второй и третий оказались не менее доходчивыми. Она и сама не поняла, отчего страх вдруг сменился какой-то азартной яростью и каким образом в её руках оказался штопор? Да, конечно, она проиграла наставнику в этом коротком поединке. Его почти звериная ловкость и быстрота не оставляли ни единого шанса взять над ним верх. Но на миг, всего на миг, ей показалось: что-то изменилось. На короткое мгновение он очутился так невозможно близко, а его глаза как будто утратили прежнюю остроту, впервые позволили заглянуть в свои тёмные глубины. И потом, целый день в Нижнем — в дороге и на поле, где обнаружили очередную жертву маньяка, и после тоже, — работать почти не получалось, о чём-то думать — тем более. Кожа словно продолжала чувствовать прикосновение, хватку этих безжалостных пальцев и втайне наслаждаться ею. Неужели ей наконец-то удалось обратить на себя его внимание? Пусть даже и таким способом? Обжигающего холодом, животного страха больше не было. И всё вытесняла первая в её жизни мысль, что, наверное, тогда было бы неплохо всё оставить, как есть. Даже принять смерть из этих жестоких рук. Тело затопило приятным теплом, голова тихонько закружилась... "Не отвлекайся", — одёрнуло подсознание. — Я понимаю, — говорил Вадим, заметно нервничая и запинаясь. — Вам уже не терпится приступить к практическим занятиям. Но настрой. Настрой он... важен... Когда убили мою сестру, я... Я молчал, — он повысил голос. — А Свету изнасиловали и убили! Всё это время Есеня ловила на себе тревожный, бегающий взгляд тренера, и начинала чувствовать себя всё более и более неуютно. "Да он что, оправдывается передо мной?" — наконец, догадалась она. И нахмурилась ещё больше. "Ну, а что ты удивляешься? — охотно пояснил внутренний голос. — Совесть не спит даже у маньяков. Только дремлет, вполглаза. На похоронах убийца громче всех плачет..." — Я думал, вспоминая о её смерти, я тем унижаю её, — продолжал безутешный брат с тем же пылом. — Потом я понял. Я её предал. С вами такого не произойдёт. Я научу вас. Вы готовы? В ответ раздался нестройный хор голосов. Вадим рассердился: — Я спрашиваю: вы готовы? На сей раз "сестрички" ответили громко и слаженно: — Готовы! Удовлетворённый этим тренер шагнул в начало строя, к кудрявой "потенциальной шлюхе". Та заняла нужное положение, шагнула навстречу, выставила кулачки. Но что-либо предпринять уже не смогла. А может быть, и не захотела? В любом случае, Вадим молча одним ударом сбил её с ног. Есеня вздрогнула. В звенящей тишине Чистяков подал ошеломлённой "сестричке" руку и рывком вытянул вверх. Схватив за запястье, вывернул. И подсечкой вновь свалил её на пол. Кудрявая пискнула и мгновенно позабыла о какой-либо контратаке — сжалась у его ног в беспомощный калачик, поджимая колени к груди. И уже не смогла сдержаться, всхлипнула. — Почему вы стоите? — гневно воскликнул Вадим. — Вашу сестру бьют! "Сестрички" опомнились, догадались, что от них требовалось, и побежали на тренера с заготовленными приёмами. Он отбивал их выпады играючи, и девушки приземлялись на маты, одна за другой — кто правильно, кто не так ловко. Только последняя из них, с длинной косой, решила воздержаться от практики. Она присела рядом с пострадавшей подругой и осторожно помогла той подняться на ноги. "Хорошая девочка", — заметил знакомый баритон. Есеня оценивающе взглянула на тренера, усмехнулась. "Думаешь, стоит?" Но на сей раз подсознание промолчало. На неё смотрел весь зал, светленькие поднимались на ноги, отряхивая брюки и морщась. "Ладно, чёрт с тобой". — Впервые вижу такие курсы, — произнесла Есеня и выступила вперёд, грациозно разминаясь. — Фактор внезапности? Вадим нахмурился. А черноволосая нарушительница гармонии подступила ближе, приняла боевую стойку, как учил преподаватель в юридической академии. Будто наяву услышала его голос: "Главное: правильно упасть. И руки, корпус... Вот так хорошо..." "Не советую, — проснулся её невидимый куратор. — Неровен час, зашибёшь парня. Утешать потом придётся". Есеня посмотрела на пострадавшую, у которой слёзы размазали тушь. И сдвинула брови. — У вас всегда так? — она старательно сделала недоумевающий вид и указала подбородком на испуганную "сестричку". — Она хромает, между прочим. Может быть, ты мне покажешь класс? Пространство между ними стремительно очистилось. "Сестрички" сбились в стайку, наблюдая за происходящим с повышенным вниманием. А Есеня скользнула ещё ближе, не отрывая взгляда от противника. Но сама не нападала, ждала, что он будет делать. Кажется, сработало: в синие глаза тренера проскользнула ярость, румяное лицо с трудом силилось сдержать невозмутимую маску, даже немного исказилось. Он тоже ждал, тоже не хотел атаковать первым. Ну, в таком случае, и она подождёт. Торопиться некуда. Если её расчёт был верным, в такой ситуации, под прицелами взглядов своих "сестричек", понимая, что ему бросили вызов перед строем и нужно отстоять авторитет, он бы долго не протянул. Наконец, не выдержав такого напряжения, Чистяков шагнул вперёд и сделал выпад, но Есеня была начеку. От удара, совсем не учебного, она уклонилась, а взамен двинула противника по коленной чашечке. А когда тот взвыл и утратил равновесие, следующий удар пришёлся ему в грудь. Вадим согнулся пополам, а Есеня с удовольствием стукнула его по загривку сложенными вместе кулачками. В гробовой тишине Чистяков грохнулся на пол, перекатился на бок и вцепился пальцами в холодный гимнастический мат. Вытаращил глаза. Увидел, как над ним склонилось уже ставшее ненавистным красивое лицо "новенькой". А ей через плечо заглянула пара обеспокоенных"сестричек". — Вадим Георгиевич! — вскрикнула Алёна и, бесцеремонно оттолкнув обидчицу тренера, схватила того за руку. — Вы в порядке? — Всё хорошо, — пробормотал Чистяков, поднимаясь с пола. Старательно разгладил лицо. — Ну, что? — весело произнёс он, поморщившись от неосторожного движения. — Аплодисменты нашей гостье! Вы все, когда научитесь, — он обвёл жестом поражённых воспитанниц. — Все так сможете. Есеня опустила взгляд под нестройным хлопаньем. — А вы, — обратился к ней тренер, — думаю, убедились. Вас учить — только портить. Был рад... познакомиться. Занятие по причине приключившегося с преподавателем казуса закончилось раньше обычного, и впечатлённые ученицы потянулись в раздевалку. От "новенькой" все держались на почтительной и настороженной дистанции и собирались впопыхах. А Есеня, наоборот, не торопилась. Растягивала каждое своё действие, украдкой подмечая то, что ей совсем не понравилось. Практически у всех "сестричек", даже самых ловких и способных, верхняя половина тела была покрыта синяками разной степени давности, в местах, по которым явно приходились "учебные" удары. Похоже, даже хмурой Алёне доставалось от тренера, несмотря на её очевидную преданность общему делу. Что же касалось кудрявой блондинки, то бедняжка сидела на стуле, задумчиво рассматривая свои босоножки на каблучке, и, видимо, раздумывала над тем, как ей теперь было доковылять в них до дома. Вскоре помещение покинула большая часть светленьких. А те, что остались, посматривали на Есеню с живым интересом. Наконец, та самая, отзывчивая девушка с косой, не выдержала напряжённой паузы и выразила общую главную мысль. — Ну ты даёшь, подруга! — восхитилась она. — Да тебе самой преподавать нужно! Как это ты так... научилась? — Да, как? — спросила "номер четыре", подступая с другой стороны. — В полиции, да? Есеня вздохнула: — Учителя хорошие были. И, окинув взглядом чуткую "сестричку" с косой, спросила: — Ты новенькая? Не видела тебя раньше. Как зовут? — Да, я болела, — призналась та. — Марина. — А я — Есеня, — ученица Меглина усмехнулась, предупредила: — Да, знаю, имя странное. — А по-моему, класс. Они шутливо пожали друг другу руки. "Уточки" обступили их любопытным кольцом. — Давно ходишь? — Да нет, — ответила Марина. — Ходила всего пару недель. Потом заболела. Теперь вот опять. — Ну и как? Нравится? — Ну, как... Кое-чему уже научилась, — она засмеялась и кивнула подругам. — Не попадаться Вадиму под руку. — Но это же для дела, — тут же серьёзно пояснила барышня с гантелей. — Он говорит: так надо. Научимся, и тогда сами его ударить сможем. "Вот так философия, — мысленно фыркнула Есеня. — Братья, сестры... Прямо монастырь какой-то!" — А за опоздания вам тоже достаётся? — догадалась она. — И за платья, каблуки? Макияж? Светленькие вздрогнули. — Стараемся не опаздывать, — смущённо пояснила "уточка" номер четыре. — Вадим строгий, но справедливый, — вступилась за тренера "сестричка", что выравнивала перед зеркалом свой длинный конский хвост. — Так же безопаснее? У нас есть правила. Ты ещё не читала? Есеня глубоко вздохнула. — Значит, кто провинился — тот и "жертва" у вас? На занятии? Я правильно понимаю? Участницы клуба потупились. Кто-то неуверенно начал: — Ну... — Чем ты болела? — Есеня подступила к новой подруге ближе. И, заметив испуг в светлых глазах, вздохнула, вытащила из кармана "корочку". — Вот. Видишь? Не наврала. Мне можно сказать. Хотя... Я и сама вижу. Марина промолчала. — Зачем же ты вернулась? — Ну, я же сама виновата была, — убеждённо возразила та. — Мы ведь учились, как правильно падать. А я в тот день что-то... — Опоздала... — неожиданно докончила сегодняшняя пострадавшая и кивнула на Есеню. — Она правильно всё говорит. — Хотела ему показать, что тебе всё нипочём? — усмехнулась та, надевая кобуру. — Дух и плоть крепки? В это время кудрявая "сестричка" с трудом вскарабкалась на каблучки. Скривилась: — Ой, больно! И голова кружится... — Я тебя доведу, — тут же встрепенулась Марина. Подбежала, взяла за руку. — Погоди, — остановила Есеня. И, скользнув взглядом по обуви "сестричек", задумалась. После протянула пострадавшей свои балетки. — Спасибо, — смутилась та. — Но мне бы только до машины добраться... На парковке... — Нет, — возразила Есеня и вновь окинула взглядом изумлённых "сестричек". — Ты пойдёшь совсем в другую сторону...***
Чистяков стоял у своей машины и напряжённо наблюдал за входом в клуб. "Сестрички" уже вышли почти все, поодиночке и группками. И, попрощавшись с ним, потянулись в разные стороны, кто — на автобус, а кто — на парковку к личному транспорту. Наконец, из дверей показались отстающие. Первой была кудрявая шлюшка. Летнее короткое платье, в котором легко спровоцировать любого маньяка или грабителя на активные действия... разве он об этом не говорил? Да сотню раз! Она уже утёрла потёки туши с щёчек и выглядела так же свежо и привлекательно, как и до начала занятий. Только морщилась, когда наступала на пострадавшую ногу. Всё, как он и рассчитывал. Теперь она очевидно нуждалась в помощи и как раз должна была пройти мимо его машины. Вадим Георгиевич пригласительно распахнул переднюю дверь. Дождавшись, когда "сестричка" поравняется с ним, сочувственно покачал головой. Предложил: — Тебя подвезти? Откровенно испуганное выражение лица блондинки ему не понравилось. Казалось, она едва сдерживалась, чтобы не припустить со всех ног или не завопить во весь голос. — Хромаешь? — продолжил тренер. — Прости, не рассчитал. Может быть, в поликлинику? Или домой тебя отвезу? Садись. Тот же затравленный взгляд. Он нахмурился. И вдруг кудрявая облегчённо вздохнула, посмотрела куда-то ему за спину. Пробормотала, будто вспомнив свою реплику в спектакле: — Что вы, Вадим Георгиевич. Я... в порядке. П-правда... Спасибо, мне тут недалеко... на автобус... Он хотел настоять, убедить, даже заставить её изменить решение, как тут из темноты появилась ещё одна девушка. Эта не выказывала ни малейшего страха или неуверенности, сразу подступила близко, почти вплотную. Свежие ушибы мигом напомнили о себе — Вадим узнал в ней "новенькую" из СК. — Мне очень понравилось, как ты говорил. Он буркнул: — Спасибо. Белокурая трусиха за её спиной, несмотря на очевидную хромоту, уже стремительно наращивала шаг по направлению, противоположному остановке автобуса. — Подбросишь? — продолжала "новенькая". Вадим с трудом заставил себя оторваться от убегающей "сестрички" и поднять глаза на брюнетку. Теперь на каблуках она была выше него на целую голову. Типичная такая, коротко стриженная стерва. Красивая, но совсем не в его вкусе. Ничего, кроме злости, её облик не вызывал. Ещё и чёрные глаза смотрели пронзительно и неприятно — так, будто всё про него знали и видели насквозь. Изобразив дежурную улыбку, Чистяков пояснил: — Я не практикую... это. — Не практикуешь — что? Он презрительно смерил её взглядом: — Связь с ученицами. — Но я же — не ученица, — спокойно напомнила Есеня, так же оценивающе глядя на него сверху вниз. — Да и какая у нас может быть "связь", в самом деле? Просто подбрось, а? По-дружески. Мне недалеко. И не успел он вновь открыть рот, как "новенькая" бесцеремонно забралась на пассажирское сиденье, пристегнулась там и чинно сложила руки на коленях. В последний раз проводив кудрявую подопечную взглядом, тренер прошептал под нос какое-то ругательство и сел за руль. Когда тёмный автомобиль взлетел на эстакаду, ведущую прочь из города, Есеня обеспокоилась: — А... ко мне по другой дороге. Вадим холодно возразил: — А мы — не к тебе. — А куда? Он сжал пальцы на руле: — Да тут место одно... красивое. Тебе понравится. Такой пространный ответ, казалось, удовлетворил пассажирку, и она умолкла на целое мгновение. Вытащила телефон, что-то там проверила. Не отрываясь от экрана, предположила: — Ты, наверное, часто туда девушек возишь? Он раздражённо напомнил: — Я же сказал, я такое не практикую. Краем глаза заметил, как тонкие пальцы с ободком обручального кольца потянулись к приборной панели, и разозлился ещё больше. — А давай музыку послушаем? — Не надо, — предупредил он. — Тишину люблю. И не успела Есеня восторжествовать, как услышала: — Правильно ответил? В тот же миг, бросив управление, водитель перегнулся на её сторону. Он молниеносно схватил её за плечи, толкнул вперёд, одновременно поймав петлю её ремня безопасности, и набросил ремень ей на шею. Натянул, процедил с угрожающим спокойствием: — Дёрнешься — задушу. Поняла — кивни. Выпавший телефон приземлился где-то под ногами и в тот же миг разразился звоном, обозначая четыре буквы на экране. Машина продолжала нестись по дороге, к счастью, прямой и свободной. Но петля на шее волновала Есеню куда больше. Мозг ещё не успел толком испугаться либо поверить в то, что её так легко удалось подловить. Но зато тело окоченело в ледяной панике. Она коротко кивнула, задыхаясь и чувствуя, что долго не выдержит. "Дура! Вот же дура!" — Кто ещё знает? Вадим вернулся за руль, но одну руку оставил на ремне. Подхватив звенящий айфон жертвы, вышвырнул его в окно. И, не дождавшись ответа, дёрнул. Процедил: — Говори, с-сука! Кто ещё знает? — Н-н... никто, — просипела Есеня, отчаянно кашляя. — Я сама... — в перерывах между хриплыми вздохами её голос сел до шёпота. — Я сама... потом... догадалась. — Как догадалась? — На похоронах.. — выдавила она и со стоном, захватила ещё одну каплю воздуха. — На похоронах громче всех... плачет... убийца... Он вспыхнул. Рявкнул: — Ты что сказала, а?! И двинул её сжатым кулаком. Хук в правильное место мгновенно возымел действие. Пискнув едва слышно, Есеня затихла, обмякла. Голова упала на грудь как у куклы. А маньяк хмуро вдавил педаль, и внедорожник помчался быстрее. Вся вторая половина дороги осталась за пределами её сознания, и она пришла в себя только, когда машина затормозила вновь, у какой-то лесополосы. Да и то относительно: перед глазами всё плыло. Убийца рванул крышку бардачка, схватил моток верёвки и выскочил наружу. Под руки выволок ослабевшую жертву на траву, бросил животом на капот. — Красиво тут? Тебе нравится? — спросил он, тяжело дыша. — Ну конечно, нравится. Что, не ожидала, что не то место будет? Не ожидала. Не то место, другое! Его переполняло торжество. Это же надо! Сама следователь из СК дала ему себя провести. Ну, теперь-то она за всё поплатится! И за свою наглость, и за догадливость, и за эти три удара на тренировке, что должны были чувствоваться ещё, как минимум несколько дней. И за унижение перед целым строем "сестричек", что было намного болезненнее. За то, что она помешала ему наказать эту маленькую шлюху, затесавшуюся в их ряды... И за то, что делала вид, будто ни хрена никого не боится! Наверняка недавняя облава в парке тоже — её рук дело. Если бы не наивная болтовня Алёнки, он мог угодить в ловушку. Хорошо, фотороботы, что за один день появились на каждом столбе, натолкнули его на мысль устроить встречу с той утопленницей в другом месте... Проклятье! Ну точно, с появлением этой черноволосой сучки и начались все проблемы! Маскировка прогорела, менты сели на хвост, а жертвы стали осмотрительнее и осторожнее. И каждая белокурая рыбка, что срывалась с крючка, вызывала у него приступ бешенства и всё более жгучее желание поймать хоть одну. Раньше такой проблемы не возникало никогда. А теперь, злость и жажда копились, копились и только ждали удобного случая. Ну теперь-то их можно будет выплеснуть сполна! И наконец-то получить облегчение... Не удержавшись, тело жертвы поползло вниз и мягко упало в траву. — Ой! А ты куда побежала? — засмеялся маньяк. Он взвалил её обратно на капот и привязал за руки, зажав каждый конец подъёмным стеклом окна. Надавил на кнопку, верёвки натянулись, остро врезаясь в запястья. Есеня застонала. — Что говоришь? — насмешливо поинтересовался Вадим. Прихрамывая, шагнул к жертве, прислушался. — Ты их всех спасаешь, а спасти не можешь, — слабым голосом повторила та. Он кивнул, залез в машину с пассажирской стороны. А Есеня заставила себя не думать о лодыжках, что подворачивались на неудобных чужих каблучках, и тем же волевым усилием старалась погасить нарастающую в душе панику. Покручивая запястья, попробовала вырваться. Потом попыталась расслабить мышцы и высвободить хоть одну руку. Но без толку. В отличие от Кукольника, этот маньяк умел фиксировать своих жертв. Хорошо ещё, пальцы оконным стеклом не прищемил. — Понимаешь, не всех надо спасать, — нервно пыхтел тот, роясь в бардачке и, судя по звукам, вываливая пластиковые пакетики с содержимым прямо на сиденье. — Не все же шлюхи. Иных и наказать надо! Как тебя... Сейчас. Сейчас ты всё узнаешь. Я всё тебе расскажу... Всё... Ты же хотела? Ты всё почувствуешь... Всё поймёшь... "Глупо" — думала Есеня, бессильно сжимая зубы и кулачки. Безрассудно и смертельно опасно было даже соваться сюда, без следственной группы, без Быкова, понадеявшись только на воспитанниц клуба. И что теперь? Где они? Явно отстали, а может, и вовсе не поехали? Испугались? Не захотели разрушать свой синеглазый идол или как-то вредить красавцу Вадиму Георгиевичу, "строгому, но справедливому", изворотливому убийце-расчленителю? — Я же не говорю, что все — шлюхи, — доносилось из машины. — Я говорю, что вы сами совершаете свой выбор. Вы сами себя убиваете. Я никого не убиваю, никого. Я всего-навсего являюсь конечным пунктом назначения. И если ты шлюха, то тогда упрёшься в меня... Запястья жгли верёвки, но страх, животный страх, обжигал сильнее. И с чего она вдруг решила, что могла справиться с маньяком в одиночку? Он показался ей невысоким, трусливым и слабым? Сперва даже были сомнения насчёт его причастности? Что ж. Теперь сомнений больше не оставалось. Равно как и сомнений в том, что ей в принципе — каюк. Надо быть осторожнее со своими желаниями. Как когда-то говорил наставник, кто призывает смерть, рано или поздно добивается её внимания... Совсем рядом сухо грохнула дверца. Стук, шуршание и шорохи, какой-то скрип — все опасные свидетельства подготовки к её гибели. Чёрт, чёрт, чёрт... — Место новое, — пыхтел Вадим, тщательно разглаживая на пальцах одноразовые перчатки. — Тебе понравится. Никто тебя здесь не найдёт! Чёрт, а ведь он — прав. Есеня совершенно не представляла себе, куда её привезли. Лесополоса? Поле? Парк? Не видно же ни зги! Ещё и обеднённый кислородом мозг наотрез отказывался анализировать происходящее. Вместо него истошно вопила от ужаса подкорка. Бежать? Как? Куда? Кричать? Да кто её здесь услышит! Сзади послышались неровные качающиеся шаги. И с чего это она решила, что в случае такой ограниченной мобильности он не сможет от неё убежать, как и не сможет её догнать? Знать бы заранее, насколько следовало быть осмотрительнее, ещё в салоне этой проклятой машины! Не отвлекаться на телефон, не провоцировать его ещё больше раньше времени! Всегда ожидать нападения, всегда! Всегда сохранять страх, что показывал грань, где кончалась безопасность и начинался обрыв! Да в конце концов! Восприятие обострилось донельзя. Казалось, можно было различить, как под тяжёлой подошвой приминалась каждая маленькая травинка... Ой, мамочка! Ну вот и всё! Вот и пришёл конец капитану СК, Стекловой Е.А. Как глупо! Как чертовски глупо! Меглин раньше за такое выгнал бы её с позором в шею! И был бы прав. Прячась за его спиной, она расслабилась, потеряла всяческий инстинкт самосохранения и напрочь позабыла о том, насколько была велика цена ошибки в их ремесле. И теперь — это не сон. Место — безлюдное и глухое, "уточек" не видать. Наставник — в могиле, а начальство, ни местное, ни столичное, даже не подозревало о том, где она. И в километре отсюда, Женя, должно быть, до сих пор напрасно обрывал разбитый телефон... "Кто испытание прошёл, кто достоин, — тех спасает, — отстранённо вспомнился ей рокот знакомого баритона. — А кто нет — всё. Сами виноваты". Да, точно так... И больше ей никто не поможет... Допрыгалась. Рядом совсем близко раздалось тяжёлое дыхание и громкий характерный шелест. Есеня напрягла все остатки сил, зажмурилась и рванулась, сама не представляя, куда — хоть куда-нибудь! Но конечно, и с места не сдвинулась, только по запястьям как будто резануло лезвием. Вдруг резко стало нечем дышать, и всё её существо завопило и задёргалось в единственной жажде воздуха. Маньяк подрагивающими руками затянул пакет у неё на голове, а она беззвучно закричала, жертвуя последними остатками кислорода... И в тот же миг сильный удар свалил его на траву. От неожиданности Вадим позабыл все приёмы, которым учил своих "сестричек", и вскочить на ноги тотчас же не сумел. Мощный пинок следом вышиб у него из лёгких весь воздух и заставил скорчиться на земле, беззвучно разевая рот и вытаращив глаза. — Ты кто? — прохрипел он. Но вместо ответа получил новый удар и изумлённо ощутил на губах солёный привкус крови. — Ах ты, мразь! — воскликнула Марина, появившись словно из ниоткуда, вместе с четвёркой подруг. Подскочив к Есене, она сдёрнула с её головы пакет, окликнула, потормошила, но та была без сознания. Не решаясь вдохнуть, Вадим оторопело смотрел на воспитанниц. Но более всего — на яростного незнакомца перед собой. Тусклые отсветы частями освещали его напряжённый силуэт в распахнутом плаще, выхватывая из темноты отдельные неясные детали. За его спиной замер целый строй "сестричек", одинаково хмурых и напряжённых. Неизвестный упёрся руками в колени, склонился над поверженным противником. Бородатое лицо приблизилось, обжигая взглядом блестящих пронзающих глаз из-под козырька кепки. — Ну что, — насмешливо произнёс он. — Ты сестру убил? — Да вы что! — возмутился Вадим. И попытался привстать, но подоспевшая Алёна пинком свалила его на землю. Хотела добавить ещё, но человек в плаще взглянул на неё выразительно и строго. Она фыркнула, отступила к товаркам. — А чё так? — продолжал тот. — Столько лет страдал, школу её именем назвал. На похоронах громче всех плакал. Любил её, да? Любил... А она выросла. И что? Получается, всем можно, а тебе — нельзя? Так? — Нет! — завопил Чистяков, извиваясь на траве как в припадке. — Нет! Всё не так! — Не так, значит, — пророкотал бородач и сузил глаза. — Родители ваши умерли. Ты был совершеннолетний, она — нет. Потом выросла. Потом загуляла. Потом за деньги начала. Так? — Нет! — воскликнул Чистяков. — Я никого не хотел убивать! Она сама виновата! Сама! Шлюха! Участницы клуба самообороны в полном составе обступили машину, и над своей головой убийца видел их гневные перекошенные лица. И глаза, в которых не было пощады. — Да нет, — спокойно возразил незнакомец. — Ты убил. Ты. И жертвой потом прикинулся, чтобы на похоронах громче плакать. Да только похороны прошли, а чесотка-то нет. Понравилось тебе. Искать начал, да? Искать. Убивать. Спасать, — он хмыкнул и насмешливо посмотрел на "сестричек". — Дурочек — таких же, как она. Светленьких, молодых. Наглых... Кто правила соблюдает — тому спасение. А кто нет — чего? Те сами виноваты. Да? Тех уже спасать надо от самих себя, пока не замарались... Пока не стали такими же у тебя на глазах... Маньяк застонал как от боли. А его обличитель усмехнулся. И опустился на корточки, доверительно понизил голос: — Ручки-ножки мы нашли, а тела — где закапывал? Покажешь? Не удержавшись, Вадим всхлипнул и согласно закивал. — Вот и молодец, — вздохнул бородатый. Он обвёл свой белокурый строй внимательным взглядом с видимым удовольствием. Поднялся на ноги, заложил руки в карманы и обратился к "сестричкам": — Ну чё, девицы-красавицы? Что делать с ним будем, а? Чистяков заметно побледнел. В такой позе, в лучах фар собственной машины и в центре разгневанного круга, он вдруг почувствовал себя пациентом на операционном столе, в окружении безжалостного врача и его верных ассистенток. Взгляд затравленно метался от одного знакомого личика к другому, но встречал одинаково суровое и непримиримое выражение, поджатые губы. А Алёна — его Алёнка — смотрела в ответ с подлинной ненавистью. И держала в руках его собственный серый сундучок для инструментов... — А то же, что и он делал, — заявила она. Другие согласно промолчали. — Ух, ты, — протянул бородатый и подмигнул ошеломлённому преступнику. — Я тебе не завидую. Зря баб драться научил, — неровен час, и тебя самого отделают. Злая баба, она ведь сто очков вперёд мужику даст. Ещё и по части фантазии... Узнайте только у него, где тела закопал, — предупредил он "сестричек". — Полиции потом расскажете. Да, и ещё кое-что... С этими словами Вадим получил такой пинок по причинному месту, что взвыл и сложился пополам. — Это тебе за неё, — холодно процедил незнакомец. Обернувшись, он окинул жертву на капоте беглым взглядом. Закусил губу. Фыркнул. Развернулся и пошёл прочь. А орущего Вадима подхватили под руки самые крепкие из его учениц и поволокли в кусты. За ними со зловещим сундучком в руках и прочим скарбом из его бардачка поспешили остальные. Одна Марина не пошла с подругами. С трудом опустив стекло, она освободила Есеню, что уже начала понемногу приходить в себя. Поморщилась от истошного вопля где-то за кустами, вздрогнула. После, опомнившись, усадила жертву у переднего бампера и присела рядом на корточки. Похлопала по щекам, потянулась к бутылочке воды на своём поясе: — Подруга! Ты как? Живая? — Кто это был? — сухими губами прошептала та. — Кто был... вместе с вами?..***
— Какого лешего ты опять вылез? Быков отвернулся от окна. Шагнул к своему длинному столу для совещаний и упёрся ладонями в крышку. В кабинете было пусто, и царил таинственный полумрак, свет от настольной лампы мягко ложился на полированное дерево. В управлении больше не горело ни единого окна. И похоже, никому из сотрудников не пришла в голову мысль в столь поздний час задержаться на работе. Однако ему пришлось. За столом сидел только один посетитель — самый загадочный и непостижимый сотрудник его спецотдела. Явившийся сюда, по своему обыкновению, без стука, без предупреждения и без каких бы то ни было объяснений. А это секретное совещание должно было остаться в тайне от чужих непосвящённых ушей. Равно, как и все прочие. — Как посмел сюда притащиться? — продолжал генерал-майор. — Ты понимаешь, что ты творишь? Подчинённый не ответил, только усмехнулся в усы. И покрутил в руках полированный деревянный шар. — У тебя совсем башка протекла? — так же спокойно и яростно продолжал Быков, вжимая кулаки в стол — Ты понимаешь, что после смерти Андрея мы теперь все — под наблюдением? Мы под таким наблюдением, Родион, что ты себе и в страшном сне не представишь! Ты понимаешь вообще, как мы рискуем? — Угу, — кивнул тот. — Ты понимаешь, что вся эта операция имела смысл только, когда все думали, что ты — покойник? — выговаривал начальник. — "Все" — это значит, все. Ты вообще меня слышишь? И не кури тут, не дома у себя! Его собеседник явно думал о чём-то своём. Но скользнувшую к нему по крышке пепельницу, легко поймал свободной рукой. Раздавил бычок и вновь сосредоточился на своём занятии. Медленно катал деревянный мячик по столу ладонью, наблюдая за ним, с таким вниманием, будто перекатывал весь земной шар. — Её надо выводить из игры, — наконец, пророкотал он с видимой досадой. — Не тянет. — Кто здесь кого выводит из игры, я решаю! — едва сдерживаясь, шипел Быков. — Я! Теперь ты мне это говоришь! Она сама в ответе за свою жизнь... — Согласен. — Никто не просил её лезть дальше. Никто не просил тебя её опекать. Ты должен был сидеть в тени и носа не показывать. И ни во что не вмешиваться. У тебя были для этого все возможности, все полномочия. А ты взял и влез! И настолько, что теперь она не остановится. Быков навис над подчинённым, прибавил тише: — Ты понимаешь, что я обязан буду... предпринять? — Ей никто не поверит, — глухо произнёс Меглин. Вскинул голову и сверкнул глазами в темноте как зверь. А генерал-майор наклонился к нему ещё ближе, тяжело дыша. — Это меня сейчас меньше всего волнует! — процедил он, внутри клокоча от злости. — Это была твоя ответственность и твоя забота. Я тебя предупреждал. Шар остановился. Меглин молчал, только сверлил начальника взглядом исподлобья. — Теперь я вынужден брать всё в свои руки. И я возьму, Родион! Ставки слишком высоки. Ни на каплю не изменившись в лице, тот произнёс: — Конец скоро. Уже всё равно. — Нет, — возразил Быков. — Ещё не всё. И я додавлю это до конца, чего бы мне ни стоило. А теперь пошёл вон!.. Он сел в кресло, уставился на собственную, размытую по крышке тень. А Меглин встал из-за стола и направился к выходу. С тихим шумом шарик покатился по столу и замер в бледной ладони. Холодные пальцы сжали его с такой силой, что послышался треск. — И, Родион... Не оборачиваясь, тот замер в дверном проёме, вцепился пальцами в косяк. Услышал: — Влезешь ещё раз, — и у меня не будет другого выбора.***
— Вот сюда, вот... Так... Ножку ставим. И другую... тоже. Она слабо усмехнулась. Так же слабо соображая, переступила порог. Ещё несколько шагов на подкашивающихся ногах, и она поняла, что сидела на стуле. Как никогда прежде, довелось пожалеть о том, что у него не было спинки. Кто вообще придумал такое тупое изобретение — эту современную мебель, барный стул у барной стойки... Чёрт... Она сейчас тупо опрокинется назад и уже ничего сделать не сможет... — Тихо, тихо! — её вовремя подхватили чьи-то руки, удержали в этом относительно вертикальном положении. — Не падаем... А подожди. Давай лучше... сюда. Ещё какие-то манипуляции с её бедным непослушным телом, которых она почти не понимала и не чувствовала. И наконец-то оно перестало валиться в какую-то неизвестную пропасть, обрело опору. Под головой оказалась твёрдая диванная подушка... "Можно закрыть глаза?" — Эй, эй! — её похлопали по щекам, вынуждая очнуться. — Нет, не отключайся! Есень! Смотри на меня! Слышишь? Она с неохотой поморгала, сощурившись от яркого света, что бросился в лицо. Тихонько простонала. Если бы не кошмарная слабость, можно было заслониться рукой. А так получилось только её поднять и с трудом удержать на полпути. В тот же миг жестокий свет погас, воцарился приятный полумрак, подсвеченный мягкими огоньками. Такие же осторожные шаги. — Извини, извини... Вот, так лучше... Перестав падать в бездну, голова заработала эффективней, принялась за глобальный анализ всего, что уже произошло и происходило сейчас. Первая новость: вокруг — знакомая обстановка, это был диван на кухне, и, чуть скосив взгляд, можно было увидеть колючую бахрому кактуса, а поодаль — тень от него на стене. За большими окнами — кромешная тьма и приглушённый шум улицы и садовой листвы. Новость вторая: она, кажется, была жива. Только болели запястья и ныли лодыжки. А перед ней было взволнованное лицо мужа. — Же-ень?.. — Ну, слава тебе... — выдохнул он. — Оклемалась? Ты как вообще? Есеня помотала головой. В каком-то порыве резко схватилась за край сиденья, попробовала привстать. Прошелестела: — Ты-ы... Женя засмеялся, мягко вернул её в первоначальное положение. Ещё и руки взял, обе, немного подержал в своих и потом сложил у неё на груди как кукле. — Куда ты? Лежи уж, жертва. Может, хочешь чего-нибудь... выпить? Есеня вспыхнула. И заставила себя вновь отрицательно помотать головой. Хотя именно этого ей и недоставало. Живого резкого пламени коньяка, что ненадолго возвращал силы и смывал все задние мысли... К счастью, муж, похоже, верно прочёл её невербальные сигналы. А может, просто успел изучить её привычки? В любом случае, послышался тихий звон — и через пару секунд в обессиленные пальцы ткнулся стакан для бренди. Только внутри почему-то было вино. Поморщившись, она сделала глоток, после ещё один и ещё... Вкус пропал напрочь, вино — как вода. Гадость... Она прохрипела: — Коньяка дай. Он усмехнулся: — Виски, может быть? Есеня молча протянула руку. И наконец-то обожгла себе горло медовой сладостью, забросила в себя всё, что было в стакане. Уф! Так-то получше... "И что теперь?.." — вдруг вспомнилось ей. А в ответ - довольная улыбка наставника, весёлая и немножко хищная. Ровные зубы, что прикусили нижнюю губу и тогда почему-то показались удивительно похожими на волчьи. Приподнятый край усов. И глаза, что теперь изучали стажёрку с обострённым любопытством, будто только в тот день и час впервые разглядели её как следует. Когда она, фактически самостоятельно "остановила" Высотника. И чуть было не полетела с крыши сама. — Я обычно кактус покупаю, — сообщил он. — Ты тоже можешь купить. Первый свой... К слову, это было её второе знакомство с флягой Меглина. Первое случилось больше месяца назад, в липецком трамвае, на конечной остановке... Универсальное средство от её горестей, страхов и отчаяния, награда за очередное пройденное испытание, наравне со снисходительным, чуть более тёплым, чем обычно, взглядом. И нечто маленькое, но общее для них обоих... Мир перед глазами немного прояснился, в полумраке обозначились хорошо известные детали и мелочи, которых она до того не замечала. В груди стало наконец-то хватать воздуха, а сердце замедлило свой невозможный галоп. Появились силы на то, чтобы приподняться и сесть, в последний раз оглянуться вокруг с затаённой надеждой. — Ты меня... привёз? — зачем-то прошептали губы. Осмысловский стоя опорожнял такой же стакан и на неё не смотрел. Откуда взялось это странное чувство вины? И это желание узнать ответ? — Ты же сама позвонила, — наконец, хмуро напомнил он. — Забыла? Есеня молчала. А он пояснил: — Поймали вы с девчонками Чистякова. Правда, что там с ним случилось, лучше говорить не буду... Я думал, это ты у нас — терминаторша ненормальная. Но чтобы такое... — он тихонько засмеялся. — Едва его выцарапали у них. Местные жаловались, прикинь, даже в воздух стрелять пришлось... Самой-то зачем было подставляться? Я думал, они у тебя — "уточки" на договорной основе? Она глухо спросила: — Это всё? Женя пожал плечами: — Ну да. Места, где тела лежат, он обещал показать. Прикинь, аж подпрыгивал, так просил, чтоб сейчас, прямо ночью, ехали на раскопки. Она спрятала лицо в ладонях. На глаза навернулись слёзы почти детской злости, меж губ прорвался всхлип. Нет, нет... Неужели ей опять привиделось? Неужели только послышались отзвуки любимого голоса? Просто мозгу не хватило кислорода, и в бессознательном тумане он что-то сочинил? Прав был Самарин, прав. Она — на пределе. — Эй! Сиденье рядом продавилось, её обняли руки мужа, мягко потянули к себе и заставили положить щёку ему на грудь. — Эй-эй! Ну что ты... Тихо, тихо... Ну... Она прикрыла глаза. Уже вторая рука за эти несколько дней поглаживала её волосы. И это тоже было совсем не то... — Ну, ты же сама видишь, что дальше так продолжаться не может, — говорил Женя. — Видишь, да? Она молча покивала. А он взял её лицо в свои прохладные руки и осторожно поцеловал. — Так, всё, — сказал. — Хватит. Нам надо уехать. Есеня изумлённо моргнула. — Поехали, — продолжил муж. — На отпуск уже наработали. Отдохнём. Вместе. Ты, я и Витюша. И годовщину нашу и его днюшку одним махом справим. При этих словах её взгляд сам скользнул к небольшой фотографии на комоде. В спальне была копия побольше. И они обе ей не нравились. — Поехали. Осмысловский сделал вид, что не расслышал: — Что ты сказала? — Едем, — сипло повторила она. — На море хочу. Он оживился. — Пожалуйте, сеньорита. Бали, Мальдивы, Карибы? Та пожала плечами: — Чтоб вода была тёплой и чистой. И... пальмы ещё. Вот. Женя усмехнулся. — Понял. Ну-ка, давай посмотрим... Он достал из кармана телефон, принялся набирать нужные словосочетания в поисковом окошке. А Есеня устало привалилась к его плечу, краем глаза продолжая рассматривать свадебное фото. Пожалуй, единственное, на котором она была запечатлена беременной, на большом сроке, за неделю до фактических родов. Длинное и дорогое платье цвета слоновой кости, что ещё больше подчёркивало её смертельную бледность и облегало странный силуэт. Женя хотел, чтоб весь мир видел её живот, как и выражение отцовской гордости на его лице. Его хозяйская рука на этом покатом выступе, поверх её ладони. Новенькие кольца. Её кислая улыбка... — Пей таблетки, — вновь некстати подсунула память совсем другие картины прошлого. Наверное, потому, что они были слаще? — Пей. Чтоб я слышала. Меглин на том конце провода не очень похоже попытался изобразить звук приёма своих пилюль. Зато бульканье фляжки было настоящим. — Бергич сказал: это всего на пару месяцев, — улыбнулась она, сделав вид, что поверила. Прижала к уху тёплую трубку плотней и попыталась догадаться, в какой части лофта он находился и что в то время делал. Стрелка схватили, и о случившемся пару часов назад напоминала только непривычная ноющая боль в плече, куда угодили дробинки. Но об этом она старалась не вспоминать. Отгоняла от себя и зрелище взбешённого наставника, его горящий глаз в прицеле обреза, палец, что прижался к спусковому крючку и даже слегка подрагивал. В тот миг он жестоко боролся сам с собой, и — она это чувствовала как никогда остро — мог убить Ануфриева... за неё... Кровь бежала по пальцам, которые инстинктивно зажимали рану в плече, но почему-то больно не было. Её вмешательство, о котором Меглин не просил, но которого тайно ждал, позволило ему одержать верх в этой почти патовой ситуации. И одна часть её души радовалась, что обладательница наконец-то смогла быть по-настоящему полезной наставнику. А вторая — что он просто остался жив. Есеня полагала, что подоспеет как раз к ключевому моменту схватки и сумеет помочь, в крайнем случае, собиралась ворваться в двери и вызвать огонь на себя, тем самым предоставив ему дополнительное преимущество. Но оказалось, было кое-что гораздо убедительнее и страшнее, нежели нацеленное на тебя пистолетное дуло. Это — дуло обреза, направленное на того, кого ты любишь... Больше жизни. Если бы она послушалась Меглина и осталась в машине, то могла бы, наверное, услышать только раскаты выстрела, отражённого от монументальных стен. Ведь Ануфриев пришёл его убить... — Что ты с ним сделала? — удивились эти ледяные, ужасающе спокойные глаза. — Раньше я бы уже мёртвый лежал здесь. Да, раньше... Она сделала его слабым, так, кажется, сказал Бергич? Пришлось сидеть рядом, пока эти двое вели свою жуткую задушевную беседу. А потом действовать по красноречивому знаку любимых глаз... И вот расклад изменился, Ануфриев валялся поверженный на полу, в её плече засели дробинки, а Меглин целился в незваного гостя из его же обреза. В тот миг всё замерло на грани. И только её просьба удерживала его на ней. — Не надо! Я прошу тебя! Тебе нельзя убивать! — упрямо повторяла она то, что услышала от старого профессора. Хотя сама в тот миг уже не была в этом уверена. Если бы он тогда её не послушал и спустил курок, может быть, ничего бы этого не случилось... К сожалению или к счастью, но она ещё не думала об этом тогда. Ведь у неё получилось, он согласился на лечение! Они оба счастливо избежали смерти, Стрелка схватили. Значит, всё было хорошо? А будет ещё лучше? Всего два месяца... — А потом мы уедем. — Куда? — проворчал он. — К морю. Я там сто лет не была. А ты? В трубке послышался смешок. Похоже, ему становилось все труднее в чём-то ей отказывать. — Больше. — У тебя отпуск-то был вообще, когда-нибудь? Не дождавшись ответа на этот, в сущности, риторический вопрос, она задала новый: — Ну, что скажешь? И прижала трубку к уху ещё плотнее, не смея надеяться на что-либо. А через несколько бесконечных мгновений не поверила своим ушам: — Скажу... Хорошо. Поехали... Сердце радостно ухнуло куда-то вниз. Перед глазами завертелись какие-то, совсем нереальные образы. Мерный шум прибоя, тени на песке, тёплые хрустальные волны. И прыжки солнечных зайчиков в мрачной глубине любимых глаз... Она прошептала: — Тогда — таблетки. Ради меня. Наставник что-то сонно пробормотал, и наконец-то послышался хлопок крышки коробочки. Знакомый стук пилюль — внутри и когда они высыпались ему на ладонь. — Ам, — сказал он. Уже по-настоящему выполнил её просьбу и наградил себя глотком из фляжки. Буркнул: — Теперь довольна? Есеня покосилась на мужа. Он все ещё был поглощён поисками, только его локоть слегка подрагивал, пока пальцы безостановочно бегали по экрану смартфона. Вот здесь, на этой границе между тихой радостью и болью, следовало остановиться. Пусть отныне её посещают только приятные воспоминания: обожаемый голос в трубке, хватка стальных пальцев, его умные выразительные глаза, губы. И её собственное маленькое счастье от предвкушения следующего дня, когда они вновь должны были встретиться и больше уже не расставаться. Если бы отец не совершил своё самое большое предательство перед ней и перед всем человечеством и не выпустил Стрелка, если бы тот не решил тогда продолжать свою "серию", может быть... Она вздохнула. — Знаешь, — вдруг произнёс муж. — Мы когда встречаться начали... Я себе сказал: Жень, вот с ней — по-другому. С ней — навсегда. Я даже с Романычем тёр на эту тему... Ну, как сделать так, чтоб отношения были гармоничными. Чтоб пара была... гармоничной. Есеня безразлично произнесла: — Ну? Как? — Доверие, — пояснил он. — Всё — в доверии. Доверяй другому как себе. Даже больше, чем себе. Тогда всё будет нормально. На краю стола прямо перед глазами стоял цилиндрик коробочки со знакомым странным названием. Видимо, Женя принёс её из машины? Почти не меняя положения тела, удалось дотянуться до пилюль. И запить ещё одну остатками виски на донышке. — Умница. Иди спать, — Женя чмокнул её в лоб как маленькую девочку. — Я уже почти нашёл нам "счастье с пальмами". Витюшка будет в восторге. Иди, иди. Есеня замерла в дверном проёме, поймав себя на том, что вглядывалась в непроницаемую темноту за большим французским окном с той же упрямой надеждой. "Ну, что якоришь? — ей показалось, или внутренний голос зевнул? — Иди давай..." Она сонно отозвалась: — Иду.