МЕТОД-2. Игра с большими ставками

Женщина — спасение и гибель семьи. — Да, вообще непонятно, что происходит в психике человека, — неожиданно подытожил Самарин, когда она закрыла крышку очередной папки и устало отодвинула её от себя. — Считается, что эти две сестры — психология и психиатрия — должны знать всё о человеческой душе. А вместе с тем, нам известно крайне мало, практически ничего. Мы можем наблюдать только внешние проявления психических процессов. И надеяться на честность и сознательность своих пациентов да на собственные уловки, призванные добиться от них искренности. Есеня молчала. Пока её собеседник взял слово и увлечённо излагал свои мысли, можно было ненадолго отдохнуть после собственного монолога. И подумать, в какую новую западню он намеревался её затащить? — Подавляющее большинство людей при слове "серийный убийца" сразу же представляют себе кровожадного и хладнокровного зверя, — говорил психолог, курсируя по камере как патрульный катер. — Зверя, который не способен контролировать свою страсть. А вместе с тем, им может быть кто угодно. Чтобы избежать его выразительного взгляда, она опустила голову, бегло осмотрела стол, заваленный следственными материалами, фотографиями, заключениями и картонными папками. Где-то, под этой лавиной, были счастливо похоронены многие вещи: письменные принадлежности, его диктофон, её наручники, даже стаканы и графин с водой. Наконец, Есеня нашла, что искала. Привстала с места, чтобы дотянуться до бумажных листов, исписанных ровным и чётким почерком собеседника. И стянула самый верхний. Прежде, чем Самарин успел что-либо возразить, она уже опустилась на стул, пробежалась глазами по строчкам и скривилась. Перевернула листок на тыльную сторону, сложила пополам. После раскрыла, принялась загибать уголки, старательно разглаживая сгибы. Услышала вздох. — Среди маньяков нередко попадаются люди, на первый взгляд нормальные, социально адаптированные, даже семейные, — он решил развивать свою мысль дальше. — Психопаты бывают очень обаятельными, могут вызывать симпатию, восхищение, даже понимание и жалость. Особенно, когда речь идёт о так называемом маниакальном эпизоде. С этими словами Самарин остановился. Вернулся к столу и придвинул к Есене закрытую папку с бантиком тесёмок на боку, помеченную сбоку мелко: "Белогорск". - Мотивацией для них служит патологическая потребность удовлетворения своих извращённых желаний, — продолжал он озвучивать факты, которые были ей хорошо известны. — Однако не обязательно убивать ради самого убийства, власти над жертвой, крови. Можно убивать из ревности, из корысти, для привлечения всеобщего внимания. Даже из благих побуждений. Например, чтобы спасти: весь этот мир, себя, кого-то, кого любишь. Даже от них самих. Ведь спасти — не грех? Ты сама так сказала. Есеня сглотнула. Вот и укол рапиры, который она уже ожидала, но так и не успела к нему как следует подготовиться. Закусила губу. И, проигнорировав невербальное требование оппонента заняться новыми материалами, вернулась к своему занятию. Услышала: - Но меня беспокоит другое. История с Малявиным и с владимирскими подростками на то время была ещё свежа в твоей памяти. Ты, скорее всего, отдавала себе отчёт в том, что делаешь, — Самарин упёрся ладонями в стол, нахмурился. — Почему? — Я уже всё рассказала, — напомнила она. Он выпрямился, скрестил на груди локти. — Допустим, ты догадалась о том, кто убийца. У тебя были все возможности и полномочия для того, чтобы его арестовать. Вызвать оперативную группу и сделать всё по правилам и по закону. Местные оказывали тебе полное содействие на всех этапах. Зачем было провоцировать маньяка и вновь рисковать жизнью? Потенциальной жертвы и своей собственной? — У меня было всё, кроме времени, — возразила Есеня, не поднимая глаз. — Времени не оставалось. Он уже выбрал её. Счёт шёл на минуты. - Почему ты никого не поставила в известность? Она пожала плечами: — Не успела. Решила, что справлюсь своими силами. — И только по счастливой случайности тебе повезло остаться в живых. Снова. Есеня упорно разглаживала последнюю бумажную складку. — Ты сама понимаешь, как это выглядит, — неумолимо продолжал Самарин. — С каждым таким происшествием всё больше складывается впечатление, что ты не просто охотно приносишь себя в жертву. Возможно, ты преследуешь какие-то свои цели, например, для того, чтобы отвести от себя подозрения. Она вспыхнула, но промолчала. — А может быть, — прибавил психолог, — тебе это нравится. Расслышав знакомую неприятную формулировку, Есеня сдвинула брови ещё сильнее. Буркнула: — Я — не жертва. — Ты так в этом уверена? Её пальцы остановились, непроизвольно сжались в кулачок. — Лично я насчитал уже больше десятка признаков при том, что для диагноза мазохистического расстройства личности довольно и пяти. Она тихо фыркнула: — Чушь. — Суди сама. С этими словами он возобновил движение по камере, направился к окну. — Итак, одним из объективных критериев есть так называемая пассивная либо непрямая агрессия. В детстве такому ребёнку так или иначе дают понять, что его желания и потребности ничего не значат. Если протест был подавлен, агрессия приобретает форму манипулятивной и пассивной. И будет направлена либо на окружающих, либо вовнутрь. Остановившись у решётки окна, Самарин обернулся. Есеня не шевелилась, только морщилась. Наконец, пересилив себя, она расправила бумажный кораблик дрожащими пальцами. И, сложив руки перед собой, пристроила на них подбородок, уставилась на то, что у неё получилось. — Близкому окружению он даст понять, что жизни хуже, чем у него, просто невозможно себе представить, — журчал голос психолога. — Им придётся жить на поле его бесконечной и часто трудно формулируемой вины, угадывать его желания и потребности, о которых мазохисты привыкли молчать. Сносить его холодность либо, наоборот, эмоциональность, его мелкие и более глобальные, лишения, которые он переносит стойко и гордо. Сюда относятся сомнительные бытовые удобства, недосып и голод, физическая и душевная боль. Неспособность получить удовольствие самого разного типа, преуменьшение своих достижений и успехов. Причём, проявить о себе заботу этот страдалец просто не позволит. Как и никогда не обратится за помощью сам. После короткой паузы Самарин на той же задумчивой скорости двинулся в обратный путь. — Если же нет возможности обвинять и наказывать прямо, агрессия проявляется в виде самодеструктивного поведения, — обозначил он. — Можно регулярно попадать в передряги и аварии при том, что была возможность этого избежать и выбрать вариант безопаснее. Либо убивать себя алкоголем и другими зависимостями, заработать себе неизлечимую болезнь. В общем, всячески рисковать жизнью. Своей собственной и благополучием других. А можно подставляться маньякам в качестве наживки и выходить под пули в бронежилете, но без табельного оружия. Или — против насильника с отвёрткой, имея под рукой один простой карандаш. В тот раз это ведь была твоя идея? От начала и до конца? Есеня ничего не говорила, только кусала губы. — Второй немаловажный критерий: провокация чужой агрессии. Мазохистка — а чаще всего это женщина, — будучи воспитанная садистическим отцом, стремится воссоздать эту модель во взрослой жизни. Либо выбирает себе мужчин, изначально склонных к проявлению садизма, либо возбуждает его проявления в партнёре. Ведь как в любой женщине глубоко внутри сидит стремление терпеть и подчиняться, так и любой мужчина на своём первичном уровне склонен к агрессии и подавлению. Это уже вклад нашей природы, не так ли? Не дождавшись ответа, психолог докончил: — Ну, и наконец жертвенность — отказ от себя, отречение от своих желаний и потребностей и упоённое служение другим. Он замер напротив, показывая, что список подошёл к концу, и ждал ответных реплик. — Я делаю это, — глухо заявила Есеня. — Потому... что больше некому. — А если я скажу, что ты делаешь это, чтобы просто заслужить любовь? Она прикрыла глаза, слушая грохот собственного сердца. — И как ты понимаешь, то же самое можно сказать и о Меглине. Незаменимость, нужность, полная отдача — как зыбкая гарантия того, что какая-то частичка любви просочится спасителю в ответ, вместе с благодарностью. От начальства и коллег, от жертв и свидетелей, даже от маньяков, — Самарин многозначительно посмотрел на неё и на сей раз сумел поймать её сердитый взгляд. — Трагедия мазохиста — подавленные желания и воля, нерождённая собственная жизнь. А его единственное разрешённое удовольствие — мера вынесенного страдания. Проблема только в том, что эту боль он или она создают себе сами. Есеня невесело усмехнулась. Проворчала: — Так ты уже определись, кто я? Жертва или же агрессор? Убийца или пострадавшая? Он покачал головой. — Скажи мне сама. Она вновь насупилась, предчувствуя подвох. Но упорно и тихо повторила: — Я — не жертва. — Человеку трудно признаться в том, что он — жертва, — с этими словами, Самарин кивнул на папку, к которой она ещё не прикасалась. — И он делает жертвой другого. Это тоже защитный механизм. Когда внутреннюю боль уже не выходит направить на самого себя, приходится искать акцептора где-то вовне, чтобы восстановить равновесие. Бить того, кто слабее. Даже у мазохиста его манипулятивная агрессия по своей сути имеет садистическое начало. Парадокс. Высказав это, Самарин опустился на свой стул. Придвинул к своей визави нужную папку ещё ближе, но та отстранилась, откинулась на спинку. А он вытащил из-под завалов свой карандаш. И, дотянувшись до портфеля, невозмутимо выудил из него новый бумажный лист. — Вот почему среди жертв насилия так много насильников, — заключил он. — От жертвы до убийцы — всего пара шагов. Есеня опустила взгляд на творение своих рук. После — дотянулась до кораблика рукой, покачала на ладони. Вспомнила слова, когда-то сказанные ей самой, с почти неуловимой ядовитой горечью в любимом голосе. Докончила едва слышно, себе под нос: — И между ними — один сорванный... отпуск... Взглянула на Самарина, улыбнулась. И смяла бумажное судёнышко в руке.

***

Тёплые волны стремились на сушу, посверкивая в лучах солнца как драгоценности. Далёкий горизонт терялся за живым краем моря, там же мелькнул свечкой маленький белый парус. Вода ласкалась к ногам, орошая невесомое платье мелкими солёными брызгами. Под ступни будто стелился тёмный шёлк. Она вышла на берег, наклоняясь и омывая свои нагретые солнцем локти. С удовольствием погрузила пальцы ног в горячий сухой песок. Улыбнулась. Всего в двух шагах почти что к самой кромке воды был придвинут шезлонг, на котором сидел странный человек. При такой откровенно летней погоде он был в плаще, джинсах и ботинках, руки непримиримо скрещены на груди. На глазах — низко надвинутый козырёк бархатной кепки. А где-то на границе усов и бороды пряталась складка довольной улыбки. Пожалуй, чего ему недоставало — так это солнечных очков. Из-за громкого шума прибоя здесь почти не было слышно ни голосов, ни весёлого гомона. Спрятавшись от солнца за широкими полями соломенной шляпки, Есеня подошла к "человеку в футляре" вплотную и, взявшись за козырёк, приподняла ему кепку, заглянула в лицо. — Так и будешь сидеть? — ехидно поинтересовалась она. — Не жарко? Может, хотя бы искупаешься? — А ты меня сюда для этого вытащила? — лениво поинтересовался тот, не открывая глаз. — А как, по-твоему, люди свой отпуск проводят? — нахмурилась она, решительно заслоняя ему свет. — В четырёх стенах и с бутылкой? — Заметь, "свой" отпуск, — наставительно произнёс Меглин. Есеня усмехнулась и уверенно опустилась ему на колени. Тогда, проверив её знакомым подозрительным взглядом, он шевельнулся, высвободил руку из сложного переплетения и обхватил её за талию, притянул к себе ближе. — И даже не начинай... — Что? — ...говорить, что тебе это всё не нравится, — предупредила та. И жестом обвела море и оживленный пляж. — Ну да, счастье с пальмами, — хмыкнул Меглин. И ткнул пальцем куда-то ей за спину. — Ты бы лучше за ребёнком смотрела. Обернувшись, Есеня увидела неподалёку фигурку мальчика лет двух-трёх, в плавках и панамке. Он увлечённо лепил «куличики», усевшись прямо на мокрый песок. Волны круто обрывались, не добегая до него, и только ласково орошали брызгами воды босые ножки. Из-под панамки выбивались знакомые мягкие кудряшки. — За нашим ребёнком, — уточнила она. — За нашим ребёнком, — поправился он и пожал плечами. — Кто-то же должен за ним смотреть? Я — так точно не буду, у меня — отпуск. Есеня сняла и положила шляпку на край шезлонга, с улыбкой запустила пальцы в свои длинные струящиеся волосы. Меглин наблюдал за её действиями, настороженно приподняв бровь, а она вновь повернулась к нему и решительно придвинулась бочком. Положила руки ему на плечи, жмурясь, потёрлась щекой о край его бороды. Промурлыкала: — Ничего с ним не случится. Его руки скользнули по её спине вверх, обжигая сквозь тонкую ткань. У неё захватило дух. Тёмные глаза и губы вдруг оказались так близко... — Ты в этом уверена? — пророкотал он. Испуганно отстранившись, она обернулась, метнулась взглядом к ребёнку. И оторопела. Как прежде, наставник был прав. Средь белого и солнечного дня из разгневанного моря на берег накатывала огромная волна. За пару секунд, что Есеня провела в ступоре и без единого движения, этот девятый вал поднялся выше самых немыслимых пределов, как тропическое цунами, и рос, рос вверх над головой и расползался вширь. Вокруг уже вовсю визжали отдыхающие, мчались прочь, проносились мимо. А маленький мальчик был слишком поглощён своим важным занятием, чтобы последовать их примеру. — Витюша-а! — пронзительно закричала она. Хотела вскочить, но железная рука удержала её на месте. Есеня вытаращилась на Меглина в недоумении и ужасе, стремительно оледеневая всем своим существом. Попробовала вырваться, но хватка сомкнулась намертво. — Пусти! — завопила она. Приложила все силы, чувствуя, как от всё более тщетных попыток внутри нарастала звериная первобытная паника. Расширенными глазами увидела приближение чудовищной волны, перед которой остались только они, втроём. И уже ничего не смогла сделать...

***

Небольшой провинциальный город в часе езды от Вологды и деревушка с неприглядным, даже комичным названием. Все они — большой населённый пункт, маленький городок и поселение с хлебосольными обитателями и покосившимися штакетниками — мал мала меньше, как куколки в матрёшке. Вокруг — озёра, реки, узкие полосы лесов и настоящие бескрайние русские поля. Живописные места, что с недавних пор стали привлекать заграничных туристов. В июле и сюда пришло лето, жаркое солнце высушило убранные поля и высокие стога, что торчали причудливыми шапками в шахматном порядке. Однако в начале следующего месяца небесное светило заслонили собой тучи, что с каждым днём стали темнеть и провисать всё ниже от накопленной в них влаги. Наконец, ранним утром стало ясно, что промозглый туман грозился перейти в дождь всерьёз. Предсказания синоптиков оказались удивительно точными. Впрочем, в небольшой лесополосе, что разделяла собой два поля, со знанием дела можно было укрыться от непогоды. Особенно, если поставить палатку в правильном месте. Хозяевами такого маленького непромокаемого пристанища, правда, были не иностранные и даже не русские туристы, а пара жителей той самой деревушки. На то, чтобы разместиться подобным образом, в этом месте, особенно накануне обещанных осадков, у них были свои личные причины. Полная женщина лет сорока пяти сидела неподалёку на опушке, чуть раздвинув ветки кустарника, и смотрела куда-то вперёд, с повышенным вниманием, будто надеялась что-то разглядеть за мокрой пеленой тумана. А её ровесник — круглолицый и не слишком опрятный мужчина, что всё это время сидел в палатке, расстегнул входную "молнию" до конца, возмущённо позвал: — Иди сюда! Ну, холодно же, ё-моё! — Погоди, — отмахнулась она и вновь уставилась в какую-то определённую точку пространства. — Блин! Чё творит-то, а... Вась! Он же его живьём... Василий никогда прежде не слышал, чтоб его подруга так хрипела. Он живо подобрался к ней, положил руку на плечо. Она вздрогнула. А он, наконец, увидел то, что её так встревожило. На поле возле одного из стогов стоял небольшой грузовичок, со спущенным с кузова пандусом. А по нему уже спустилась инвалидная коляска с неподвижным телом. Её подталкивал огромный мужик, что точно был выше половины населения земного шара. И судя по тому, что больше никаких достопримечательностей поблизости не было, а был только стог с ещё, должно быть, достаточно сухой травой либо соломой, опасения женщины были не такими уж необоснованными. Вскоре тот, кто сидел в коляске, оказался в том самом стоге. А гигант откуда-то притащил канистру и принялся торопливо поливать её содержимым и стог, и тело. Василий подумал, что тот решил таким оригинальным образом избавиться от манекена в магазине либо слишком реалистичной куклы. Однако женская интуиция утверждала обратное. Впрочем, как и его собственная. — Ой, ой, — пискнуло над ухом, уже не испуганно, а даже гневно. — Ва-ась! Ну, Вась! Ты смотри, что он делает, гад! Тот побледнел. Резко отпустил ветви и пригнулся, надавил подруге на холку, вынуждая и её спрятаться. Ему показалось, неизвестный поджигатель только что бросил взгляд в их сторону. Несмотря на повышенную влажность в воздухе, стог неплохо разгорелся. До него было, наверное, метров триста по прямой. Но кто знал, как быстро этот здоровяк мог бегать? — Тихо сиди, дура, — шикнул Василий. И оставив спутницу бесшумно разевать рот, он пригибаясь, как под обстрелом, побежал к палатке. Обернувшись, хрипло поторопил: — Быстрее, давай! Собирайся! Уезжаем! Уезжаем! Быстро! Когда синяя палатка осталась покинутой, вместе с большинством других вещей, а машина очевидцев вылетела на ближайшую грунтовку, небо прорезала яркая вспышка молнии. Грянул летний раскатистый гром. Позже, когда сильный ливень наконец прекратился, на место событий прибыл кортеж служебного транспорта. Пожарные уехали ещё раньше, сообразив, что за них всю работу уже сделала природа. А полицейским пришлось пробираться к потемневшему стогу по чавкающей и проседающей земле. Эксперты порадовали: анонимному свидетелю не померещилось; в копне действительно был труп. — Отправь на ДНК, — сухо распорядилось начальство в майорских погонах на кителе. — Это "уголька"-то? — усомнился участковый. — Сами же говорили: процедура дорогая. Чё деньги тратить? — Я сказал: отправь! — вспылил тот. — Тебе трудно, или я тебя уговаривать должен? Товарищ капитан, выполнить свои обязанности! — Я ... — участковый кашлянул и откозырял. — Слушаюсь, товарищ майор.

***

— А хочешь, сказку расскажу? Жила-была одна счастливая семья... Есеня улыбнулась. Потянулась в кровати, подавив зевок. Села, подобрав колени, и подсунула под спину подушку. Потёрла глаза. — И были в этой семье трое. Мама-королева, что очень любила спать. Папа-король, что очень любил маму. И был у них такой маленький прекрасный принц... — Ви-тя, — уточнил слушатель. — Правильно. Витя. Женя сел на кровать со своей стороны и посадил малыша в середину. Оглядевшись, тот радостно улыбнулся и бодро пополз к матери. Та протянула руки и прижала сынишку к себе, чмокнула в мягкие кудряшки и маленькое ухо. Муж подобрался поближе, продолжил: — Они работали, правили королевством, растили своего принца. Но как-то раз мама и папа устали. Так, что решили поехать отдыхать, — он прищурил глаза как кот, что грелся на печке. — К тёплому, тёплому морю. К пальмам. В бунгало, где будем только мы... Только представь, Есень. Помнишь рекламу "Баунти"? Выходишь, и — можно прямо в воду скакать. Вокруг — ни души, полная приватность, all inclusive. Всё по расписанию. Бананы, кокосы. Нам всё принесут на блюде как языческим богам... — По расписанию? — уточнила жена. Он засмеялся. А она вдруг вспомнила свой недавний сон. Встревожилась: — А цунами? Ураганы? Осмысловский покачал головой и мягко потянул малыша к себе, забрал. Указал ему на мать. — Видите, ваше высочество? Совсем мама наша заработалась. Одни мрачные думы в голове. Крохотный пальчик охотно скопировал его жест, и Есеня усмехнулась. В это время зазвонил его айфон, но майор Осмысловский даже ухом не повёл. Только вздрогнул, и Есеня впервые увидела в прозрачных глазах замешательство. — Жень... — она улыбнулась. — Всё в порядке. Правда. Ответь... — Нет, нет, — возразил он, внимательно глядя на жену. — Всё. Без нас обойдутся. Со вчерашнего дня мы — в отпуске. Да? Есеня согласно покивала. А муж улыбнулся и подхватил ребёнка на руки. Встал. — Ну, ну, — пробормотал он, легонько потряхивая Витюшу, что уже плаксиво сморщил физиономию. — Пошли завтракать. Дай маме одеться. И с заметным удовольствием окинул жену взглядом. После он вдруг посмотрел на её телефон на ночном столике — тёмный и счастливо помалкивающий вот уже два дня. Предупредил: — Не бери. — Я сейчас спущусь, — заверила она. И едва за ними закрылась дверь, провела ладонью по лицу, села на кровати. Рассеянно обвела взглядом комнату, остановившись на паре уже собранных чемоданов. Странное чувство. Она вроде бы должна радоваться. Сбывалась давняя мечта, к которой она не смела возвращаться в своих мыслях, вот уже полтора года. Завтра на рассвете — самолёт в тёплые края. Вещи сложены, всё, что нужно, было куплено, все вопросы улажены. Женя каким-то чудом выбил у непримиримого начальства отпуск для них обоих. Видимо, закрытое дело Чистякова и то, что преступника удалось взять живым, Быкову польстило? Раскрытый старый "висяк" в конторе считался особым достижением. "Я вот что думаю, — вспомнились ей нотки насмешливого знакомого баритона. — "Серию" раскрыл — будь добр, дай человеку отпуск!" Есеня улыбнулась. Поднявшись на ноги, облачилась в домашнее — мягкое и уютное. Никакой кобуры и её практичных нарядов, чтобы было удобнее бегать за преступниками... И в её багаже — одни платья, купальники и прочий соответствующий ситуации гардероб. Даже странно. Как-то непривычно. Что-то вроде как вылезать из старой змеиной кожи. Кажется, всего несколько недель, а она опять приросла так крепко, что обладательница даже перестала её замечать. И теперь слезала трудно, болезненно. Как своя. Понятно, почему муж попросил её держаться от очередного нового телефона подальше. После смерти отца исчез последний близкий человек, который теоретически мог позвонить на этот номер. А другой никогда не жаловал подобного устройства и предпочитал навещать её в снах... Хорошо, что Есене даже не пришлось ехать в управление. Там этот хладнокровный голубоглазый манипулятор мог легко завербовать её на какое-то новое дело, надавить на те болевые точки, которые были ему хорошо известны. На которые, при случае, мог надавить и Меглин, в очередной раз напоминая своей единственной ученице о том, что принять из его рук эту тяжёлую обязанность спасать весь мир, забывая о себе, было её собственным добровольным решением. И, наверное, только после своей смерти, понял, на чём оно основывалось на самом деле. А может, так ничего и не понял... Есеня вздохнула и на миг поймала в зеркале своё отражение. Бледное, измученное, уставшее. Лицо человека, которому реально требовался отпуск. Впрочем, начальство уже несколько недель подчёркнуто не обращало внимание на её облик. Нет. Стоило только приехать, только зайти в зеркально-полированный кабинет, и тогда всё бы началось сначала. Закончилось бы ещё одно, в сущности, безрадостное, лето, а за ним — ещё один безрадостный год. Вместо этого время было потрачено на уже позабытые занятия, покупки, игры с сынишкой и возвращение в свои милые декорации и в свою новую жизнь. После случившегося в Орехово-Зуево, на удивление, не осталось никаких воспоминаний. Кроме разве что, ужаса лишённого кислорода мозга, который был ей хорошо известен и не нов. Да любимого баритона, который воображение, видимо, научилось копировать и воссоздавать до последней хриплой нотки. Ещё, может быть, какое-то движение, что получилось уловить боковым зрением, когда она вновь училась дышать? Смутную тень на траве, в луче фар той кошмарной чисто вымытой машины? Даже как будто нечто похожее на знакомую спину, что вдруг закрыла собой весь и без того ограниченный обзор. Звуки ударов по мягкому, причитания и вопли Чистякова, взволнованный голос Марины... Ещё один поразительный и тем ещё более мучительный сон, помрачение её рассудка. Всего лишь сон. Он — мёртв. Не потому ли она так легко согласилась на предложение мужа, позабыв обо всех угрозах ТМНП и предупреждениях своего невидимого никому помощника? Ведь когда сил уже не остаётся, но более, непонятно, что делать дальше, мысль о тактическом отступлении приходит в голову первой. В сущности, разве реально спасти кого-то ещё, когда не можешь спасти самого себя? Бегство — это слабость или всё-таки сильное и смелое решение, как ей говорил Женя? — Я боюсь себе представить, что случится здесь, если мы уедем, — вздыхала она, запуская пальцы себе в волосы. — Вся Москва — сожжена и обуглена, и двенадцать миллионов "страусов" будут дожидаться нас здесь в виде изуродованных трупов, — наигранно строго отвечал он. А поймав её испуганный взгляд, добавил: — Серьёзно, Есень. Ну, сама подумай. Кого он теперь может убить, когда никого не осталось? Сотня трупов за две недели — это уже перебор, согласись. И совсем не в его духе. — Стрелок почти сорок человек положил за два дня, — мрачно возразила она. Осмысловский покачал головой: — Тут дело не в количестве. Понимаешь, он играет. И играет с тобой. — Ты так говоришь о нём, будто хорошо его знаешь, — это была шутка, но её зрение обострилось мгновенно. Женя вздохнул. — Вот правильно говорят. Женщину из работы ещё можно вытащить. А вот работу из женщины... Тем более, нашей... Она смутилась. Но не настолько, чтобы взгляд перестал подозрительно жечь. В ответ муж сдвинул брови. — Мне иногда кажется, я реально знаю его лучше, чем ты. И уж точно лучше, чем ты, могу себе представить, как опасно с ним играть. О чём ты вообще думала, когда попёрлась туда сама, никого не предупредив? Он явно имел в виду недавние события. Но если майор Осмысловский полагал, что его супруга почувствует себя виноватой и позволит увести её в сторону от неудобного вопроса, то он сильно ошибался. Только что-либо произнести Есеня уже не смогла. Он вновь взял слово и сказал то, что ещё не приходило ей в голову: — Как я понял, руки у него длиннющие, раз они до Красноярска дотянулись. И наше месторасположение его не сильно парит. Если он захочет кого-то грохнуть — грохнет, будешь ты рядом или нет. Она задумалась. — А так мы хотя бы искупаемся в тёплой водичке, выгуляем ребёнка, отдохнём, поплаваем. Вернёмся — всё равно какая-то хрень будет, — и он многозначительно добавил: — Если вернёмся... Теперь Есеня размышляла об этом разговоре, пока сидела на краю кровати. Ей нужна была эта пауза, чтобы после нескольких суетливых дней, никуда не торопиться, вытребовать время для себя и всё обдумать. Она согласилась убежать от этой старой жизни, что как спрут протягивала к ней свои щупальца и пыталась затянуть её обратно. Как и улизнуть от своей неуверенности в самой себе, в том, что она видела, слышала и чувствовала за эти последние месяцы. Даже если будет позволено сказать — от своего назревающего сумасшествия. Может быть, Самарин был прав, когда говорил, что было ещё не всё потеряно и что можно было спастись, попросту выйдя из этой грёбаной игры? Переключиться? Отцепиться, отпустить, наконец, прошлое, воплощённое в этой вредной работе, в этих запутанных "ребусах", что не имели решения. В старых врагах и в Меглине. И с головой нырнуть в более светлое будущее, уже не сопротивляясь и не барахтаясь? Разве не могла она убедиться в том, что её новая тактика, подсказанная болтливым психологом, начала приносить плоды в первый же день? Стоило ей подчиниться, позволить себя спасать и дать о себе позаботиться, как её семейная лодочка как будто начала выравниваться и легла на правильный курс. Вернулись эти вечера и дни в кругу семьи, что теперь, когда она взглянула на всё под другим углом, даже стали приносить удовольствие. С одной стороны, в сердце щемило от мысли, что этот круг сузился до ограниченного числа людей. С другой, тем меньше у неё оставалось слабостей, на которых мог сыграть ТМНП. К тому же, стоило взять себя в руки и повернуться лицом к тем, кто у неё ещё остался, как внутри появилось странное чувство, знакомое ещё со времён стажировки. Муж и ребёнок — это теперь была её стая, в которой каждый участник стоял грудью за другого. Маленький оплот перед лицом страшного мира, в котором творилось, чёрт-те что... — Ну, что ты, малыш! Что ты себе придумала? Она сонно пробормотала: — Так... Самарин же сказал... — Ну, сказал. Это всё старые дела, — руки, что ласково разминали ей плечи, вдруг показались тёплыми, даже начали согревать. — Это ещё с тех пор, понимаешь? Есеня вздрогнула. — Но... с тех пор же всё изменилось? — добавил муж. — Правда? Через два дня у нас начинается новая жизнь. Готовьте ваши кастаньеты, сеньорита! Она выдавила из себя какой-то смешок. И тогда впервые уснула в его объятиях. Вернее, просто отключилась — двойная доза снотворного оказалась коновальной, и воспоминания о том, что произошло всего пару часов назад, в какой-то тёмной лесополосе, так и не успели зацепиться и пустить корни в её памяти. Поразительно, как после этого случая с расчленителем её перестали посещать идеи вновь принести себя в жертву ради благополучия других. Дело Чистякова было закончено, и, похоже, от неё наконец-то отцепились? Телефон молчал, внутренний голос — тоже. Конечно, её мучил вопрос, который она не могла задать даже самой себе: услышит ли она его снова, когда вернётся или вообще когда-нибудь? Но при этом ловила себя на том, что в случае отрицательного результата она бы уже не расстроилась. Кем бы он ни был, дело было даже не в том, что он оказался неотрывно связан с этой кошмарной работой и со всем тем, что она так хотела забыть. Просто само его существование уже было неправильным. Обычные, относительно вменяемые люди не болтают с мертвецами в своей голове дни и ночи напролёт. Это диагноз, который ей слишком хорошо известен. И она ещё не настолько поехала крышей, чтобы этого не понимать и не видеть, куда всё это её тащило. Та попытка самоубийства — горькая пилюля на языке и горячий терпкий пламень коньяка из фляжки — хорошо её отрезвили, словно сбросили настройки в цифровом устройстве. Побывав на грани тогда, и после, по милости женского тренера, ещё разок, она опять вдохнула жизнь полной грудью, вспомнила её вкус. Теперь, несколько дней спустя, мысли были поразительно свежи и остры, не затуманенные призрачными надеждами, не затемнённые непроглядной тоской по потерянным близким. Есеня чувствовала себя бодро, настроение было ровным, даже приподнятым. Примерно так же было в самом начале этого мрачного пути, длиной в несколько месяцев. Как будто всё вернулось обратно, откатилось. И она могла начать всё сначала, сделать правильный выбор и принять другое решение. Надеяться, что длины зловещих "рук" ТМНП не хватит, чтобы портить ей отпуск. А может быть даже, как намекал Женя... не возвращаться? Эта мысль словно придала ей сил, и Есеня вышла из комнаты, стала спускаться по ступенькам вниз — на очередной семейный завтрак. Что касалось Меглина, то стоило лишь спокойно принять факт, с которым она так яростно сражалась всё это время — что он мёртв, — как всё моментально вернулось на нужные рельсы. В душе воцарилась очень мягкая, тихая, философская грусть, что уже не причиняла боли, только вызывала тяжёлый вздох. Практически, она снова обрела покой, к которому так долго стремилась. И вся та чертовщина, что происходила вокруг и раньше будила в ней либо безумный ажиотаж, либо суеверный страх, показалась вдруг понятной и объяснимой. Как в том странном сне на мосту, где как будто они сказали друг другу всё, что было нужно, и поняли друг друга как обычно — без лишних слов. Наверное, ей нужно было пройти этот путь до самого конца, практически довести себя до сумасшествия, к которому так стремился её телефонный недоброжелатель, и даже до самоубийства, чтобы подняться на ступеньку выше, допустить иную точку зрения и осознать всё это по-новому и правильно? Пожалуй, жалела она только об одном. Что не могла прямо сейчас взять свой блокнот, исписанный до нескольких предпоследних страниц, и показать наставнику всё то, что ей говорил ТМНП. Раньше у них с Меглиным не было возможности подобраться к нему ближе. А теперь, в угоду её значительно более слабому уровню игры, ближе подошёл он сам, фактически, высунулся и вот-вот должен был показать загривок. Подбрасывал ей свои странные подсказки, придумал эту историю с цифрами, что удивительно совпадали, казалось, куда бы она ни пошла и за какое бы дело ни взялась. Впрочем, даже случайностями можно играть при большом желании. Наверняка во всём этом была какая-то зацепка, что могла указывать на его таинственную персону. И которую Есеня, по своему обыкновению, не могла разглядеть. Смотрела, да не видела. Но ведь он-то мог... Внизу её встретил накрытый у дивана стол с таким же торжественным завтраком, как и вчера и за день до. Женя как будто радовался долгожданному отпуску даже больше, чем она. Он из кожи вон лез, чтобы их скромные семейные радости — завтраки, обеды и покупки — казались супруге маленькими праздниками. И надо сказать, что за эти несколько дней добился в этом относительного успеха. Витюшка уже сидел в детском стульчике с повязанным нагрудником, но мужа поблизости не было. И впечатление складывалось такое, будто он не стал дожидаться её и решил накормить ребёнка сам. Но потом почему-то прервал это занятие и куда-то отлучился. Судя по всему, — в сад? В современном коттедже перегородки были тонкими, и присутствие живого существа в нём практически чувствовалось, можно было безошибочно определить, был ли кто-то внутри. Однако как Есеня ни старалась и ни выглядывала в большие окна, мужа она не видела — наверное, он отошёл за угол? Улыбнувшись в ответ на восторженную улыбку сынишки, она решила подхватить эстафету и взялась за ложку. Тем более, что всю работу за неё уже почти выполнили; кажется, она порядочно задержалась наверху. В сущности, понял он что-то либо нет, думала Есеня, но она добьётся своего. Она наконец-то повезёт его в отпуск — заслуженный и долгожданный. Там в любимых глазах отразится море, и они наполнятся тропическим солнцем и счастьем годовалого любознательного ребёнка... — Мы поедем на море, мы поедем на море, — тихонько напевала Есеня, пока эти глаза недовольно щурились под нахмуренными бровками, а маленькая голова упорно и молча отворачивалась от ложки. Подобно своему предку, Витюша как будто легко считывал все мамины хитрости и манёвры заранее, ещё до того, как те приходили ей в голову. Но эта наследственная проницательность уже давно её не раздражала. — Ох, намучаюсь я ещё с тобой, — засмеялась Есеня. — Ну смотри, совсем чуть-чуть осталось. Однако Виктор Родионович был непреклонен и глух к материнским мольбам. Пришлось вспомнить приёмы мужа и неуклюже изобразить "самолёт". Зеленоватые глаза снисходительно наблюдали за её стараниями, поблёскивая в глубине такими знакомыми шаловливыми искорками. А она теперь могла вглядываться в них бесконечно, без боязни, что в ответ они прожгут её насквозь. Вдруг в кармане зашевелился телефон. Одной рукой продолжая бескровное сражение, другой Есеня вытащила устройство из кармана и скривилась. Да что ему понадобилось? Женя же сказал, что они в отпуске — оба, официально. Может быть, удалось узнать что-то новое про отца? Не потому ли она проигнорировала требование мужа и захватила трубку с собой? — Я слушаю. — Долго спишь, Есения Андреевна. Та усмехнулась и, подкараулив момент, когда маленькие губки разомкнулись, закинула в них содержимое ложки. Витюша очень уморительно растерялся и покосился на мать с явным изумлением. Видимо, так и не смог понять, как это ей удалось. Не сдержавшись, она тихонько прыснула. — Так вашими же стараниями, Егор Александрович. Ваш врач таблетки прописал. — Ты ими сильно не увлекайся, — холодно посоветовал тот. — Мне твой мозг нужен в рабочем состоянии. Есеня посерьёзнела, нахмурилась. Даже ребёнок прекратил свои шалости и покорно съел очередную ложку каши. — А как же отпуск? — неуверенно спросила она. — Мы семьёй на море собрались. И, Женя должен был... — На море! — загремел в её ушах голос Быкова так, что пришлось даже отдалить трубку от уха. — Пока вы тут на моря собираетесь, у нас — новый труп! Есеня вздрогнула. Словно в подтверждение её новых мыслей, хлопнула входная дверь, и за спиной протопали быстрые сердитые шаги. Загрохотали по ступенькам. "У нас... У вас, блин. У вас! Чёрт..." Она попыталась придать голосу твёрдость: — Но я же сказала, что... — Это я тебе говорю, Стеклова! — бушевал начальник. — В настоящий момент ваш отпуск откладывается. Не дети уже, должны понимать! Есеня закусила губу. Подумала, что теперь муж имел полное право злиться на неё. Зачем она схватила трубку? Он же просил: не брать! И вот, теперь их отпуск и солнечные далёкие острова — под большим вопросом. И на неё орал Быков... Орал? Ну, да. Стучал кулаком по столу, но прежнего хладнокровия там не было и в помине. Особенно по сравнению с тем, как он обычно цедил слова. Теперь в трубке слышалось тяжёлое дыхание, а голос даже как будто подрагивал. И это — ходячая ледяная статуя, которая в жизни не повысила голоса на подчинённых! По крайней мере, на её памяти... "Интересно, с чего он так разволновался?" — В Вологодске — труп, — наконец, справившись с собой, сообщил Быков. — По твоей части. Сожгли в стоге. Улик — ноль, свидетели мало что видели. Возможно, "серия". Отправляйся туда и разберись. Сердитые шаги раздались совсем близко. Есеня поморщилась. Съязвила: — Новое загадочное убийство? — Ты даже себе не представляешь, насколько загадочное, — обнадёжил её начальник. — Женя тебя пока в курс введёт. Тут из её рук решительно, даже грубо забрали ложечку, и Есеня вздохнула, отвернулась. Сжала пальцы на корпусе телефона. — Но... — И не медли, — голос в трубке посуровел. — Это приказ, Стеклова. Та хотела сказать что-то ещё, но не смогла произнести ни одного членораздельного звука. Звонок следом оборвался — так же резко. А у неё голова шла кругом. Чего? "Женя"? Она недоумённо посмотрела на мужа, что уже, оказывается, завершил кормление и взял мальчика на руки. Витюша захныкал, словно догадавшись о том, что вопреки всем обещаниям, ему предстояла новая разлука с матерью. Судя по всему, не меньше, чем на два дня. "До этой Вологды, наверняка, было пилить часов десять, — думала Есеня. — Пока доберусь, пока местные коллеги расскажут, кто там у них и почему, сгорел... По сути, это командировка". Но главное: Женя не просто молчал и на сей раз не пытался вырвать у неё из рук айфон, чтобы отстоять заслуженный отпуск. Он уже успел одеться так, словно Быков вызывал его к себе. Значит, дело действительно было серьёзным и не терпело отлагательств. Видимо, предупредительный звонок из управления настиг майора Осмысловского ещё раньше. А сам говорил, что трубки брать не будет... Она укоризненно покосилась на мужа. Подумала, что, с каждым разом любезностей в трубке становилось всё меньше, а распоряжения начальства только укорачивались. Должно быть, генерал-майора вполне устроил бы робот, что включался бы в работу одним нажатием кнопки? И выключался, соответственно, так же. Но только... она так не может. Она всё-таки — живой человек, со своими страстями и чувствами. И со своей семьёй, с которой чуть было не убежала на море, подальше от всего этого. А может, прав был наставник, когда сравнивал эту тяжёлую работу с тёмным водоворотом? Преступность не дремлет никогда, маньяки — тем более. Вряд ли это когда-то её отпустит теперь. Засосёт как трясина. Не стоило и надеяться вырваться из неё. "Эх, может быть, хоть дадут позавтракать в кругу семьи?" — Ну давай, — она опустилась на диван и пригласительно похлопала рукой по свободной подушке. — Вводи меня в курс. — Воздержусь, — резко ответил Женя. И аккуратно снял крошечные пальчики сына со своей рубашки. Тот уже набирал воздуха в лёгкие и готовился завопить во весь голос. — Ты всё слышала, — так же строго продолжил майор Осмысловский, потряхивая ребёнка на руках. — Мужика какого-то спалили, заживо. Бомж вроде. — И, это что... — погрустнела она. — Всё? Из-за этого был весь сыр-бор? — Да, из-за вот такого пустяка мы теперь все лишимся отпуска, — подтвердил он. Глядя куда-то в окно, прибавил тем же безразличным, даже отстранённым тоном: — Есень, я его уговаривал, ты не думай... — Не сомневаюсь, — вздохнула она. И осторожно потёрла глаза. Чёрт... Неужели? Всё так быстро и просто. Словно, оступившись на краю, ты уже летишь в пропасть, а испугался только сейчас. — Выглядишь получше, — вдруг отметил он. — Выспалась. В голове царила неразбериха, одни вопросы сменялись другими. Но самым главным было ощущение, даже предчувствие того, что Женя сказал ей далеко не всё. Нутро на этот счёт было уверенно процентов на девяносто. Да и Быков не стал бы дёргать из отпуска подчинённых, в особенности, своего "лучшего" сотрудника, ради какого-то единичного случая. И всё-таки почему она не послушала мужа и ответила на этот звонок? Чёрт, чёрт... — Извини, — опечалилась Есеня. — Это же из-за меня всё... Да? "Опять". — Да брось ты, — так же, без тени чувств, остановил он. — Если кто и виноват тут, то только Быков. — Или тот урод, что бомжа спалил живьём, — Есеня вскинула голову. — А почему он сказал, что возможна "серия"? Женя пожал плечами. — Ну, наверное, потому, что обычно такие штуки вытворяют только серийники. Она вздрогнула: — Какие ещё... "штуки"? — Поезжай — узнаешь, — хмуро ответил он. Шагнул ближе, опустил хныкающего малыша ей на колени и поправил свои наручные часы. Есеня вздрогнула, подняла глаза. — А завтракать ты не будешь? Муж рассеянно отозвался: — Я — в управление. Няню уже вызвал. Гуляйте, ваше величество. Она прижала к себе спинку сынишки и удручённо вздохнула. А Осмысловский подступил к ней, склонился и осторожно поцеловал в уголок рта. — Пока. Позвони, как доберёшься. Если плохо поселят, только скажи — я им там всё разнесу. Есеня невесело усмехнулась. От хлопка входной двери за спиной в глазах стало теплеть, в уголках налились слёзы. Она ткнулась носом в тёплую макушку ребёнка, поцеловала маленькие кудри. Ну, вот и всё. Как легко и кардинально мог поменять ход времени один телефонный звонок, одна поднятая трубка... Правильно говорят: хочешь рассмешить Бога — поведай ему о своих планах. С недавних пор она хорошо понимала смысл этого изречения. И даже стала его бояться... — Зачем, например, ты парню отказала?.. Есеня вздохнула. Салон старого голубого "Мерседеса", холод и первый снег за окнами. Но внутри было тепло от знакомого присутствия. — Нехорошо, — продолжал свою мысль наставник. — Не по-товарищески. А она — рядом с ним, на пассажирском сиденье. В который раз за пару минут подумала о том, зачем он был здесь? Зачем сбежал от Бергича? Они же договаривались! Она же видела, что пребывание в клинике, прогулки на свежем воздухе и строгий больничный режим уже начали приносить эффект. Как просветлели любимые глаза всего за эти несколько дней! А у неё все мысли были о предстоящем отпуске. Их отпуске! Зачем же он караулил её у входа? Зачем, зачем, зачем? И почему, дав ответы на её вопросы, на этот "ёмкий" и главный, он предпочёл промолчать? Выкрутился? — А ты так уверен, что отказала? — с вызовом спросила она. — Злая, — спокойно пояснил Меглин. — Дверью хлопаешь. Конечно, отказала. Смотри: упустишь. А парень — перспективный. Вовремя заметив искорки любопытства в его глазах, стажёрка фыркнула. Усмехнулась и повторила его собственные слова: — Мне тебя одного хватает. А после какой-то рогатый чёрт дёрнул её сообщить о том, что ей сказал Женя. Что появился массовый убийца, которого никто не мог поймать. Искорки тотчас погасли, словно под порывом ледяного ветра, и в салоне машины стало холодно как на улице. — Я знаю, — пророкотал он и включил зажигание. — Мы как раз туда едем... Словно очнувшись, она поднялась на ноги, посадила ребёнка в манеж. И подавленно вспомнила окончание старого разговора: — Это тебе ответ на все остальные вопросы.

***

С поселением и впрямь вышел маленький казус. Но сперва серебристый "Рендж Ровер", покачиваясь как миноносец, преодолел выбоины и ухабы вязкой просёлочной дороги, размытой недавним дождём. Чудо ещё, что не забуксовал в одной из луж. — Труп нашли в поле, — цедила трубка у уха. — Убийца пытался сжечь тело, но ему помешал дождь. Стеклова, ты меня слышишь? — Да. — С местными я договорился, они тебя встретят. Она всмотрелась в ветровое стекло: — Уже встречают. — Это особо важное преступление, — вдруг подчеркнул Быков. Есеня скривилась. После утомительного и многочасового пути никаких загадок и уравнений решать уже не хотелось. Для начала было бы неплохо просто получить ясные и чёткие ответы на свои вопросы. — А что там такого важного? — фыркнула она, поворачивая руль. — Погибший — иностранец. "Вот оно что. Так это вам, Егор Александрович, посольство прижало хвост? Вот и занервничали?" — А, ну понятно, — протянула Есеня. — Не наш. Со своими бы разобраться, а тут... — Приступай к делу, — холодно оборвал он. — Результаты будешь докладывать мне лично. Поняла? Странное напутствие. Как будто когда-то было по-другому. Она пожала плечами и отключила связь. После, не удержавшись, состроила начальству рожу и вытянула средний палец, куда-то по направлению к Москве. Внедорожник подъехал к мигающей полицейской машине как можно ближе, чтобы его владелице не пришлось брести по мокрой земле долго. Вот и — судя по всему — тот самый обгоревший стог. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралось убранное поле, покрытое промокшим сеном; под ногами словно была чавкающая проседающая подушка. Чёрт. Вот она не подумала о том, чтобы заранее проверить прогноз погоды! Теперь пришлось об этом пожалеть. Дождь был явно сильный, превратил тут всё в болото. С каждым шагом Есеня всё больше убеждалась в том, что её кожаным мокасинам настал конец. Похоже, в этих заповедных местах требовалось запастись чем-то вроде галош. Или бахил для рыбалки? Обещанные начальством местные были экипированы получше, по крайней мере, оба — в форменных сапогах. Совсем молодой, кудрявый и большеглазый лейтенант, будто сошедший со страниц какого-то модного журнала. А с ним — невысокий полноватый мужчина под пятьдесят, с румяным лицом и в майорском чине, судя по звёздочкам на кителе. — Стеклова, СК, — произнесла она, когда подошла ближе. — Широков, — представился майор. И посочувствовал: — Что ж вы не переобулись-то? У нас тут — не Москва. — Тело здесь обнаружили? — она решила сразу приступить к делу. Тем более, что промозглый воздух уже начал заползать под её лёгкую куртку. Вместо ответа Широков отступил в сторону и велел лейтенанту: — Докладывай. От неожиданности тот смутился, как первоклассник на утреннике. Но быстро взял себя в руки и отнёсся к своей оплошности с долей юмора. — Точно так, — подтвердил он. И для наглядности указал пальцем себе под ноги. — Вот здесь. Есеня прошлась туда-сюда, давно наплевав на загубленную обувь. Странно. Стог, бомж. Да ещё и иностранец? Откуда он тут взялся вообще? В чистом-то поле? Ночевал и замёрз, решил обогреться? Или так и не вышло бросить пагубную привычку курить? — Почему решили, что убийство? — нахмурилась она. Вопрос был адресован старшему по званию, но Широков опять кивнул подчинённому. — Так а вам не сказали? — удивился тот. — Нам же свидетель позвонил, в дежурную часть. Сейчас, погодите. Вот. Он выудил из кармана телефон, пробежал по экрану пальцами. Есеня подошла ближе, чтобы ничего не пропустить. — Слушайте меня! — шептал из колонок сбивчивый подрагивающий голос. — Где поворот на Загибовку, там — указатель... Там поле с правой стороны... Ну, так вот, в ста метрах от грунтовки скирду подожгли. В ней человек был! — Какой человек? — хладнокровно вступила в дискуссию дежурная. — Откуда я знаю! — тяжело и испуганно дышал телефон. — Мужчина. Не сам сгорел, подожгли его, ясно? — Кто поджёг, опишите его. — Обычный! Мужик. — Представьтесь, пожалуйста, с кем я говорю? В колонках послышалось нечто, похожее на всхлип. — Его сожгли, понятно вам? Привезли и сожгли! — Имя назовите своё, — невозмутимо допытывалась дежурная. — Машина, типа, грузовик, я плохо её разглядел... В общем, он привёз его, выволок. Поджёг чем-то, ясно? Лейтенант остановил запись, таинственно предупредил: — Это не главное. Есть ещё кое-что. Позабористее. Есеня обошла обугленный стог по кругу, чувствуя, что ноги безнадёжно промокли вслед за мокасинами, до лодыжек. — Я — вся внимание, — сухо отозвалась она. Заметила всё ту же интригующую улыбку лейтенанта и поморщилась. Никаких головоломок разгадывать уже давно не хотелось, а младших по званию явно требовалось призвать к порядку. Она уже приготовила колкую реплику, но тут краем глаза заметила, как внимательно наблюдал за их разговором Широков. И постаралась взять себя в руки. — Труп был обожжён, так? — сверкал лейтенант своей белозубой улыбкой. — Сильно обожжён. Убийца предварительно облил тело бензином. — Это я уже слышала, — фыркнула Есеня, переступив на более сухой пятачок земли. — А причина смерти другая! Никогда не догадаетесь. Лейтенант хотел сказать ещё что-то, но сконфузился под тяжёлым взглядом начальника. — У нас что, тут — викторина "кто здесь кого"? — рявкнул тот. — Каховский! — Никак нет, — посерьёзнел тот. И наконец-то протянул Есене папку со следственными материалами. — Чего? — ахнула та, вновь и вновь перечитывая судебно-медицинское заключение. Каховский прищёлкнул языком и заглянул ей через плечо. — А ошибки быть не может? — Эксперты перепроверили, — голос лейтенанта взволнованно подрагивал. — Смерть наступила от холода. Он замёрз! Она невольно помотала головой, обернулась. Уточнила: — Так он же сгорел? — А перед тем — замёрз! — торжествовал Каховский. — Его заморозили, а потом сожгли! Это же маньяк? Это же серийник, да? Нормальный бы такого не сделал... По всему было ясно, что идея привлечь к расследованию спецотдел СК принадлежала здесь молодому поколению. Эх, был бы здесь Меглин! Он бы точно отпустил какой-то насмешливый и язвительный комментарий, такой, что позабавил бы его ученицу и навсегда приучил бы младших по званию к вежливости. Да и старшим бы не поздоровилось. Взамен пришлось только вздохнуть и в который раз за эти семь часов подумать о тропическом солнце, тёплом морском прибое и своём загубленном отпуске. — Следы остались? — обратилась она к майору. Тот хмуро ответил в тон: — Дождь, всё — в кашу. Да уж. — Свидетеля нашли, который звонил? — продолжала Есеня. — Номер определился? — Определился, — обрадовал Широков. — Стационарный. У нас сейчас в каждой деревне поставили. — Из Загибовки звонил, — вставил Каховский. — Значит, местный, — заключила она. — А когда? Но Широков легко оборвал и эту тонкую ниточку. — Никто не видел. Пять сорок утра. С этого поля до ведомства местных коллег добирались уже маленьким кортежем в две машины. Отделение тоже было небольшим, под стать городку, и размещалось в старом невысоком здании. Табличка на двери кабинета Широкова известила о том, что помимо майорского чина он обладал, на минуточку, ещё и званием начальника РОВД. Вполне объяснимо — городок немногочисленный. Но это обстоятельство стоило учесть. Как и прежде, Есеня постаралась ничем не выдать своих истинных чувств, как и не позволить местным играть здесь первую скрипку. Ей досыта хватило неуместных улыбочек лейтенанта на поле. Теперь, чтобы вернуть себе какое-то подобие авторитета, нужно было либо раскрыть дело, либо как минимум показать, что она чувствовала себя здесь уверенно и свободно. Вот почему Есеня грациозно, но непреклонно опустилась на край майорского стола. В конце концов, количество посадочных мест здесь и так было ограничено. А эта привычка наставника давно стала её собственной. Широков к такому жесту отнёсся с пониманием. Но как человек старой закалки сидеть при даме не стал — занялся поливать немногочисленную растительность на подоконнике. Каховский же придвинул ей раскрытую папку с фотографией погибшего и отступил. Доложил: — Леман Фишер, пятьдесят три года. Гражданин Германии. Есеня поднесла снимок к глазам, всмотрелась, но не заметила ничего особенного. Иностранец как иностранец. Чуть седоватый, чуть полноватый. Одежда хорошая, улыбка на паспорт. — А что он здесь-то забыл, в Белогорске? — удивилась она. — Турист, — прогудел майор. — Любовался красотами русского севера. Долюбовался. — С группой? — уточнила Есеня. Он покачал головой. — Один. Гостиницу вроде забронировал на шесть дней. Пробыл три. — А что в гостинице говорят? — Всё по протоколу, — доложил Каховский. Видимо, опрос персонала, как обычно, поручили младшим в качестве дополнительной практики. Он хотел сказать что-то ещё, но тут Широков вновь подал голос: — Можете сами там спросить. Есеня обернулась и увидела, что майор уже закончил своё занятие, снял со стула китель. — Мы вас там поселили, — пояснил он. — Хорошая гостиница. — Единственная, — свистящим шёпотом добавил лейтенант. И от грозного взгляда начальства поспешил ретироваться за дверь. "Вот как? Интересно..." — А у вас такое раньше бывало? — спросила она. Начальник РОВД насторожился: — "Бывало" — что? — Люди в соломе сгорали? Он надел китель, взялся поправлять воротничок белоснежной рубашки. Сказал со спокойным достоинством: — Такие случаи у нас были. Но это — другое. Связывать их не надо. Есеня нахмурилась: — А почему не надо? Майор так же рассудительно пояснил: — Потому, что летом в соломе, в стогах, ночуют разные маргиналы. Бомжи, асоциальные личности, бродяги. Студенты, — вспомнил он. — На рок-фестиваль приезжают... Наркоманы. — Считается, там теплее, — просунулась в двери кудрявая голова Каховского. — В стогу, то есть. — А иностранцы пропадали уже? Широков сделал вид, что задумался: — Иностранцы... Нет, иностранцев не было. Она соскочила на пол, потребовала: — Мне нужно изучить все материалы по сгоревшим. Что ж. Местные добросовестно оказывали содействие столичному специалисту. В маленький архив её тоже проводила эта парочка. Внутри было безлюдно, в окошке — никого. Но это обстоятельство Широкова не смутило. Он включил свет, сам зашёл за стекло и занялся перебирать корешки многочисленных папок. Нужные просовывал Есене в окошечко. Каховский же остался в дверях, но в разговор больше не встревал, сам прислушивался. — Горят по дурости своей и неосторожности, — ворчал майор, не прекращая поиски. — Разведут костёр по пьяной лавочке — и всё. Кто ж огонь-то разводит у соломы? Есеня торопливо перелистывала материалы, прижав стопку папок подбородком. Просмотренные откладывала на стойку. — Тут у всех личности не установлены, — наконец, объявила она. Лейтенант заметно заинтересовался обстоятельством, подошёл читать. А его начальник крякнул: — А как их установишь-то? Они, знаете ли, свои документы в сторонку не откладывают! — Анализ ДНК не пробовали? — с тем же холодным раздражением посоветовала она. — Чудеса творит. — Дорого, — возразил Широков и высунул в окошко, видимо, последнюю папку. — Да и теперь это невозможно. Тела кремированы. Она взволнованно оторвалась от своего занятия и зашуршала бумагами, чтобы проверить эти сведения в первую очередь. Убедившись, что начальник РОВД говорил правду, испустила разочарованный вздох. В других папках было то же самое. Каховский покачал головой. — Они сами постарались, — пояснил майор и пожал плечами. — Мы только завершили. Есеня тихонько выругалась под нос: — Твою мать... — А что мне их, хоронить, что ли? — донеслось из окошечка. — Земля дорогая. — Понятно. Решив, что больше в отделении делать было нечего, Есеня направилась в упомянутую гостиницу. Из вещей она с собой захватила только самое необходимое, посчитав, что с полным бумажником сможет обеспечить себе всё что угодно, вплоть до завтрака и обеда, если они вдруг не входили в местную систему обслуживания. Забавное место — маленькое, но уютное. Всего два этажа, зданию уже полвека, не меньше. Видимо, реорганизовали из какого-то местного дома культуры? Повсюду — весёлые плакаты с какими-то хлебобулочными изделиями — румяными, круглыми — на фоне позолоченной даты. Есеня присмотрелась, прочла: "Фестиваль калача". Надо же. А она всегда думала, что эта местность специализируется на кружевах? Тридцатое-тридцать первое июля, подумать только! Совсем вылетело из головы со всей этой суматохой! Ведь через четыре дня — день рождения Витюши. "Неужели ему уже будет годик? Как же летит время..." Да, похоже, возникла необходимость напомнить Быкову об этом обстоятельстве. Какой бы хреновой матерью и женой она ни являлась, но столь важное событие пропустить было нельзя. "К тому же, завтра как раз годовщина нашей свадьбы, — вспомнила Есеня. — Вот почему сегодня же вечером я возвращаюсь в Москву! Потерпят все эти сожжённые туристы..." От этой мысли на душе заметно посветлело, даже потеплело. Маленькая, под стать всей гостинице, стойка пустовала. Но холл, тем не менее, был обитаем: неподалёку мыла пол низенькая и коренастая девушка, ровесница Есени. А совсем близко на подоконнике красовались многочисленные горшочки комнатных растений, многие цвели. В частности, в глаза сразу бросились маленькие растрёпанные алые розочки. И они напомнили другие, большие и бархатные. — ...Какой букет ищете, мужчина? — мигом воскрес в памяти вопрос приветливого лысого кавказца. — У дочки какое событие? Есеня улыбнулась. И будто наяву увидела вновь, как ловкие пальцы аккуратно и быстро перебирали струны идеальных стебельков в большой напольной вазе... — Событие? — весело отозвался наставник. — У неё? Да каждый день со мной! Да? Она шутливо подтвердила: — Не то слово, милый! А он и в самом деле в то утро был невероятно милым, каким-то даже мягким. И смотрел на свою стажёрку совсем по-другому. Забрал её из отцовского дома неожиданно рано, разбудив, похоже, весь дачный посёлок хриплым сигналом своего "Мерседеса" под воротами. После всю дорогу до Нижнего был загадочно молчалив, так, что она решила не подавать голоса и даже отказаться от своих вчерашних иллюзий. Но теперь этот красноречивый, чуть более жгучий, чем обычно, взгляд убеждал в том, что она была неправа: наставник ничего не забыл. И тот лёгкий поцелуй в щёку накануне — плату за ошеломительные три урока — тоже. — За убийство отбывал? — Меглин как прежде не упускал возможности поработать, даже в такие поэтические моменты жизни. — Это у вас шутки такие, да? — обиделся продавец цветов. И подвергся фирменному пронзительному взгляду, поник головой. — Убийство — не шутка, — возразил наставник. Он наглядно обозначил наличие некоего "серенького одеяльца" поверх головы удручённого Арсэна, — как выяснилось после, бывшего сидельца, обрисовав контуры вот этой самой алой розой в своей руке. А потом внезапно протянул цветок ошеломлённой стажёрке: — На... — Не, ну, ё-моё! Только вымыла! Есеня выскочила из своих сладких грёз и сообразила, что в беспамятстве добралась до подоконника, успев наследить на чистом полу. "Блин..." — Извините. — Извините, — передразнила уборщица, поспешно уничтожая улики тряпкой. — Ты где умудрилась-то? А? — В поле. Есеня поспешила разуться, подумав, что наставник, наверное, не обратил бы на это замечание никакого внимания. Его гениальность имела свою цену, и за неё он требовал уважать свои невыносимые привычки. Однако сама она мгновенно устыдилась. С вопиюще грязными и загубленными мокасинами наперевес подошла к стойке и позвонила. Раз, потом, другой. Прислушалась. — Да иду я! — вдруг отозвалась коренастая и поднялась с коленок. — Иду! И в самом деле, подошла, встала за стойку, с любопытством разглядывая гостью. — Чё делала-то в поле? Есеня взяла паузу, раздумывая, какое объяснение будет наиболее подходящим ситуации. Но так ничего и не придумав, молча показала удостоверение. — А! — догадалась маленькая уборщица и по совместительству администратор, заполняя книжку. — Ты это... Из полиции, что ли? С Москвы приехала? Грязь месить? Есеня захлопнула "корочку", буркнула: — Угу. Её ровеснице за стойкой стало так интересно, что она даже подалась вперёд, облокотившись на стойку. Заговорщицки понизила голос: — Слушай, а чего... в Москве в полиции девчонок... Прям вот так берут и — в следователи?.. — ...Да, хорошо, — ответило эхо любимого баритона. На душе сразу потеплело, на ноги будто накатила летняя морская волна. Или это пол был такой тёплый? ...Его острый буравящий взгляд, на то время ещё незнакомый и пугающий. Тёмно-зелёные глаза, что знали и видели всё. Всего пару секунд, но опрометчивую соискательницу ощутимо пробрало морозцем. А следом — бросило в жар. Получилось только сникнуть окончательно и пробормотать: — В стажёры возьмёте?.. Есеня вновь очнулась от своих мыслей и поняла, что от неё до сих пор ожидали ответа. Неужели опять... выпала? Чтобы сгладить эту неровность, она поспешила успокоить ровесницу. Показать ей свой осмысленный взгляд. Улыбнулась и пожала плечами. — Так... я — блатная. Папа — прокурор. — А, — засмеялась администратор. — Ну тогда — топчи, барыня! Ладно. Бланк потом заполнишь, я поднимусь. С этими словами по столу в руки Есени скользнули ключи. — Держи. Твой девятый номер. Одиннадцатый — Йоганов. Прям напротив. Второй этаж. Похоже, реплика свидетельствовала о том, что гостиницу о её приезде действительно предупредили хорошо. Йоганов... Тоже иностранец? Тем лучше. — Спасибо. Тем же образом, с обувью наперевес, Есеня направилась к лестнице. Сзади донеслось: — Эй! Ну ты чё с ума-то сходишь? А вещи где? — Я налегке. Но не успела она повернуть за угол, как услышала: — Эй, полиция! У тебя размер ноги-то какой?

***

Этот вопрос и ответ на него имели последствия. Пришлось познакомиться с местным администратором Надей уже более официально — пожав руки и послушав её восторженную трескотню. Однако не успела Есеня войти в свой номер, разместить там свои немногочисленные пожитки и облегчённо упасть на кровать, как раздался стук в дверь. В приоткрытую створку сперва просунулись мохнатые розовые тапочки. А когда Есеня изумлённо взяла их в руки, следом показалась и Надя. — Держи. Не супер новые, но лучше, чем босиком. Твои высохнут завтра — отдашь. Есеня усмехнулась: — Ладно. И, оставив дверь открытой, села на кровать. Надя сочла это приглашением и заглянула в номер с любознательностью мышки. — Бегаешь? — равнодушно спросила Есеня, кивнув на обувь. — Я тоже. — Ага, — вдруг заявила Надя и в свою очередь кивнула на новенькую бутылку коньяка у кровати. — Вижу. До ларька и обратно. Есеня вспыхнула. Но новая знакомая миролюбиво добавила: — Слушай, у меня внизу — стаканы. Женщины не пьют из горла или из одиночества. Предложение было лестным, хоть и не особо уместным. Вдруг так захотелось наплевать на всё и просто искупаться в тепле души русского человека. Пусть и малознакомого. Воображение услужливо нарисовало картину крошечного застолья, скрепляющего женскую дружбу. Да просто посидеть, отдохнуть! Хоть на полчаса вытряхнуть из головы свою вредную работу, маньяков, чьи-то обгоревшие трупы и загубленный отпуск. Перестать обсуждать и делать выводы, что-то расследовать, даже во время застольной беседы. Не искать больше подтексты в головоломках призрачного наставника. Распить эту бутылку на двоих, поболтать ни о чём. О своём, о женском. О мужьях и детях, о радостях и горестях... В чём-то Надя была права. И почему она до сих пор не завела себе подруги? Есеня вздохнула: — Я поработаю, ладно? Надя поспешила выскользнуть за дверь: — Намёк поняла. Створка осторожно закрылась. А Есеня вдруг так остро почувствовала, что снова осталась одна... Сегодня в мыслях было пусто. Невидимый и неслышимый никому более помощник молчал до сих пор и в её работу не вмешивался. Видимо, она неплохо справлялась и пока что всё делала правильно? Поразмыслив, Есеня пристроила промокшую обувь на перила сушки для полотенец. Не самое заботливое обращение с кожаной обувью, но, кажется, мокасинам уже ничего не могло помочь вернуть приличный вид. Главное, чтобы были на ходу. Сбегав к машине прямо в одолженных тапочках, она принесла в номер папки "погорельцев", скучающе перебрала материалы. Ничего нового, кроме того, что она прочла ещё в отделении. Нутро отказывалось что-либо видеть без подпитки, однако распивать спиртное не хотелось. У неё ещё были планы на сегодняшний вечер. Наконец, когда обувь высохла, серебристый внедорожник выехал из Белогорска и понёсся по трассе обратно, в Москву. — Да, Жень? — Куда-то едешь? — вдруг спросили колонки. Наверное, он услышал шум дороги. — А ты думал, я останусь? — усмехнулась Есеня. — И пропущу такое событие? Осмысловский засопел. — Ну, чего сегодня-то рванулась? Есеня погрустнела. Такого прохладного тона она точно не заслуживала. Он что, забыл? — Жень? — осторожно позвала она. — Что? — Что-то случилось? Он помолчал. — Быков задолбал? — Да, — нашёлся муж. — Точно. Задолбал. Всех. На него посольство плотно наехало с этим твоим "угольком". Теперь во всём управлении... пожар. Горим. Ну, понятно. — Мне по фигу, — засмеялась она. — Отгул беру. — Дело раскрыла? — мрачно догадались колонки. Есеня смутилась. Буркнула: — Ну, почти. — И что? — Да ничего особенного, — отмахнулась она. — Всё терпит. Ладно, Жень, я поехала. Встречайте. — Угу, — отозвался он. Есеня поспешно отключила связь. Разговор с мужем охладил голову и вынудил ее опуститься на землю. Хотя, в сущности, что она такое особенное задумала? И мужу, и начальству уже давно следовало привыкнуть к тому, что преемница Меглина не так далеко ушла по части послушания от него самого. В своей жизни, примерно лет с семи, она полагалась исключительно на себя, и эта жизнь не раз давала ей понять, что, в общем, такая позиция была верной. Служба следователя по особо важным делам, да ещё и с особыми методами работы, требовала значительной доли импровизации и спонтанности. К тому же в качестве сатисфакции за неудавшийся отпуск и за все дела, которые она уже успешно раскрыла в тандеме с какой-то неизвестной частичкой своей души, можно было попросить столь скромную плату. В конце концов, она — живой человек. И к тому же — жена и мать. Муж, понятное дело, не в восторге от того, что пришлось сдать билеты и отказаться от запланированного отдыха. Почему только он — что не так давно смел дерзить начальству, не смущаясь никого и ничего, вдруг прикусил язык и не вступился за семейный досуг — это она намеревалась выяснить у него самого, часов через семь. А что касалось спецотдела СК, то его репутации вряд ли грозило что-то серьёзное. Наверняка Быков наперёд сгущал краски. Или начальство попросту испугалось, что на пару недель будет вынуждено обходиться без своего "экстрасенса"? Меглин никогда в своей грешной жизни не брал отпуска, вот они и привыкли все, расслабились. А убив большую часть того, что от него ещё как-то оставалось, и просидев без его драгоценных подсказок около года, видимо, уже не раз пожалели о своей подлости. И поделом. Она сердито сдвинула брови. Нет, что касалось капитана Стекловой, то здесь всем придётся считаться с её личными планами! И ради этой высасывающей силы работы, которую она с грехом пополам привыкла выполнять снова — простить ей такую самовольную отлучку. Тем более, что происшествие в Белогорске смотрелось как достойная компенсация за её былые расстройства. Тихое дело, всего один труп. Никакой пока что заявленной "серии", если только Быков не решил объединить в неё всех "угольков" без документов. Это было бы странно. Прямой угрозы её жизни до сих пор также не наблюдалось — практически, отдых. Наверняка Широков был прав. Мало ли кто и отчего за последнее время в стогах горел? Они же — местные, им лучше знать, что у них во владениях происходило. И случай этот — наверняка — единичный. "Время терпит, — думала она. — А Быков пускай с посольством разбирается, на то он и начальник, не всё же подчинённым отдуваться?" Хотя, что говорить, случай выпал интересный. Действительно, кому могло прийти в голову заморозить живого человека? И не просто заморозить, но потом ещё и сжечь? Зачем? Банально уничтожить следы? Или в этой комбинации льда и пламени был какой-то особый смысл? Загадка, которую Меглин, скорее всего, разгадал бы за пару часов. Если бы только был рядом. И живым... Она погрустнела. "Взвейтесь кострами, синие ночи..." — мелодично посвистело в ушах. Есеня улыбнулась, чувствуя, как испорченное настроение помалу возвращалось в баланс. Он вернулся... — Ну, не молчи, — попросила она. Было уже не важно, что хотел сообщить ей внутренний голос. За эти несколько дней она уже успела затосковать по его отсутствию. Даже расстроиться от мысли, что на время купания в ласковых волнах об его странном обществе придётся позабыть. И никто не знал, ожидало ли оно её по возвращении в Москву? Или... "Радио включи лучше. Точно веселее будет", — строго заметил тот, к кому она обратилась. Есеня сконфуженно прикусила губу. И невольно покосилась в сторону пустого пассажирского сиденья, словно в надежде встретить знакомый отрезвляющий взгляд. Но в тот же миг в салоне внезапно грянул телефонный звонок. Не глядя в экран, она надавила на кнопку. — Жень? — Не совсем, — ответил грубый искажённый голос. Поднявшееся было в воздух сердце окончательно потеряло высоту и плюхнулось обратно — на взлётную полосу. — Ну как же без тебя! — проворчала она. И, скривившись, свернула к ближайшей обочине, включила аварийные огни. — Соскучилась? — Не дождёшься, — огрызнулась Есеня. — Звучишь бодро. Выспалась, что ли? Она глубоко вздохнула, процедила: — Тебе-то что? — Знаешь, — ответил голос мультяшного гоблина. — Мы с тобой знакомы так долго, что я начинаю чувствовать между нами связь. Как с ним. Только с тобой интереснее. Да. Интересней всего было то, что, кажется, они с ТМНП уже даже мыслили одинаково? Вот прямо сейчас ей пришло на ум то же самое. И от этого стало неуютно и тревожно. Есеня попробовала придать голосу максимум безразличия. А сама затаила дыхание: — Связь... В таком случае, может, нам стоит узнать друг друга... поближе? Ответом был тихий грубый смех. Она хмыкнула. "Попытаться стоило". — А ты думаешь, мы с тобой не знакомы? Есеня сглотнула. О таком предположении она старалась не думать, вообще. — Предлагаешь нам встретиться? — протянул ТМНП. — Хитрая девочка. И бесстрашная. Ты совсем не боишься увидеть что-то, что тебе... не понравится? Кого-то, кого ты очень хорошо знаешь... Как тебе кажется. На миг она устало прикрыла глаза. Покачала головой. Прошептала: — Кто же ты... — Мы встретимся, — заверил её ненавистный голос. — Непременно. И очень скоро. Когда возьмёшься за ум. У неё перехватило дыхание. — Рад, что ты осталась, — продолжал оппонент. — Снотворным лучше не злоупотреблять. Я же хочу, чтобы ты проснулась, а не наоборот. В колонках вновь послышался смех. А Есеня похолодела. — Откуда ты знаешь? — Я всё знаю, — заверил он. — Ты этого ещё не поняла? Она вскипела: — Может быть, ты знаешь, какой глаз я тебе выколю первым, когда найду тебя? Урод! Зловещий собеседник вновь развеселился: — Мне нравится. Продолжай в том же духе! Есеня стукнула кулачком по упругому соседнему сиденью. И вновь прикрыла глаза. — К делу, — неожиданно серьёзно продолжил он. — Я приготовил для тебя новый ребус. Надеюсь, тебе понравится. Кстати, калачи здесь вкусные. Попробуй. И пока его собеседница поражённо глотала воздух, произнёс своё коронное: "Ты меня не поймаешь". И отключил связь. — Ублюдок! Так это опять ты? — почти прорычала Есеня. Да, похоже, она размечталась. По милости телефонного мучителя тихое дело здесь её точно не ожидало. Закончив разговор, пришлось оказаться перед выбором: продолжать ли ей путь или повернуть назад? Внедорожник удручённо и мерно тикал, словно спрятанная где-то бомба, искать которую уже не позволяли остатки времени до взрыва. "Сачкуешь, лентяйка? — подал голос невидимый и неосязаемый пассажир. — Давай поворачивай. Руки в ноги и поехала". Злость как обычно придала сил и окончательно укрепила её в принятом решении. — И не подумаю, — отозвалась Есеня, упрямо выезжая на трассу по направлению к Ярославлю. — Я уже раз тебя послушалась, год назад. "Полтора", — поправил строгий баритон. — Больше не буду. И ты завязывай уже моими глазами смотреть! "Пока что это ты моими смотришь", — сурово отпарировал он. — Это ты жил этой грёбаной работой и ничего в своей жизни другого не видел. А я так не могу! Не могу! — она чуть не взвыла. — Не могу так больше! У меня семья! И ребёнок! Понял? "В кои-то веки о нём вспомнила", — хмыкнула слуховая галлюцинация. И спокойно, укоризненно пророкотала: "Ты ж сама попросилась". Есеня залилась краской. Но сжала зубы и молча надавила на педаль.

***

...И тогда она рассердилась. — Агрессоры, жертвы, маньяки... При чём тут это, — прошипела. — Вообще? — Я хочу, чтобы ты сама сказала, — пояснил Самарин. — Что, сказала? — Что ты — жертва. Есеня вздрогнула, отвернулась: — Нет. — Они же все использовали тебя, — напомнил психолог. — Каждый гнул свою линию. Отец, муж, Меглин, даже маньяки, за которыми ты охотилась. И этот загадочный "Ты меня не поймаешь", что охотился за тобой. Ты — жертва их манипуляций и игр. Вся твоя жизнь — это их игра. И твоя. Она вспыхнула. Тяжело дыша, перегнулась через стол, рявкнула: — Пошёл ты к чёрту! Я не хочу с тобой разговаривать! Но мозгоправа такая вспышка не осадила и как будто не удивила. Он знал, с какой целью провоцировал её. И потому спокойно констатировал: — Отсюда твоя злость и агрессия. — Заткнись! — вскрикнула Есеня. Вскочила на ноги и бросилась к двери, забарабанила по ней кулачками. — Выпустите меня отсюда! Выпустите-е! Я больше не буду с ним разговаривать! Никогда... И она жалобно прижалась щекой к холодной стали. — Они все от тебя чего-то хотели, — невозмутимо и тихо продолжал Самарин за спиной. А дверь всё не открывалась. Набравшись воздуха и сил, Есеня закричала: — Выпустите меня отсюда-а! И после, обессилев, опустилась прямо на пол, привалилась плечом к холодной закрытой створке. Подобрала согнутые колени к груди, обняла себя за плечи, сжалась там практически в калачик, будто стараясь поместиться в каком-то маленьком и узком промежутке. Прикрыла глаза. Немного успокоившись, она осторожно скользнула взглядом к психологу. — Просто признай это, и мы двинемся дальше, — сказал тот, поигрывая чёрной палочкой карандаша. Едва дыша, Есеня послушно прошептала: — Ну, хорошо. Я — жертва. Я — жертва их манипуляций и игр. Ты доволен? Он одобрительно кивнул. — А теперь, — услышала она. — Что это нам даёт в сухом остатке? На основании того, что я уже сказал? Есеня отвела глаза, подавленно ответила: — Я — жертва и не хочу это признавать. И я делаю жертвами других. Бью того, кто слабее. Месть. Замещение. Жертва сама становится палачом. Самарин строго указал на неё концом карандаша: — Заметь. Ты сама это сказала. Она отвернулась Он вздохнул. Встал из-за стола, подошёл ближе. Протянул руку и помедлив, Есеня её приняла, поднялась с пола. Вернувшись к своему стулу, взобралась на него с ногами и надвинула на лоб капюшон толстовки. — Я устала, — сказала она, заметив, что очкастый мучитель умолк и сверлил её взглядом, ожидая вступления в дискуссию. — Эта твоя игра не имеет смысла, мы только потеряли драгоценное время. Ещё два дня, — её взгляд упал на зарешёченное окно. — С половиной. — Месяц, — поправил он. И Есеня взялась за голову, невидяще уставилась в стол. — Мы почти уже закончили, — обнадёжил Самарин. — Ты сама затягиваешь этот процесс. Неосознанно или сознательно, но результат один. Она поморщилась и сжала губы. — Я понимаю, что тебе тяжело об этом говорить. — Я уже об этом говорила — напомнила Есеня, медленно покачиваясь на стуле. — Ты всё знаешь. Мне больше сказать нечего. Самарин возразил: — Да, говорила, но так, что многое осталось невыясненным и неясным. Не думай о том, что говоришь, или как это прозвучит, или как я это восприму, — посоветовал он. — Говори правду, Есеня. Всё, что придёт в голову. Расскажи всё так, как оно было, ничего не пропуская. Та молчала, как будто начиная находить удовольствие в своём странном движении и в этом ритме. Она больше не смотрела на психолога. — Может быть, ещё воды? Есеня отрицательно помотала головой. — Как я могу тебе помочь? Она монотонно повторила: — Мне нужно выйти отсюда. — Тогда — это твой единственный шанс. Есеня вздрогнула, остановилась. Села как полагается и спустила ноги на пол. — О том, что случилось, я узнал от других людей. Мне не важно их мнение или мнение начальства, — Самарин покосился на камеру под потолком. — Я хочу составить собственное и призываю к этому тебя. Только тогда я смогу тебе помочь. Мне важно, что ты чувствуешь и как ты это понимаешь. Он вновь поникла головой, неосознанно вцепилась в край стола пальцами. — Есеня, — позвал он. И, когда та вновь посмотрела на него, попросил: — Расскажи всё мне, — особенно подчёркивая местоимение. Но она упрямо помотала головой. — Я хочу помочь тебе, — сказал Самарин. — Да, ты — жертва. И ты боишься себе в этом признаться. Но ты не виновата. Кто-то — когда-то давно — дал тебе соответствующую установку. Кто-то запретил быть слабой. Кто? Отец? — он усмехнулся. — Меглин? Есеня уставилась перед собой в стол. — Он знал, что мне придётся нелегко после... его ухода. — Но потом... он вернулся. Она задрожала и схватилась за голову обеими руками. Прошипела: — Нет! Он умер! И добавила громче, как будто повторение одного слова могло переубедить собеседника. Он же давно всё для себя решил! — Умер! Умер! Слышишь, ты? — в её сбивчивую речь прорвался всхлип. — Умер! — Он вернулся, — безжалостно повторил Самарин. — Чтобы что-то сказать тебе... Чтобы ты что-то для него сделала. Что? Её голос мгновенно возрос до крика: — Нет! Нет! Нет! Это ты пытаешься так всё представить! — она тяжело дышала. — Я не сумасшедшая! Не сумасшедшая! И умолкла, сообразив, как её реакция выглядела со стороны. Обессиленно прикрыла глаза. Услышала задумчивое: — Но в таком случае, кто ты, Есеня?

***

"Не забывай, что ты — человек. Не забывай, стая тебя выгнала. Пусть волки гоняют собак. А ты — человек..." Навстречу неслись цепочки фонарей, сматывались где-то за спиной как диковинные золотистые бусы. Глаза пробегали по названиям на придорожных указателях, почти не задерживая взгляда. Только отмечали, как на табличках шёл забавный обратный отсчёт километров. Сперва до Ярославля, а затем — и до Москвы. Дорога была прямой, серебристый внедорожник набрал скорость и мчался вперёд как голодный волк, преследуя долгожданную добычу, с которой он мог бы справиться без помощи стаи. И только плавно обходил собратьев, которые, несмотря на позднее время суток, почему-то не торопились домой. "Это правда, что я — человек, — раздавался из колонок приятный, хорошо поставленный голос юного диктора. — Но нынче ночью я сказал, что я — волк. Это у меня в крови. Я — охотник Свободного народа. И останусь им, пока не уйдут рыжие собаки..." Есеня усмехнулась. Вот и семь часов аудиокниги бессмертного произведения Киплинга промелькнули как один. Семь часов до столицы, семь часов до финальной битвы в старинных индийских джунглях. Красивая цифра. Удивительно, как удачно совпало. Если бы она послушалась совета своего подсознания и включила радио, то, наверное, на первой же рекламе вышла бы из себя, а на второй же злободневной песне принялась бы искать смысл в словах и словосочетаниях, когда его там, скорее всего, не было вовсе. Стала бы мысленно ругать всех, кто приложил к очередной комбинации слов, странной музыки и овечьего блеяния свои кривые ручки. Жалеть обо всех своих прекрасных оперных ариях, что в отличие от них, никогда не парили мозг, и которые Женя в один день взял и удалил из плейлиста её транспорта, вместе с дисками, посчитав, что такое звуковое сопровождение было слишком угнетающим для счастливой мамочки... Разозлилась бы на всех в который раз. И устала бы слишком быстро. А так, даже после долгой дороги, напряжённые глаза уже слипались от усталости, но голова была странно спокойной и ясной. В принципе, она даже могла поработать и порассуждать о новом загадочном убийстве. Только незримый пассажир, видимо, обиделся на своеволие своей единственной ученицы и собеседницы и до сих пор хранил загадочное молчание. А может быть, и сам слушал, давал наконец передышку своему призрачному гениальному уму? Поразительно, как в определённые моменты жизни слова классических произведений могут предстать в совершенно неожиданном и подходящем ситуации ключе, обрести новое значение и отозваться в душе. Вот и теперь, строчки из, казалось бы, долгой детской сказки оказались ей удивительно близки и понятны. Впрочем, в каждой проверенной временем сказке есть толика правды. И философии. "Что за беда? — удивлялся в колонках нежный мурлыкающий голос книжкой Багиры. — Это же только люди. Они сами убивали друг друга и были очень довольны, разве не так?" "Но всё-таки, они — ещё щенки, — возражал ей человеческий детёныш. — А щенок готов утопиться, лишь бы укусить луну в воде. Я виноват, говоря так, будто знаю всё на свете..." "Людям непременно нужно расставлять ловушки для других людей. Без этого они все будут недовольны..." Эти слова, вдруг, напомнили ей ненавистного ТМНП. А может быть, его жертвы, в конечном итоге, и впрямь, были не против "поиграть"? В том числе, и Меглин? И даже она сама? Разве в глубине души она не признавалась самой себе, уже не раз, какой удивительно живой ощущала себя в этой непримиримой борьбе? И как радовалась, что ей не приходилось больше отыгрывать какую-то чужую роль в, по сути, чужом доме и странно чужой жизни. В человеческих джунглях приходилось быть хищником, чтоб остаться в живых. Не этому ли учил её любимый "волк"? Нет, конечно, она собиралась промчаться по трассе, не сворачивая никуда, до самого Одинцово. Под ночь дороги были уже посвободнее, и к одиннадцати она должна была прибыть на место. Встречал её там кто-то или нет, — это её уже не волновало. Как не беспокоил и тот факт, что до утра будущего именинника она бы смогла увидеть только безмятежно спящим в кроватке. И, конечно, не решилась бы его будить. Неважно. Главное, что она будет рядом с ним, целых четыре дня, а может быть, и больше, и в этом ей уже никто не сможет помешать. Пускай анонимный мерзавец выпускает из клеток сразу всех своих маньяков, пусть рушится весь мир! Она будет с сынишкой, подальше от этой Вологды, этой командировки, этих загадочно разогретых, замороженных туристов иностранного происхождения. И несомненно, от ТМНП, который точно был где-то там, в такой же командировке, чтобы за ней неусыпно следить. И от которого почти удалось удрать накануне. Чёрт... Ну почему Женя не стал отстаивать свой законный отпуск, вместе с её собственным? Чего он испугался? Подножки на карьерной лестнице? С протекцией генерал-полковника в отставке ему вряд ли стоило беспокоиться о таких мелочах. А теперь о каком-либо отдыхе можно было забыть точно. И вновь всё как будто шло по плану её главного противника. Подумать только, он уже и "ребус" свой приготовить успел! Словно заранее знал, что она никуда от него не денется. Марионетки от своих кукловодов не бегают. Даже если порой у них создаётся такое иллюзорное впечатление. Ну кто же он, наконец, такой? И чего от неё хотел, на самом деле? Чтобы она не отрекалась от своей "природы"? "Проснулась"? "Открыла глаза"? Почему, стоило ей задуматься о возможном значении этих слов, как создавалось впечатление, что происходило нечто, о чем она даже не подозревала? Причём, прямо у неё под носом? И в этом были замешаны все — начальство, её муж... Даже, возможно, её отец. Был. И наверняка за это поплатился. Есеня вздрогнула. С вечера его гибели прошло не так много времени. Но, как видно, достаточно для того, чтобы его неугомонная дочь осмелилась вновь вернуться к размышлениям о ней. Раньше она боялась даже подумать о том, что помимо изощрённого и злого ума, ТМНП обладал ещё и завидными полномочиями. . А теперь, после всего того, что она уже узнала, получалось — это было единственным возможным объяснением. Что, если отец тоже являлся его "пешкой"? Что, в самом деле, делала в ящике его стола одна старая папка, заглянуть в которую мечтало слишком много людей? Она сама, Женя, даже какой-то левый психолог... Почему она лежала не пустая, а наоборот, пухлая от белых и чистых листков бумаги? Так обычно поступают, чтобы незаметно извлечь содержимое и скрыть подлог от тех, кто не станет её развязывать. Вроде той же Елены Васильевны... Получается, личное дело наставника существовало на самом деле? И там действительно было много листков? И они, эти листки, были... у отца? Всё это время? На долю секунды сердечный ритм сбился, в лицо бросился жар. Да, именно так. Давно ли или совсем недавно, после визита Верещагина, но старший советник юстиции Стеклов позаимствовал таинственную папку своего лучшего друга и самого ненавистного врага. И, видимо, собирался вернуть её обратно, только уже в новом виде? ТМНП был определённо как-то связан с ними обоими. Что, если и тот, и другой подошли совсем-совсем близко? И если бы не их междоусобные войны, они скоро раскрыли бы его сверхзагадочную личность? Просто, по своему обыкновению, оба молчали, не считая нужным посвящать стажёрку и дочь в результаты своих поисков. А тут ещё и зловещая дата расстрела в "Колумбайн"! Уловка, чтобы её напугать или заманить? Либо подсказать и обозначить ещё одну ниточку в этом запутанном клубке? Есеня задумалась. И вдруг на следующем указателе мелькнуло: "Хотьково — 13 км". Похоже, сама жизнь продолжала иронизировать и отвечать на её вопросы? "Ну, чё? Пошалим?" — вдруг предложил незримый пассажир. И прежде, чем она успела удивиться, либо о чём-то сообразить, "Рендж-Ровер" заворчал, сбрасывая скорость на повороте, чтобы чинно покинуть Ярославское шоссе по плавному полукруглому съезду. Дорога на Москву оставалась позади, а впереди была практически неизвестность. И вот фары мазнули светом по знакомой улочке коттеджного посёлка, как два мощных поисковых прожектора, а потом упёрлись в кирпичную кладку и глухие чёрные ворота. В сущности, она давно собиралась наведаться сюда ещё раз и осмотреть дом с холодной головой, без слез и былой паники, подробно, по комнате. Причём, этот обыск надлежало совершить в одиночестве. И так, чтобы об этом никто не знал. Конечно, надо было, наверное, приехать сюда намного раньше, днём. Сейчас темно, с улицы увидят, что в доме кто-то есть, а светить фонариком как начинающий воришка что-то совсем не хотелось. К тому же, особняк до сих пор был опечатан. Но Есеня тряхнула головой. В конце концов, это её дело. Этот дом теперь — её собственность, согласно отцовскому завещанию. Мало ли, что ей могло здесь понадобиться? Захочет и войдёт! Вот так, осторожно отделив один конец гербовой бумажки и приоткрыв дверь. Как когда-то научил наставник. Похоже, это её очередное испытание. Следовало не просто войти в дом отца и даже пройти в его кабинет. Но приготовиться обнаружить там нечто важное, нечто, что могло перевернуть все её догадки и заключения вверх дном. Нутро об этом просто вопило. "Ты совсем не боишься увидеть что-то, что тебе не понравится?" — сказал "Ты меня не поймаешь" в недавнем телефонном разговоре... "А ты так уверена, что найдёшь что-то?" — вклинился в её мысли внутренний голос со знакомыми ворчливыми нотками. "Я чувствую, — мысленно ответила она. — Перед смертью в тот вечер он так на меня смотрел... Как ты когда-то... В точности. Он знал что-то, понимаешь? Знал! Он не мог уйти просто так..." Есеня с тоской обвела взглядом пространство комнаты, педантичный порядок и налёт пыли на полированном дереве. — Если его смерть была напрасной, тогда вообще ничего не имеет смысла, — пробормотала она вслух. И решительно шагнула к письменному столу. Принялась выдвигать резные скрипучие ящики. "Надежда делает людей жертвами... Думаешь, что-то изменилось со времён обыска? — напомнил призрачный баритон. — Ты ведь уже была здесь, смотрела. Забыла?" "Да, и нашла только твоё личное дело, — мысленно согласилась она. — Пустую папку с чистыми листами внутри. Но что было в ней раньше?" Есеня нагнулась, запустила руку под стол и на ощупь сняла ключ с потайного гвоздика. Вставила его в прорезь замка единственного ящика, что обычно не выдвигался, и потянула за ручку. Внутри лежала та самая папка. И на сей раз в ней были какие-то документы и заключения. "Что пишут?" — насмешливо поинтересовалось подсознание. "Сейчас", — откликнулась она в мыслях, листая содержимое папки под грохот собственного сердца. Но вскоре её лицо вытянулось. "Пусто. То есть здесь только мамино дело почему-то... Смотри! И с другой стороны — чисто, — она перевернула листки, с надеждой заглядывая на их тыльную сторону. — Нет. Ничего нового. Выходит, тупик". Её воображаемый собеседник, на удивление, не стал спорить. Спокойно пророкотал: "Ну, как скажешь". Она обиженно надула губки: "Но как!.." "Смотришь, — и не видишь", — констатировал всё тот же внутренний голос. Есеня выразительно перевернула папку над столом, и вниз с шуршанием слетели листы. "Доволен теперь?" — с раздражением подумала она, поспешно сгребая их в стопку. За последним пришлось лезть чуть ли не под стол. Есеня раскорячилась на полу, просунув пальцы под резную опору и попыталась дотянуться до листка. Но её старания не увенчались успехом. "Ну вот! — разозлилась она, поднимаясь на ноги и отряхивая колени. — Так ни у кого не останется сомнений, что в папиных документах кто-то рылся!" "То, что там рылась ты, уже ни у кого сомнений не вызовет, — усмехнулся её призрачный спутник. — Это предсказуемо и вполне в его планах. А вот то, что ты что-то нашла, — уже нет". "Но почему ты думаешь, что он что-то спрятал?" Ей показалось, она слышит эхо тихого смеха: "Это же твой отец, нет? Ты его лучше должна знать". "Действительно, — согласилась Есеня, затягивая тесёмки папки в тугой узел. — Может, подскажешь тогда, где искать?" "А своими глазами посмотреть?" Она вздохнула. Безнадёжный взгляд на всю знакомую обстановку от предчувствия неудачи вновь стал рассеянным. Красивый резной письменный стол, такой же стул, диван, тёмное зеркало настенной "плазмы", настольная лампа, дорогие коллекционные шахматы на доске, комод. На всём — белый мёртвый налёт пыли. Есеня скользнула рукой по полированному дереву, оставляя отчётливые следы пальцев, погрустнела. Представила себе отца, как он сидел здесь, в темноте, словно призрак, уставившись в одну точку. Вспомнила его печальный, кроткий, говорящий взгляд, когда он прощался с ней и внуком, накануне убийства. Глазам стало горячо, весь мир затуманился... И вдруг ей вспомнилось совсем другое. Не тёмный вечер, а день, даже, скорее, позднее утро. Отец только недавно отправился в комитет и потому обещал вернуться не скоро. У неё было время и все возможности для того, чтобы впервые заглянуть в папку со старым уголовным делом, которую он почему-то прятал. Внутри оказалось несколько протоколов и заключений, но самые важные из них отсутствовали. Есеня прочла их намного позже, когда под присмотром наставника дополняла эту головоломку до недостающих частей. А пока что со двора донёсся хриплый гудок. Там, за воротами, стоял старый голубой "Мерседес", непривычно чистый и сияющий на солнце как стёклышко. Времени на то, чтобы читать, уже не оставалось. Она сгребла все копии в новую папку и отправилась встречать своего хмурого руководителя. В ослепительно белой рубашке под распахнутым плащом и в галстуке Меглин и впрямь "чудно выглядел". Метаморфоза дополнялась сигаретой в его ловких пальцах и спокойным выжидающим взглядом с ещё пока незнакомыми ей искорками. Он мог притащиться в любом виде — на пыльной машине, уставшим от бессонницы, больным, помятым и пьяным. И всё же случившееся в Липецке пару дней назад, похоже, сдвинуло что-то, какое-то колёсико или шестерёнку? Он испугался за неё? Решил, что с личным "живцом" под боком его охота и рыбалка пойдут успешнее? Или за пару дней привык к её обществу и попросту... соскучился? Уже не захотел её потерять? И за такое был готов даже вымыть свой транспорт, погладить воротничок и уничтожить все следы былого холостяцкого беспорядка на переднем и заднем сидении? Даже, так и быть, позволить ей вкапываться в одно старое дело под своим чутким руководством... "Вспоминай, вспоминай", — подбодрило эхо его голоса. Есеня встрепенулась. Да. Что-то здесь должно было быть! Они оба — отец и Меглин, — обожали прятать от неё важную информацию. А когда она выходила из себя и загоняла их в угол, кормили её по ложечке, чтобы не плакала. Не то развивали в ней профессиональное чутьё следователя, не то хотели защитить? Не всякое знание приносит облегчение. Теперь она это хорошо понимала. Ребусы... Снова их грёбаные ребусы! "Да, всё — перед глазами, — раздалось в ушах. — И он уже оставил тебе подсказку. Думай". Есеня подчинилась, напряглась, как могла, пытаясь заставить мозг завестись как моторчик. Реплика внутреннего голоса говорила о том, что какая-то часть её подсознания уже знала ответ. Оставалось только прийти к нему умом. — Чёрт, ну помоги же! — простонала она вслух. — Меглин! "Он думает, что знает о тебе всё", — отозвался насмешливый баритон. Есеня встрепенулась, как прежде уловив намёк. Пробормотала: — Значит, — не всё? И задумалась. "Вспоминай", — велел внутренний голос. Она схватилась за голову.Её воображаемый собеседник, на удивление, не стал спорить. Спокойно пророкотал: "Ну, как скажешь". Она обиженно надула губки: "Но как!.." "Смотришь, — и не видишь", — констатировал всё тот же внутренний голос. Есеня выразительно перевернула папку над столом, и вниз с шуршанием слетели листы. "Доволен теперь?" — с раздражением подумала она, поспешно сгребая их в стопку. За последним пришлось лезть чуть ли не под стол. Есеня раскорячилась на полу, просунув пальцы под резную опору и попыталась дотянуться до листка. Но её старания не увенчались успехом. "Ну вот! — разозлилась она, поднимаясь на ноги и отряхивая колени. — Так ни у кого не останется сомнений, что в папиных документах кто-то рылся!" "То, что там рылась ты, уже ни у кого сомнений не вызовет, — усмехнулся её призрачный спутник. — Это предсказуемо и вполне в его планах. А вот то, что ты что-то нашла, — уже нет". "Но почему ты думаешь, что он что-то спрятал?" Ей показалось, она слышит эхо тихого смеха: "Это же твой отец, нет? Ты его лучше должна знать". "Действительно, — согласилась Есеня, затягивая тесёмки папки в тугой узел. — Может, подскажешь тогда, где искать?" "А своими глазами посмотреть?" Она вздохнула. Безнадёжный взгляд на всю знакомую обстановку от предчувствия неудачи вновь стал рассеянным. Красивый резной письменный стол, такой же стул, диван, тёмное зеркало настенной "плазмы", настольная лампа, дорогие коллекционные шахматы на доске, комод. На всём — белый мёртвый налёт пыли. Есеня скользнула рукой по полированному дереву, оставляя отчётливые следы пальцев, погрустнела. Представила себе отца, как он сидел здесь, в темноте, словно призрак, уставившись в одну точку. Вспомнила его печальный, кроткий, говорящий взгляд, когда он прощался с ней и внуком, накануне убийства. Глазам стало горячо, весь мир затуманился... И вдруг ей вспомнилось совсем другое. Не тёмный вечер, а день, даже, скорее, позднее утро. Отец только недавно отправился в комитет и потому обещал вернуться не скоро. У неё было время и все возможности для того, чтобы впервые заглянуть в папку со старым уголовным делом, которую он почему-то прятал. Внутри оказалось несколько протоколов и заключений, но самые важные из них отсутствовали. Есеня прочла их намного позже, когда под присмотром наставника дополняла эту головоломку до недостающих частей. А пока что со двора донёсся хриплый гудок. Там, за воротами, стоял старый голубой "Мерседес", непривычно чистый и сияющий на солнце как стёклышко. Времени на то, чтобы читать, уже не оставалось. Она сгребла все копии в новую папку и отправилась встречать своего хмурого руководителя. В ослепительно белой рубашке под распахнутым плащом и в галстуке Меглин и впрямь "чудно выглядел". Метаморфоза дополнялась сигаретой в его ловких пальцах и спокойным выжидающим взглядом с ещё пока незнакомыми ей искорками. Он мог притащиться в любом виде — на пыльной машине, уставшим от бессонницы, больным, помятым и пьяным. И всё же случившееся в Липецке пару дней назад, похоже, сдвинуло что-то, какое-то колёсико или шестерёнку? Он испугался за неё? Решил, что с личным "живцом" под боком его охота и рыбалка пойдут успешнее? Или за пару дней привык к её обществу и попросту... соскучился? Уже не захотел её потерять? И за такое был готов даже вымыть свой транспорт, погладить воротничок и уничтожить все следы былого холостяцкого беспорядка на переднем и заднем сидении? Даже, так и быть, позволить ей вкапываться в одно старое дело под своим чутким руководством... "Вспоминай, вспоминай", — подбодрило эхо его голоса. Есеня встрепенулась. Да. Что-то здесь должно было быть! Они оба — отец и Меглин, — обожали прятать от неё важную информацию. А когда она выходила из себя и загоняла их в угол, кормили её по ложечке, чтобы не плакала. Не то развивали в ней профессиональное чутьё следователя, не то хотели защитить? Не всякое знание приносит облегчение. Теперь она это хорошо понимала. Ребусы... Снова их грёбаные ребусы! "Да, всё — перед глазами, — раздалось в ушах. — И он уже оставил тебе подсказку. Думай". Есеня подчинилась, напряглась, как могла, пытаясь заставить мозг завестись как моторчик. Реплика внутреннего голоса говорила о том, что какая-то часть её подсознания уже знала ответ. Оставалось только прийти к нему умом. — Чёрт, ну помоги же! — простонала она вслух. — Меглин! "Он думает, что знает о тебе всё", — отозвался насмешливый баритон. Есеня встрепенулась, как прежде уловив намёк. Пробормотала: — Значит, — не всё? И задумалась. "Вспоминай", — велел внутренний голос. Она схватилась за голову. "Год назад, все эти убийства, игра... А все мысли — о другом. Вспоминай, вспоминай". "О другом?" "Всё прочитала?" "Здесь страниц не хватает", — вдруг словно услышала она собственный раздосадованный ответ. "Мама! Вот о чём "Ты меня не поймаешь" ещё не вспоминал!" Казалось, он знал об ученице Меглина всё. Знал обо всех её передвижениях, о её жизни и семье, её подругах и парнях, о муже и ребёнке, о её чувствах, стремлениях и страхах. Он даже знал, что она теперь осталась одна, и знал, почему именно... Он мог говорить обо всём, сыпать соль на её душевные раны, заставлять её сомневаться в окружающих, в себе, в Меглине, мог наряжаться в плащ и лепить бороду, тихонько сводить её с ума и пугать мыслью, что у него это всё недурно получалось.. Но что стоили его старания против её собственной внутренней боли? И как сильнее он мог её ранить, если она уже давно была ранена? Она была ранена в тот самый миг, когда последними словами наставника стало его признание. А его стажёрке, ученице и преемнице отныне пришлось жить с осознанием того, что один из двух самых дорогих для неё людей убил второго во имя... любви. И что теперь ей самой предстояло совершить то же самое... "Ты меня не поймаешь" мог ударить в это слабое и незащищённое место тысячу раз. И всё же не ударил. Кроме своего странного числового кода, что недвусмысленно указывал на мамину смерть, он ещё ни в одном разговоре о ней не напомнил. Почему? Как будто это было и для него болезненно..." Есеня невольно посмотрела на фото в потемневшей рамке. Мягко улыбнулась в ответ на печальную, чуть отрешённую улыбку. "Мамочка... Оттуда тебе всё видно лучше... Встретились ли вы там? Простила ли ты его, отца? Меня? Я сдержала клятву, нашла твоего убийцу. Но... лучше бы я его не искала... Лучше бы я не ходила в тот клуб, не видела истекающую на моих глазах кровью Анюлю... Не слышала в колонках его сурового голоса, не искала бы потом с ним встречи! И уж точно лучше бы я не набивалась к нему в стажёры, которых он отродясь не брал! Может быть, тогда ничего бы этого не случилось? Мамочка, что же я наделала!.. Как во сне она протянула руку и взяла маленький портрет, поднесла к глазам. Всмотрелась в любимое лицо, будто сквозь дождливое стекло. Невесело усмехнулась сквозь слёзы. Отцу никогда не нравилось, когда она трогала фотографию или двигала рамку по столу. Но больше уже никому не забрать ценную вещицу из рук неразумной и недогадливой дочери. Да и что теперь было делать здесь этому портрету? Грустно улыбаться и смотреть на пустой дом, на пыльный необитаемый кабинет? Есеня осмотрела рамку со всех сторон, повертела в руках. Нашла простенькие стальные лапки, что держали задник. Затем взяла ножницы и поочерёдно отогнула каждую раскрытым лезвием. Аккуратно сняла покрышку и застыла, не двигаясь: внутри за фотографией был спрятан какой-то листок. Дрожащими от целой смеси чувств руками она достала его, развернула, узнав ещё на просвете линии мелкого отцовского почерка. Бросилась читать немногословные и ровные как под невидимую линейку строчки послания. Больше похожего на заявление или служебный протокол. "Пишет, что ты... трёх человек убил, — мысленно доложила Есеня. — Двадцать ножевых... В восемьдесят восьмом? Это же сколько тогда тебе было? Восемнадцать?" "Девятнадцать", — поправил её строгий баритон. Она оценивающе покачала головой: "Бр-р... Надеюсь, у тебя была на то веская... причина". "Так я же псих, — был на то угрюмый ответ. — Приятеля себе какого-то выдумал ещё в детстве, помнишь? Что с меня взять!" Есеня сжала зубы и продолжила торопливо читать. — Тебя должны были расстрелять! — она ахнула и судорожно вцепилась в листок пальцами, уже не заботясь о том, что говорила вслух. — Ещё тогда, смотри! Тебе на суде дали "вышку"! Этот, которого ты убил... Котов, был каким-то влиятельным перцем... "Коррупционер?"... А что ещё за "личная месть"? Ты ему мстил? "Папе виднее". — Чёрт! Он об этом не написал! "Всё, что мне известно", серьёзно? — она разочарованно вздохнула. — Ну, мог бы уже не лгать! Хотя бы перед смертью! "Он хотел тебя защитить". — Ну, хоть ты не начинай! — отмахнулась Есеня. — У него это круто получилось. У вас обоих... Она добежала взглядом до последней строчки. Прошептала: — Будь осторожна.... Никому не верь... Люблю... Сморгнула слёзы. Подумала: "Если бы ты меня любил, ты был бы со мной честен. Хотя бы после того, что случилось!" "Что, думала, он тебе про маму напишет?" — ехидно предположил её невидимый спутник. Есеня вздохнула. "Было бы неплохо... для начала". "Ну, он же написал. Всё, что ему известно". Она насторожилась, как прежде уловив в этих словах скрытый подтекст. "Что ты имеешь в виду? Что о ваших с ней... отношениях и её убийстве ему не ведомо? Он сам не знает... правды?" "А кто её знает?" — отозвался удивительно откровенный сегодня внутренний голос. "Ты, — она печально покачала головой. — Только у тебя уже не спросить". "Не факт", — возразило подсознание. Но она сердито тряхнула головой, произнесла вслух: — Ты сам мне сказал. Забыл, что ли? И вдруг слух уловил мягкий шорох автомобильных колёс. А потом сообщил, что внизу уже давно открылись подъездные ворота. На первом этаже хлопнула входная дверь, и Есеню будто окатило ледяной водой. Следующим действием было поскорее погасить настольную лампу, но в спешке рука постоянно промахивалась мимо кнопки. Наконец, достигнув результата, она позорно нырнула под стол. Прислушалась. "Шаги? Да ладно... " Есеня забилась в дальний угол, к задней стенке, инстинктивно стараясь уменьшиться в размере хотя бы наполовину. Зажала самой себе рот и почувствовала, как дрожит всем телом. "Ни звука, — приказала она самой себе. — И не шевелись! Только не шевелись! Задержи дыхание!" "Не поможет, — возразил на то баритон в её ушах. — Сюда идут. Приготовься..." Но Есеня напрочь позабыла про табельное, сжалась в комочек, зажмурилась. Еще миг, и в кабинете покойного прокурора Стеклова ослепительно вспыхнул свет. Она инстинктивно дёрнулась. Нога попала по широкой опоре и произвела просто оглушительный грохот. "Поздравляю..." Мужской силуэт заглянул под стол и молниеносно схватил её за предплечье, потащил. Есеня взвизгнула. И через мгновение ошеломлённо уставилась на мужа. Прошептала на самом пределе сил: — Т-ты?.. — Какие люди! — мрачно произнёс тот. Теперь в кабинете было полно народу. Невесёлые и недружелюбные лица, полицейские в форме, оперативники в гражданском. Эксперты с чемоданчиками уже ползали по полу... Это ещё что? Кого убили, пока она тут под столом пряталась? В собственном доме? Всю эту информацию доложили её распахнутые глаза. Она посмотрела на мужа, не вполне представляя себе, радоваться ли ей было или ужасаться? — Ты что здесь делаешь? — выдавила Есеня прежде, чем он успел снова раскрыть рот. — Я могу задать тебе тот же вопрос, — в голосе майора Осмысловского не было теплоты, только профессиональная строгость. — Старая истина: убийца всегда возвращается на место преступления. Нам это ещё на первом курсе рассказывали, ты помнишь, Есеня? А знаешь, чьи отпечатки мы ещё не проверяли? Догадайся! "Вот так поворот!" Она разразилась нервным смехом: — Ты с ума сошёл! И поморщилась, умолкла: пальцы мужа больно стиснули рукав её куртки. — Может быть, — согласился он. — Следствие покажет. Женя вынудил её повернуться спиной, похлопал по бокам, достал из её кобуры пистолет и передал подоспевшему оперативнику, следом отыскал наследственные портсигар и зажигалку. Но когда Есеня уже подавила облегчённый вздох, насторожился, протянул: — Что это у нас? Он запустил руку в её карман и торжественно извлёк серебристый моток. Она похолодела. — Я могу объяснить... Глаза мужа неприятно сузились. — Сомневаюсь. Вдруг слух уловил скрежет металла. Есеня почувствовала на своих запястьях холод стали, инстинктивно дёрнулась, но Осмысловский удержал её на месте. Хмурый оперативник защёлкнул наручники, и они соскользнули к её бессильно упавшим вниз ладоням. — Что ты делаешь? — прошептала она, остолбенев на месте. — Это же просто... смешно. — Тогда мы вместе посмеемся, — мрачно ответил муж. И кивнул полицейским. — Уводите!

***

На следующее утро в Белогорск наконец-то пришла погожая и ясная погода. Выжатые как губка плотные тучи ветер за ночь угнал куда-то на запад, и несколько дней осадков остались только в памяти местных обитателей. Солнце готовилось к торжественному выходу и обогревало городок лучами, намекая на предстоящий жаркий день. Улочки на окраине, в особенности та, что выходила на пустырь, ещё были безлюдны. Но это не помешало ватаге школьников отправиться сюда, прихватив футбольный мяч. В отличие от другого времени года, на заслуженных каникулах долго валяться в кровати не хотелось, кроме того, было необходимо использовать последний месяц отдыха на полную катушку. Плохо, конечно, что полной команды с обеих сторон собрать не удалось. Но вратари, нападающие и защитники имелись, этого должно было хватить. По пути на игровое поле среди участников завязалась оживлённая дискуссия: — Супермен или Железный человек? — Пришелец, — добавил кто-то свою кандидатуру. — Но Супермен прикольнее, — возразил ещё кто-то. И вдруг передний мальчишка замедлил шаг, а потом и вовсе остановился, присмотрелся. В такой ранний час на пустой остановке сидел какой-то человек. Но выглядел он в высшей степени странно. И жутко. В одном белье, а кожа — бугристая и красновато-чёрная. Глядя перед собой потухшими глазами, он не двигался с места и дрожал. Ни дать ни взять где-то неподалёку разбилась его космическая тарелка, и новоприбывший ещё не успел адаптироваться к местному климату. — Пришелец! — ойкнул кто-то. И мальчишки сбились в пугливую стайку. Вперёд настороженно выступил самый старший, с мячом под мышкой. И стали высказываться разные предположения. — Это негр. — А разве бывают негры с голубыми глазами? — Бывают, ещё как! — Да какой он негр! Гуманоид с планеты Вулкан! И у него температура тела на сто градусов выше, чем у тебя! Дотронешься, — и как он станешь. — Да, точно тебе говорю! Однако главарь ребячьей банды быстро сообразил, что к сказкам о пришельцах незнакомец не имел ни малейшего отношения. Недаром он заглядывал на работу к отцу, в местное ожоговое отделение, и видел там ужасные вещи... Этому человеку требовалась помощь. Тем более, что он сам о ней умолял. — Aidez moi... — тихо-тихо шептали его губы. — Aidez moi... Oh mon Dieu...* — Слышь! Не подходи! — крикнул кто-то. Главарь отмахнулся: — Да подожди ты! Это ж французский! Да? Эй! Qui tu es?* — Je t'en supplie...* — прохрипел человек. И повалился со скамейки на землю. — Чё он сказал? — раздалось из-за спины. Юный полиглот достал из кармана телефон, обернулся, коротко бросил: — Сказал: "Помогите". Надо ментов вызвать. И скорую... — Давай, Лёшка, звони! — поддержали ребята.

***

Серые стены, серый стол и два стула. Зарешёченное окно. Камера для допросов, одна из таких, в которых она сама бывала не раз. Только не думала, что придётся оказаться здесь в качестве подозреваемой. Вернее, уже обвиняемой. На стальной струне в её кармане обнаружились только одни отпечатки. И коллегам этого было достаточно. Есеня собрала пальцы в замочек и положила на них подбородок, упёрлась локтями в стол. В который раз посмотрела на несколько чистых листков с новеньким простым карандашом поверх, а затем — на своего обвинителя. Неужели думал, что она напишет на них чистосердечное признание? — Я излагаю факты. Факт первый. Твой загадочный маньяк со странной кличкой появился именно тогда, когда ты решила вернуться на работу. — А до того он целый год портил нам жизнь, — напомнила она. Муж поднёс к губам палец. — Ш-ш! К этому мы ещё вернёмся, чуть позже. Кроме "вас", тебя и Меглина, этого "Ты меня не поймаешь" никто толком не видел и не слышал. Ты об этом в курсе? Есеня потрясённо молчала, морщась, словно от боли. — Быков думал: это Меглин развлекается, сам с собой. А ты подыгрываешь, — говорил Женя. — Ну, хотя бы потому, что стоило ему... наложить на себя руки, как все эти "звонки" сразу же прекратились. Это второй факт. Есеня покрутила в пальцах карандаш. — Он звонил мне, — возразила она, отложив предмет. — Он звонил мне, сразу после его... смерти. — И это мы тоже знаем только с твоих слов, — заметил майор Осмысловский и посуровел. — Ты дашь мне закончить? Она фыркнула и откинулась на спинку стула, выжидательно скрестила на груди руки. — Стоило тебе вернуться, как сразу же началась вся эта чепуха. Особо запутанные случаи, особо жестокие маньяки. Всё по вашей с Меглиным части. Ваш, — я подчёркиваю, — "ваш" маньяк вышел для чего? Чтобы мстить. — Кому? — невесело усмехнулась Есеня. Он пожал плечами: — Думаешь, я знаю? Нам. Всем. Быкову, отделу. Полиции в целом и СК. За его смерть... Есеня посмотрела на него так, будто в первый раз увидела. — Ты серьёзно? — Более чем. Ты сама говорила, что считаешь Быкова косвенно виновным в том, что случилось год назад, — Осмысловский внимательно посмотрел на жену. — Быкова и твоего отца. "Болтун — находка для шпиона, — заметил в её ушах знакомый голос. — Думала, можешь всё ему рассказать? Поплыла? Сколько раз говорить: всегда ожидай нападения?" Она вздохнула. "Да, только тебе я и могла всё рассказать. И твёрдо знать, что поймёшь". "А не следовало. Душу раскроешь, — тебе туда и плюнут. Поделом. Не раскрывай". — Факт третий. Смерть твоего отца. Безо всяких понятных мотивов. Кроме одного. — Я не меньше тебя огорчена его смертью, — сказала Есеня со странным обречённым спокойствием в голосе. У неё ещё было в запасе несколько козырей, чтобы бросить их мужу и всему отделу в его лице. — Позволь, подробности опущу. Унизительно как-то... — Факт четвёртый... — неумолимо продолжил он. — Факт четвёртый, — уверенно перебила она. — Во Владимире вы с ним встречались, с глазу на глаз! Женя сделал подчёркнуто удивлённое лицо, вызвавшее у законной супруги приступ справедливой злости. — Ты же сам его видел! — не выдержала она. — Ты же сам мне говорил, что он сбросил тебя со второго этажа! На доски... Осмысловский посуровел: — А откуда мне знать, кто это был! Я видел его всего секунду перед тем, как полететь вниз. По сути, силуэт. Фигуру в капюшоне. Им кто угодно мог быть. И не обязательно мужчина. Она уставилась в стол, чувствуя, как сердце в груди убыстряло свой бег, а ладони стремительно становились холодными и влажными. Прошипела: — Ты спятил! — Неужели? — тем же тоном возразил муж. — Знаешь, чем больше я допускаю такую возможность, тем больше мне всё становится ясно. Всё замечательно складывается. Как ты говоришь? Пазл? Он поднялся на ноги и направился к выходу. Что ж. Похоже, здесь за неё уже всё решили. Опять... — Мне только одно непонятно, — понуро произнесла Есеня, не поднимая глаз. — Почему Быков так легко поверил? Осмысловский задержался у двери, взялся за косяк. Обернулся. — Я, скажем так... Намекнул ему на то, что эти несколько месяцев дались тебе... нелегко. И напомнил, что такая штука как шизофрения умеет ждать. Вот теперь уже голова по-настоящему пошла кругом. — Ты... дурак, что ли? — вырвалось у неё. Но голос дрогнул. — Увы, тому есть доказательства, — вздохнул Женя. Он положил перед изумлённой супругой свой айфон, включил. И из колонок донеслось: "И что же я, по-твоему, должна делать теперь?" А следом, спустя небольшую паузу: "Истины. Где её тут найдёшь, эту истину? Разве только у тебя это получалось неплохо..." Есеня сперва даже не сообразила, что на записи говорила она сама. Её голос звучал отрешённо и глухо, а в паузы легко помещались неслышные реплики собеседника. Можно было бы предположить, что она разговаривала по телефону. Если бы обвиняемая не помнила всех обстоятельств беседы в точности. У неё полезли на лоб глаза, рот беззвучно распахнулся. — Нравится? — холодно спросил муж. — А вот ещё. "Что ты такое говоришь? Родион!.." С каждым щелчком переключения между записями она холодела всё больше и больше. "Всё по местам разложил. Или — пулю в лоб. Обойма полная. Отсюда как раз попаду..." "Ты кто вообще? Нет такого закону, чтоб людей ни за что... стрелять", — дрожащим голосом возмутился бомж на том грёбаном кладбище. "А думаешь, тебя искать кто-то будет? Учти, у меня — куча свободного времени, — металлическим тоном ответила она сама. — И с головой, как ты понял, не всё в порядке..." Пальцы задрожали, и руки пришлось убрать под стол. Чёрт... "Ну почему мне кажется, что против нас — весь мир?" — всхлипнули колонки. — И победитель нашего хит-парада! — торжественно объявил Женя. Скромно признался: — Моё любимое. "Родион... — раздался едва-слышный шёпот. — Помоги мне... Я совсем одна..." Палец мужа сердито ткнул в экран, и финальным аккордом донеслось, затихая: "Я тебя люблю..." Есеня застыла на месте, стремительно покрываясь панцирем противных мурашек. Её голос, особенно, если не знать всех обстоятельств записи, звучал довольно жутко. А вот так вырванные из контекста опрометчивые слова, подобранные именно таким образом, могли натолкнуть любого, даже незаинтересованного человека на некоторые мысли. Неприятные, но вполне логичные. Осмысловский тяжело дышал. — Может быть, ты нашла себе какого-то другого "Родиона"? — ехидно поинтересовался он. — Познакомишь? Всё-таки повсюду с тобой мотается. На работе и дома. Днём и ночью. И в постели нашей он, наверное, тоже побывал не раз... Ты его любишь. Ну же! Признайся! Она вспыхнула до корней волос, впервые чувствуя себя абсолютно беззащитной, словно лишённой кожи. — Значит, ты — "совсем одна"? — говорил Женя, презрительно кривя губы. — Вот так новости. Общество живых людей тебе уже не по вкусу? Покойнички спать не дают, да? Есеня стиснула кулачки. — Интересно, — продолжал муж, на миг покосившись на закрытую дверь. — А измена со "жмуриком" считается изменой? Я имею в виду, в техническом плане? Да, кстати, о технике... С этими словами он продемонстрировал экран своего айфона со включённым служебным приложением, оценивающе взвесил на ладони. — Хорошая штука. Отличный звук. Три в одном. Наш отдел ещё только испытывает новинку. — Так там ещё и GPS, — подавленно догадалась она. Женя усмехнулся: — Само собой. И ещё некоторые полезные опции. Не выдержав, Есеня задрожала всем телом и вскочила на ноги: — Ты что... "слушал" меня? Всё это время? И молчал?! Он шутливо поднял руки: — Тихо, тихо! Уверяю, всё было санкционировано. Для твоей же безопасности. И для нашего всеобщего спокойствия... Взрыв чувств будто подбросил её со стула вверх. Есеня вскочила на ноги, ударившись коленями о стол и бросилась вперёд как львица. — Да как ты мог! Урод! Майор Осмысловский отшатнулся, чуть не опрокинув стул. В голубых глазах на миг мелькнул испуг. В такой ярости свою супругу он ещё не видел. — Значит, ты всё слышал, — процедила та, перегнувшись через стол и вцепившись пальцами в край. — Слышал, как меня душили, как в меня стреляли, как меня похитил Кукольник и Чистяков чуть было не порезал на кусочки... Как я молила о помощи! — внезапно в голос прорвалась жалобная нотка. — Слышал и ничего не делал! — Думал, у тебя есть кому бежать на выручку, — ядовито пояснил он. — Ты же его звала? Или я ошибаюсь? С этими словами,= он вновь нажал на экран, и на всю камеру раздалось пронзительное: "Родио-он! Помо..." И звук жёстко оборвала стерильная рука Кукольника, дальше донеслось только невнятное мычание. Аудиосопровождение к фильму ужасов... К воспоминаниям в её собственной голове. В этом словно воплотились, вновь высунули свои отвратительные пасти все её недавние потрясения. От Кукольника память молниеносно скакнула к алфавитному убийце, к холодным слезящимся глазам Пасюка и его разнесённой вдребезги голове, к пуле, что ударилась ей в грудь на краю бассейна. И так, — до Чистякова и её уже совсем недавнего кошмара, ужаса на самом краешке жизни... Он всё слышал... всегда знал... И ничего не предпринимал! Ничего! Меж её губ прорвался гневный сдавленный крик, голова отключилась напрочь. И Есеня бросилась вперёд, позабыв обо всём. Только на самой границе сознания поняла, что в пальцах каким-то чудесным образом снова оказался карандаш, а перед глазами — ехидное лицо человека, что ещё пару дней назад бормотал ей слова утешения и любви и обещал, что никогда не предаст. Человека, которому, она думала, могла доверять... Она уже вцепилась мужу в рубашку и почувствовала взрыв боли в запястье: он резко вывернул ей руку как преступнице. А следом с силой оттолкнул назад. Обернулся и выразительно посмотрел куда-то — где, должно быть, была спрятана камера. Есеня измучено провела ладонью по лицу, размазывая слёзы и остатки туши. Отступила и опустилась на край стола, чувствуя себя затравленой зверушкой, загнанной в угол. Болела рука, спина, душа. Сердце словно прижала могильная плита. А внутри, под ней разливался странный холод, пустота. Осмысловский отправил одежду. Посоветовал: — Есень, ты бы это... Держала себя в руках. А то перед начальством неудобно. "Он прав, — заметил мрачный баритон в её ушах. — Кулаками делу не поможешь. Так что уймись". Она нахмурилась, сжала губы. Подумала: "Может, у тебя есть мысли получше? Умник?" "Мыслей много, мешают иногда". Есеня встала, отступила назад. Села за стол, складывая руки и показывая, что жизни и благополучию супруга больше ничего не угрожало. Новые внезапные догадки и предположения словно окатили её холодным душем. И помогли мыслить трезво и отстранённо. Она всего лишь попалась вновь. Позволила чувствам возобладать над разумом, гневу — выплеснуться, а голове — отключиться. Женя явился сюда не для допроса и даже не для того, чтобы выбить из неё признание. Он успешно её спровоцировал. Надавил на кнопки, обычно известные только близким, с которыми ты снимаешь маску и остаёшься самой собой. А она всего лишь, совершила ту же ошибку, что и год назад. Решила, что её тылы были надёжны и с этой стороны опасность ей точно не угрожала. Карандаш этот ещё... При виде того, что супруга угомонилась и планировала сдаться, майор Осмысловский заметно успокоился. Криво, холодно усмехнулся. — Жалко, конечно, что ты не успела с ним попрощаться. С Витюшей. Надколотое сердце ухнуло в пропасть. — Что? — просипела она. — О чём ты говоришь? Он развёл руками. — А ты сама не догадываешься? Она вспыхнула, опустила глаза. А Женя подошёл, упёрся в поверхность стола кулаками, как это, бывало, делал Быков, и навис над ней. — Есень, — тихо, вкрадчиво сказал он. — Я тебя люблю. И Витюшу — тоже. Понимаешь? Это мой долг защищать нашу семью и нашего ребёнка. Согласись, так будет лучше. Она даже не шевельнулась, чувствуя себя как в том детском кошмаре — потерянной в темноте и наедине с чудовищем. Её пальцы подрагивали. Слова мужа слились в неясный гул. — Так будет лучше, для всех, — бормотал тот. — И прежде всего, для тебя самой. Может быть... Терапия... Есеня удручённо покачала головой. Оттолкнувшись от стола, он шагнул к двери и постучал по ней кулаком. А она отвернулась к стене.

***

После, в своей камере, Есеня дала волю слезам. Наставник предал её, с головой погрузившись в свой мир и отныне перестав её узнавать. А муж теперь предал, когда даже не попытался поверить её словам. Выполнял распоряжения Быкова, а сам, втихомолку, собирал обличительные доказательства против её вменяемости! Даже учитывая все приведённые доводы, благополучие сынишки и всех окружающих людей, его поступок был предательством в чистом виде, к тому же, очевидно, сдобренным ревностью. И тем оно было страшнее и горше, что из её окружения отныне исчезал последний человек, который хоть как-то удерживал её на плаву. Дальше оставалось только покорно уйти под воду. И, захлёбываясь, прошептать любимое имя, как прежде не веря, что её услышат и спасут. Щёки до сих горели так, что Есеня невольно потёрла их — как в детстве, на прогулке в минусовую температуру. Прикрыла глаза, опёрлась спиной на голую стену. Вновь заставила себя увидеть несколько обрывков случившегося ранее. Эти невероятные вещи, фигуры, силуэты, старые голубые "Мерседесы", все случайные совпадения, вся та чертовщина, что творилась вокруг, вот уже несколько месяцев, обязана была иметь какое-то внятное объяснение. Если она так безумна, как все тут утверждали, то кто в таком случае убил Кукольника, пока руки у неё ещё были связаны? Кто вынес её из лофта, когда в архиве бушевал пожар, лишая жилище наставника кислорода и бесценной картотеки "наших", а потом — подсунул ей единственные не пострадавшие в огне папки, которые она всё это время и искала? Кто беседовал с Вадимом, пока тот корчился в траве, а она, Есеня, была едва жива и полагала, что видит очередной ночной кошмар и слышит голос в собственной голове? И, наконец, кто достал её из бассейна, когда Шельгин выстрелил в её бронежилет, и безмозглая капитан СК решила, что пуля прошла насквозь, а потом, — что она просто уйдёт на дно, вместе с тяжёлым средством защиты, и никто из перепуганных заложников даже не сдвинется с места? Морозов в точности описал её спасителя, когда не мог этого сделать в принципе. Наставник был в могиле вот уже год как, и нигде не осталось даже его фотографии. Меглина видели, о нём знали, слышали все, кто когда-либо с ним встречался. Но при этом для всех он был как бы... мёртв. В официальных документах никогда не попадалось его имени, папка с его личным делом пустовала, а все дела, которые он вёл и закрывал, числились за другими коллегами. И вызывали приступ трусливой ярости у начальства, когда кто-то, вроде капитана Стекловой Е.А., проявлял к ним интерес. Значит, когда-то его избавили от расстрела за убийство какой-то влиятельной "шишки"? Двадцать пять лет назад времена были мутные, беззаконие становилось обыденностью. И как когда-то говорил Быков, "метод Меглина мог спасти множество жизней". Должно быть, генерал Григорьев взял на себя этот риск, научил юного маньяка и убийцу направлять свою силу и экстраординарные способности на пользу обществу? Возможно, даже подарил ему новую личность, тем самым навечно похоронив старую как казнённую по приговору справедливого советского суда? Казалось, в послании отца было немного строчек и минимум информации. Но на самом деле он отдавал ей важные ключики, кончик нитки, по которой можно было выйти из этого лабиринта. "Он уже оставил тебе подсказки," — вспомнила она свой недавний мысленный диалог с наставником. Давно почившим, согласно документам и согласно её, Есениным, представлениям. Быков сотворил из него призрака ещё при его жизни. Могли ли теперь все эти события намекать на немыслимое? Если Меглину, как выяснилось, не впервой было это... умирать? Казалось, она была способна вспомнить хватку стальных пальцев, что тянули её из воды под мышки, знакомый взгляд, что обогревал её на грани сознания, голос, что она слышала, ещё не придя в себя окончательно. Но до сих пор не была уверена, что же это было? Сон, реальность, галлюцинация? Кто это был? Её собственный, подозрительно осязаемый и могущественный призрак? Помощник и советчик, тёмный ангел-хранитель, что продолжал подбрасывать ей подсказки и вытаскивать её из передряг так, как делал это при земной жизни? Порождение её разума, с которым она уже привыкла беседовать? Или — опять он? "Ты меня не поймаешь"? Этот неуловимый телефонный ублюдок, явно задавшийся целью свести её с ума? В один миг обративший против неё не только весь криминальный мир, но и коллег, СК, начальника, а теперь ещё и мужа? На первый взгляд, обвинения против неё выглядели несерьёзными. Однако все косвенные улики при желании можно было легко повернуть в любую сторону. У отдела СК хватало работы, чтобы расследовать ещё одно запутанное дело в собственных кулуарах. Объявить её сумасшедшей и после повесить на неё все убийства и всех собак — что могло быть проще? Разве не так двадцать пять лет назад обошлись с Ольгой Берестовой? А перед этим — с бедной Ириной Игнатович? Влюблённый в маму отец пошёл на ловкое служебное преступление и вместе с профессором Бергичем подменил документацию, подарил Ольге новое имя и свою фамилию, счастливую семейную жизнь, а Ирине — чужую личность и чужие грехи. Но от Жени таких великодушных жестов точно было не дождаться. Да и разве хотелось бы ей быть обязанной человеку, которому она хоть и доверяла, но которого, увы, никогда по-настоящему не любила? И который, как выяснилось, не слишком любил её саму... К тому же, самым неприятным во всей этой истории была её собственная неуверенность. Обо всех убийствах, приписанных ТМНП, она не в силах была вспомнить ничего существенного. Кроме разве что... снов? Но их вряд ли можно было предъявить в качестве доводов. Что, если отбросить все эмоции и допустить правоту обвинителей? Никто ей не звонил, и она разговаривала с воображаемым маньяком и после исполняла его приговор? Она же телефонировала "своим" марионеткам, и каждый убивал именно так, как она говорила? Она душила своих жертв острой струной, для чего, как утверждал Женя, не требовалось большой физической силы. И она убила свою лучшую подругу, к которой всегда испытывала только симпатию? Генерала Григорьева, о существовании которого вообще узнала только тогда, когда их с наставником вызвали на осмотр его тела? Она задушила отца, когда весь вечер была дома и вскочила с постели вслед за мужем? Она сбросила его самого с высоты и выронила орудие преступления из кармана? Бред! Это же бред! Значит, она сама убила Кукольника? Прежде приказала ему расправиться с бедными девочками, а затем, для достоверности, велела напасть на саму себя? И начисто об этом забыла?.. Если у неё и впрямь был столь замечательный и интересный мозг, ей уже точно никакая терапия не поможет. Поздно, как говорится, метаться... Какое же другое могло быть объяснение всей этой белиберде? Меглин — мёртв, и она — одна. Но что-то в глубине души противилось этим мыслям, высовывало нос из норки и оглядывалось назад с тоской и надеждой. Как прежде, лишившись ещё одной надёжной опоры, всё её существо устремлялось в единственно известную ей гавань. Неспокойную, штормовую, даже порой опасную. Ей нравилось думать о невозможном, как прежде представлять себе чудесное воскрешение наставника. Или думать, что его убийство — плод её воображения, ночной кошмар, и на её руках нет его крови. "Родион бы не хотел, чтоб мы думали, будто он мёртв", — словно вновь услышала она загадочные слова Софьи Зиновьевны. А следом — ещё более невероятное бормотание Ивашова: "Почему год назад? Вон, на днях заходил... Сказал, что ты придёшь. И ты пришла..." И даже пьяный смех рыжей проститутки: "Я тебя сразу узнала... Точно так, как он говорил... Глаза чистые..." Вспомнила — и схватилась за голову. Что, если Женя — прав? Она — сумасшедшая? И все её сны и дедуктивные таланты — это просто помешательство? Вернее, вполне научное явление — душевная болезнь под названием "шизофрения". Диссоциативное расстройство личности. Наверняка, ещё и маниакальная форма, как у мамы. И как у Меглина. Не потому ли год назад он взял к себе в стажёры наивную и глупую её дочь? Хотел передать ей своё мастерство ходить по грани вменяемости и безумия, как по острому лезвию? Ибо только она для этого и годилась? И... только на это? Есеня закрыла глаза, упрямо сжала губы, чтоб вновь не проколоться и не начать говорить со своей галлюцинацией вслух. "Нет тебя, нет тебя, нет..." — мысленно твердила она. "Ну, нет — так нет", — насмешливо согласился голос, который она уже не была рада слышать. "Всё, уходи! Оставь меня! Оставь!" Есеня сползла на пол, обхватила руками голову, пытаясь как в детстве заслониться ладонями от того, что её так пугало. Если бы можно было закрыть уши! Не те, что на голове, а те, что продолжали слышать любимый баритон, когда рядом, уже полтора года как, не было его первоисточника. "Я больше не буду с тобой разговаривать! Ты сам был сумасшедшим! Сам! Ты всех людей ненавидел, весь мир! И, ты... ты меня такой же хочешь сделать! Даже теперь! Даже сейчас! Уходи!" "Ты уже стала такой", — мрачно заметил он. И, умолк. Как она и просила. Из глаз брызнули слёзы. Есеня обессиленно привалилась плечом к стене, тоскливо посмотрела на крошечное окошко под потолком, что почти не давало света, обвела взглядом немногочисленную обстановку своей одиночной камеры. Подумала, что палата усиленного режима в психиатрической клинике немногим отличалась от неё. Здесь, наверное, тоже были прогулки, по тюремному двору? Разве что грязнее. А ведь — это ещё только следственный изолятор... Значит, вот каков был конец истории? Ребёнка она уже в жизни не увидит: Самарин не зря предупреждал о том, что Женя интересовался процедурой лишения родительских прав. "Урод... Значит, он всё давным-давно подстроил". Как он мог подсунуть ей "жучок"? И когда? И куда? Она невольно ощупала себя, залезла в карманы толстовки и вывернула их наизнанку. Следом так же проверила карманы брюк. "Раньше ты соображала получше, — воображаемый собеседник был явно недоволен. — Что ты хочешь найти? То, чего у тебя нет уже?" Есеня уняла подскочившее от странной радости сердце. Как и прежде, наставник и в бесплотном образе относился к её эмоциональным вспышкам философски и снисходительно. И при этом держал ситуацию под своим контролем, даже против воли своей ученицы. Получив новую подсказку, та задумалась. Да. Это должна быть вещь, которую она носила с собой постоянно, не снимая. Таких вещей было немного, и все они сейчас находились на проверке. На очередной проверке... После происшествия в Орехово-Зуево, у неё изъяли совсем новый айфон, да и тот не всегда был под рукой, батарея могла разрядиться, владелица могла его забыть где-то или потерять. Значит... — Па-ап, — вдруг послышался ей собственный недовольный голос. — Ты же знаешь, что нельзя дарить часы. Примета плохая. — С каких пор ты веришь во всю эту чушь? — смеялся тот. — Носи, не выдумывай. Мне так будет спокойнее. Вот она и носила. Практически не снимая. Часы действительно были хорошие, швейцарские, в работе незаменимые. Меглин, у которого не было ни телефона, ни собственных наручных часов, частенько ими пользовался. Бесцеремонно подтягивал её запястье к себе, отворачивал манжет стальными пальцами и смотрел на стрелки. А у неё при этом каждый раз перехватывало дыхание, и всё тело обдавало жаркой волной... Эх, жаль, не потребовать их назад прямо сейчас, не раскрутить самой, чтобы достать из них какой-то "жучок"! Или точно так же обойтись с её новым айфоном. Да и что это даст? Ведь всё уже случилось. И всё, как сказал Женя, оказывается, было санкционировано. Получается, он подслушивал её всё это время? Слышал все её разговоры со свидетелями, с подозреваемыми и преступниками, с коллегами и даже с самой собой! И не просто подслушивал, но ещё и записывал всё это. Какой же удивительный аудиоспектакль, должно быть, получился! А зачем он всё записывал? Чтобы убедиться в том, что она говорила правду? Он же слышал её беседы с настоящим ТМНП! Не для того ли всё это и было организовано? Есеня невесело усмехнулась. Нет. Ни одной минуты. Всё это время муж собирал доказательства иного рода. Компромат. Как Быков поручил ему следить за ней во Владимире, так передал и это, ещё более щекотливое дело, не иначе. Ну кому ещё было круглосуточно подслушивать её, как не собственному супругу! А беспокоиться об объективности сведений и разбираться в перипетиях их семейной жизни начальству было как-то несолидно. Прежде требовалось уладить все проблемы с посольством и с очередными маньяками. Причём, Женя всё это делал с самого начала! Не то уже вконец свихнулся на почве повышенного беспокойства за ребёнка? Не то, узнав, что жена, в сущности, никогда не была ему верна, захотел сохранить последний кусочек, что, как ему казалось, оставался от их былой любви? И нынче пришлось признать: в своём намерении он был твёрд, как когда-то Стрелок. Фу, какое же мерзкое чувство осознавать, что за тобой следили! Что даже в самые уязвимые минуты, когда хотелось закрыться от всего мира и всех людей, кроме одного призрака, когда хотелось быть слабой и лить слёзы, ей было непозволительно расслабляться и терять контроль. Даже тогда. "Так там ещё и GPS", — подавленно вспомнилось ей. "Я — твой муж, имею право знать". "Ну, а как же? — подтвердил внутренний голос. — Откуда он знать-то мог, что ты на заводе ночевала? А?" Есеня вздрогнула, уронила руки на колени. Ну, оттуда же, откуда узнал, что она в доме покойного отца шарила по ящикам его стола. Или что, решив совместить приятное с полезным, повезла малыша на прогулку в парк "культуры и отдыха", чтобы там составить компанию подруге убитой Яны Скобелевой. Это абсурдное обвинение — просто уловка, его вредность, каверза. Месть за то, что при всех его стараниях ему было никогда не занять самого важного места в её сердце. Не подогнать существующую там опустевшую выемку под свою капризную истеричную персону. "Вот почему Седой ещё не слышал этих записей. А когда услышит, то грубого, искажённого голоса в колонках внедорожника там не будет точно". При желании любую улику можно повернуть как угодно. А это желание у майора Осмысловского, несомненно, было сильным. За эти несколько лет разве она не убедилась, что характер у него — не слаще, чем у наставника? Вот только у Меглина он был тяжёлый, в самом прямом смысле этого слова — честный, неповоротливый и непрошибаемый, как просто ещё один бронированный слой его защиты. Либо с ним свыкнешься, примешь и даже полюбишь, либо — ступай себе, девочка. До свиданья. А что касалось Жени, то там были одни капризы богатенького мажора, генеральского сынка, которому всю жизнь целовали одно место, за отцовские заслуги прощали все шалости. И он полагал, что законная супруга с восторгом присоединится к числу его воздыхателей. Хотя бы после смерти его соперника! Полагал, что ему всё на свете известно. И как все патологические лжецы теперь был в ярости оттого, что кто-то, вроде неё самой, утаивал от него свои истинные чувства. Тут ещё стоило напомнить себе, что генерал-майор Быков, определённо, не был в СК последней инстанцией. И что она до сих пор не имела даже понятия о том, кто стоял за закрытием "супер-секретного проекта". Что, если её новоиспечённый свёкр оказался отзывчивым к страданиям родного сына? И достаточно смелым и бессовестным, чтобы приложить свою руку? Даже протянуть её из-за границы? Даже... выпустить ТМНП? В точности, как старший советник юстиции Стеклов однажды выпустил жестокого и страшного массового убийцу? Особенно, теперь, чтобы она сидела тихо, делала, что ей скажут, и не лезла, куда начальству не хочется. Разве не говорил ей Меглин когда-то, что прошлое лучше не помнить, а будущее — не знать? Что, если недавние выводы Жени — не плод его собственной дедукции, а неуловимая, неосознанная подсказка? Озвученные страхи её кукловодов, признание в том, что её догадки были верны: они специально позволили Стрелку сбежать, пожертвовав десятками невинных людей ради двухдневного спектакля. Знали, что ей об этом известно и что она может им... мстить? Почувствовав дрожь, Есеня плотней запахнулась в толстовку. Но ведь — это конец. Стоило Быкову убедиться в том, что лучший сотрудник его спецотдела разговаривает с покойником и неосмотрительно угрожает бомжам табельным оружием... И тогда ей бы живо припомнили повешенного свидетеля и все прочие проколы... Тогда её прежняя счастливая жизнь точно закончится. Значит, всё же "счастливой" она была, эта жизнь? Есеня запустила пальцы в короткие волосы и измученно прикрыла глаза. Всё, теперь ей точно никто не сможет помочь. А её заботливый призрак и защитник, кем бы он ни был, вряд ли сумел бы пробраться сюда, на охраняемую территорию незамеченным... "Так и будешь сидеть-горевать?" — поинтересовался в ответ баритон в её ушах. Есеня невесело усмехнулась, подумала: "А что ты предлагаешь? Чем ещё здесь заниматься?" Если бы она могла не только слышать, но ещё и видеть наставника, он бы, наверное, подмигнул в ответ. Или смерил бы её строгим взглядом? Скорее, последнее. "Работать". Она нервно подавила смешок. "Ты, должно быть, шутишь". "Ну давай, напрягай мозг, — рассердился внутренний голос. — А то заржавеет скоро". "Да толку! — фыркнула Есеня. — Я — сумасшедшая, я — шизофреничка, голоса слышу, с мёртвыми общаюсь! А может быть, я ещё и маньячка, как мама? Может, это и в самом деле я задушила папу — и ни черта об этом не помню! А может, они всё сфабрикуют, какая разница! Я трогала струну своими пальцами, я залезала в опечатанный кабинет, ночью, и рылась там! У меня заберут ребёнка и упекут меня в клинику или вовсе отправят за решётку! Пожизненно!.. У Бергича хотя бы са-адик!" Не сдержавшись, она всхлипнула, испустила тихий жалобный стон. "Чёрт... Я не хочу в тюрьму! Не хочу! Не хочу..." И расплакалась, заслонившись ладонями от всего несправедливого мира, в котором теперь совершенно точно осталась одна-одинёшенька. "Ну, это ты размечталась, — возразило подсознание тем же отрезвляющим тоном. "Ну да, — мысленно съязвила Есеня, когда слёзы закончились, и сердито шмыгнула носом. — Это же ты у нас всё знаешь. Оказывается, везде успел побывать. В том числе, и там, да? В камере... смертников?" От этой мысли по позвоночнику пробежал холодок. "Ну, и сколько мне дадут за всё это, на твой авторитетный взгляд?" "Оставь эту законодательную галиматью своим друзьям-отличникам, — проворчал знакомый баритон. — Это не наша работа. Наше дело — убийц искать. И ловить. Как бабочек". — Как бабочек, сачком, — тихо пробормотала она. "Кстати, как там твои туристы отмороженные? Идеи есть?" Она невольно развела руками, будто разговаривала с осязаемым собеседником. И, опомнившись, насупилась, вновь обхватила себя за плечи. Буркнула: — Это больше меня не касается. "Вот тут ты ошибаешься". Есеня усмехнулась, подумала: "Считаешь, меня скоро отсюда выпустят и принесут мне свои извинения?" "Насчёт последнего, — не обольщайся, — обнадёжил её внутренний голос. — А в том, что выпустят, — можешь даже не сомневаться. Ты ему на свободе нужна, иначе какой тогда прок? Это же пат, а он играть хочет. До смерти..." Она сглотнула. "Это же его ребус, так? — рассудительно журчало подсознание. — Кто-то же должен найти убийцу? Кто, если не ты? Он всё хорошо рассчитал. Молодец, молодец..." Есеня задумалась. И поморщилась: от напряжения и недавних потрясений голова начинала побаливать. "Ты нужна Быкову, — звучало в ушах. — А тебе нужно выйти отсюда". "Правда, — согласилась она. — Всё так. Но насчёт отмороженных туристов у меня — ни одной идеи. Честно!" В ответ послышался смешок. "Ещё бы, они у тебя были. Идеи... Откуда им взяться, когда ты — здесь? А они — там?" Есеня усмехнулась. В дальнем тёмном угле ей померещился знакомый силуэт. Она протянула руку в пустоту, подумала: "Если бы я только могла до тебя дотронуться..." "То получила бы по пальцам, — тут же одёрнул он — Не переигрывай". Вдруг за железной дверью раздались шаги. Есеня села на кушетке ровней, машинально оправила толстовку и убрала за уши короткие пряди волос. "Хорошо выглядишь". Она хмыкнула. — Стоять, лицом к стене! — раздались следом чёткие команды. Есеня выполнила указания, поморщилась от грубой хватки за плечи. "Если тебя это успокоит, напомню старую истину. Доколе ты предполагаешь, что ты — сумасшедший, волноваться тебе незачем". "Да уж. Успокоил", — подумала она. И послушно вышла из камеры в коридор. * *Aidez moi... Oh mon Dieu... (фр.) — Помогите мне... О мой Бог... *Qui tu es? (фр.) — Вы кто? *Je t'en supplie (фр.) — Умоляю.