МЕТОД-2. Игра с большими ставками

Правильно заданный вопрос — уже половина ответа. — В нашем обществе, как, впрочем, и в любом другом, очень предосудительное отношение к душевнобольным людям. Их не понимают, не любят, боятся их непредсказуемости. А между тем, психоз — это всего лишь неадекватное восприятие реальности. Многие корифеи сравнивают психику человека с линзой, через которую все субъективно смотрят на объективную истину. И у каждого эта линза своя. — А кто знает, что такое истина? — с вызовом возразила Есеня. — Для кого восприятие неадекватно? Для тебя или для меня? Самарин сделал несколько глотков из стакана и снисходительно усмехнулся. — Я говорю сейчас о головном мозге, как известно, том самом органе нашего тела, что как раз и отвечает за восприятие реальности и её оценку. При хорошей правильной работе мозг — наш друг и помощник. А вот при определённых биохимических нарушениях он превращается в нашего злейшего врага. И от скуки может затеять свою игру. Ты знаешь, что такое продуктивные симптомы? Она насупилась. — Нет. Самарин кивнул. Поставил стакан на стол и продолжил: — Конечно, непродуктивные встречаются чаще и их обычно больше. Внутренняя направленность — один из них. Сосредоточение на своих мыслях и идеях, неадекватная самооценка, пессимизм и ангедония — утрата прежних интересов и удовольствия от жизни во всех её проявлениях. Отдельным пунктом здесь стоят телесные объективные признаки. — Это какие? — заинтересовалась она. — Например, снижение аппетита и потеря веса, расстройство сна и ранние утренние пробуждения. Боли в области сердца, тахикардия, тяжесть в груди, прерывистое сердцебиение. Ну, и конечно, — головные боли. Если помнишь — самое яркое проявление у Меглина. Есеня уставилась в стол и закусила губу. Похоже, психолог вновь затащил её туда, куда и намеревался. — И, наконец, продуктивные симптомы, — говорил тот, подтверждая её опасения. — Так называемый разъяснительный бред или "эхо мыслей". Бред исключительности — когда кажется, что всё, что происходит в окружающем мире, имеет к тебе самое непосредственное отношение, что именно ты — в центре всех событий. Малозначительные черты обычных вещей выглядят зловещими закономерностями и знаками. Нарушается объективное восприятие мира. То день — более солнечный и яркий, то комната — слишком холодная и тёмная. Есеня вздрогнула и скрестила на груди руки, отвернулась к стене. Самарин обвёл её шутливым жестом, обозначил: — Негативизм и сопротивление — внутреннее и внешнее, порой, даже бессознательное. Ведь ты никогда не слушаешь, что тебе говорят? И добиваться от тебя послушания бесполезно. Похоже, даже Меглин в этом не преуспел. И, так как она умолкла, только тяжело дышала, продолжил тем же бодрым, даже торжествующим тоном: — Отсюда можно плавно перейти к тому, что такой расшалившийся мозг вполне способен создать себе некий свой мир. Представлять вещи, которых он лишён в реальной жизни, и как малый ребёнок поверить в то, что сам же и придумал. Как ты понимаешь, мы уже плавно перебрались к галлюцинациям: обонятельным и вкусовым, телесным ощущениям, в том числе, сексуальным... И, разумеется, к зрительным и слуховым галлюцинациям — самым известным из них. И впечатляющим, не так ли? Она ничего не ответила, только медленно и густо заливалась краской. — По распространённому мнению, такие "голоса" должны быть агрессивного, угрожающего характера, в крайнем случае, императивного. Но это не обязательно. Некоторым удаётся подружиться со своими собеседниками. И даже сотрудничать. Есеня перевела взгляд на ровный уровень воды в стакане. — Стокгольмский синдром, — невесело усмехнулась она. — Пожалуй, в самом жутковатом своём воплощении. От человека-насильника ещё можно спастись, но от собственного мозга не убежишь, — он внимательно посмотрел на неё. — А когда сопротивление бесполезно, остаётся только подчиниться. Принять. И, полюбить...

***

Когда Есеня очнулась и открыла глаза, вокруг была такая же темнота, из которой она только что вынырнула. Только прохладный ветерок на лице, травинки сена, что покалывали шею, и заклеенный изолентой рот убеждали в том, что это... сон. Страшный сон... Рядом послышался скрип колёс, и из темноты показалась знакомая инвалидная коляска. На ней отчаянно мычал в кляп связанный и насмерть перепуганный Хофман. А сзади коляску подталкивал здоровый мужик лет тридцати пяти. Огромные руки, ноги. Рост, наверное, больше двух метров. Круглое большое лицо, с тем же чуть растерянным, чуть испуганным и детским выражением, по которому она уже могла опознать "нашего" без помощи наставника. Клетчатая голубая рубашка неизвестно каких астрономических размеров. Словом, это и был тот самый Гена. Геннадий Беликов. Он довёз туриста до стога и наклонил коляску набок, сбросив Хофмана рядом с Есеней. Удержаться тот не мог никак — его руки и ноги были связаны верёвкой. Так же, как и у неё. Ушибленный мозг, к счастью, не сильно пострадал от удара по затылку. Проснувшись, завёлся, стал оценивать происходящее и шансы на спасение заложника и себя. Увы, пока что результаты оценки были плачевными. Кругом — поле и, похоже, то самое. Ночь. Вот и небольшой продуктовый грузовик, который Есеня не раз видела у гостиницы и с пандуса которого съезжала Надя. А они с Хофманом были связаны и — у высокого стога сена. Вокруг, совсем близко, возвышалось ещё несколько таких же. За несколько дней погода улучшилась, силы августовского солнца хватило на то, чтобы вся округа вновь стала огнеопасной. Если в самое ближайшее время не пойдёт ливень, планам их обидчиков уже точно ничто не сможет помешать. И он не пойдёт: на тёмном небе — ни облачка. К тому же, преступники явно не были намерены ждать, раз собрались сжечь пленников вот так, живьём... От этой догадки Есеня содрогнулась. И впервые подумала, что, наверное, предпочла бы для начала замерзнуть в каком-то промышленном холодильнике... Глаза помалу привыкли к темноте, различая более мелкие подробности. Скосив глаза, она увидела, как Гена докатил коляску до своей подружки и приглашающе хлопнул огромной ладонью по сиденью. По её сигналу он пошёл обратно, к пленникам, и легко вытащил обоих за ворот вверх, усадил более вертикально и вдавил спинами в стог. Теперь уже Есеня задёргалась и замычала не хуже иностранного собрата по несчастью. — Рот! — крикнула Надя. — Рот отклей! Гена кивнул и как прежде беспрекословно выполнил распоряжение. Есеня вскрикнула от боли, отшатнулась. Надя опустилась в коляску, положив руки на подлокотники и сев так, чтоб жертвам её было хорошо видно. Ясно, значит, предстояла минута откровенности. Чёрт! Как же это просто, на самом деле... Как можно было подумать, что авторство столь изощрённых убийств принадлежало этому дебильноватому акромегалу? Вот же он! Маленький жестокий мозг всей этой "серии"! — Это не он, не он, — тяжело дыша, смеялась Есеня. — Ты. Не похищал никто, не похища-ал. Не похищал... Сами к тебе ходили, сами! На свидание. Надя утвердительно кивнула. — Ты им котлетки свои... калачи, а они... — А как ты их ещё заманишь? — засмеялась злосчастная метрдотель. — Калачом только. А Есеня в который раз ощутила давящую в груди, гнетущую боль обманутого доверия. Предательства. Не много ли за несколько дней? Муж с этой его прослушкой, Быков. Упрямый Меглин... И теперь ещё — Надя? Что же, вообще никому нельзя доверять? Даже створку в душе не приоткрыть? Но разве так можно... жить? На её глазах в несколько огромных шагов верзила достиг грузовичка со спущенным пандусом, вынес из него большую канистру и что-то ещё. Предельно понятные приготовления... — Гена! — визгливо крикнула его сообщница. — Ге-ен! Не переживай! Не из-за тебя спалились, слышь? Из-за меня. А, — она махнула рукой, — всё равно бы нашли. Есеня встретила взгляд своей бывшей подруги и вздрогнула. В нем не было ни сочувствия, ни злости, ни ещё каких-то понятных живых эмоций. Только твёрдое намерение, лёд... — Переживает, — спокойно пояснила Надя. — Он же большой, а ум — как у дитяти малого. Француза жалко стало, отпустил его. Фотку с ребёнком нашёл, в бумажнике, — она сердито кивнула. — Прикол, да? — Ты зачем это делаешь? — просипела Есеня. А та как будто ожидала этого вопроса, сложила руки на коленях с заметным удовольствием. Ей явно было, что рассказать. — Знаешь? — начала она. — С детства мечтала выйти замуж за иностранца. Ну, там, по Лазурному берегу гулять... Вся в белом. А когда к принцу своему приехала, он меня на цепь посадил. На поводке держал как собаку. С каждым словом её речь убыстрялась, становилась всё более смазанной. Было видно, что прежде достойного слушателя ей не попадалось. Рассказывать что-то иностранцам — всё равно что самому себе, или, там, стенке. Никогда не поймут. Нет, тут нужны другие уши. У каждого более-менее вменяемого "серийника" есть своя печальная повесть, которой хочется поделиться, передать кому-то частичку своей внутренней боли, разделить её, хотя бы со своей жертвой. Особенно, с жертвой. "Мы же любим их, иностранцев-то? — вспомнила она свой недавний сон. — А они — нас?" — А один раз наказать решил, в холодильник засунул, — подтвердила её догадки Надя. — Не знаю, чтобы со мной было, если бы тогда свет не отключили. На двери замок электронный, так и выбралась. Убежала, в общем. И, ты знаешь? Я тогда про жизнь вот всё поняла! Нету ничего. Ни Бога, ни правды... Вот оно что. Так она... согревалась. Ей тоже было холодно. Смертельно холодно... — Ну, как до России добиралась, это уже отдельная история, — нервно и нарочито бодро продолжала Надя. — Пожаловалась дальнобоям, что подвозили. А они мне сказали: ну, хотела сладкой жизни? Получай. Ну, я подумала: и вправду. Раз я для них — не человек, то и они для меня — не люди. Есеня взбрыкнула, попробовала сесть ещё ровней, одновременно проверяя крепость пут. Да, Гена был здоровяк, завязал на совесть: руки и ноги стянуты крепко, это тебе не Кукольник с его скользкими ленточками... Видимо, успел попрактиковаться на иностранцах? От любого движения в запястья врезались верёвки, даже пальцы начали неметь. "Чёрт... Это серьёзно". — А Гена тут при чём, а? — прохрипела она, внутренне холодея до самых косточек. — Так я же в дурку попала, — так же спокойно пояснила Надя. — Мёрзну постоянно теперь. Даже летом. Тридцать градусов жары, а мне — холодно. А я к Гене приду, он мне печку затопит. Любит меня, понимаешь? Убивает ради меня. Она улыбнулась, произнесла нараспев: — Грешить ради любимого... Сень, ну, скажи! Вот у тебя есть человек, который ради тебя убить готов? И выразительно округлила глаза, теперь в полумраке удивительно похожая на сову. Маленькую глазастую и неумолимую. — Ради любви не убивают, — вполголоса возразила Есеня — самой себе. И обречённо прикрыла глаза. Разве год назад она не сделала то же самое? Она убила его ради него. А он своим уходом обрёк её на смерть. Медленную и с открытыми глазами... А, не всё ли равно теперь? Шурша травой, Гена подходил всё ближе и ближе, раскачивая канистрой в такт широким шагам. Его кроткое сонное выражение лица, что абсолютно не соответствовало ситуации, теперь сделало всё ещё на порядок кошмарнее. Вот чёрт... Не всё равно... Ведь это... конец? Будто в подтверждение, Надя со скрипом поднялась с сиденья. На её лице расползалась трещинка самодовольной улыбки. Ясно, значит, она уже сказала всё, что хотела. Дальше дело было за малым. "Огонь очищает", — когда-то говорил наставник. Да. А ещё он хорошо уничтожает следы преступления. Самонадеянного капитана СК, Стеклову Е.А. среди сожжённых трупов смогут опознать разве что по результатам экспертизы ДНК. Если вообще смогут. Дорого же, Широков сказал... И вдруг показалось, что где-то вдали раздался шум автомобильного мотора. Есеня навострила уши, встрепенулась. Им спешат на помощь! Майор всё понял! Он нашёл её телефон и отследил маячок! Ну, точно! Нужно выиграть время! Чего бы это ни стоило, задержать Надю! — Не делай этого, не надо! — закричала она с новой силой. — У меня — Витюша! У меня — сын! Сын! Сын! — Сень! — укоризненно отозвалась маньячка, заложив руки в карманы кофты. — Ну какая ты мать? Бухаешь, ребёнок тебя неделями не видит! А так хоть образ твой лучезарный... запомнит. По её кивку здоровяк Гена в пару шагов преодолел расстояние до пленников и, загребая руками как лопатами, забросал их сеном. Качнувшись назад, подхватил с земли канистру, открутил крышку. — Не надо! Надя, не делай этого! Не надо! Не надо-о! — завопила Есеня, отчаянно дёргаясь и пытаясь движениями тела стряхнуть с себя колючую горсть сена. Точно так же старался и Хофман. Канистра забулькала, на колени полился бензин. Голос сорвался на пронзительный визг. Турист вторил ей мычанием. — Подруга! — весело крикнула Надя. — Прощай! Рада была познакомиться. Правда. И следом, она выудила из кармана маленький и самый зловещий, учитывая обстоятельства, предмет. С щелчком откинула крышку в сторону, задумчиво посмотрела на маленький огонёк в своей руке. Подождала, пока сообщник доведёт маслянистую дорожку от стогов к ней. Улыбнулась. Между тем шум мотора приближался, и вдруг в нём послышались странно знакомые нотки — как в отзвуке позабытой музыки. Да, это, наверное, было смешно и нелепо, это было предсмертным бредом, но Есеня узнала этот мотор, этот старенький хриплый двигатель. А тут ещё в кромешной темноте за складкой ландшафта и дороги на миг как будто мелькнул плоский силуэт автомобиля. Единственного, хорошо ей известного автомобиля с зубастой мордой радиатора... Она решила, что сходит с ума. Хофман отчаянно мычал в кляп, дёргаясь так, что подпрыгивал на месте, но освободиться своими силами не мог. Времени уже не оставалось, и ничего не имело значения. — Стой! — напрягая все силы, заорала Есеня. Надя захлопнула крышку зажигалки, крикнула: — Чего? — Ты спрашивала, есть ли человек, готовый убить ради меня? — прокричала та, сжимая зубы и не веря уже ни во что. — Есть! Есть! Есть!!! Родио-он!!! Будто в ответ на этот истошный вопль, совсем рядом взревел мотор, и его рычание нарастало с каждой секундой. В темноте ослепительно вспыхнули продолговатые автомобильные фары. Маньячка заслонилась рукой и шагнула назад. Но автомобиль нёсся прямо на неё и не сбрасывал скорость, подпрыгнул на кочке как тигр, что кинулся на добычу. Есеня широко распахнула глаза, увидела, как Гена бесстрашно бросился к подружке, оттолкнул её в сторону. Но оба не успели. Бампер голубого "Мерседеса" с глухим стуком отбросил их на землю, и машина резко встала на месте. Водитель распахнул двери и со всех ног помчался к заложникам. Хофман громко замычал, дёргаясь и, видимо, не особо отличая обидчика от спасителя. А Есеня застыла без движения, жадно пожирая глазами того, кто бежал к ним. Шуршал травой, тяжело дышал, спотыкался на рытвинах, и бежал, бежал ей на помощь... За его спиной развевались полы светлого плаща, а кепки не было вовсе. — Успел! — выдохнул этот удивительный призрак, своим появлением уже подтверждая, что всё это происходило в параллельной вселенной. — Ну, как ты тут? Цела, да? А это кто? Туземец? Подошвы ботинок затоптали травинки, в которых шипели маленькие искорки. Сильные руки быстро разгребли сено, вытащили из стога сперва Есеню, а за ней — и нерадивого туриста, оттащили обоих на безопасное расстояние за шиворот как щенков. И вовремя: от упавшей зажигалки к стогу на полной скорости мчались огненные змейки. Через миг всё вспыхнуло. — Как ты меня нашёл? — выдавила из себя Есеня, когда её спаситель вновь оказался поблизости. — Так маячок твой — у туземца в сумке, — деловито пояснил тот. И чиркнул ножом по верёвке. На удивление, не тем самым, своим любимым перочинным и давно изъятым. А каким-то другим, но тоже складным и очень острым. Освобождённые запястья, а после и лодыжки с притоком крови взорвались болью. Поморщившись, она с трудом приподнялась и села поудобнее. Повернув голову, увидела, как обалдевший Хофман с перекошенными на носу очками неизвестно каким образом сумел вскочить на связанные ноги, намереваясь пуститься наутёк. Качнулся, чудом удержал равновесие. Но крепкая рука без лишних слов сгребла его за воротник и усадила на землю как годовалого малыша. Покосившись на своего неожиданного спасителя, иностранец благоразумно решил подчиниться. Глаза Меглина горели в темноте, на лезвии ножа прыгали огненные блики. Неподалёку стог уже пылал как свечка, озаряя всё вокруг. В это время, рыдающая, окровавленная Надя, напрягая остатки сил, подползла к своему соучастнику. Плаксиво прошептала: — Гена! Геночка... Похлопала его по щекам и окончательно убедилась в том, что Гена был мёртв. И тогда, перегнувшись через его тело, она дотянулась до брошенной канистры с бензином. Блаженно улыбнулась и щёлкнула зажигалкой. В тишине поля раздался оглушительный хлопок, и в небо взвилось яркое пламя. Наставник и его ученица инстинктивно дёрнулись, но остались держаться за руки. Их пальцы неслышно беседовали, ласково переплетаясь, а глаза смотрели, как пляшет огонь в отражении любимых глаз. — Сгорели, — усмехнувшись, пробормотал он. — Прямо... на работе. Вслед за взрывом вдалеке раздались протяжные завывания сирен. По тёмному небу мазнули вспышки сине-красных мигалок, и на грунтовке обозначился караван полицейских машин. Первым опомнился Меглин. Всмотрелся в её распахнутые и ошеломлённые глаза ещё более пристально и внимательно, будто надеялся что-то в них разглядеть. Кивнул и поднялся с корточек. — Иностранец? — тяжело дыша, спросил его Широков, перегнувшись пополам от быстрого бега. Вместо ответа тот защёлкнул нож и кивнул на перепуганного заложника. Едва Хофмана освободили от кляпа, как он принялся сбивчиво ругать негостеприимную страну и её жителей на родном языке. — Смешно как... лопочет, — заметил наставник. Он убрал холодное оружие в карман плаща, а взамен вытянул портсигар. — А ты... — недоверчиво начал Широков. Но Меглин пресёк его попытку что-то выяснить о своей личности на корню. Кивнул на интуриста и спросил сам: — Понимаешь что-то? Начальник РОВД буркнул: — Нет. Тогда он подошёл к заложнику и так же бодро поинтересовался: — Эй, туземец! Ну, как тебе у нас? А? Как фестиваль калача? — I'll never come to Russia again<note>I'll never come to Russia again.(англ.) — Я больше никогда не приеду в Россию.</note>, — пробормотал бедный Хофман — А! Приезжай, приезжай! — весело продолжал Меглин. — У нас тут ещё скоро фестиваль колорадского жука будет! — Is it a joke?<note>Is it a joke? (англ.) — Это шутка?</note> — Жук, жук! Да! Есеня слабо улыбнулась. Ужасный, на первый взгляд, сон, что обещал стать очередным ночным кошмаром, заканчивался на такой хорошей ноте. В сущности, разве могло быть иначе? Он же всегда приходил ей на помощь. Вот и сейчас примчался в ответ на её отчаянный призыв. Наверное, скоро и этот сон закончится. Потемнеет ещё больше, такой реальный с виду мир распадётся на осколки, а она провалится в бездну и проснётся в суровом настоящем. Одна и без малейшего представления о том, где и как ей искать истинного, не скопированного её воображением, маньяка? Ещё и в ускоренные сроки, как хотел ТМНП... А может быть, плюнуть на всё и утром арестовать парочку прямо так, в предупредительном порядке? Виноватый Широков после всей этой истории не посмеет возразить московской коллеге. И этот сон, — не предупреждение ли о том, что её затея с "маячком" — опасное безрассудство? Надо просто эвакуировать туристов от греха, и наплевать на репутацию города... Наплевать даже на Быкова, на Женю и всех остальных. Наплевать на ТМНП и его угрозы... Ведь он — снова здесь! Пускай — всего на пару минут, несколько секунд до пробуждения. Пускай — это только сон. Он здесь, рядом. Она позволила себе, наконец, облегчённый вздох и посмотрела на своего любимого призрака с любопытством и нежностью. Широков больше не донимал его расспросами, у коллег и экипажа "скорой" было много дел. Возмущённого Хофмана уже посадили в полицейскую машину, и молодые лейтенанты, во главе с Каховским, наперебой изощрялись в школьном английском, пытаясь переубедить туриста и отстоять честь страны. А Меглин задумчиво и как обычно бесстрашно, прикурил прямо от открытого пламени. Выпрямился, выпустил дымок. И Есеня вновь поймала на себе его внимательный, даже подозрительный взгляд. Как будто его умение читать мысли своей ученицы вдруг несколько притупилось? Она ответила ему сонной улыбкой. И покорно, облегчённо закрыла глаза...

***

А когда открыла, вокруг по-прежнему было тёмное поле с низкими облачками тумана. Службы уже уехали, на прощание мигнув маячками. И у горящего стога сена они с наставником остались одни. Пламя потрескивало, безжалостно расправляясь с сухой травой. Неподалёку тихо дышал работающим мотором старый голубой "Мерседес", весело скалился решёткой радиатора. Ничего не пропало и не исчезло, не обрушилось в темноту... Где же она, в таком случае? Ведь... это не сон — он не заканчивался. Значит, она погибла. Сгорела в стоге, вместе с иностранцем. Заживо... Есеня вздрогнула, невольно ощупала себя. Странно, что она ничего не помнила. Ни адской боли, ни дыма, ни ожогов. Кожа чистая, только губы саднили и запястья немножко ныли от верёвок. Ну, и ещё по голове словно жахнули тяжёлым молотом, и череп как ваза, казалось, чудом удерживался в целостности, хотя давно должен был по идее распасться на осколки... "Что за фигня?" Впрочем, на то он и — потусторонний, этот мир, чтобы в нём была собственная логика либо она там отсутствовала вовсе, не так ли? Её должно было беспокоить другое. Совсем рядом в тёмном пространстве находился тот, кого не могло существовать в реальной жизни. Он стоял, курил прямо у горящего стога, пренебрегая всеми правилами пожарной безопасности или, как раньше, заранее на них наплевав. И смотрел на неё. Смотрел так, что Есеня в один миг приготовилась держать ответ за свой смертный грех и ещё за несколько других в придачу. Да, это — не сон. Это смерть. Всё намного проще... Она поспешно уставилась себе под ноги на рассыпанные сухие травинки и, услышав приближение знакомых шагов, содрогнулась всем телом. Вот оно, значит, как... Вот что случается, когда уходишь из этого мира. Напоследок он предстаёт пред тобой во всём утраченном великолепии, все чувства обостряются донельзя. Ты вновь видишь глазами и слышишь ушами, чувствуешь запах дыма и ночного поля, ощущаешь дуновение ветра на щеке и привкус солёной крови и слёз на губах. Что ж, настало время прощаться с этим миром. Пора уходить. Не для того ли он явился за ней? Не потому ли смотрел так строго? И разве не этого ли она хотела? Когда бородатый призрак приблизился вплотную, Есеня подняла голову с глуповатой улыбкой на губах. — Ты... Пришёл, — глухо пробормотала она, с трудом ворочая языком. — Я знала... Ты всегда приходишь к убийцам... Я же... убийца, да... И мрачно хихикнула в низком регистре. — Забери меня... — невнятно продолжала она, глядя на сурового пришельца снизу вверх, и тихая слеза покатилась по её щеке. — Скажи: «пошли, Есеня». И потом облей бензином как Пиночета... Вон, там... канистра... Я устала... Я... не могу так больше... Не могу... Мудак. Её глаза вспыхнули. Отчаяние на лице сменилось некрасивым злобным выражением как у ведьмы. Сжав зубы, она вцепилась в него обеими руками и на какой-то границе здравого сознания удивилась, каким осязаемым был этот бесплотный дух... Руки — такие же сильные и твёрдые, как раньше. И, такие же горячие... В секунду они перехватили и отбросили её слабые пальцы, и затем вынудили её запрокинуть голову. Гримаса ярости на её лице разгладилась, Есеня даже подалась вперёд с покорностью и какой-то странной радостью, подчиняясь, готовясь принять самое страшное наказание. Что ожидало убийц детей, девушек и старушек, она уже знала. Так же своими глазами видела, как был отомщён несчастный Глухой и как живым лёг в гроб Стрелок за десяток воспитанников детского дома под Нижним. Но что ожидало убийцу самого Меглина? Да ещё и после смерти?.. А, плевать на всё... Ведь она снова видела его — впервые так отчётливо за эти бесконечные дни и месяцы, во всех деталях и красках. Было темно, но в огненных отсветах она видела его таким же суровым и загадочным, как и прежде. Это сумрачное лицо с вечной печатью страдания. Эти пронзительные глаза, алмазами блестящие в темноте как у дикого зверя. Этот наморщенный лоб, скулы, нос, щёки, усы... И борода, что некогда так безжалостно колола ей ладони. Та же гримаса недовольно поджатых губ. Даже этот плащ — порванный пулей на левом рукаве и после ею же, Есеней, заботливо и неумело заштопанный. Тот самый плащ... И эти пальцы — такие знакомые, такие сильные, железные — зарывались в её волосы, удерживали, причиняя тонкую боль и заставляли её запрокинуть голову ещё больше. Пусть так... Она закрыла глаза, чувствуя, как в этом ожидании страх, как обычно, смешался с безумной радостью. Он — наконец-то здесь! Пусть призрак, пусть злой дух, пусть посмертный меч правосудия, её наказание за всё, — неважно. Даже если это — такой мучительный сон, она не хочет просыпаться!.. Еще мгновение — и две лёгких, но хлёстких пощечины привели её в состояние, близкое к обмороку. С тихим вскриком, будто ей в лицо выплеснули кувшин холодной воды, Есеня распахнула глаза, отшатнулась и чуть не потеряла равновесие. Чудесное видение никуда не делось. Продолжая сверлить её взглядом, убитый майор проворчал: — Довольно чушь нести. Или ещё не так... получишь. Несколько секунд Есеня просто сидела и хлопала глазами. Собственное тело вдруг сделалось слабым и, будто не своим, губы предательски задрожали. Она смотрела прямо в эти острые строгие глаза наставника, которые так же внимательно и пристально вглядывались в её глаза, затуманенные слезами. И вдруг ей совсем как раньше померещилось, что там, в тёмной таинственной глубине мелькнуло нечто особенное. Что на миг этот обвинительный взгляд смягчился, стал бархатным. Всего на миг. По спине пробежал холодок. Мелькнула первая догадка, что происходящее меньше всего походило на сон либо на клиническую смерть. Есеня отчётливо ощутила холодок ветра и влажной земли, колючий дымок в воздухе, слабый запах гари. Даже отдалённый звук полицейских сирен раздался в ушах как-то особенно чётко. И этот спокойный укоризненный взгляд Меглина... Слишком уж живой была такая игра глаз для покойника или бесплотного призрака. Сердце помчалось галопом, внезапно стало нечем дышать. Она сообразила, что наставник давно отпустил её и всё же не отступал в темноту, не растворялся в воздухе. Молча стоял рядом и ждал, пока она придёт в себя окончательно. "О, не исчезай! Пожалуйста, только не исчезай!" Вслед за этим истерика была закономерным явлением. Где-то на окраине сознания Есеня понимала это мозгом следователя. Но ей было уже всё равно. Слишком долго она держалась и строила из себя сильную девочку, у которой всё внутри умерло вместе с ним! Как по команде предательские слёзы затуманили мир, градом покатились по щекам. Спина согнулась, будто это он надавил на неё рукой. Плечи задрожали, во рту стало горько. — Ты... — хрипло выдохнула она. — Я же тебя... Я... тебя... Я! Голос сел окончательно, казалось, ещё слово, и — во рту забулькает от солёной влаги. В неожиданном порыве она рванулась к нему снова, схватилась за крепкое предплечье в рукаве плаща. И он не убрал руки и не оттолкнул её. Спокойно, молча позволил вцепиться себе в рукав как напуганному ребёнку, прижаться лицом. Её сердце на миг перестало биться. Неужели этот плащ — его плащ, в который она куталась долгими одинокими вечерами и наряжала им колченогую вешалку, представляя себе его обладателя во плоти, — наконец-то обрёл хозяина? Теперь под ним Есеня чувствовала живое плотное тело, под рукавами — твёрдые мышцы. Сама рука была горячей, ей не померещилось. Продолжая цепляться за него в отчаянной панике, будто иначе этот странный призрак мог испариться, другой рукой она скользнула к его запястью. И чуть не вскрикнула: под её пальцами ощутимо бился пульс. Его пульс! Ровный, сильный. Вдруг, словно ожидая такого открытия, рука наставника легко и быстро перехватила её пальцы, сжала и затем переплелась с ними в несокрушимом замке. И рывком подняла её на ноги. От столь стремительного подъёма и потрясения, в голове потемнело, колени задрожали и подогнулись. Знакомая рука не позволила ей опрокинуться, успела, подхватила. А взволнованное и такое родное лицо неожиданно оказалось совсем близко. Ничему больше не веря и ничего не соображая, Есеня с совершенно позорным рёвом уткнулась в широкое плечо и обхватила обеими руками этого чудесного призрака. Рыдала, тряслась, всхлипывала и машинально отмечала про себя, чтоб не сойти с ума окончательно: вот — край распахнутого плаща, вот — пуговицы рубашки, вот — кнопки, вот — ремень... Да у него же сердце бьётся! То самое, в которое она год назад дрожащими руками пыталась попасть остриём его складного ножа! Так, как он её научил... "Нет, нет... Этого не может быть... Не может... Сволочь, ты что... жив?" Всё тело сжалось, когда, словно в ответ вокруг плеч медленно сомкнулись его объятия. Широкая ладонь с неожиданной лаской взъерошила её чуть отросшие волосы, так знакомо пропустила их меж пальцев, легла на затылок... После — утёрла её чумазые щёки, пока обладательница оторопело хлопала глазами. А под её пальцами... это же поднимались и опускались его рёбра! Он дышит! Он — жив! Он — настоящий! И больше ей не снится, не мерещится! Он существует! Как невероятное воплощение всех её мечтаний, ответ на её отчаянные просьбы и мольбы, плод горьких слёз, её приятного одинокого безумия... Да, несомненно, она спятила. И на сей раз окончательно. Ведь Палыч, главный посмертный скальпель Москвы, просто не мог лгать, его профессия обязывала напоследок говорить людям правду. А с Бергичем она сама не искала встречи — боялась, что просочится что-то нехорошее. Хотя внутренне понимала: с такой странной жизнью, которую она сама себе выбрала, с этими старыми и новыми маньяками, но больше — с её собственным упрямым и глубоким отчаянием, с незаживающей раной в своём сердце, — их с профессором встреча должна была состояться непременно. Рано или поздно. Ведь в первое время она превратила себя в подобие Меглина — такое же эксцентричное и острое на язык. Она носила его плащ, научилась курить как паровоз и начинать утро с глотка спиртного, толстовка стала её униформой, а заброшенные волосы отросли до пояса. И обитала она в лофте, где гуляли сквозняки, заставляя дрожать пламя жестяной печки, и где сотня тысяч кактусов требовали поливки. Вот бы, наверное, порадовался старый профессор психиатрии при виде столь красноречивой картины! И такого простого диагноза? Странно, что он тогда даже не заявил в полицию... Только спустя несколько дней, согласно протоколу, как обычно полагается в таких случаях. Самоубийство в тех стенах — вещь привычная, чуть ли не обыденная. Протокол, свидетельство... И, маленькая табличка за оградой тринадцатой психиатрической лечебницы. Нет, он не мог быть живым. Да, у неё тогда дрожали руки, и она била впервые — неуверенно, бестолково. Но она же видела яркую кровь! Она видела и чувствовала её, горячую как сама жизнь на своих руках. Она ощущала жёсткое ребро рукоятки его любимого складного ножа, вокруг которой она сомкнула и сжала его безвольные пальцы. Слышала, как он захрипел и мгновенно отяжелел раз в десять в её руках, так что она не смогла его удержать. Нож так и оставался в его груди, прижатый его собственной рукой, когда она тихо выскользнула за дверь в тёмный коридор, глотая слёзы и отчаянно зажимая себе рот руками, чтоб не закричать как тяжело раненое животное. Убивая его, она сама себе наносила этот смертельный удар в сердце. И кровоточащая рана заживала целый год, утопая в алкоголе, заглушаясь сигаретами и мучительными воспоминаниями. Затягивалась тонкой плёнкой, что тут же прорывалась от малейшего дуновения ветерка и пронзала грудь болью — каждый раз, как впервые. Нет, он не мог быть таким осязаемым, горячим, живым. Просто... не мог! Если это — не сон и не путёвка в загробное царство, то — галлюцинация точно. Это психоз. Онейроид. Как у Меглина. Интересно, а он тоже при жизни смотрел подобные фильмы — цветные, звуковые и детализированные? Так, значит, она сходила с ума? Уже сошла давно? Ну, что ж. Неудивительно... И всё-таки до чего было приятно... Тепло. Как она, оказывается, хорошо всё помнила, все чёрточки, все запахи. Даже его ритмичное дыхание. А это всегда волнующее прикосновение его пальцев! Ведь она всего раз была в его руках по-настоящему — в его объятиях, властных и жёстких, — а всё же запомнила это чувство. В тот вечер, год назад, в день её рождения, он впервые её поцеловал. Сперва, — в щёку, при всех. Но при этом так пылко и долго, будто на самом деле он целовал её в губы. А потом ночью, дома, всё продолжилось; это невозможное, невероятное счастье, её воплотившийся сон. Его волшебные согревающие руки и испепеляющие глаза, его поцелуй — настоящий, глубокий, неистовый, сладкий, жадный... Она и не подозревала раньше, что была способна пробудить в мужчине такую страсть и силу, такой сжигающий огонь. Тем более, в нём — таком искушённом, таком бронированном. Она до последнего сомневалась, что Меглин когда-либо позволил бы себе ослабить внутренний контроль — это бы означало выпустить на свободу опасного, голодного, неукротимого зверя его души. И всё же... он рискнул. Сделал такой подарок ей и себе прежде, чем события необратимо повлекли их в пропасть. После той невообразимой ночи он не касался её ни разу, будто боялся не справиться с собой, причинить вред как оборотень. А ей так не хватало его прикосновений, объятий, теплоты его голоса, особенно в череде всех этих безумных дней! Он слабел постепенно, как поражённый охотником волк. Даже в его взгляде появилась ни с чем не сравнимая усталость и кротость, словно он заранее смирился с неизбежным. Словно, он уже не мог держать удар, а ему наносили всё новые и новые... Пока однажды его глаза не перестали её узнавать и остановились. Закрылись, вслед за предсмертным вздохом... Не удивительно, что её воображение теперь воссоздало Меглина в самом лучшем его воплощении. Не тем больным и промахнувшимся Акеллой, но вновь загадочным, полным сил хищником с особым чутьём и острыми глазами. Не хватало разве что шейной бабочки. И неизменной кепки. Где только он её посеял? Все мысли исчезли, когда Есеня неожиданно встретилась взглядом с плодом своих фантазий. Оказалось, он вынудил её поднять подбородок и теперь всматривался в затуманенную дождливую темноту её глаз. Знакомая гримаса не покидала уголка его губ, узнать о чём он думал, как прежде не представлялось возможным. А вот он, наверное, с лёгкостью читал все её мысли... Какой прекрасный психоз! Чудесная сложная галлюцинация разомкнула свои сжатые губы, и Есеня услышала: — Тебе ещё всыпать? Или достаточно? Против своей воли она расплылась в дурацкой улыбке и тут же получила ещё одну пощечину. На сей раз более чем, ощутимую. Правая сторона лица вспыхнула огнём. Есеня вскрикнула, дёрнулась в сторону и поняла, что бежать некуда: стальная хватка не позволила. — Куда собралась? — глухо поинтересовался наставник, без тени снисхождения в голосе. О, такое уже бывало. Случалось, он так же нависал над ней, сердито притягивал её к себе, брал за шиворот и силой поворачивал ей голову в нужные стороны как кукле, чтобы впредь стажёрка отвечала на его традиционный вопрос: "Что видишь?" правильно. Или когда в тёмном сквере она уже осмелела достаточно, чтобы бросить ему вызов, и за это поплатилась. В такие минуты Есене казалось, что его неизвестный никому внутренний огонь прорывался наружу. Она ощущала его ярость каждой клеточкой тела — этот жар — как от закипевшего чайника или раскалённой печки. В такое опасное время от него можно было ждать чего угодно; он мог напасть, молча, как зверь, как волк, ударить, дёрнуть, встряхнуть. Она, кажется, совсем позабыла о том, что лучше его было не злить... Есеня закусила губу. Зажмурилась, не в силах больше выдерживать этот пронзающий взгляд. И невольно сжалась, приготовившись к новой пощечине. Правая сторона лица, будто охваченная огнём, болела нестерпимо и всё сильнее убеждала её в реальности происходящего. Но больше ничего не случилось. Открыв глаза, Есеня удостоверилась в том, что поле, озарённое догорающей горой сена, не кануло в темноту, а призрак или галлюцинация не исчез. Только хватка, что удерживала её от бегства, теперь разжалась. Она, всё ещё поражаясь и не веря собственным глазам, ушам и прочим органам чувств, наблюдала за его передвижениями. А Меглин то вступал в освещённый круг огненного света, то снова исчезал в темноте за стогами. Ей с трудом удавалось сохранять спокойствие, чтобы тотчас не помчаться за ним. Вскоре, он вернулся, отряхивая потерянную кепку. Расправил и привычным движением надел. А когда встретил ошеломлённый взгляд Есени, молча протянул ей свою флягу. Конфискованную неделю назад, вместе с его портсигаром... Остатки коньяка обожгли раненую губу точно так, как она помнила, а потом пролились внутрь и обволокли тело приятным теплом. Пальцы разжались, выпустив сосуд прямо ему в ладонь, Есеня пошатнулась. Одной рукой подхватив под локоть, Меглин вновь не дал ей упасть. Любовно завинтил крышечку посильнее и знакомым жестом сунул флягу во внутренний карман плаща. Следом в ослабевшую руку владелицы ткнулся её потерянный айфон. На экране сигнал от маячка стремительно удалялся по направлению к городу... Глаза слипались, собственное тело было — как поломанный механизм, руки-ноги не слушались. Покойник смерил её строгим взглядом с ироничными искорками в глазах. У него появлялись такие, когда во имя интересов следствия предстояло не вполне законное предприятие. И в уголке губ пролегла снисходительная складка: — Пошли. Нетвёрдо ступая и спотыкаясь, Есеня подчинилась — пошла за ним к машине. Случайно коснулась нагретого, будто живого края капота и вновь содрогнулась всем телом. А Меглин с усмешкой обошёл зубастого "мурзика", по привычке дёрнул вверх серебристый значок, что уже давно не проваливался в отверстие на капоте. И, удивительное дело, — сам открыл ей дверь с пассажирской стороны, чего прежде почти не случалось. — Ну, чего застыла? Давай, давай, — уже мягче и тише поторопил он. Но Есеня не двигалась. Стояла и только хлопала глазами в совершенной растерянности и ошеломлении. Сердито выдохнув, Меглин распахнул дверцу шире, ещё и голову склонил на миг в шутливом поклоне. И молча ждал, пока она, испуганно косясь взглядом по сторонам, подошла. Выражение его лица даже в сумерках стало до того красноречивым и грозным, что Есеня решилась. Вздохнула и села на своё старое место. Починенная дверца звонко хлопнула и словно отделила её от всей прошлой жизни. Ещё секунду, пока водитель не занял своего кресла, она всё силилась понять: сон ли это был или явь или... ещё что-то? А потом рядом снова появился он... Старый автомобиль заурчал своим полностью замененным двигателем громче и послушно тронулся с места. Это впервые за полтора года она сидела на месте штурмана, а не вела строптивый "ящик" самостоятельно. Сколько ни старалась, ей так и не удалось научиться управляться с машиной так же ловко и просто, как это делал Меглин. Поэтому, какое-то время промучившись в образе наставника, Есеня отправила "старичка" на заслуженный отдых. В память о его владельце она заменила и починила в автомобиле всё, что было возможно, вплоть до потёртой и прокуренной обивки. И дальше выезжала на своём тяжеловесном внедорожнике, как и полагалось передвигаться дочке отставного полковника Стеклова, старшего советника юстиции. С автоматической коробкой передач и высокой подвеской. Теперь голубой "Мерседес" нёсся по тёмному полю как по маслу, как по самой лучшей дороге, и постепенно наращивал скорость. Он будто почувствовал руку хозяина. Надо было отдать должное Меглину. Чем бы тот ни заглушал свою вечернюю тоску и сколько бутылок вина ни выпивал уже с самого утра, за рулём он всегда словно преображался. Затуманенный взгляд прояснялся, становился острее и внимательнее. А подрагивающие от головной боли руки никогда не позволяли автомобилю вильнуть на дороге. В это почти не верилось, но всё опять было так, как два года назад. В салоне надолго повисло молчание, как прежде спасительное и правильное, а она пыталась воспользоваться предоставленной передышкой, опомниться окончательно и обдумать, осознать то, что с ней случилось. В расколотой голове царил полный сумбур, что время от времени сменялся какой-то определённой мыслью, никак не связанной с предыдущими, только ни одну из них было невозможно поймать за хвост. Ну, хотя бы её не радовали своим посещением симптомы сотрясённого мозга или чего-то похлеще. Либо она всё-таки видела какой-то странный сон и находилась в коме, либо Надя её помиловала, и удар по затылку оказался не критическим. Сложно кого-то бить или убивать, когда не готовы руки, и когда столь грязную работу за тебя всё это время делал кто-то другой... — Что, вздыхаешь? А мне, грешным делом, показалось, что рада меня видеть. Есеня невольно подняла глаза и в тёмном отражении лобового стекла встретила знакомый взгляд. Такой же сосредоточенный, плавно скользящий от края к краю, от дороги к оскаленным мордам задних машин и обратно, — всё, как она помнила. До мелочей. Озарённое пожаром поле давно осталось позади. Началась магистраль, по которой они неслись в потоке оживлённого движения, аккуратно виляя между отстающими машинами. Уверенная плавная рука вела строптивый автомобиль, в окно бросали свет придорожные фонари и яркие встречные фары. Блики причудливо прыгали по лицу и вместе с мазками теней придавали этому живому призраку самые разные выражения — одно таинственнее другого. Вот-вот он заворчит, потянется за своими таблетками и потребует флягу, чтоб их запить. Есеня даже удивилась, что на её коленях не было толстой папки с уголовным делом. При таком щедром освещении было бы неплохо почитать нечто подобное. Теперь, казалось, они и вовсе не расставались... Но всё же что-то изменилось, она ясно это почувствовала. Живые любимые глаза останавливались на ней чаще, чем обычно, и задерживались дольше, будто искали ответного взгляда. — Хорошо, на твоей машине не поехали, — вдруг буркнул он. — Хорошо? — недоумённо отозвалась она. — Так бы всю дорогу оперу слушали, — пояснил Меглин. — Или детские песенки. У тебя ж вроде... сын родился? Есеня некоторое время оторопело молчала, пытаясь докопаться до смысла этой неуклюжей шутки. Похоже, на сей раз ему наконец-то изменило его обычное ядовитое остроумие? — "Вроде"... - она изумлённо вытаращилась на него. - Ты-то откуда знаешь? — От верблюда. Назвала-то как? Она вдруг почувствовала себя неловко, потупилась. — Витя. Он фыркнул и покачал головой. — Что? — Мне не нравится. — Тебя не спросили, — обиделась она. — А мне — очень даже. Витя. Витюша... Он молчал. — Простое доброе имя, — с нежностью продолжала Есеня. — Ведь он — никакой не особенный. И особенным ему быть не нужно. Самый обыкновенный... мальчик. — Уверена? Тёмные глаза водителя насмешливо прищурились. Она хотела было ответить утвердительно, но этот странный взгляд в отражении заставил слова замереть на губах. Почему он смотрел так, будто знал гораздо больше, чем даже она сама? Подумав, Есеня всё же решила занять оборонительную позицию. Насупилась. — Ну конечно, уверена. О чём ты? Но голос встревоженно дрогнул. А чудом воскресший наставник упорно хранил молчание — загадочное, но красноречивое. — И думать забудь, — сквозь зубы процедила она. Но его глаза стали острее и потемнели ещё больше. — Что это значит, понимаешь? Есеня неуверенно предположила: — Ты имеешь в виду, что... на одну семью двух маньяков — более, чем?.. — Умная девочка. Теперь — трёх. Опять воцарилась тишина, прерываемая только приглушённым шумом дороги. А она смотрела вперёд — на фонари и бегущую асфальтовую ленту, но словно ничего не видела. Голова кружилась, на глаза требовательно выползали слёзы. — Глазки закрывай, — вдруг услышала она. — Ещё часов пять до Москвы. Где-то внутри, в груди, от этих слов всё, будто попало в тиски — так, что вздохнуть не было возможности. Получилось только хрипло выдохнуть. А следом всё пережитое за день: все потрясения, чувство неизбежной смерти, боль и отчаяние, безнадёжный страх за свою жизнь, а после дикая и ошеломительная радость нахлынули на неё одной сокрушительной волной, затопили, окончательно лишая сил. Тело как судно после боя стало подсчитывать повреждения и пробоины, каждая избитая клеточка попросила о пощаде и напомнила о себе. Есеня успела только дотянуться до рычага и на ощупь посредством его опустить спинку своего кресла — как делала это раньше, наверное, тысячу раз... Она осторожно положила на подголовник свой ноющий затылок, ещё раз с опаской проверила, не исчез ли её удивительный призрак? — А ты не пропадёшь? — нежно прошептали губы. Он фыркнул. — Куда я денусь? — Обещаешь? Меглин раздражённо перевёл дух, даже прикрыл глаза на миг, явно справляясь с собой. Наконец, сказал: — Да. Спи давай. Тогда она тихонько заворочалась, повернулась на бок, устроившись так, чтобы хорошо видеть его сосредоточенный напряжённый профиль. И с улыбкой, как в детстве, закрыла глаза.

***

Когда пришлось вернуться в настоящее, первым, что она услышала, был всё тот же мягкий гул. Голубой "Мерседес" мчался в темноту, в ночь, легонько плавно покачиваясь, словно сказочный корабль. Вокруг была смутно знакомая магистраль, что бессмертно, круглосуточно жила этим бесконечным потоком машин, а на руле лежали знакомые руки. Как прежде, своё слово он сдержал. Так значит, это — не сон, не наваждение? Всё было взаправду? Вся чертовщина, что творилась несколько месяцев кряду, имела вполне логичные объяснения? Это всё время был он, ей ничего не чудилось! Вот кто стянул у неё тот список адресов и сам устроил засаду на Верещагина — буква "И" ничего не придумала! И именно этот голубой "Мерседес" всё это время повсюду мотался за ней, даже в Краснодар. Её неотступная галлюцинация в зеркале заднего вида, в поле бокового зрения, которую она даже спустя какое-то время научилась просто игнорировать, не замечать. Мало ли было на свете похожих машин? Она думала, что была брошена в бурный океан на волю волн и стихии — барахтаться, как успела научиться, либо погибнуть. А на самом деле, он был рядом и всё контролировал, мог всегда легко вытащить её за шиворот, пока она не нахлебалась воды... И кто за дверью убил Кукольника — тоже можно было догадаться. Она звала его, и он услышал, он её спас! Вот кто унёс её с завода на руках, подальше от сожжённого архива! И вот кто после подбросил ей последние уцелевшие папки. И её спасение из воды бассейна, и его беседа с Чистяковым — ей ничего не приснилось, не померещилось! Он был жив! И сейчас, когда она в очередной раз так глупо прокололась и позволила коварной Наде обвести себя вокруг пальца, именно он пришёл ей на выручку! Он нашёл её брошенный телефон, догадался про маячок. И в который раз избавил её от ужасной смерти... Но самым ошеломляющим открытием было то, что Меглин вернулся к ней не тем ужасающе неподвижным психом с навсегда потухшим взглядом, не расколовшимся на две личности безумцем, охваченным желанием отомстить всему миру и своей нерадивой убийце. А в точности таким, каким она и хотела его видеть, — уверенным, полным внутренней силы, способным вновь вынести её на себе, разбитую вдребезги, раненую душой и сердцем, как верный волк из народной сказки. Во всё это было почти невозможно поверить... Некоторое время Есеня не двигалась, не подавала ни единого признака того, что больше не спит, и с любопытством изучала его лицо, озарённое бликами встречных фар и придорожных огней. Чувствовала, как та же мягкая волна, что несколько часов назад лишила её сознания, ласково накатывала вновь. Он — здесь, и ему опять можно было довериться, вернуть в эти крепкие руки всё управление, весь контроль над ситуацией и даже — над её собственной жизнью! Она больше не одна на этой планете! Неужели наконец-то можно было ослабить эту изматывающую хватку, что всего за несколько месяцев полностью лишила её сил, сна и остатков рассудка? И передать ему всю эту неподъёмную ответственность, наравне со своей болью? Вновь знать, что у него наверняка был чёткий, обдуманный до деталей план! Какое же это облегчение! Самый лучший подарок! Как тогда, уже почти два года назад, он дал ей именно то, в чём она так нуждалась, и избавил от одиночества и холода, так и теперь подхватил её на краю пропасти, снял с её плеч раздавливающий груз. Уже было неважно, что он скажет и куда он её везёт, хотя она внутренне догадывалась, и от этого сердце замирало в груди с каждым толчком крови. Наконец, Меглин как обычно почувствовал её пристальный взгляд. И, не поворачивая головы, буркнул: — Дыру протрёшь. Она усмехнулась. Опомнившись, села удобнее, поморгала, даже немножко потянулась. Короткого сна было явно недостаточно, всё тело затекло точно так и в тех же местах, как бывало, когда им приходилось выезжать на охоту в длительные командировки. А за окном оживлённая магистраль уже помалу перетекала на окраину. Впереди россыпью огней сиял многомиллионный безжалостный город. — Ты... Ничего не хочешь мне сказать? — А нужно что-то говорить? — хмуро спросил он. — Ну, не знаю. Ты почти два года в прятки со мной играл. Может быть... Есеня увидела, как брови наставника непримиримо сдвигались к переносице, и поспешила умолкнуть. А ещё подумала о том, что похоже, объяснений она не дождётся. По крайней мере, сегодня... Вздохнув, она вернула кресло в прежнее положение и попробовала себе представить, сколько прошло времени. Провела рукой по волосам, потёрла глаза. Почти неосознанно, по привычке, потянулась в карман за телефоном. Но даже не успела включить экран. Знакомая рука сгребла устройство в тот же миг и вышвырнула в окно. Есеня только ойкнула. — Ты что творишь? — жалобно спросила она. — Кому звонить-то собралась? — пророкотал он. Она насупилась, скрестила на груди руки. Услышала: — Объяснять очевидные вещи не буду. Хочешь говорить — говори сама. Только по существу. Есеня вздохнула, отвернулась к окну. — Так, — неуверенно возразила она. — Вроде бы... нету же больше... прослушки? — Это кто тебе такое сказал? Она помолчала, прежде, чем ответить: — Муж. Разогнавшись, автомобиль летел по проспекту как на крыльях, чудом попадая на зелёный свет на перекрёстках. Дорога была ей хорошо знакома. Теперь не оставалось никаких сомнений в том, куда они направлялись. — Муж... Ну, и кто у нас — "муж"? Есеня деланно удивилась: — Да что ты! Великий Меглин не знает таких простых вещей? Сам же мне говорил, чтоб не упускала. "Парень перспективный", — передразнила она наставника. — Не помнишь, что ли? — Генеральский охламон? — холодно уточнил тот. — Или... как там его? — Женя, — тихо подсказала она, внутренне похихикивая над столь метким обозначением. — Ты его видел. Ну, помнишь? Всё к тебе в стажёры набивался. — А? Да помню я, помню, — отозвался он, аккуратно притормаживая на первом красном за всю дорогу светофоре. Его мысли явно были заняты чем-то другим. Да и ничего грандиозно нового она ему не сообщала. А Меглин — если он действительно был жив-здоров всё это время — должен был интересоваться жизнью своей несостоявшейся убийцы и потому знать многое. Неожиданно, она... нет, не поняла и не догадалась, а почувствовала: эти странные вопросы были призваны не получить от неё ответ, а скорее подвести к чему-то её саму. К чему-то очень важному. Настолько, что наставник предпочёл избрать окольные пути, а не заявил об этом сразу, в лоб. Опасался, что она не поверит его словам? Или сам собирал сведения и только строил догадки? К сожалению, её утомленный исстрадавшийся мозг милостиво попросил отгула и отдыха от всяких тайн и головоломок. Вдобавок, глаза вновь слипались, а голова под мерное покачивание автомобиля стала приятно кружиться как от алкоголя. С пронзительным скрипом позади закрывались старые заводские ворота. Колёса медленно и мягко преодолевали ухабы разбитого асфальта. Эта знакомая до боли дорога, по всем признакам, должна была скоро окончиться. — Ну зачем делать вид, типа ты ничего не знаешь? — наконец, пробормотала Есеня, устало откидываясь на сидение. — Раз про сына в курсе, то и про мужа давно узнал. Ты что, следил за мной? Не отрываясь от дороги, водитель согласно покивал. — Так, может, ты ещё смотрел, как я на твою бренную могилу кактусы приносила? — её голос снова задрожал, а в глазах стало предательски пощипывать. — Как дура... Просила тебя вернуться, воскреснуть. А ты — живой, гад. И всё это время был, да? Меглин вновь утвердительно качнул головой. — Всё слышал, да? Видел, знал... И смеялся ещё, наверное?... А я уже столько всего себе навыдумывала! Думала, совсем с катушек съеду, думала, уже съехала давно... Она задрожала всем телом, прошипела сквозь зубы: — Шерлок грёбаный. Гад. Сволочь. Ненавижу. Голубой "Мерседес" качнулся и остановился. Спокойно, плавно, но как-то неожиданно. Есеня даже испугалась, не встали ли они прямо посреди улицы? Оглянулась, вздрогнула. Кругом была тьма. Шоссе давно осталось позади, вместе с широкими проспектами и заброшенной дорогой. Где-то высоко вверху, над головой по мосту пронёсся последний состав метро, словно отбивая секунды звоном алюминиевой кружки. Прямоугольные фары, мигнув, выключились, отразившись светом в запылённом до черноты, оконном стекле заводских корпусов. Щёлкнуло зажигание, и в машине стало совсем темно. Меглина скрыла эта темнота почти полностью, только руки на руле озарял одинокий блик фонаря. Целое мгновение он просидел неподвижно. А потом решительно развернулся к своей пассажирке. Есеня, стиснув зубы, отчаянно и безуспешно пыталась бороться со слезами. От его движения, неожиданной ласки протянутой руки, она совсем разозлилась. Строптиво отшатнулась к окну, но в тесном салоне деваться было некуда. Пальцы сами собой схватились за дверную ручку, подёргали, но та не поддалась. Замок на двери был заперт, последний путь к отступлению — отрезан. Она сжалась в комочек, отстранилась, как было возможно сильнее. И, всхлипывая, продолжила свой список комплиментов: — "Живая легенда"... Мёртвая... Обманщик. Да ты просто — му... Голос сел окончательно, до хрипа, и, чтобы продолжить, пришлось сделать судорожный вдох... И, тогда жаркое дыхание опалило ей кожу, а губы закрыл такой же сердитый поцелуй. Знакомый, самый реальный из всех возможных — поцелуй из её воспоминаний, из чудесных снов... В тот миг от неожиданности Есеня чуть было не утратила рассудок окончательно. Тело растаяло, устремилось навстречу и таяло, куда-то текло как оплывающий со свечи воск. Её широко распахнутые глаза закрылись сами. Голова закружилась всерьёз, перестав что-либо соображать, оставляя, вместо разбитых вдребезги мыслей, одни только ощущения. Горячие пальцы удерживали её лицо, ласкали щёки, горящие огнём от его прикосновений, зарывались в её волосы. А поцелуй всё длился и не прекращался — медленный, уверенный, властный, всепоглощающий. Точно такой, как она помнила, о каком всё это время мечтала, грезила и лила слёзы... С каждой его секундой Есеня, задыхаясь, словно тонула, глубже и глубже погружаясь в бархатную обволакивающую темноту. Меглин подался вперёд ещё сильнее, вдавил её в спинку сидения. Ноздри щекотал сладковатый запах нагретого мотора, по телу торжественно, как захватчик в разрушенный город пришла и покатилась дальше волна ошеломительного тепла, разошлась до конечностей, лишая каких бы то ни было остатков сил. Время совершенно расплавилось, остановилось. И затем — растворилось, исчезло как понятие...

***

Наконец, он отпустил её, отстранился, и Есеня смогла с трудом перевести дыхание. Но её уже раскрывшийся возмущённый рот тут же прикрыла обжигающая ладонь. — Терпеть не могу это слово. Особенно из уст матери моего ребёнка. Так что заруби себе на носу. В подтверждение, согнутый палец щёлкнул её по упомянутому носику. А затем с невиданной прежде нежностью вновь утёр мокрые дорожки на её щеках. Одну, после — вторую... — Ты всё сама понимаешь, — пророкотал почти невидимый в темноте Меглин, пока она без единой внятной мысли таращилась в его горящие глаза. — Как, зачем и почему. Так было нужно. Иначе — никак. — Но... — пробормотала Есеня, глотая подступающие к горлу слёзы. — Я же... Я же тебя... убила... — наконец, заставила она себя произнести это слово. — Я же всё видела... Ты же... уже никого не узнавал... Беззвучное рыдание сдавило ей горло до хрипа, из глаз брызнули новые солёные капельки. — Ты же... был... овощ... — прошептала она, уже сама не понимая, что говорит. — Ты же сам меня попросил.... кровь... Я всё видела... Я — убийца... И тебя... тебя здесь нет... не может быть... Пальцы на её затылке напряглись, зарылись в волосы и стали железными. — Тебе ещё всыпать, что ли? Чтоб уже никаких сомнений не осталось? — Нет, — испуганно возразила Есеня и тихо шмыгнула носом. — Сопли подбери. Если хочешь, чтоб я тебе всё рассказал. Чиркнула зажигалка, на миг выхватив из темноты знакомое лицо. Он прикурил, как обычно склонившись, охраняя пламя ладонями, и в лобовом стекле отразился красноватый огонёк папиросы. А Есеня поражённо уставилась на него. Что сегодня был за странный такой день, вернее, уже ночь? Чтобы сам Меглин и вознамерился что-то ей рассказывать? Ещё и "всё"! Раньше его было не заставить ни просьбами, ни мольбами, ни угрозами дать своей стажёрке хотя бы самую вшивую подсказку. Оставалось только смирно ждать, учиться слушать ушами и видеть глазами, ожидать его намёков и случайно пророненных слов, собирать новые части головоломки, каждая из которых могла оказаться ключевой. Осторожно — как по минному полю, каждый раз рискуя вызвать его неудовольствие, двигаться по самому краю воображаемой спирали, с каждым шагом приближаясь к центру. За полгода стажировки Есеня сумела отточить этот навык довольно хорошо, и потом не раз вспоминала подобные ребусы как самые ценные его уроки. Не считая трёх главных... И теперь она заставила себя молчать. Ведь этот его особый отрешённый вид всегда предшествовал редким минутам невиданных откровений. Тогда подсказок набирался целый воз, надо было только слушать. Медленно выпустив дымок, он спросил: — Помнишь, с чего всё начиналось? Есеня поняла. — С Кулибина. "Праздничного". И его неуловимого друга. Меглин кивнул. — Ты опять взяла это дело. Почему? Она пожала плечами. — Слишком много накопилось боли. Сперва Анюля. Потом — Глухой. И ты. Это стало слишком... личным. Его глаза в темноте сверкнули искорками. — Значит, у нас — "серия"? Она нахмурилась, словно пытаясь нащупать под ногами твёрдую почву. — Выходит... так. — Плохо слушаешь. Я спросил: зачем ты снова взяла это дело? Внезапно ледяной, его тон подействовал на Есеню как отрезвляющий душ. Она сникла и опустила голову. А потом озвучила, наконец, свою главную причину, что полгода назад, заставила её вновь увязнуть в этой трясине: — Я не могла так жить. Я хотела, чтобы ты... вернулся. Он молчал, очевидно ожидая продолжения. Сникнув окончательно, Есеня добавила, не поднимая глаз: — Я хотела его найти. — Если не начнёшь думать сейчас же, мы закроем эту тему надолго. Мне повторить вопрос? Угроза подействовала, и уставший обалдевший мозг нехотя включился в работу. "С чего всё началось теперь?" — Он позвонил мне, — неожиданно вспомнила она и вздрогнула всем телом. — В тот самый вечер, когда я... пришла... — Что сказал? — "Что ты чувствуешь теперь, когда осталась одна?" — Есеня выразительно посмотрела в отражения тёмных глаз. — Он звонил именно мне. Он уже знал. — Дальше. — "Ты меня не поймаешь", — мрачно повторила Есеня, вспоминая ненавистный голос с придыханием, искажённый компьютерной программой до неузнаваемости. — Что было потом? Она невесело хмыкнула: — Новая счастливая жизнь... И тут же встрепенулась от сердитого вздоха, торопливо прибавила: — Да, всё прекратилось... Последнее послание, тот же голос, "Ты меня не поймаешь", и... А потом, — она покачала головой. — Ни звонка. Почти год. Как отрезало. Почему? — Погулял напоследок, — пробормотал Меглин, покручивая сигарету в пальцах, и загадочно усмехнулся. — Ведь предстояли более важные дела. — Ты о чём? Думаешь, это — не конец? Будут ещё убийства? Он не остановится, да? Выразительная пауза, казалось, длилась бесконечно. Меглин поднёс папиросу к губам, сделал задумчивую затяжку и так же неторопливо выдохнул. А Есеня внезапно почувствовала на руках тепло человеческой крови. Маленький фонтанчик, что её пальцы безуспешно пытались остановить и прижать к костному выступу... — Ты же всё бросить могла, — услышала она. И призналась: — Нет. Уже не могла. Он Сашу убил. Понимаешь? Я... убила... Есеня сглотнула. Поджала губы, пытаясь сдержать всхлип. — Он был мне очень дорог. Такая глупая смерть... — Глупая? — вдруг раздражённо переспросил наставник. — У тебя с чутьём совсем плохо стало? Что. Ты. Видишь? Ну? Она в первую секунду растерялась. Но потом сообразила, что он имел в виду. Перед внутренним взором проступили тревожные дни стажировки и его, ужасные на первый взгляд, слова перед распростёртой зарезанной девушкой: "Ответь мне на простой вопрос: зачем ты её убила?" — Он убивает не просто так, — пробормотала Есеня. — Каждая его жертва — не случайна, всё встроено в сложный, хорошо продуманный план. И он не бьёт прямо по цели. Подходит издалека, по кругу. Попутно наслаждается своей властью над жертвами, запугивает. Даёт понять, что всегда в курсе об их перемещениях, поступках, даже... разговорах... Вот этого я понять не могу! — воскликнула она. — Он их тоже подслушивает? Следит за каждым? Но ведь... это же невозможно... — Дальше. Есеня перевела дух. Продолжила уже увереннее: — Он охотится сам и любит, чтоб охотились за ним. Так интереснее. Он избрал жертвой тебя, и пока ты был жив, расставлял свои ребусы и бил по людям, которые были близки тебе. Григорьев, Глухой, Бергич. Даже Пиночета вытащил... — Пока я был жив, — глухо, зловеще подтвердил Меглин. Она почувствовала, как по спине пробежал холодок. Он положил руку на руль, и забытая папироса как последний лучик света медленно догорала в его пальцах. Непроглядная темнота подступала со всех сторон, струилась из окон, вновь скрывая знакомые черты и превращая ожившего покойника в жуткий силуэт, призрак. От ошеломительной догадки у неё на миг прервалось дыхание. — Если бы ты остался жив... Она ахнула, вдруг представив себе красивую картину собственной смерти. Ну, действительно, можно ли было тогда ранить наставника сильнее, "ближе"? Кто ещё у него оставался тогда, когда все фигуры погибли на клетках, сделав свои опрометчивые ходы? Год назад она думала, что это — невозможно. Думала, что ей так и не удалось вызвать в его душе ответное пламя, понять его, приручить, предугадать... Когда на кону был целый мир, который он хорошо знал и пытался спасти в одиночку, что стоили для него слёзы и привязанность его единственной ученицы? И всё же хотелось думать, что она ошибалась. Не в этом ли её только что убеждали уверенные, знакомые до мурашек губы?.. В любом случае, его мнимая смерть сильно расстроила планы ТМНП. Одна потенциальная жертва убила другую. И с кем теперь было играть этому телефонному ублюдку? — Ты уже поняла? Растёшь! — одобрил Меглин. — Ну-ка, порадуй! Так кто был его жертвой? С самого начала? Вторая догадка блеснула ещё ярче — как молния. Её взгляд остановился, Есеня подалась назад и мягко стукнулась затылком о подголовник сидения, продолжая смотреть перед собой в пустоту. Прошелестела: — Анюля... Её смерть никуда не укладывалась с самого начала... Тогда Меглин заговорил. Быстро, внятно, с расстановкой. Сам, как бывало, когда нерасторопность и недогадливость помощницы выводили его из себя: — Анюля — подруга. Меглин — учитель. Саша — напарник. Твой отец ещё. А все остальные были — так, вешками на пути. Чтоб в болоте не заблудиться. И с охотниками поиграть. — Ну, тогда на очереди — мой муж. И... Витюша? Он неожиданно повернулся и своими глазами волка странно, испытующе посмотрел на неё из темноты. — Возможно. Хотя насчёт первого я не уверен. И даже не смей меня спрашивать почему. Сама думай. Минуту даю. Есеня напряглась так, что ей показалось, услышала скрип шестерёнок в собственной голове. Она стояла у самого порога какого-то важного ошеломительного открытия. Но был и риск вновь остаться ни с чем. Раздражённый вид собеседника говорил о том, что он уже начинал терять терпение. "Задавай вопрос правильно" — вдруг вспомнилось ещё одно его наставление. Но что спросить, если теперь вообще ничего не было понятно? Нет, это было бы слишком опасно и рискованно. Есеня решила молчать. Только расстроенно взялась обеими руками за голову, которая в панике отказывалась соображать начисто. Вот сейчас он выйдет из себя, рассердится. И милостиво приоткрытая было дверца закроется вновь. Она так и не узнает ответа на самый главный вопрос. "Что же спросить? Что сказать? Я так вообще ничего не понимаю!" Снисходительный взгляд какое-то время наблюдал за её отчаянными стараниями. Поймав его на себе, Есеня печально покачала головой. — Смотришь, но не видишь, — констатировал наставник, стряхивая пепел себе под ноги, на новенький коврик. — Когда началась "серия"? Похоже, он был намерен мучить её до тех пор, пока не добьётся правильного ответа. Есеня поморщилась. Голова загудела не на шутку. А может быть, молчать? Или вовсе ляпнуть какую-то глупость, чтоб он вышел из себя, выставил её из машины? А там можно будет поймать такси и... "Так поздно, — отстранённо подумала она. — Няня, конечно, давно покормила Витюшу и уложила его спать... Интересно, а они сильно испугаются, если я заявлюсь вот такая посреди ночи? Дадут хотя бы взять его на руки или сразу известят Быкова? Либо Бергича? Это я впервые, между почти решённым ребусом и бегством, предпочитаю последнее. Кто бы он ни был — живой ли, мёртвый, призрак или человек — мне уже всё равно. Только что он сказал, что всё это время "Ты меня не поймаешь" охотился за мной. За мной! И, зная Меглина, — он не ошибается никогда. А теперь... Что он хочет, чтоб я узнала ещё? Неужели сейчас как в том старом кошмаре из темноты выйдет чудовище, которое я узнаю? Было время, когда я так хотела, чтоб он вернулся! И вот это свершилось. Он — здесь, мерзавец, совсем рядом... Осязаемый. Тёплый... как будто и вправду живой. Дышит. Курит. Грубит. И эти губы я бы узнала из тысячи, и через миллион лет... Меглин вернулся. Но так страшно. И становится только страшнее и страшнее. Как же болит голова..." — Ночевать здесь будем? — проворчал осязаемый призрак, неслышно барабаня пальцами по рулю. — Имей в виду, не у тебя одной выдался тяжёлый день. — Я устала, — со вздохом протянула Есеня и провела ладонью по лицу. — Нет сил уже решать твои ребусы. Лучше... просто выстави меня. Голова раскалывается. Я не могу больше... Но уже через мгновение она горько пожалела о своих словах. Железная пятерня неизвестно каким образом, вдруг оказалась в её волосах, сжалась в кулак и притащила ахнувшую от боли Есеню прямо к разъярённому лицу. — Вот это — "раскалывается", — спокойно пояснил Меглин, не обращая внимания на её попытки вырваться. — Пусти! — задохнувшись, взвыла она. Инстинктивно попробовала вывернуться, сопротивляться, но руки схватили пустоту. А он только усилил хватку и пригнул ей голову. Есеня сжала зубы до звона в ушах. Её головная боль впрямь была пустяком по сравнению с вот этой. Оставалось только смириться, замереть как пойманная птичка, поневоле перегнувшись с сиденья на сторону водителя, и втайне молиться о том, чтоб эта пытка поскорее закончилась. — Повторяю вопрос, — раздалось над ухом. — Когда началась "серия"? Есеня прикрыла глаза. Мысленно подсчитала. — За год до моего выпускного. Тебе ещё точную дату сказать? — съязвила она. Так как наставник молчал, но хватку не ослаблял, пришлось продолжить: — Свидетель — ни в счёт. Первая жертва — проба пера. Выжидающее молчание, как прежде, заставляло её говорить дальше. Теперь требовалось собрать все разрозненные фрагменты, что удалось добыть и попробовать выстроить из них какую-то логическую цепочку. Особой надежды на успех не было, ведь за всё это время подобное ещё ни разу не удалось. Однако ничего более существенного она представить не могла. Похоже, настало время сдавать большой экзамен, вот только она к нему совсем не была готова. Совсем... Оставалось лишь вот так, жалко пытаться рассуждать вслух. — Во второй раз он был осмотрительнее, убил, задушил.... Но, видно, что-то ему... не понравилось. — Подруга твоя, — вдруг подсказал знакомый баритон. — Лучшая. — Он больше не хотел марать руки. Серьги — целиком заслуга "Праздничного". Так он его нашёл. И решил... применить на Анюле... Есеня запнулась и ахнула от новой догадки: — У него нет случайных жертв! Он знал, что это будет именно она! Моя лучшая подруга... Что она не устоит. Она так любила всякие побрякушки... Господи... Он её знал! Жгучая боль в затылке немного ослабла. Меглин отстранился, но всё ещё крепко держал её. — Ну-ну, — хмыкнул он. — Дальше. А Есеня молчала. Новое обстоятельство переворачивало целый пласт логических цепочек и догадок в её голове вверх-дном. Теперь она отчаянно рылась в собственной памяти как в неупорядоченном ящике, пытаясь восстановить события годовой давности. Кто ещё там был? Злосчастная вечеринка — не ответ, на ней гулял весь поток. А кто был ближе? Кто мог знать про Анюлину роковую слабость? Это должен был быть кто-то очень доверительный, близкий... Её парень? Она никогда не рассказывала об этом. "А я — "лучшая подруга"? Да, мы дружили с первого курса, но я имела только смутное представление о её жизни. Тем более, частной. Эх, надо было ещё тогда "пробить" её контакты, — с горечью подумала Есеня. — Проверить знакомства, опросить родню! Но кто тогда мог подумать о таком? Её смерть сразу причислили к другой "серии", повесили на Кулибина. Серёжки ведь тоже "выстрелили" на какой-то вечеринке! "Праздничный" попался сам, озвучил послание. Вот, почему дело сразу перешло к Меглину... Стоп. А вдруг, он проверил? И что-то нарыл? Только он-то нарыл, а мне теперь, что — догадываться?" — Мы были не настолько лучшими подругами, чтоб я знала наперечет всех её парней, — пробормотала она с раздражением. — Пускай "Праздничного" поймали. Надо было ещё тогда проверить все её знакомства. Внутренне Есеня сжалась в калачик, не уверенная до конца в безопасности такого ответа. Не отпуская её волосы, наставник свободной рукой сунул в рот новую папиросу и после поджёг пляшущим огоньком зажигалки. Его лицо было спокойным и бесстрастным как у сфинкса. Стальная крышечка захлопнулась с тихим щелчком. — Не там ищешь, — пророкотал он, выпуская дым. — Но хоть думать начала. — Тогда, может быть... отпустишь уже? — А ты так лучше соображаешь, — пояснил Меглин. — Боль стимулирует, пробуждает. Уж, я-то знаю. — А ты от этого кайф ловишь, — оскалилась она. — А ты думала, — усмехнулся он, и огонёк папиросы в отражении лобового стекла разогрелся ярче. — Лучше бы ты оставался в могиле! А я ещё там рыдала... Кактусы тебе приносила! — Да, было чертовски трогательно. — Господи! — Есеня теперь уже заныла. — Ну, чего ты хочешь? Чего тянешь, а? Раньше ты бы и пары минут не выдержал, выпихнул бы меня из машины, закрыл бы тему, и я б ещё потом просила!.. Она прибавила еле слышно: — Просто заткнулся бы наконец... — Обстоятельства изменились, — с тем же невозмутимым спокойствием возразил он. — А так, "четвёрка" за наблюдательность. — Ну какая может быть связь между Анюлей и... И психами твоими? — воскликнула она. — И папой? Сашей? Если ему так нужна я, почему я до сих пор жива? Меглин вновь затянулся сигаретой. По-прежнему не глядя на неё, пророкотал: — Вот. Мы у цели. Сама не хочешь ответить? Железные пальцы на её затылке, наконец, разжались, попутно скользнув по виску и щеке. Есеня со вздохом отшатнулась и облегчённо откинулась на спинку, чувствуя себя совершенно разбитой. Пальцы во внезапном порыве схватились за ручку двери, но ослабили хватку. Ах да, замок же теперь был починен и заперт... — Он тебя уже получил, — озвучил её пока ещё незрелые мысли знакомый баритон. — Со всеми потрохами. — Кто? — чуть слышно пролепетала она. Вместо ответа он вновь поднёс к губам папиросу. А его бывшая стажёрка уже ничего не соображала. Земля уходила из под ног, голова кружилась. — Пф! — наконец, выдохнул Меглин. — Ну ты и кремень. Берёшь измором. Поседеешь тут с тобой, пока хоть слово вытащишь. Он снова затянулся сигаретой, лентой выпустил дымок и сказал: — Тебе в голову никогда не приходило, что надо просто выкинуть из неё всё, чему вас там учили? Ищешь от убийцы. А надо смотреть на жертву, всегда. Жертва — кто? — Я, — тихо ответила Есеня. — Двадцатого июля выпускной у кого был? — У меня. — К ужасному Меглину кто на стажировку напросился? — Ты говорил, что сам меня нашёл, — вспыхнув, напомнила она. — Ну да, на свою голову. Есеня фыркнула. Дальше продолжила сама: — Он убивал, чтобы нам насолить. Сделать больнее. Твои друзья — "наши" стали близки и мне... Глухой... Пиночет... И всё прекратилось, — добавила она. — После твоей, как бы... "смерти"... — Двойка. Щеки залила горячая краска, совсем как раньше. Есеня поправилась: — Ну, хорошо, были. Были ещё убийства... В области. А потом... — Когда он сделал тебе предложение? — Двадцатого, — автоматически ответила она. И словно очнулась. — Погоди, при чём тут... — А сын когда родился? — Первого. — Отлично. Вот как раз завтра загляну — привезу что-нибудь имениннику. Нечто мохнатое. И, не дав ошеломлённой Есене даже на секунду опомниться, он продолжил: — К напарнику своему в гости заходила? Было? — Было, — она зачем-то виновато добавила: — Но... только поговорить... — А ему этого было достаточно. Есеня вздрогнула. Затаила дыхание как перед прыжком. — Значит, он и это подстроил... Меглин молчал. Только огонёк папиросы то разгорался, то снова стихал в темноте. — Конечно, он же мне сразу позвонил, гад! — ответила она самой себе. — Откуда только номер узнал! Я же всё поменяла! Как чувствовала... Её зрение вдруг обрело какую-то особую чёткость — наверное, просто привыкло к этой кромешной темноте? В красноватых отсветах она встретила внимательный взгляд. — Почему? — спросила Есеня. — Откуда он знает мой номер? Откуда всё про меня знает? Где я была, куда ездила, что делала? Всегда знал... Отвечай! И не смей больше вилять, — предупредила она сердито. — Хватит с меня этих загадок! Сперва с мамой. Теперь — это. Ладно, ты мне о ней говорить не хотел, это я ещё понимаю. Думал, у меня совсем крыша поедет, когда узнаю, что мама моя — маньячка, и я сама, выходит, тоже? И что ты её грохнул по её же просьбе... А теперь новость — у Витюши потенциал ещё круче. Ну, и что остаётся? Узнать, что всё это время папа меня подслушивал, да? Через часы? Или что мой муж... Она нервно хихикнула. Но внутри всё сжалось в узел. — Нет, — сказала Есеня. Меглин молча кивнул. — Женька? Да ладно! Ты что, серьёзно?.. — Бедняжка, — он пыхнул догорающей сигаретой. — Везёт же тебе на маньяков. Ну, а теперь подумай, какая дилемма: тебя — уже не убить, слишком подозрительно будет. Да и неинтересно это, любимую игрушку ломать... Сына родного — тем более. А щекотка донимает. Что ж делать, если щекотка-то, а? — Только — вызвать меня снова на игру, — потрясённо пробормотала Есеня. — Деланно повозмущаться, что на работу выхожу, бросаю семью, ребёнка — на няню... А самому будет время подготовить свои грёбаные ребусы. — А чтобы в игру включилась именно ты... — выразительно продолжил Меглин. — ...надо убить Сашу, — безжизненно докончила она. — Сделать игру острее. Болезненной. Личной. Он знал, что я выйду, начну копать... А стоило мне только отказаться, как пришёл черёд папы... Внезапно в машине стало так холодно, словно за время их разговора началась зима. Есеня почувствовала, что у неё подрагивали руки, а вслед и зубы готовились застучать. Одно дело видеть ужасные сны и думать, что они — просто игра её воспалённого воображения. И совсем другое — слышать подтверждение из уст ожившего покойника! — Что ты видишь? — ей показалось, или его голос прозвучал мягче, тише — как в недавнем сне? Есеня помотала головой. — Ты уже обо всём догадалась. Сама. Говори. Она с опаской посмотрела на наставника, поджимая губы. — Ну? Смелее, — подбодрил тот. Да, теперь всё складывалось. А в памяти всплывали всё новые и новые подробности... — Шнурком, — предположила она, когда осматривала тело Огнарёва. Муж опрометчиво возразил: — Шнурок толще. Струна... — Струны, — прошелестела Есеня. — У него же на ноутбуке были... гитары. Гитарные струны! Меглин усмехнулся. А она запустила пальцы себе в волосы, уже не в силах удержать этот бурный поток мыслей. Наставник опять, как обычно, бросил камень, и теперь по воде расходились всё новые и новые круги. Да в самом деле, какие ей ещё были нужны доводы? Он же сам ей всё сказал! На её шее будто вновь сомкнулись прохладные пальцы, похожие на змеиные кольца, перекрывая поток воздуха... — Я — "Ты меня не поймаешь". И я хочу тебя... убить. Вот, почему он был так зол, когда отвозил её в архив! Догадывался, что она сразу схватится за это дело. Знал, что она может найти не только жертв из области, но и старого часовщика, задушенного тем же способом и обнаруженного после за тридевять земель, спустя несколько месяцев! — О том, что я еду его допрашивать, знало не так много человек, — удручённо говорил ей Саша. — У нас это — через заявку. "Ты меня не поймаешь" — или ваш знакомый, или — наш с тобой. Да. Он всё знал... Знал про Анюлю, про Сашу, про них с наставником, собирал по крупинкам всё, что она ему сама так неосмотрительно разбалтывала, когда ещё не боялась стать уязвимой на час... А может, "слушал" её ещё тогда? Вот, почему всегда был в курсе их планов и расследований, всегда был на шаг впереди! Неужели папа... согласился? Или, может, сам его попросил "слушать" свою безмозглую дочь? И после молчал, по своему обыкновению, как партизан... Так вот почему он был только "за", когда Женя попросил её руки! Сын генерала Осмысловского — не просто завидная партия, у них уже на то время были весьма доверительные отношения!... Что он ему наболтал? Есеня сидела неподвижно, уставившись в одну точку и беспомощно слушала всё новые и новые доводы, что приходили в голову. Так вот почему, едва она вышла за дверь, он моментально навестил несчастного свидетеля и довёл до конца то, что начал три года назад! А потом ещё так подло подставил её саму! Вынудил бедолагу написать это заявление и повеситься. И выбил у него из под ног табуретку, вот почему та лежала так далеко... А отец... Что, если он начал о чём-то догадываться? В отставке ему не сиделось, а после визита Верещагина, он и вовсе занялся собственным расследованием. Вдруг он пытался её предупредить? А может, таким был весь изначальный план Жени? Вернее... Чёрт! У них же даже в именах — одинаковое число букв. Числа... Цифры... ТМНП! — Есень... — будто услышала она с недавних пор ещё более ненавистный голос. — Я тебя люблю. И Витюшку — тоже. Мой долг вас защитить. Да как вообще можно было подумать, что он говорил искренне! Даже на секунду! Он — который так хладнокровно, одного за другим, убивал её самых близких людей! Который привёл в их дом "алфавитного маньяка", когда она оказалась там одна с сынишкой и без табельного! А потом сам выпустил пулю в затылок "пешки", чтоб у жены сложилось правильное впечатление о случившемся... Это же всё — инсценировка, спектакль! Она вышла замуж за серийного убийцу и доверила ему своего ребёнка! Теперь она больше не сомневалась ни в чём. А эти его сладкие слова, эти логичные, на первый взгляд, объяснения! Недаром было так трудно заглушить это чувство тревоги и ощущение фальши, в которой она заблудилась как в тумане! Ведь Меглин говорил ей в своем телесном и даже бесплотном воплощении не раз, что нужно всегда быть начеку и ожидать нападения! А она всё забыла. Напрочь. А эта ещё более искусная игра на её новой слабости, её отчаянии и неизлечимой душевной болезни! Ведь это он свёл её с ума, как сводил всех своих "марионеток", пока она окончательно не утратила чувство опоры под ногами! Как он, должно быть, развлекался, наблюдая за её жалкими попытками разобраться в том, что происходит, и в том, где проходит граница между реальностью и её сумасшествием! С каким удовольствием он отнимал у неё ребёнка, в один миг лишая её всего, наравне с собственной наглой персоной. Господи! Да он же её ненавидит! "Любовь и ненависть — одно и то же, не знала?" — хрипло напомнил голос отца. А вспоминая теперь вкрадчивую, самоуверенную манеру её телефонного мучителя, обострённый мозг запоздало выхватывал мельчайшие детали, крошечные бусинки — как те подсказки, которые она так искала и жаждала получить. "Ты совсем не боишься увидеть кого-то, кого ты очень хорошо знаешь? — говорил ей ТМНП. — Ты так уверена, что мы не знакомы? Я ближе, чем ты думаешь..." "Не спорьте с ним. Пусть говорит. Рано или поздно проколется",— предупреждал Самарин. Ведь хороший же был совет! Хороший! Ах, если бы она только послушалась его, не потеряла голову от этих зловещих звонков, сохранила какие-то остатки здравого смысла! Она бы могла, в конце концов, обо всём догадаться, всё сопоставить! Да ведь она тоже — его кукла! "Любимая игрушка"... Была ею всё это время, напуганная, отчаявшаяся. Она утратила всё, схватилась за него, ублюдка, как за последнюю соломинку! А он всё это замечательно использовал. Какой же злой ум мог до такого додуматься! С кем она вообще уже год прожила?! Её вновь обожгло холодом. Сердце всё стремилось выпрыгнуть, вырваться на свободу и убежать. Голова пошла кругом. Пальцы вцепились в скользкий ободок обручального кольца, попытались с остервенением стащить. С силой, через боль и всхлип. Наконец, достигнув успеха, задрожали. Даже в темноте, заметив её действия, или по своему обыкновению, догадавшись о них, Меглин со скрипом опустил окошко со своей стороны. И она подтянулась ближе, размахнулась и вышвырнула предмет далеко, в ночь. Отстранённо услышала едва слышный, отдалённый звон. Со странным облегчением откинулась на сиденье. А он щелчком пальцев отправил следом, в темноту, бычок сигареты. Но внезапно несколько кусочков мозаики сложились в отдельную маленькую картину: выброшенный за борт её телефон, угрозы ТМНП, всё более нелогичное поведение мужа. Искажённый голос в трубке: "Я съем одну из твоих пешек, думаю, что самую маленькую..." Его угрожающе холодное безразличие к малышу в их последнем разговоре. И её собственные опрометчивые слова в беседе с Людмилой Тимофеевной: "Я его жена. У нас есть ребёнок..." — Ты думаешь, он решится... теперь? — спросила Есеня. И даже сама удивилась, как хрипло, незнакомо прозвучал её голос. — Это же твой муж, — был ответ. — Ты его лучше знать должна. — Да ни хрена я его не знаю! — потрясённо пробормотала она. И ощутила, как постепенно, по клеточкам, замерзает от ужаса. — Что же я наделала... — Об этом мы ещё поговорим. — Но, что же делать... теперь? — жалобно спросила Есеня. — Это же из-за меня всё? Да? Так? Всё из-за меня... И он убивает из-за меня... Всегда убивал... Из-за меня... От осознания масштабов катастрофы глаза вновь начало пощипывать. А наставник, как обычно, хранил молчание, когда её эмоции брали верх. Наконец, заметив, что ученица не сводит с него пытливого взгляда, он отвернулся. Буркнул: — Отчасти. Она прошептала: — Родион... И этот затихающий шепот был сродни крику о помощи. Слёзы проскользнули в голос, заставляя сбиваться на каждом слове: — У него... ребёнок... Он сказал, что убьёт его. Сказал, будет ещё убивать, пока я... — Нет, — спокойно прервал её Меглин, глядя перед собой в отражение ветрового стекла. И пока она поражённо пыталась восстановить дыхание, прибавил: — Ни тебя, ни ребёнка. Не для того я из могилы вылез. Есеня изумлённо уставилась в темноту. Подумала, что последние слова ей послышались. А может, это вновь шалил её сумасшедший внутренний голос? Она измученно спрятала в ладонях лицо, взялась за ноющие виски, едва слышно глухо пробормотала: — Что вообще... происходит, а? Я уже ничего не понимаю... — Не понимаешь, — проворчал он. — А так — понятней будет? Ошеломлённо уронив руки, Есеня повернулась к нему и застыла, не решаясь более даже шелохнуться. На её ледяную щеку легла большая горячая ладонь, и эта разница температур мгновенно вызвала озноб. Сильные пальцы скользнули к губам и подбородку, бережно обращая её лицо к себе, направляя в нужную сторону. Чуть слышно скрипнуло сиденье. — Я скучал. И в тот миг в груди уже не осталось воздуха. Ну нет, вот это ей точно послышалось. Он не мог такого сказать... — А как же... Витюша? — бессильно прошептала она. Сердце щемило и тряслось, на вдохе сбиваясь с ритма. Знакомые губы невесомо прикоснулись к самому краю её губ, и эта невозможная ласка, совсем несвойственная такому грубияну, где-то в глубине груди отозвалась острой болью. — А ты как думаешь, отец сможет позаботиться о своём ребёнке? — вполголоса спросил Меглин. — Как и о его матери? Слышать озвученный глагол из его уст было так же невероятно, как и поверить во всё происходящее ещё раз. Однако мысли о крохе сумели разогнать этот радужный туман. Теперь, когда она знала в точности, откуда исходила угроза, одна догадка о том, что её, их ребёнок именно сейчас находился рядом с жестоким изощрённым убийцей и в его полной власти, привела её в ужас. Есеня будто очнулась и против своего желания попыталась высвободиться. Получилось плохо. — Родион, — пролепетала она, как прежде чувствуя себя поразительно жалкой и беспомощной в его руках. — Но ведь... нужно же что-то делать? Витюша ведь — там... Этот подонок сказал, что... — у неё вновь захватило дух. — Я прошу тебя... Его надо поскорее забрать! Увезти... Поехали! Поехали скорее! Родион! — Конечно, — ответил тот. Тоном, от которого у неё отнялись все конечности и по-настоящему закружилась голова. Это был голос из её мечтаний и снов, голос, который ей посчастливилось слышать в тот невозможный сказочный вечер. Голос его немногословной нежности, тем более драгоценной, что она проявлялась так редко, почти никогда... О как же не хотелось сейчас делать выбор между двумя порывами одинаковой силы: вырваться так, словно от этого зависела её жизнь, когда больше всего на свете она желала остаться! И мечтала о том, чтоб этот нелёгкий выбор за неё сделал кто-то другой. Но как обычно её тайные мольбы были услышаны. Не позволив ей опомниться, Меглин придвинулся ещё ближе, забирая её в сладкий и безнадёжный плен своих железных объятий. Потянул к себе. Все её легионы сдавались друг за дружкой, падали, сражённые как пластинки домино. Обогревающий, бархатный, любимый голос можно было слушать вечность. Глазам стало нестерпимо горячо. Неужели это он... — Поздно уже, спят детки, — невозможно близко произнесли его губы. — Утром поедем. Тихо. Ш-ш... "Утром?.." Она беззвучно прошептала: — Но... Он нахмурился: — Ты можешь хоть немного помолчать, а? Тебе это идёт.

* * *

— Ты какой-то странно весёлый для покойника. — Соскучилась? — Да... За окнами лофта приглушённо перекликались уличные гудки. В маленькой печке у кровати уютно потрескивало пламя, где-то с другой стороны огонь протестующе колотил в стенки жестяной бочки. Белый мягкий свет наполнял комнату, озаряя её до самых укромных уголков. Есеня поудобнее устроилась под боком у наставника, рассеянно обвела взглядом помещение бывшего заводского цеха. С удивлением и тихой радостью отметила, что установленные ею порядок и чистота поддерживались в нем неукоснительно. Это вернуло воспоминания одного летнего утра, когда она впервые осталась ночевать в его берлоге. Меглин тогда так забавно возмущался, встретив по пробуждении своё жилище преображённым женской рукой. Но с тех пор Есеня ни разу не видела здесь былого беспорядка. И, тем более, там всё было на местах, пока она горестно играла роль преемницы погибшего наставника. Чисто, тихо и до одурения, до сумасшествия одиноко. Правда, первое время ещё получалось представлять себе, что постоянный обитатель ненадолго вышел. В крайнем случае, решил подлечиться у Бергича. Есеня не переставила ни единого предмета из всей странной обстановки, и там, в логове сыщика, витал его дух, почти осязаемый. Все оставалось обжитым, по-своему уютным. Однако месяц проходил за месяцем, а таинственный владелец не возвращался. Помалу ей перестали мерещиться знакомые шаги, скрип сиденья старого кресла, а, однажды в один тоскливый вечер с пола исчезли следы его ботинок, а с вещей — его отпечатки. Задувающие через многочисленные щели сквозняки стали ощутимее и холоднее, пламя печки больше не согревало. Фляга на зелёном сукне письменного стола стала просто флягой, а портсигар — портсигаром, утратив прикосновение его пальцев. Светлый плащ на вешалке смотрелся одиноко и грустно. Лофт начинал забывать хозяина, и от этой мысли не спасали ни сигарета, ни даже сладкий алкоголь, предусмотрительно припасённый им в холодильнике. А потом, в то утро, помалу начиная поддаваться такой атмосфере, она получила как весточку ещё одно напоминание о прошлой жизни: Виктор Родионович толкался ножкой. Оставаться здесь больше не имело смысла. Либо они покинули бы этот мир вместе, либо вдвоём начали кардинально новую жизнь. Страшно подумать, на что она тогда могла решиться, когда в душе гуляли холодные сквозняки, и не было ни единой живой души рядом, кто мог так же молча, со спокойным вниманием сфинкса выслушать всё то, что ей хотелось вылить слезами, выкричать... Кто с ней был тогда? Отец, которого она научилась не ненавидеть только спустя месяцев шесть? Женя, что терпел все её срывы, приносил ей бутерброды в тир и не раз останавливал на краю пропасти. И, выходит, старался не просто так... Если бы он не сделал ей предложения в тот вечер, она бы совершила непоправимое уже через несколько часов. Несмотря на зародившуюся в ней жизнь, тогда она желала умереть. И не пожалела бы усилий на это. А теперь оказалось, этот отчаянный жест был оправдан только её импульсивными чувствами. Она могла умереть и так и не узнать о том, что наставника следовало искать совсем в другом месте! Не узнать, что для её истерзанного сердца был припасён такой ошеломительный невероятный, невозможный сюрприз! Спрятанный от неё до поры так ловко и тщательно, что даже маленькие намеки были не в силах её переубедить. Сколько бы раз она ни возвращалась сюда, лофт казался безнадёжно мёртвым, как и его владелец, и с этим требовалось смириться. Оставить, наконец, эти попытки и отпустить горькое прошлое. Но вчерашний вечер, холодная темнота окраины, встретили её золотистыми дрожащими отсветами в полукруглом окне. Чудесный сон продолжался, предоставляя неопровержимые свидетельства того, что давно запертый ею на ключ промозглый от сквозняков лофт вновь стал обитаемым. Они, как и тогда, даже не зажигали верхнего света... Просто силуэты, охваченные мимолётным счастьем. Темнота со знакомым дыханием, невидимыми прикосновениями губ и проблесками огненных глаз. Их истинные чувства, её неслышный шёпот и слёзы, раздавливающие тиски его рук. Всё было — как в её снах, только ещё пронзительнее, сильнее, слаще. И он остался, не исчез, не ушёл. Сдёрнув с её плеч покрывало, за которым она стыдливо прятала своё заплаканное лицо, он взял её за подбородок, обратил к себе, всмотрелся в бездонную тёмную глубину её глаз. А потом позволил ей обессиленно заснуть на своей груди, в своих объятиях, и всё это напоминало жаркий невероятный сон. И вот теперь, утром следующего дня, её разбудил аромат сигаретного дымка и смутно знакомая мелодия шумного, занятого своими проблемами и давно бодрствующего города. Тело было расслабленным и ленивым как у кошки, совершенно не хотело вставать, куда-то торопиться и вообще, в какой-то степени, просыпаться. На щеках высохли ручейки сладких слёз, в темноте опущенных век проносились какие-то жаркие обрывки случившегося накануне, сумасшествия. Несомненно, и оно было всего лишь прекрасным и мучительным сновидением. Вот почему первое время ужасно не хотелось открывать глаза. Ужасно... Но, набравшись храбрости, она всё же решила проверить свои подозрения. И почувствовала, как неудержимо уплывает куда-то опять: её любимая галлюцинация была здесь, рядом — в расстёгнутой рубашке, в джинсах и даже ботинках... Осязаемый, живой, настоящий Меглин... Откинувшись на подушку, он курил и смотрел в потолок. А рядом с ним и прямо перед её глазами, у изголовья, на постели сидел серый плюшевый медведь. Довольно большой, лохматый — словом, такой, как и обещал наставник. А ещё у него на шее, видимо, вместо подарочного банта, была повязана та самая клетчатая и хорошо ученице знакомая "бабочка". "Ну, надо же, — подумала Есеня, с любопытством разглядывая плюшевого соседа. — У меня точно такой же был в детстве. Угрюмый, с длинной шерстью, такой, что и глаз не видно... Откуда он знает? Ну, он же всегда всё знает... А Витюшке точно понравится". Не удержавшись, она дотянулась до мишки, схватила и прижала к себе, обняла. — Ты руки-то не распускай, — фыркнул Меглин. — На чужие подарки. Да, похоже, боковое зрение у него и поныне оставалось непревзойдённым. — А ты так уверен, что ему понравится? — засмеялась Есеня, поднимая зверя над головой на вытянутых руках и рассматривая внимательнее. — Большой, — спокойно пояснил наставник. — Мохнатый. Бородатый... Конечно, понравится. Она прыснула, мгновенно уловив намёк. — Ты какой-то странно весёлый для покойника. — Соскучилась? — спросил он... Так и быть, она послушалась и оставила мягкого зверя имениннику. А сама перебралась поближе к своему собственному — хмурому и тёплому подарку. Самому лучшему подарку на позапрошлый день рождения и на весь этот безымянный праздник, длиной в несколько счастливых часов! Прижалась бочком, совсем как раньше, прикрыла глаза... А потом, вдоволь наслушавшись тихого размеренного стука под ухом, Есеня вновь повернулась, потеснив мишку. Опёрлась на локоть, с жадностью разглядывая соседа при свете дня. В то, что ей ничего не мерещилось, поверить было так же трудно, как и две минуты назад, но множество мелких привычных деталей убеждали и успокаивали. Во всяком случае, он отбрасывал тень, его рёбра мерно вздымались, а ореол живого согревающего тепла опять начинал растапливать что-то в её глазах. Хорошо зная манеру наставника, Есеня и не надеялась немедленно услышать объяснения, даже когда его удалось застать вот в таком благодушном расположении духа. Но, к своему удивлению, скоро получила подтверждение своим догадкам и тому, что он говорил накануне. — Но, что теперь делать? - задала она наконец, главный, волнующий её вопрос. - Как о тебе рассказать? Господи. У тебя даже могила теперь есть! Так просто не бывает! — А, так тебя это беспокоит? — хмыкнул Меглин. И, выпустив струйку дыма в потолок, продолжил уже серьёзнее: — Не надо ничего рассказывать. Для всех я — мёртв. И это развязывает руки. — И куда прикажешь тебя деть? — поразилась она. — Ты ведь — не бесплотный дух! Больше... Вдруг увидит кто? — Ну, побуду ещё немного твоим личным привидением. По крайней мере, пока это всё не закончится. Он на ощупь попал сигаретой в пепельницу на прикроватном столике, сбил обгоревший кончик и оставил её там догорать. Расслабленно откинулся на подушку, заложив руки за голову. Тревоги преемницы его, похоже, совсем не волновали. — А что делать мне? — не отступала та. — Ну, что... Сына расти. С мужем, как я посмотрю, проблемы остались те же? — в этой паузе она покраснела и отвела глаза. — Ну, и хорошо. Тебе же легче будет. Долго он не протянет — щекотка же. Подождём, пока клюнет. Сорвётся... Есеня усмехнулась. "Как это было?" — вдруг вспомнилось ей. Погожее утро нового дня, холодные железные ступеньки крыльца. И эти же ловкие пальцы, что неторопливо и аккуратно срезали стружку с оружия её самообороны, придавая грифелю необходимую твёрдость.. для следующего раза. — Меня как током ударило, — призналась Есеня, стараясь всеми силами сохранить в голосе невозмутимость и показать, что она уже — ого-го какая взрослая и опытная. И что его вопрос только что не выбил землю из-под её ног, напрочь... Стряхнула с себя воспоминания о вчерашнем ужасе, когда она осталась наедине с маньяком, буквально в чистом поле. И не имела под рукой ничего, кроме вот этого карандаша да напутствия своего учителя, который на сей раз отчего-то не спешил ей на выручку. Вновь попыталась забыть о собственной ярости, что захлестнула душу, погрузила весь мир в темноту, оставив только искажённое круглое лицо убийцы как в луче прожектора. Как необходимую мишень. Её страх утраты контроля над самой собой... Чувство, продиктованное необходимостью банальной самообороны, после, может быть, долгом перед юными убитыми девушками и их близкими. А дальше — подкреплённое воплем её первой жертвы. И кровью, той самой, что каплями падала на траву и ромашки. Жажда, что вынудила её рвануться из рук наставника, когда он сжимал её в своей сокрушительной хватке. Чувство, которое она не могла ни понять, ни описать, но которому Меглин теперь так легко и верно дал определение. Всепоглощающий, отключающий мозг красный туман удовольствия... Она мысленно поздравила себя с тем, что сидела на ступеньке за его спиной, без необходимости прятаться от пронзительного взгляда. Он не оборачивался, не повернул головы, но внимательно слушал. Вот почему то, что она должна была сказать и как, имело столь громадное значение. Есеня фыркнула. И для пущего эффекта тем же тоном прибавила: — Это было — как секс. Только круче. Всё ещё не видя лица собеседника, она догадалась, почти услышала, как тот усмехнулся. Умолкла. И медленно, неудержимо, невыносимо залилась краской. — Бедняжка, — картинно вздохнул тот. — Что ж за мужики-то тебе попадались?.. Вот интересно. Он уже тогда придумал свой грандиозный план ухода со сцены? И то, как напоследок дать понять "бедняжке", насколько сильно она заблуждалась? Придумал сбежать, спрятаться и оставить её страдать? Лить слёзы? Отныне сравнивать поднебесные высоты и слияние душ с обычным физиологическим процессом? Заменить красный туман ярчайшими звёздами, что осыпались с небес, волнами тёплого моря в его объятиях? И раз и навсегда поглотить этим пламенем то, слабое, которому нельзя было разгораться. Поймав на себе знакомый взгляд, Есеня мгновенно вспомнила о его способности читать её мысли и вспотела. — Сюда дорогу знаешь. Ключи у тебя есть. Можешь навещать в любое время, — милостиво пригласил воскресший майор Меглин. — Чайку попьём, новости обсудим, старых друзей помянем. И как прежде было непонятно, шутил он или говорил всерьёз. — А как же твой холодильник со стеклотарой? — напомнила она. В ответ послышался тяжёлый вздох. — Запретили. Теперь — только здоровое питание, отказ от вредных привычек и прочие глупости. Скучное это дело — воскресать, — он насмешливо кивнул на пепельницу. — Тоска смертная. — Бергич, — с улыбкой догадалась Есеня. — Ну, а кто же? Она убеждённо кивнула: — И Быков. — Он был против твоего активного участия. Так что сама выводы делай. И не заставляй меня пожалеть о том, что ты всё узнала. Есеня вздрогнула. И придвинулась ещё ближе к тёплому волчьему боку. — И надолго ты такой... — она запнулась, подбирая правильное слово. — Нормальный? — не открывая глаз, усмехнулся Меглин. Пожал плечами. И больше ничего не сказал. Ей и раньше становилось не по себе, когда он так неожиданно замолкал. Хотелось ровно противоположного: чтобы он всё-всё рассказал, выговориться самой, пожаловаться, снова пореветь на его плече, всласть, заливая слезами всё вокруг. А потом вместе пошутить, посмеяться над её горестями, оказывается, совершенно напрасными. И над тем, что почти два года назад они заразились этим сумасшествием и разделили его на двоих... Её пальцы машинально, на ощупь, отыскали неопровержимое подтверждение: затянувшийся шрам на его груди, под полой рубашки. И их накрыла ладонь сыщика, мягко, на сантиметр подвинула в правую сторону. Едва ощутимое биение заметно усилилось. — Декстрокардия, — улыбнулась Есеня. Он спокойно ждал, что она скажет дальше. — А я думала, промахнулась, попала не туда... — Да нет, — он тихо засмеялся. — Ты попала как следует. Отличница... Даром я тебя, что ли, учил? Если бы не эта мелочь, хрен бы мы сейчас с тобой разговаривали. Неудачливая убийца почувствовала, как спина стремительно покрывалась ледяной коркой. — Ой-ой, — не совладав с собой, простонала она. Сильные пальцы легко удержали её за руку от позорного бегства. Упомянутое сердце в груди воскрешённого майора билось ровно и спокойно, как отлаженный механизм. — Так Бергич знал, — догадалась Есеня. И покачала головой: — Но ты просто — самоубийца! Как можно было решиться на такое? А если бы всё пошло... не так? — Цель оправдывает средства, — проворчал Меглин. — Даже в моём случае. — Это он тебе сказал? А твой психоз? Я же видела, всё было на самом деле! — Да чёрт его знает, — фыркнул он. — Бергич сказал: запредельный стресс. Как сброс напряжения в сети. Замкнуло, и врубилась аварийная линия. Вот и вытащили. Воцарилась пауза. В голове у Есени был настоящий кавардак, в котором ещё только предстояло навести порядок. А о чём думал Меглин? Наверное, ни о чём. Просто отдыхал, наслаждался текущим моментом жизни, мягкой подушкой, спокойствием и относительной тишиной. Интересно, как это: уже смириться с неизбежной смертью, возможно, даже умереть на миг, на операционном столе, и теперь снова вернуться в этот мир? Так вся жизнь переворачивается. И она уже совсем другая — более яркая, свежая, даже в случае этого неисправимого пессимиста. Да и какая, в сущности, разница? Он — здесь. Живой, по-настоящему, на самом деле, и это — не сон. А Витюша — его сын. Частичка человека, которого она всегда любила и будет любить всю жизнь, что бы ни случилось. Даже если бы пришлось вновь встать рядом с ним, против всего мира. Даже если бы этот мир в тот же миг обрушился в тартарары. Даже если бы пришлось вновь убивать, вместе с ним. Даже если бы когда-нибудь ей пришлось самой умереть, рядом с ним или от его руки... Во всё это почти не верилось. Как в одновременное воплощение всех её тайных, спрятанных в самой глубине души мечтаний и отчаянных мольб. Есеня улыбнулась и ещё теснее прижалась к наставнику. И даже не обиделась, что тот оставил такой жест без внимания, потянулся за сигаретой. — Так вот почему меня на проходной пропустили, — задумчиво произнесла она, без спроса укладывая голову ему на грудь. — А ты думала, к Бергичу можно вот так — прийти тёмной ночкой и успокоить приглянувшегося тебе психа? — хмыкнул Меглин. — И ещё потом спокойно уйти? Там на окнах — решётки, охрана у дверей. И обход по коридорам каждый битый час. — Так вы обо всём заранее договорились? — Вроде того. Есеня отстранилась, приподнялась на локте. Сдвинула брови. — И всё это с одной целью: чтобы узнать, кто такой "Ты меня не поймаешь"? Уйти со сцены и поискать за кулисами. Действительно, чего уж проще. Конспираторы, вашу... — она стиснула зубы. — И обо мне никто из вас, конечно, не подумал? — Вот как раз о тебе — в самую первую очередь, — возразил он. — Думала, я тебя так просто туда возил — знакомить? Или что я — такой крутой психолог? В пределах профессии есть немного, но до Бергича мне далеко. Стальные пальцы безжалостно раздавили бычок в пепельнице, провернули. — И всё это время он меня изучал, — потрясённо продолжила Есеня. — И говорил тебе, что делать. Что мне говорить... — Он надеялся на твою наследственную тягу к насилию. И, как видно, не ошибся. Оставалось только подтолкнуть. Вспыхнув, Есеня резко отвернулась. — Это не было... насилием, — невнятно, глухо пробормотала она в подушку. — Я знаю. — Я потом сама жить не хотела. Всё твоя кровь мерещилась... на руках. Рот изогнулся, глаза защипало. Ещё вчера казалось, все слёзы уже вылились за один вечер. Но, нет. Закусив губу, она через силу, сквозь зубы, выдохнула: — Понимаешь? — Да. — Ни хрена ты не понимаешь! — сжатый кулачок стукнул по наволочке. Частично от злости на себя... — Считай это уроком, — невозмутимо напутствовал её знакомый бархатный голос. — Жизненным опытом. Не всем так везёт, как тебе. Есеня ошеломлённо замерла, мгновенно пожалев о собственных словах. Ну почему ей не вспомнилась история с мамой ровно секунду назад, а не сейчас? Вот дура. — Извини, — жалобно попросила она. — Пустое, — миролюбиво отозвался он. И, как ей показалось, вновь закурил. — Сама понимаешь, тогда достоверность означала результат. Ты должна была меня убить. По-настоящему. И сама в это поверить. А за тобой поверили и все остальные. "Ещё бы они не поверили", — мысленно вздохнула Есеня, вспоминая, с каким красноречивым видом ходила первое время после его мнимой кончины — краше в гроб кладут. И как унизительно рыдала на плече этого охламона, в сотый раз объявляя ему, что собиралась отправиться следом за наставником. А "Ты меня не поймаешь" так трогательно отговаривал её и клялся в вечной любви. С регулярностью домашней сиделки упорно приезжал, и когда она не открывала, сидел здесь, на крыльце, под дверью, — курил, худел, пил. А потом, однажды, решился и силой увёз зарёванную невесту в новую жизнь. А в каком-нибудь пьяном бреду говорила ли она ему, что своей рукой и упокоила наставника? Наверняка. И даже не один раз. Тут бы и законченный параноик остался доволен её искренностью. Несомненно, Женька поверил. Настолько, что даже никогда всерьёз не интересовался, что там случилось на самом деле. Ненавистного соперника нет — ну, и ладно. Дело сделано. А теперь, выходит, он всё знал, с самого начала... Она вздрогнула, вспомнив унылый больничный парк, случайных психов, что забредали в самый дальний угол, но, поймав на себе тяжёлый взгляд посетительницы, спешили ретироваться за ограду... Давно прошли те сорок дней, когда она впервые решилась высунуть сюда нос. Конечно, не было и речи о том, чтобы присутствовать на похоронах. Первое время ей, как всем совестливым убийцам, случайные взгляды окружающих казались косыми, паузы в разговорах многозначительными, а безобидные замечания — двусмысленными. К счастью, Есеню никто никуда не звал, а её собственное горе начисто стёрло из памяти временной отрезок, величиной с месяц. Потом убитое сердце начало подавать признаки жизни, оттаивать, выливаясь потоками слёз. На место отчаяния и злых протестов пришло принятие. И тихая нежная грусть. Как саднившая рана, с которой она помалу смирилась. И вот однажды она привезла мужа на это, особое для неё место. Разрыдалась, переставляя окоченевшие на холоде сморщенные кактусы, чтобы освободить пространство для ещё одного горшочка, который привезла с собой. И продолжила реветь у него на плече под зонтом, на который шурша осыпался дождь. Взгляд светлых кошачьих глаз тогда показался ей странным — непривычно серьёзным и отстранённым. А его ласка — холодной, формальной. Этот болтун не сказал вообще ничего. Просто молча вытерпел, как неприятную процедуру... Семейная жизнь и рождение сына стали для неё приторно-сладким лекарством, к которому нужно было привыкнуть, чтоб ощутить его действие. Следовало заново полюбить это чувство тотальной безопасности и спокойствия, безмятежных одинаковых дней, растянутых как жвачка. Заставить себя испытывать по отношению к законному мужу хотя бы благодарность за его открытую заботу и внимание, — все абсолютно чуждые её прошлой жизни чувства. Как тотальная перестройка её покосившегося маленького домика, что после смерти Меглина, казалось, утратил фундамент и критично просел на песке. Однако продолжительность этой сиропной терапии дала свои плоды: она как роза, за которой упорно заботились, наконец спрятала свои шипы. Даже показалось, что призраки прошлого отступили в темноту, и она почти выздоровела. Если бы Быков вместе с отцом не вытащили её на службу, она бы совсем погрязла в этих дорогих и красивых декорациях и так бы ни о чём и не узнала... "Стоп", — как говорит наставник. Тогда в чём же заключался его глобальный план? Ведь Женя с самого начала был против её возвращения на работу. Хотел играть дальше с кем-то — с коллегами? Не с ней? Хотел, чтобы она сидела дома с ребёнком? Упивался безнаказанностью? Или с самого начала намеревался свести её с ума и заставить "проснуться"? Сделать своей "марионеткой", как обращал на пользу себе всех "наших"? А всё это время Быков и сбежавший со сцены Меглин внимательно следили за каждым его движением. Опасались его отца, может быть? Давно умотавшего за границу, но как видно, ещё не утратившего возможностей "в конторе", а быть может, и где-то повыше? А когда она вышла на охоту вместо Меглина, тут уже "Ты меня не поймаешь" пришлось выкручиваться, как и всем участникам этой грёбаной "игры". Отец, отец... Что, если и у него была своя реплика в этом спектакле? Если всё здесь искусно играли на публику, все? Если всё, что происходило, было согласовано и... санкционировано? Её прослушка, пустая папка с личным делом Меглина в его рабочем столе? Даже Самарин с этим его странным интересом к её содержимому? Всё было лишь для того, чтобы приманить убийцу? Подтолкнуть? Раздразнить? Заставить его сорваться? Вновь и вновь? Вот почему Меглин написал "Поймаю". Не импульсивный, непредсказуемый жест, как она думала, а самая настоящая психологическая атака! Узнать, догадаться о том, что твой непримиримый соперник жив и скоро вернётся за игральный стол, потеснив своего более слабого временного заместителя, — это, должно быть, волнительное чувство. Приятное, но всё же в равной степени и пугающее. А может быть, он до сих пор ни о чём не узнал и мучается подозрениями, нервничает, злится, дрожит от страха? Непредсказуемость намного тревожнее неопределённости. И его требования "проснуться" и "открыть глаза" — из этой оперы? Как прежде, собирает себе почитателей, соратников? Захотел понять, что на самом деле происходит, докопаться до того, кто же такой был Меглин и что из себя представлял "супер-секретный проект", — явно "вишенка" от Быкова, раззадорившая всезнающего майора Осмысловского ещё пуще? Он захотел привлечь её на свою сторону? Воспользоваться любопытством супруги и добыть нужную информацию через неё? А ведь ничего особенного она не сделала. Всего лишь в очередной раз стала "живцом" — дразнящим и соблазнительным, — которого можно было использовать в своих интересах и с которым, помимо всего прочего, можно было "поиграть". Похоже, такая наживка понравилась ТМНП даже больше, чем все предыдущие. Ни о чём не подозревающая Есеня билась над разгадками его "ребусов", худо-бедно ловила его слуг и обеспечивала Быкову относительное спокойствие, давала хоть небольшую надежду на то, что работа его нового спецотдела принесёт результат и тем удержит его на плаву. А Меглин... Он всё это время бродил рядом неслышной, невидимой и неотступной тенью, наблюдал за ходом "игры" со стороны, своевременно вносил коррективы. Тревожил реалистичностью своего "призрака", сжёг архив, чтобы ТМНП больше не мог туда наведываться, и, по своему обыкновению, вытаскивал преемницу из, казалось бы, безнадёжных, безвыходных положений и смертельных опасностей. А ещё получил уникальную возможность устроить ей тем самым некий выпускной экзамен и проверить, насколько хорошо она в своё время усвоила его уроки. Так сказать, в стрессовом режиме. Впрочем, ради пользы дела он никогда её не щадил... Интересно, ну, и что он теперь думал о её расторопности и сообразительности? Хотелось надеяться, наставник остался... доволен?.. Есеня сердито кусала губы. Его счастье, что польза их с Быковым космического плана ещё как-то мало-мальски извиняла такое вольное обращение с её сердцем, душой, а теперь ещё и телом. Не будь здесь столь внушительных мотивов, она бы в жизни не поверила в искренность тех слов, что услышала накануне, в чувства, которые звали её на встречу их губ. И, наверное, с удовольствием убила бы его во второй раз. Только уже по-настоящему... Ну, по меньшей мере, в жизни больше никогда не стала бы с ним разговаривать ни о чём! Не захотела бы даже видеть его самоуверенную и наглую бородатую физиономию! А что же всё-таки случилось с отцом? Они доигрались? Женя совсем поехал с катушек и захотел убить хоть кого-нибудь? Или сделать больно ей, в отместку? А может быть, она сама совершила какую-то тактическую ошибку, о которой не подозревала до сих пор? Или папой, попросту... пожертвовали? И, что хуже всего, он об этом... знал? Потому их с дочерью последний разговор так подозрительно напоминал прощание? Она опомнилась, когда поняла, что уже давно смотрела в жестокие и спокойные любимые глаза, и все силилась задать им эти вопросы. Только голоса не было. — Что собираешься делать? — вдруг пророкотал он. Есеня хмуро ответила: — Думаю убить тебя. Снова. Меглин хохотнул. Уточнил: — Понравилось? Она насупилась, промолчала. После — собралась с духом и выпалила: — Почему в столе отца — папка с твоим личным делом? И почему там были сперва чистые листы, а потом — мамино дело оказалось? Почему? Его брови на миг приподнялись. Но затем — недовольно сдвинулись к переносице. — Почему-почему, — проворчал он. — Я тебе — что? "Советская энциклопедия"? Спроси что-то полегче. — Но... Меглин отвернулся, устремил взгляд в пустоту, туда, где находил все нужные ему ответы. Она невольно посмотрела туда же. — Ничего не закончено, — произнёс он. — Ты ещё сыграешь свою роль. И от этих слов как раньше захватило дух, будто она стояла на самом краешке пропасти и уговаривала себя не смотреть вниз. Чёрт возьми, что ещё должно было случиться? — Когда ты так говоришь, у меня душа в пятки уходит, — пожаловалась Есеня. — А ты как хотела? — Забыла, — вдруг призналась она. — Я совсем забыла, как это... — Ничего, вспомнишь, — был суровый ответ. И Меглин дёрнул подбородком, показывая тем, что разговор был окончен. То, что он ей предлагал, выглядело почти безумием, особенно теперь. Конечно, ей было не впервой играть роль подсадной утки или жирного вкусного червяка на рыболовном крючке наставника. Но смогла ли она справиться с таким непростым заданием, заранее зная, чем грозила малейшая ошибка? И кого именно стоило опасаться теперь? Бедный "хороший мальчик" Саша уже поплатился за её беспечность. А ведь будь она благоразумнее, возможно... В груди до боли перехватило дыхание. Перед мысленным взором пронеслись безрадостные картины прошлого, милая страсть отличника и гордости всего курса доказать бывшей одногруппнице, что он ещё на что-то способен. Недвусмысленный жест мужа, который на самом деле был предупреждением им обоим. А следом — горячий кровавый фонтанчик под её пальцами. И остановившийся ледяной взгляд ТМНП... — На время погляди. — Извини. Заработалась. Мы с Сашей свидетелей опрашивали по делу, потом — в управление, и... Выходит, то самое "нутро" не зря встревожилось тем вечером и не зря почувствовало, что её оправдания были... бесполезными. Он уже тогда её "слушал". И уже тогда всё решил. — Значит, общество живых людей тебе не по вкусу? — вспомнила она истеричные нотки в его голосе. — Ты его любишь! Ну же, признайся! И медленно подняла глаза, в который раз заглянув в мрачные неизведанные глубины океанских впадин. На этот заключённый в них спокойный живой пламень можно было смотреть бесконечно. Призналась: "Люблю..." Они молчали. Как раньше обменивались самым сокровенным, не размыкая уст и не произнося ни слова. Он задумчиво курил, а она наблюдала за изящным движением его пальцев и вспоминала прикосновения этих губ на своей коже. То, как у них обоих захватило дух, а внутри взметнулся маленький пожар, что в считанные минуты охватил всё вокруг. Как она сдала все свои позиции в один миг ещё там, в машине, и словно утонула в его руках, бездумно, облегчённо. Как первое время не могла поверить ни во что, а слёзы лились из глаз потоками, не позволяя разглядеть любимого лица... Нет. Та давняя ночь ещё могла быть помрачением рассудка, сном наяву после трёх бокалов шампанского, в крайнем случае — желанным подарком на день рождения, о котором она так долго и беззвучно просила. Искуплением, утешением, быть может, даже прощанием... Но только не то, что случилось накануне! Не это падение со звёздного неба, куда они так долго и упорно взбирались бок о бок, вернее, он тащил её туда за собой, утратившую все силы, зарёванную и ошеломлённую! Там, на поле, ему ничто не мешало в очередной раз её покинуть... Она вернулась бы в свою одиночную камеру, и все бы вокруг успокоились... Неужели он и вправду... скучал? И на самом деле собрался её защитить? Её и ребёнка? При мысли о сынишке позабытая вчера в железных объятиях тревога вновь подняла голову. Оттого, что ныне личность её телефонного мучителя стала известной, было ничуть не спокойнее. Да, конечно, Женя заботился о малыше, порой, даже больше, чем она сама. Родного сына он не тронул бы даже пальцем. По крайней мере, ей хотелось так думать. Но, что случилось бы, если бы он узнал... обо всём? Если бы только допустил мысль, что ребёнок на самом деле — не его, а... Есеня вдруг осознала, что дрожит мелкой дрожью, всем телом, как в лихорадке. Рука Меглина молча набросила на неё край покрывала. — Родион, — тихо, жалобно сказала она, заворачиваясь в него как котёнок. — Я не смогу. Теперь не смогу точно. — Сможешь. — Я боюсь, — уже без опасения за последствия призналась она. — Не за себя, понимаешь? Как я теперь... Я и в глаза ему не посмотрю. Он же там всё прочитает. — Ты его переоцениваешь. Меглин выпустил дымок и негромко засмеялся: — Ты сейчас чертовски похожа на неверную жену, знаешь? Осталось только договориться, когда лучше его убить. И будет прямо нестареющая классика. Мотив — как по учебнику. — Шерлок грёбаный, — чуть слышно прошептала Есеня. Съязвила: — Богатый опыт? Он хохотнул. А она, позабыв обо всём, приподнялась на локтях, села и отстранённо почувствовала, как край ткани соскользнул вниз. — А ничего, что у меня — вот, все поджилки трясутся? И глаза бегают? Ну, бегают, да? В ответ волчьи глаза с повышенным вниманием прошлись по ней снизу вверх и обратно. А когда Есеня запоздало залилась краской, он сказал: — Это пройдёт. Скоро привыкнешь, успокоишься. Тогда и поговорим по существу. Она вздохнула. — К тому же, нет у тебя особого выбора, — обнадёжил он. — Весь успех дела зависит от тебя. Опять. Так что, давай... Не капризничай. В который раз довелось признать его правоту. Но теперь больше всего на свете захотелось не послушаться. Шутливо скривившись, Есеня со стоном упала на постель, зевнула. И с наслаждением потянулась всем телом, всё больше выбираясь из-под покрывала. А Меглин резво вскочил на ноги. Прошёлся по лофту, застёгивая пуговицы, оправил манжеты рубашки. Обернувшись, окинул её взглядом, выразительно остановившись на тех местах, что не были прикрыты. Её щёки разгорелись ярче, на губах бесстрашно проступила улыбка. Он покачал головой и выразительно вздохнул. — Подымайся, поехали. — Куда? — А кто вчера о ребёнке беспокоился? — напомнил он и грозно сдвинул брови. — Или мне передумать?

***

Ну, это было тем предложением, от которого она бы не смела отказаться, даже возжелав провести в кровати весь день! Прибавлял убедительности и знакомый отрезвляющий взгляд. Мгновенно вспомнив о том, что он всегда найдёт способ заставить её слушаться, Есеня решила подчиниться. Услышав за спиной шум воды, улыбнулась. Её захватила одна идея, которая окрепла ещё больше, стоило только заглянуть в старенький холодильник. Похоже, насчёт здорового питания Меглин говорил правду. Содержимого винного погреба там больше не было, а на полках находилось то, что и должно было там находиться. Правда, набор продуктов сперва поставил начинающего кулинара в тупик. Но после её озарило. Конечно, целая половина детства и юности без мамы, как и сложная тяжёлая работа, что она себе выбрала, накладывала отпечаток, о котором в своё время так неодобрительно высказывался Зуев и о чём она сама говорила белогорской маньячке. Но кое-что Есеня всё-таки умела. А за месяцы одинокого проживания в апартаментах Меглина приобрела достаточный опыт обращения с его строптивой домашней техникой. Вскоре чугунная сковородка раскалилась докрасна, и старый лофт приобрёл ещё больше уюта, наполнившись горячим ароматом теста и зернистого итальянского кофе. Та бакалея, которой она полтора года назад заполнила полки и безымянные банки из-под чая в покосившихся шкафчиках, никуда не делась и теперь очень выручила. По крайней мере, за это ей точно не придётся краснеть... — Ну ты что делаешь? Есеня обернулась с задорной улыбкой: — Завтракать будешь? Я блинчиков напекла. — Завтракать... — хмуро донеслось в ответ. — Ты на время-то погляди. Тут уже обед на носу. В один миг за горло будто схватили стальные пальцы, в лицо бросился жар, а в глаза — слёзы. Похоже, отец был прав. Вдали от его общества она лелеяла и помнила лишь светлые моменты их сотрудничества. И совсем позабыла о тех, что и раньше вышибали из неё дух и вынуждали расстраиваться. Совсем отвыкла от его несносных манер и полного отсутствия такта, жалости, сочувствия, либо каких-то других человеческих чувств. Только холодная, расчётливая, шахматная логика... Если бы он мог не спасать её из горящего стога, он бы её не спасал. А если бы мог не привозить сюда, то... Не привозил бы? Не целовал, не грел бы в объятиях? Чёрт... Похоже, о его первом уроке она совсем позабыла, опять. Расклеилась, ослабла. Ну, вот и получай... Он же сказал: "вспомнишь"? После такого внезапного удара под дых сил хватило только на то, чтобы отвернуться и шмыгнуть носом. И тогда за спиной раздался знакомый раздражённый вздох. Когда Есеня осмелилась повернуть голову, то увидела наставника совсем рядом, за круглым столиком. Угрюмого, чисто-вымытого, с влажными волосами и в свежей пёстрой рубашке. И, судя по всему, ожидающего приема пищи. — Ну, давай, — проворчал он. — Блинчики свои... Поздний завтрак был преодолён в спасительном молчании, пока владелец апартаментов, холодильника и продуктов уминал упомянутое простенькое блюдо русской кухни с завидным аппетитом, намазывая румяные бока сметаной, каким-то джемом из банки и отхлёбывал кофе. А она сидела напротив, подперев подбородок кулачком и, позабыв обо всем, обо всех своих недавних мыслях и обидах, буквально таяла от этого зрелища, едва не растекаясь по стулу. Наслаждалась, наверное, самой простой и обыкновенной, самой примитивной и драгоценной женской радостью. И ещё, как в старом добром фильме, втайне начинала опасаться, что еды не хватит... Одинокий блинчик давно остыл на тарелке, впрочем, как и кофе в щербатой кружке, но её это совсем не волновало. Есеня во все глаза смотрела на дегустатора, стараясь не пропустить даже секунды, даже мгновения того перехода, после которого её насытившийся "волк" пришёл в более благодушное настроение, вилка перестала мелькать перед глазами молнией, и его движения стали неторопливыми, взвешенными. Как у пса, что, утолив голод, больше не боялся посягательств на свою миску. На этом этапе Меглин поднял голову и впервые с интересом взглянул на свою благодетельницу и на её тарелку, к которой та даже не прикоснулась. Нахмурился. — А ты что — не будешь? — удивился он. Все ещё плавая в зыбком теплом тумане и не сводя взгляда со своего визави, Есеня взмахнула ресницами, расплылась в сонной улыбке, прошептала: — Не хочу... И тогда, что бы ни случилось, чтобы он ни сказал, — даже, если бы сюда немедленно прибежали коллеги, муж, Быков, все восемьдесят легионов маньяков, во главе с самим загадочным ТМНП — даже если бы земля разверзлась под ногами, казалось, уже ничто не смогло бы вытащить её из этого, прежде непривычного состояния. Сердечная близость, что нисколько не проигрывала нежному разговору их тел накануне... Кажется, покойная Надя была права. От такого особенного удовольствия вряд ли можно было отказаться. Угостить любимого человека не просто приготовленной своими руками вкуснятиной, но и вложенной в неё частичкой собственной души. Отблагодарить за своё спасение, за ту долгожданную встречу и экскурсию по звездным небесам, которую он устроил накануне. И наблюдать, как с каждым глотком дорогого душистого кофе волчьи глаза всё больше светлели, будто в них из окна запрыгивали золотистые лучики. — Поехали, — наконец, услышала она. — Две минуты на сборы. И робко попросила: — Пять? — Две, — сурово отрезал он. Пришлось подчиниться и попробовать убрать со стола и вымыть посуду в такие сжатые сроки. Склонившись над раковиной и поразительно увлечённая этим нехитрым занятием, Есеня почти не уловила звука тяжёлых шагов. А то, что он рядом, поняла только, когда вокруг пояса сомкнулся раскалённый обруч его хватки. Меглин легко вытянул её вверх, за плечи развернул к себе. И, на миг всмотревшись в распахнутые глаза, поцеловал в губы. А пока она ошеломлённо ловила дыхание, пророкотал: — Так и быть. "Пятёрка". За блины... Пребывая в той же сладкой прострации, Есеня почти не заметила, что этот сказочный полдник остался позади, вместе с ожившим во всех смыслах этого слова жилищем на заброшенном заводе. Они выехали из Москвы. Мимо проносились непривлекательные улочки городской изнанки и после — какие-то открытые места, поля и засохшие пустоши. Чтобы не застрять в столичных пробках, голубой "Мерседес" избрал себе более длинный окольный путь, зато нёсся по дорогам, почти ни разу не сбавив скорости, ласково покачивая Есеню на сиденье. В салоне всё ещё тянулось молчание, но это был как раз такой случай, когда слова уже не требовались. Они оба хорошо знали, куда именно ехали, и от ошеломительного предчувствия в её груди замирало сердце. И все ещё не верилось ни во что. Неужели все приятные сюрпризы и подарки судьбы — награда за её болезненные, невыносимые и беспросветные два года, за все недавние трагедии и её собственные горести, о которых она старалась не говорить никому, — на этом не заканчиваются? Неужели уже отчаявшись когда-либо увидеть сынишку, она сможет, наконец-то, вновь схватить его на руки и заглянуть в копии любимых глаз, которые в то время тоже будут рядом? И не просто схватить, но и спасти, увезти его... домой? А может быть, куда-то далеко-далеко — в места, о которых в её розовых грёзах было только очень смутное представление? Туда, где их не найдёт ТМНП? Туда, где они будут вместе, все втроём, и начнут новую жизнь? Наверняка такие дальние края были у Меглина на примете. У него же всегда есть программа действий, как и продуманные планы тактического отступления... От этих мыслей снова и снова мягко шла кругом голова. Да уж. Если судьба решает наказать, то кажется, в один миг обрушивается весь мир как сложное непрочное строение. А уж если с небес сыплются звёзды, то на тёмном небе не остаётся ни одной; всё как-то в один момент удивительно складывается, и счастье на голову выливается полным ушатом. А что касалось Меглина, то было бы большой ошибкой думать, будто она наконец-то могла догадаться о том, что он чувствовал. И что означала его многозначительная усмешка. По всему было понятно, что его маленький поразительный спектакль ещё не был завершён, и предстояло самое интересное. Если бы не дело Суворовых! Если бы Саша не заявился с просьбой помочь следствию! Если бы отец не настаивал на её возвращении, а Быков не удерживал бы её потом, не позволяя принять окончательного решения... Ничего бы этого не случилось... Она вздрогнула, словно протрезвев. Усмехнулась. Но разве отец был неправ? Работа для неё стала чем-то вроде компресса, даже, если на первых порах она пыталась это отрицать. При выездах на места преступлений, в допросах и осмотрах к ней возвращались воспоминания, дух Меглина воплощался из темноты неосвещённого угла, продолжал указывать на её недочёты и ошибки, напоминал "смотреть нутром". Ей нужно было работать, ловить жестоких убийц. Творить правосудие без продажных судей и адвокатов и выносить приговор собственного суда. Защищать людей от нелюдей. И продолжать его дело. Да и разве, вернувшись, она была способна уйти? Отказаться от такой возможности побыть с ним, хотя бы на пару минут размышлений? Нет, это было выше её сил... А теперь, выходит, если бы она приняла другое решение, то не оказалась бы сейчас здесь. И возможно, никогда бы не узнала всей правды. Её муж продолжил бы "играть", душить своими руками и убивать чужими, и никогда бы не понёс наказания за всё, что натворил. А она жила бы с неподъёмной тяжестью на сердце, что постепенно продавливала в нём вмятину, и мечтала, что было бы, если... И вот оно — это "если". Он был жив. На неё за это покушение на его жизнь не обижался. Секретная реабилитация у Бергича, похоже, пошла ему на пользу: таким бодрым и энергичным она видела его всего несколько раз за полгода их тесного сотрудничества. И он уже не раз сумел убедить её в том, что случившаяся пару лет назад пламенная ночь в конце ноября не была случайностью. Либо снисхождением, когда ему уже ничего и никого в этом мире было не жаль... Как и в том, что те несколько слов, произнесённых им накануне, полных смысла и оброненных как драгоценные камни, ей не почудились. Все мысли в голове теперь вытесняло хорошо ей знакомое давнее чувство облегчения. Он рядом. А спина и плечи, избавившись от неподъёмного груза ответственности, чувствовали себя странно легко. Настолько, что хотелось взять и оторваться от земли. Меглин снял левую руку с оконной рамы, вынул изо рта очередную сигарету, выдыхая дымок. И заметил, не глядя на Есеню: — Глаза проглядишь. А они тебе ещё понадобятся. — Это мои глаза, — тихо, мечтательно напомнила та. — Век бы ими глядела. Не жалко... И с удовольствием рассмотрела край его обычной усмешки. Услышала хмурое: — Вопросы? — Один. Кто убил Кукольника? Ивашова только на следующий день выпустили. Она затаила дыхание, хотя давно знала, что он скажет. Даже угадала тон. — Ну, и зачем задавать вопросы, на которые уже знаешь ответ? Только потеря времени. Есеня улыбнулась. — Тогда будем считать, что ты ответил. — О твоей расторопности разговор ещё впереди. Она посерьёзнела, насторожилась. — Хочешь сказать, что если бы я была более... осмотрительной, мы бы не встретились? — и насмешливо покачала головой. — Я бы всё равно тебя нашла. — Лучше бы ты нашла убийцу. Есеня вздохнула, принимая такой ответ. С ним всё было так, как всегда. Ничего не поменялось. — Я всё ещё не могу поверить — через некоторое время начала она. — Понимаешь, ну вот не тянет Женя на него. Чуть что не так, — в истерике бьётся. А этот ублюдок такой спокойный на телефоне. Да и возможностей у него больше. Однако Меглин не позволил затянуть себя в пространные разговоры не по существу. Промолчал. — Хоть он и ближе, — задумчиво прибавила она. — "Ближе"? — вдруг фыркнул он. Она недоумённо нахмурилась. Меглин по-прежнему не смотрел на неё, но повисшая пауза становилась напряжённой. Он ожидал ответа. И оставалось только гадать, на какой именно, вопрос. Неожиданно для себя вспыхнув, Есеня решила избрать наиболее безопасный вариант. Вспомнила о том, что к выдумкам её подсознания в ночное время суток её воскрешённый сосед на самом деле не имел ни малейшего отношения. И решила пояснить: — Он говорил: "Я ближе, чем ты думаешь". Ну, когда мне звонил. Сказал: это подсказка. Любимые глаза в отражении ветрового стекла странно сверкнули. — Что, прямо так и сказал? — Да, — подтвердила она. И улыбнулась. Ей просто хотелось слушать его голос и вновь убеждать себя в том, что ничего из всего этого ей не снилось. Если бы её водитель не был сейчас занят, она, наверное, не отказалась бы от удовольствия попробовать задушить его в объятиях ещё раз и лишиться воздуха в груди от сокрушительной хватки в ответ. Но он молчал всё невыносимее и непримиримее. Снова о чём-то думал, не считая нужным информировать её об объектах своих мысленных рассуждений, как и об их результатах. А спрашивать его о чём-либо она не стала. В кои-то веки совершенно не захотелось ему мешать, как и разрушать, развеивать то зыбкое пушистое облако, в котором она всё ещё как будто пребывала. Ей ли было не знать, что при любых её стараниях и уловках нужные сведения она получила бы только когда он счёл бы это нужным и в строго определённом объёме? Все её хитрости, которые неплохо работали с обычными людьми, Меглин знал наперечёт. А на то, чтобы утолить свою любознательность и прийти к ответам самостоятельно, у его ученицы как обычно недоставало смекалки, входных данных. А теперь ещё и желания. Потому взамен пришлось перевести взгляд на лобовое стекло. Оказывается, необходимость показывать наставнику дорогу давно отпала. Они уже почти приехали, куда следовало. — Ты что, собираешься так просто пройти — там? — Есеня встревоженно кивнула на пропускную будку. — Проехать, — поправил он. Она поражённо умолкла. К огромному удивлению пассажирки, голубой "Мерседес" пропустили в коттеджный городок. Стоило им только подъехать, как полосатый шлагбаум гостеприимно приподнялся. И никто не показался из будки, даже чтобы полюбопытствовать. — По номерам узнали? — неуверенно предположила она. Но Меглин традиционно оставил неудобный для себя вопрос без внимания. Ладно. Она скрестила руки на груди, делала как раньше на стажировке, чтобы наивно попытаться продемонстрировать ему своё неудовольствие. А он на миг скользнул взглядом по этой сердитой позе и как будто вновь загадочно усмехнулся в усы. Старый автомобиль безошибочно находил нужные улочки среди нескольких, почти одинаковых на вид. А Есеня всё больше убеждалась в том, что её любимый водитель явно бывал здесь не раз. В этом пришлось удостовериться окончательно, когда он остановил транспорт напротив нужного стального забора, чуть проскочив вперёд. Домов там уже не было, и ветви деревьев ловко прикрыли голубой бок от случайного любопытного глаза. Она едва успела выскочить из машины так, словно боялась отстать и вновь потерять его. А Меглин невозмутимо и уверенно направлялся к дому. Но только не к калитке и даже не к воротам, а в обход. — Куда мы? — пропыхтела она, наконец поравнявшись с ним. — Сама как думаешь? — А, — она усмехнулась. — Поняла. Покойники через калитку не ходят. Только в окошко забираются? — Ходят, — спокойно заверил он, не сбавляя темпа. — Когда открыто. — А когда закрыто? — поинтересовалась Есеня. — Через заборы сигают? — Угадала. Она с сомнением покосилась на ровную и высокую металлическую стену. Практически неприступную. — Но... Но тут он сбавил шаг, раздвинул ветви. И она с изумлением увидела несколько мусорных баков, спрятанных за кустами прямо под забором. Узких, железных, высоких и с довольно крепкими на вид крышками. Впрочем, если они, как оказалось, выдерживали Меглина, то и её должны были выдержать. — И как много тебе известно? — нахмурилась она, подняв голову. — Достаточно, — буркнул тот. — Ногу ставь. Вот сюда. Руку... Цепляйся за край. Она подчинилась. Не без удовольствия позволила сильным рукам себя вытянуть наверх, а затем и подсадить на забор. Стальной край был довольно острым, но долго висеть ей не пришлось. Какой-то импульс снизу придал нужное ускорение, и сердце на миг перестало биться — тоже ухнуло вниз. Доля секунды — и она сама не сообразила, как уже приземлилась среди больших кустов подобно кошке, на все конечности. И выпрямилась, ошарашенно ловя дыхание. Меглин легко спрыгнул следом. — Так вот как здесь оказался Верещагин, — догадалась Есеня, отряхнув руки от земли. — Это он ему сказал... Похоже, с этими странными беседами со своими галлюцинациями она совсем отвыкла от этой манеры прототипа просто загадочно молчать. Вот и теперь, ни слова не произнеся, Меглин осторожно раздвинул ветки и выбрался на лужайку. А Есеня, покосившись на окно кухни и, по совместительству, гостиной, вдруг подумала, что несколько месяцев назад чей-то силуэт с пристальным осязаемым взглядом ей не померещился. Он смотрел на неё тогда. На неё и на ребёнка... На самом деле, он всегда был рядом. Пожалуй, если бы не её собственный страх и опасения за сынишку, она бы давно вспомнила уже известную ей закономерность и ею бы воспользовалась. Ведь платой за её "нерасторопность" и прогулку на грани жизни и смерти, когда казалось, что спасения ждать неоткуда, всегда было его чуть более смягчённое лицо, чуть более мягкий бархат в голосе, чуть менее острый взгляд. Получается, если бы ей не грозила ужасная смерть, он бы так и остался для неё лишь воспоминанием? Забирался бы через забор, чтоб поглядеть на то, как по нему тоскует его ученица и как подрастает его сын? И тайком мотался бы с ней в командировки, чтобы как прежде быть начеку, когда ей вновь захотелось бы поиграть собственной одинокой жизнью? Потому как та надоест до чёртиков... Её личное привидение с мотором? Впрочем, с недавних пор её беспокоило кое-что другое. Как было сказать ожившему покойнику, что она до некоторого времени регулярно слышала его бесплотный голос в своей голове? И стоило ли говорить такое в принципе? Тем более, что с момента вчерашней чудесной встречи галлюцинации больше не тревожили её ни в каком виде. В эту ночь, вернее, её остаток, когда она, наконец, отдыхала — телом, мозгом, душой и сердцем, — ей впервые за эти долгие месяцы не снилось снов. Наверное, потому что на её глазах до сих пор воплощался самый удивительный из них? Самое интересное должно было начаться немногим позже, когда ей бы пришлось услышать сразу два любимых баритона и как-то из этого выкручиваться... Она так же настороженно следовала за Меглиным и отчаянно мысленно уговаривала своё говорящее подсознание не подавать звуков и впредь. А задумавшись, врезалась в широкую спину и чуть не вскрикнула. — Спишь ещё? — неодобрительно произнёс Меглин, удержав её за плечи. — Иди. Тогда Есеня сообразила, что они стояли перед наполовину поднятой дверью в гараж. Удивилась: — Сюда? Зачем? Он пригнулся и уже изнутри донеслось: — Ты знаешь. — Но... он же может вернуться в любой момент! — воскликнула она, преодолев препятствие почти с той же скоростью и ловкостью. Огляделась. Было вполне логично, что помещение пустовало. Машина Раисы Васильевны ютилась на подъездной дорожке. — Тогда у тебя не так много времени. Начинай. Есеня посмотрела на наставника в ужасе. Тот усмехнулся, обронил: — Лучшие тайники — всегда под носом. — А ты знаешь? Откуда? Ты же тут никогда не был... — она ахнула. — Или был? Он закатил глаза: — О, чушь понесла. Правильно говорят: бабы глупеют, когда рожают. Но ты-то ещё держалась как-то. От укоризненного тона и последних слов все ответные колкости вылетели из её головы мигом, а щёки воспламенились. Совсем как раньше. — Было бы что-то в доме, ты уже давно нашла, — так же сухо пояснил Меглин. — Вот тебе ребус, чтобы там, — он насмешливо постучал костяшкой пальца по лбу ученицы, — не ржавело. Та вздрогнула как от сквозняка. Процедила: — Ребус... Ненавижу это слово. — Надо полюбить, — мрачно сострил он. — Ты как его брать-то собралась? Начальство не поймёт. Улик ноль. Ищи. — Лучше один раз увидеть, — догадалась Есеня. — Хочешь, чтоб я сама всё узнала? Но этот вопрос остался риторическим. Только в глубине строгих глаз мелькнуло выражение, которое она не успела поймать. Есеня скривилась. И предприняла последнюю попытку "покапризничать": — А почему ты так уверен, что я догадаюсь? Год с ним прожила и ничего не почувствовала. — Так уж и ничего? Она вздохнула. Повернулась и подтвердила — чётко, без опаски встретив пронзительный взгляд: — Ничего. В воздухе повисла пауза. "Наверное, надо было играть теми же фигурами и раньше, — вдруг подумалось ей. — Может быть, и стажировка прошла бы помягче?" А может, всё дело было в этом новом ожившем Меглине? В любом случае, заявление его смутило. Настолько, что он тут же переместился к выходу, напутствовав: — Теперь ты знаешь, что искать. Значит — найдёшь. — Ты куда? — мгновенно встревожилась она, едва удержавшись на месте. Он остановился, кивнул на дом. — С няней пока вашей... переговорю. Молодая? Старая? Симпатичная? — Впечатлительная, — поправила Есеня. Меглин хмыкнул. — Ты только... это... — попросила она. — Поаккуратнее там. Хорошо? И прибавила тише: — Пожалуйста. Он фыркнул. — Честное пионерское. Довольна? Есеня усмехнулась. И, услышав за спиной знакомые удаляющиеся шаги, обвела взглядом помещение, ряд полок с инструментарием и несколькими большими коробками. Но на этот раз задержалась, подошла ближе. "Теперь ты знаешь, что искать", — сказал он. Если уж допустить эту мысль и начать подозревать мужа всерьёз, то где следовало начинать поиски? Именно здесь, в этом мужском царстве, куда она, Есеня ещё никогда толком не заглядывала. Ну, разве что для того, чтобы взять машину. Да и то обычно у дальней стены стоял Женин внедорожник, а её автомобиль всегда был с краю, наготове отправляться по новым случаям. Что ж, теперь гараж был пуст — как игровое поле перед началом партии. Есеня подошла к полкам почти вплотную, скучающе провела рукой по краю. Не успели переехать сюда, как Женя уже с гордостью узурпировал гараж и занялся покупкой инструментов и организацией своего мужского уголка. Видимо, по его убеждению, без этого увлечения образ идеального семьянина был бы незавершенным. Она поморщилась. "Образ". Именно так. Да, он старался. Он очень старался выглядеть заботливым мужем и отцом. Однако за ребёнком чаще присматривала няня. А он сам за целый год так ничего и не сделал руками, хотя обложил инструментами все полки. Есеня опустила голову, и взгляд моментально сфокусировался на тёмном пятнышке под ногами. Тщетно стараясь унять бьющееся сердце, она присела на корточки, рассматривая находку. Маленькое бурое пятнышко. Слегка смазанное с краю, будто его пытались оттереть. Мозг с чего-то принялся оспаривать находку: "Нет, это просто капнуло масло. Или краска... Это же не... кровь?" Есеня выпрямилась. Уже другим — пристальным и оценивающим — взглядом окинула полки и дырчатый стенд с набором плоскогубцев и мотками проволоки. Эмоции ретировались в тень, оставив лишь холодный рассудок. Гитарная металлическая струна не просто душила жертв, она врезалась в кожу до крови, как роковое ожерелье на шее бедняжки Анюли. Это крошечное пятнышко — тоже знак. И это кровь. После смерти отца и её ареста мужу больше не нужно было проявлять чудеса аккуратности, чтобы держать своё порицательное хобби в тайне от домашних. И он точно не ожидал, что она приедет сюда в ближайшее время. Её рука сама толкнула стенд. Просто так, ни на что не надеясь. И пористая фанера неожиданно подалась. Видимо, по задумке своих создателей стенд должен был превращаться в рабочий стол, а после убираться обратно, чтобы сохранить место. Тем временем, в нише, скрытой от посторонних глаз, был устроен маленький тайник. На крючках в идеальном порядке висели уже знакомые ей мотки металлических струн, любовно сортированные по степени толщины и по длине. А сбоку, чтоб уже совсем развеять все иллюзии, на таких же крючках хранились ременные пряжки с мотками, прикреплёнными к каждой одним концом. Очевидно, что пряжка надевалась на ремень, а струна пряталась где-то между полосками кожи или за швом. В случае необходимости её можно было легко и быстро извлечь. Только кому могло понадобиться такое хитрое устройство? Кому, как не убийце? Тот моток, изъятый у неё при задержании, был точно такой же. Она нашла его пустующий крючок. Никаких сомнений. Да, Меглин был прав: она год прожила под одной крышей с маньяком, с убийцей. Ещё одним... Жила и даже ни о чём не подозревала всё это время. Даже ни разу не почувствовала! А стоило ей взяться за это дело, как он тут же хладнокровно убил отца! Зачем? Чтобы отвлечь её, конечно, и отправить по ложному следу! Он же задушил и Огнарёва и после ловко разыграл собственное удивление у его трупа. Он же вынудил повеситься единственного свидетеля, ловко переведя стрелки на жену. Если бы не Меглин, она бы и дальше бродила вокруг, ни на шаг не приблизившись к центру. И как прежде, самая неожиданная и неприятная версия оказалась самой верной. Получается, её сны не лгали. Не обманывали и предчувствия. На миг сжавшись всем телом, словно получив сокрушительный удар, Есеня переждала собственный громкий вопль где-то внутри, не позволив ему прорваться меж губ. А потом разогнулась. Попыталась закрыть тайник, но у неё не получилось. Вспотев до корней волос, она предприняла ещё несколько попыток, всё более отчаянных. Но без толку. Отшатнувшись к стене, Есеня выдохнула. И уже успокоившись, нырнула под приподнятую дверь. Какая, в сущности, разница? Ведь она больше не одна. А Меглин всегда знал, что нужно делать.

***

С недавних пор ненавистное ей здание с порога заставило сердце забиться чаще. Привычная обстановка, в которой ничего не поменялось за время её вынужденного отсутствия, тем не менее, смотрелась как-то по-новому, удивляли знакомые запахи, звуки, мерное постукивание настенных часов, глухой шум одиноких машин за забором. Конечно, первым делом, Есеня успела испугаться, не обнаружив в первых комнатах ни одного живого существа. Но, заглянув в спальню на втором этаже, облегчённо привалилась к дверному косяку. Меглин был здесь, их сынишка — тоже. — А где няня? Надеюсь, не в колодце, с перерезанным горлом? Он изобразил свою загадочную улыбку. Слегка жутковатую, потому что её можно было понимать, как хочется. — Дала своё честное слово. — Ну, прям-таки! — брякнула она. — Обаяние города берёт. Словно в подтверждение, снаружи раздался шум мотора, и Есеня в окне сумела разглядеть только зад машины, что проскользнула в ворота. Воскликнула: — Она же полицию вызовет! Меглин тихо засмеялся: — Ты когда-нибудь бываешь довольна? Значит, надо было в колодец? Предупреждай в следующий раз. Есеня вспыхнула. — Хотел бы вызвать кого — давно уже вызвал бы, — заметил он, осматриваясь вокруг себя с видом азартной гончей. — Знал, что мы сюда приедем... Это же тоже всё — его игра. Она содрогнулась. — Ты хочешь сказать, что... Но тут её с головы до ног смерил привычный отрезвляющий взгляд. — Что якоришь? Собирайся. Есеня растерянно захлопала глазами. Услышала: — Бери всё необходимое. Пять минут даю. С места помогло сдвинуться его суровое: — Ну? Растерянно кивнув, она бросилась собираться. Наверное, самым прекрасным было то, что он, видимо, опять распознал её тайные мольбы? Осознал, как было опасно то, что они задумали на пару с этой ходячей ледяной глыбой. Ей не придётся играть никакой "роли"! Они уезжают! Да, уезжают! Чуть оглушённый мозг сперва неуверенно, а после — со всё возрастающим энтузиазмом взялся за новую задачу. Прежде всего набралось две сумки детских вещей, баночек с питанием, подгузников и прочего, без чего Витюша ещё не мог обходиться. Теперь следовало позаботиться о себе. С наслаждением сбросить эту пропахшую бензином одежду, в рекордные сроки принять душ и переодеться во всё чистое. Забавно, что первой попавшейся заменой, обнаруженной в шкафу, оказалась её старая толстовка на молнии, ещё со времён стажировки. Та самая, что по словам наставника, была ей к лицу. Её Есеня и набросила на плечи. Не удержавшись, украдкой заглянула в зеркало и с улыбкой отметила, что недавние события вновь зажгли свет в глубине её глаз. Вдруг в голову пришла странная мысль о том, что вещей для того, чтобы "залечь на дно" или тем более, куда-то надолго уехать, было недостаточно. А времени на то, чтобы потрошить чемоданы, вытряхивать из них свои летние платья для отпуска и вкладывать взамен более практичные наряды, уже не оставалось. В шкафу был ещё один — длинный и плоский чемодан. Через секунду Есеня уже вытащила его. Появился даже какой-то страх оставить в этом доме свои личные вещи. В итоге чемодан позволил закрыть себя до половины, но дальше держался стойко. Как обычно, Меглин оставил её справляться с задачей самостоятельно. Отвернувшись к кроватке, которая теперь, видимо, стояла здесь постоянно, он спросил: — Нашла? — Нашла, — призналась она, сражаясь с крышкой чемодана. — Закрыть не могу... Поможешь? Но он отнёсся к этому заявлению удивительно спокойно. Заметил: — Не надо. Увидит — испугается. Ему поволноваться полезно. Есеня нерешительно замерла на месте. — Собирайся, — сухо поторопил он. — Не спи. А сам с прежним вниманием, задумчиво уставился на обитателя кроватки. И воскликнул, будто только что сделал мировое открытие: — Слушай, а он похож на меня! — Ага. Мечтай! — фыркнула Есеня. Устав от бесплодных попыток, она шумно выдохнула, стукнула по крышке кулачком. И, обернувшись, тут же вскочила на ноги. Вскрикнула: — Эй, ты что творишь? Ты и держать его толком не умеешь! Разбудишь! Родион! — Пф! — выдохнул в ответ тот, решительно поднимая малыша из колыбельки на руки. — Ого, какие глазищи! Ты только посмотри! Есеня подступила к счастливому отцу с видом разъярённой медведицы. Она уже приготовилась к оглушительному воплю именинника, так грубо разбуженного от дневного сна, но Виктор Родионович — что никогда не любил незнакомцев и орал на руках у всех, кроме матери — теперь, на удивление, не издал ни звука. Висел на руках Меглина как пупс и только таращил спросонья свои действительно внушительные глазищи. — Ну, и кто тут кого держать не умеет, а? — ехидно поинтересовался тот, рассматривая ребёнка как невиданную диковинку. Вдруг Витюша тихонько загулил, улыбнулся. И уверенно потянулся ручками к бородатому лицу. Есеня затаила дыхание, едва сдерживая смех. На знаменитого сыщика и грозу преступности было жалко смотреть. Совершенно утратив дар своего колкого остроумия и даже речи в целом, Меглин вытаращил глаза и в один миг превратился в живую статую. Только слегка поморщился, когда цепкие обезьяньи пальчики ухватили его за нос. — Мне стоит говорить, что обычно он орёт как папуас? — посмеиваясь, спросила Есеня. — Басом. Причём, на руках у всех — знакомых, незнакомых. Одна я — исключение... наверное. — Я так понимаю, это комплимент? — едва дыша, пробормотал Меглин. Наконец справившись с чувствами, он посадил ребёнка себе на локоть и со смехом осторожно высвободил из крошечной ручки собственный палец, который сынишка уже успел попробовать на режущийся зубок. — Ну, ты же сам сказал, что он — маньяк, — рассмеялась Есеня и съязвила: — Как ты там говорил? "Врождённая тяга к насилию"? Ты, кстати, руки мыл? — Рефлексы врождённые, — поправил Меглин. — А вообще... предупреждать надо. — В его случае — да, — подтвердила она. — Зазеваешься — и вовсе останешься без пальца. У него сейчас зубки режутся. Крови попробует человеческой — и вообще вампиром станет. Как ты. Считай, что я тебя предупредила. Она чувствовала себя странно. Происходящее вновь напоминало продолжение чудесного сна, где за короткое время сбывались все её мечты. Её розовощёкий сынишка, красивый, как упитанный ангелочек, впервые сохранял спокойствие на руках столь продолжительное время. Своими огромными и выразительными тёмными вишенками глаз он всматривался в распахнутые глаза сыщика с большой серьёзностью, будто единственный видел там нечто, заслуживающее его особого внимания. Не было никаких сомнений: годовалый малыш легко и безошибочно, узнал своего настоящего отца. А что в то время творилось в душе у Меглина — об этом приходилось только догадываться. Его ответный взгляд — нежный, драгоценный — был предназначен только ребёнку. Будто между ним и этим бородатым грубияном — следователем с особым методом работы — в секунду установилась некая неразрушимая связь душ. Покрытый шрамами старый волк признал своего волчонка. При виде столь мирной картины Есеня почувствовала, как из её души отступает сумрак прошлого. Тянуло просто подойти, обнять обоих — самых дорогих ей в целом мире людей. Или вовсе, присесть у собранных сумок и наблюдать, радоваться, ощущая в сердце необычный умиротворяющий покой. Решительно, она ещё никогда не видела наставника таким, без преувеличения, озарённым счастьем. На секунду даже кольнула ревность. Но, похоже, то, что не удалось сделать ей самой, смог довершить малыш. И до самых пыльных уголков отогреть это таинственное бронированное сердце. Она встала, подошла к ним и молча прислонилась к плечу Меглина. Аккуратно перехватив малыша, тот обнял её свободной рукой. И тогда стало так покойно и необычайно тепло, и сразу так на всё наплевать... Есеня прикрыла глаза, чувствуя это плечо и сильную руку, и подумала, что ещё никогда в жизни она не ощущала столь безмятежного и столь полного счастья. Будто после долгих странствий вернулась домой. Её семья была в сборе, наконец-то дополненная до последней недостающей частички. "Он — жив, и Витюша — его сын... И они смотрят друг на друга так, что никакие слова уже не нужны... Господи... Как хорошо. Разве так бывает? Наверное..." Мысли, озарённые светом, заволокло каким-то радужным туманом. На губах появилась нежная глупая и умиротворённая улыбка. Она почти не заметила, как Меглин, оставив её, осторожно опустил малыша в кроватку. Не услышала, как маленький эгоист вдруг взревновал, возмущённо захныкал, и — тут же умолк, схватил с готовностью пожертвованные ему пальцы знаменитого сыщика. Другой рукой тот рывком притянул Есеню к себе, невозможно близко и ещё ближе, и она закрыла глаза, отвечая на пылкий, полный восторга поцелуй с неожиданной для себя страстью. Казалось, в тот миг он мог её съесть, с лёгкостью поглотить целиком и сжечь в своём внутреннем огне, а Есеня с готовностью растворялась, распадалась в его объятии на атомы. Покосившись на главный предмет мебели, что был совсем рядом, оба уже потянули друг дружку в нужном направлении, словно по безмолвному согласию. Сердце в груди сладко сжалось, пальцы зарылись в волосы, ухватились за пуговицы рубашки... И тут оба замерли, будто одновременно опомнившись от сладкого безумия. С усилием Меглин оторвался от желанных губ, но не отстранился и не отпустил её. Прижавшись лбом к её нежному лбу, он с трудом переводил дыхание. — Спасибо, — неожиданно, услышала Есеня его едва слышный шёпот. Раздражённо схватила обеими руками колючие щёки. — Заткнись, — выдохнула она прямо в его приоткрытые губы. И тут же натолкнулась на знакомый острый взгляд. — Ты... играешь с огнём, — сбивчиво предупредил Меглин. Он отстранил её и, наклонившись к занятому малышу, осторожно высвободил руку из плена крошечных пальчиков. Выпрямился и шутливо пригрозил — не то сынишке, не то преемнице, не то обоим: — Колобок-колобок, я тебя съем! — Ешь, — спокойно, хрипло разрешила Есеня. Раньше от подобного снисходительного смешка она бы, наверное, захотела провалиться под землю. А теперь было уже всё равно... Только сердце колотилось, глупое. И всё тело обдавало жаром. Похоже, Меглину было не легче. Он до сих пор дышал так тяжело, будто пробежал стометровку. А его глаза метали такие зверские обжигающие молнии, что она вздрогнула. И невольно отступила к кроватке. Именинник, что с живым интересом наблюдал за происходящим на его глазёнках сумасшествием, видимо, начинал терять терпение. Крошечный ротик уже плаксиво изогнулся и готовился выдать какую-нибудь длинную и возмущённую тираду. Не дожидаясь его вопля, Есеня схватила его на руки, ладонью прижала к своему плечу кудрявую головку. И с опаской встретила затуманенный волчий взгляд. — Пошли, — глухо приказал Меглин. — Сейчас, — испуганно отозвалась она. — Я его только... уложу... Усажу, то есть... Подожди... Её волнение передалось крохе. Витюша орать передумал, позволил матери выполнить все требуемые манипуляции и усадить себя в автокресло как маленькую куклу. Подрагивающими от оглушительных ударов сердца руками она кое-как устроила малыша на сиденье, пристегнула ремешками. Скользнув взглядом по паре собранных сумок, решила забыть о чемодане и схватила их в руки, обе. Обернулась. И вздрогнула. — Пошли, — мрачно повторил он. — Или... я тебя убью. Прямо здесь.