***
Когда ты растешь в семье военного и с детства слушаешь истории про страны третьего мира, сокровенные от публичности бесчеловечные эксперименты над людьми, эксплуатацию и разрыв между классами, вопрос «А кем ты хочешь быть, когда вырастешь?» не встает. По крайней мере, у меня было так. Однажды после очередной рабочей байки папы я выпалила: — Но почему этого не показывают в новостях?! — Не все так просто, Киса, — улыбался в ответ отец. — Есть люди, которым не повезло, есть те, кто родился с силой и влиянием. И у вторых всегда будет интерес воспользоваться первыми, когда те в свою очередь будут жадно ждать хоть какой-нибудь помощи. И в таких историях всегда будет еще один элемент — назовем её тайной. Чтобы никто не знал, как хорошо ты устроился, и не покусился на твое устойчивое благополучие. Мне тогда было лет девять. Это то время, когда я начала ассоциировать себя с той, кем ощущаю сейчас. Любопытная перфекционистка, дотошная до деталей и справедливости. Все началось с энциклопедий и школьных расследований, потом я поступила в университет на журналистику, попутно набрав факультативов по балкано-романским языкам. В лингвистике я, кстати, преуспела — моя мама была политическим беженцем из Румынии и с детства старалась растить меня билингвом. Так что, можно сказать, у меня было преимущество. Два семестра я провела в Молдове, по приезде написала небольшую статью про бедные слои населения и отправила её в «American Truth» — издание, занимающееся расследованиями. После неё меня пригласили на стажировку, взяли на работу, и теперь я тут — сижу за своим макинтошом и редактирую статьи про войну во Вьетнаме и секреты России. Наверное, не так я представляла работу: думала, буду как Индиана Джонс — в одной руке лассо, в другой — сокровище, шляпа на голове и взрыв сзади. А на деле я — Дэвид Уоллес из «Офиса»: сижу в белой рубашке в опенспейсе перед своим монитором, а в перерывах бегаю к кофейному автомату за эспрессо. Я растекалась в своем икеевском кресле от недосыпа и последнего зноя этого лета: сегодня любыми правдами и неправдами мне необходимо закончить статью про Махатма Ганди. Босс сказал, что после сдачи на финальную редактуру я могу сверкать пятками из офиса, ведь я дождалась своего двухнедельного отпуска. Ура. — Эй, Лиз, — у стола появился Тай, мой коллега, весь взъерошенный и вспотевший, — босс зовет на брифинг. Как там твой Ганди? — Надеюсь, мы с ним больше не встретимся, — я нажала на кнопку и отправила статью на редактуру. Не поймите меня неправильно, я хочу быть хорошим журналистом, но когда из пальца высасываешь сюжет просто-чтобы-было... это выматывает. — Господи, даже не верится, что я в отпуске. — Ну, во-первых, брифинг. Во-вторых, какие планы? — он улыбнулся и отодвинул моё кресло от стола. — Незабываемый отпуск в Айдахо. Будем сидеть с папой на заднем дворе и пить виски вечерами, — я закатила глаза и направилась в сторону кулера. — А ты в курсе про повестку в Европе? — он оперся о стену и ехидно прищурился. Я пила воду и вопросительно подняла брови. — Я тоже. Просто слышал, что брифинг будет то ли про поездку в Россию, то ли в Украину... чё-то такое. Тайны местных староверов, что ли. — Ты сейчас шутишь? — Ноуп. Проходи вперед, узнаешь всё сама, — он приоткрыл дверь в переговорную и мило поклонился. Прошло минут сорок. В этом стеклянном аквариуме было сложно дышать: закатное солнце светило прямо на нас, двенадцать человек в небольшом помещении и кондиционер... который не работал, потому что босс боялся простудиться. — Тээааак... — мистер Ди Марко провел рукой по мокрому лбу, — вижу, что Ганди на редактуре. Хорошо, мисс Уайатт, хорошо... вы можете отправляться в отпуск, но на выходе жду от вас черновик про э-э-э, — он пролистал блокнот, — малярию в Африке... — Мистер Ди Марко, я слышала что-то про командировку в Европу, могу ли я... — Э, нет, она отменена. У бухгалтерии завал, они не могут оплатить командировку черт знает куда. — Я могу заплатить сама, — я встрепенулась, — у меня отпуск, и я копила и как раз планировала отправиться... в Европу, — я переглянулась с Таем, он усмехнулся и вопросительно вскинул плечами, вспоминая наш разговор про Айдахо. — Ну, э... — красное лицо раздулось в щеках, босс громко выдохнул. — Если вы сами так хотите. Только помните, что «American Truth» не несет ответственности за переработки и ваше путешествие. К вечеру я скину на почту всю информацию, посмотрите. Если вопросов нет, то все свободны.***
— Собиралась в Европу, значит, — Тайлер сидел за рулем своего Chevrolet и предложил подкинуть меня до аэропорта. У меня ночной рейс до Айдахо. — Попить с папой виски на заднем дворе — это, конечно, очень увлекательно, но можно уложиться в один вечер. — Зачем тебе это? — В последние недели у меня было выгорание, мне кажется, — я отвернулась к окну. — Я задалась вопросом, хочу ли я быть таким журналистом, или это не моё. — Это твоё, Лиз, ты чего! Ты лучший молодой специалист во всём офисе. В твоё время я писал статьи про протухшие продукты в Taco Bell... господи, неудивительно, что Лука меня не очень уважает, — вне офиса мы могли позволить себе называть босса по имени. — Наверное, эта командировка мне нужна. Зачем — точно не скажу. Как минимум, я развеюсь. Может, получится неплохая статья. — Будь осторожна, — мы приехали и он вышел из машины. — Передавай привет всем староверам Украины... или России... Европы, — мы обнялись на прощание.***
Примерно через восемь часов я была в Бойсе — городе моего детства. Сколько лет проходит, а тут ничего не меняется — вот пекарня, в которой работает бабуля Ринхэнд, вот школа, в которой я училась. Здороваюсь почти с каждым третьим встречным. Многие подходят и спрашивают, как там Нью Йорк, видела ли я Мадонну — здесь это настоящее событие, когда кто-то уезжает так далеко. И вот я дома. — Киса! — папа ждал меня на крыльце. Вот кто точно изменился. Он больше не тот суровый папа из детства: с ежиком на голове и накачанными руками. Теперь он папа на пенсии — в кроксах, гавайке, солнечных очках с диоптриями. Жужжит в своём саду, любуется шмелями. Он начал увлекаться садом после смерти мамы. Тут даже есть небольшая деревянная табличка «Сад Джоанн». Я её, к сожалению, плохо помню. Только какие-то насыщенные отрывки из памяти помогают мне держать в голове её образ, запах, голос. Иногда я задумываюсь, правда ли это воспоминания... или мой детский мозг запомнил сны и теперь хочет выдать их за реальность. Не знаю. Что я помню чётко — это одно единственное слово, которое в детстве мне казалось уморительным. — Бебелуш... — шептала она, поглаживая рукой мои волосы и укладывая меня спать. В румынском это слово применяют для маленьких детей, что-то типа «малышка». Тогда мне казалось, что она коверкает английский, но сейчас это слово говорит о чем-то очень личном, спокойном, светлом. И несуществующем.***
Вечер. Мы с папой на заднем дворе. Он стоит у барбекю, потягивает виски. Передо мной рабочий ноутбук. — Меня отправляют в командировку, — говорю я, открывая почту, чтобы прочитать обещанную информацию о командировке. — Киса, ты же в отпуске? — можно было бы подумать, что он расстроен, но на самом деле это не так. Военный образ жизни всем нам дал закалку — мы привыкли не видеться месяцами, потом встречаться на пару дней и снова. Я выросла такой же, и у папы — к счастью — не было претензий. — Да, но... — я открыла письмо, пробежалась по нему глазами и, кажется, перестала дышать. — Но? — Угадай, куда меня отправляют, — я выдохнула, закрыла лицо руками и откинулась к спинке. — Если это не два билета на Гавайи, то мне неинтересно, — усмехнулся он и попробовал кусок стейка. — Пап, Румыния, — я захохотала, как сумасшедший, только что выигравший пятьсот баксов в лотерее. Эмоция подряд менялась на его лице. От удивления и молчаливого поздравления до тоски и задумчивости. Мы не любили разговаривать о ней. То ли дело в строгом и выдержанном характере, то ли в сентиментальности, скрывающейся где-то внутри. Он вкидывал мне пару фактов об их жизни, когда выпивал. Как сегодня. И этот раз был не исключением. Он уселся на стул, сделал еще глоток виски и заулыбался, всматриваясь в стол. — Джоанн ведь сначала даже не взглянула меня. А я при параде весь был, прямо с командировки. Как я позже узнал, она совсем не любила низких мужчин, искала себе Аполлона, а тут я со своими 170-ю сантиметрами, — он засмеялся. — Но устоять, видимо, было сложно, — я подняла стакан за него. — Это точно! Ох, лорд, ты бы видела, какие мы письма друг другу писали. О, кстати, — он тяжело встал и скрылся в доме. Вернувшись, он протянул мне небольшую шкатулку, — тут с того периода, когда я служил два месяца во Вьетнаме. Я принялась читать письмо за письмом. — Пап, ты меня, конечно, прости, но ты мне не те письма дал. — Да что ты такое говоришь? — Тут подпись отправителя, — я развернула ему клочок бумажки и указала пальцем. — Иванеску. — Ох, киса, — он залился смехом. — Джоанн — имя твоей мамы, но она взяла его после переезда в штаты. Ты же не думала, что её так назвали в Румынии? — Я даже не задумывалась... — Вот тебе и журналист-расследователь! Мама твоя при рождении — Ивана Брашовяну*, а Иванеску — это её так дома звали, то ли прозвище, то ли слово какое — я, в общем, так и не понял. Но ей нравилось. Папа еще час рассказывал про маму, но про её историю было совсем немного — мол, она была беженцем и совсем не говорила про то, как ей жилось там. А он не хотел допытывать. Потом он ушел спать, а я купила билеты на следующий вечер, и всю ночь гуглила информацию про место, в которое мне нужно поехать. В интернете я не нашла почти ничего из того, что указано в письме от босса. Хотя — ради справедливости сказать — оно тоже было не особо информативным: что вот есть какое-то место в этих координатах, а там деревня сектантов — вроде мирных, но не особо людимых. И сектантами кто-то заведует, и было бы неплохо узнать, что да как. Обычно за такие задания никто не берется — слишком мало информации, и есть большой шанс приехать и ничего не увидеть. Но тут было два фактора, которые открыли мне второе дыхание, и которые можно счесть за знаки в моей карьере. Во-первых, в письме об этой деревне не было ни слова ни про отправителя, ни про источник, откуда информация была взята: все строго анонимно. А это говорит либо про фейковый вброс от каких-нибудь школьников, либо о правда интересном случае. Ну и во-вторых: когда папа сказал, как звали маму до смены документов, мне вспомнился университетский курс, когда мы говорили, как в Румынском образовывались фамилии: первый вариант — это бессуфиксные фамилии, образованные от имен, национальности предков или прозвищ (например, от имени Димитрий — Димитру, от предка турка — Турку и т.д.), второй вариант — это множество суффиксов. Есть, например, суффикс -яну (-eanu), как у мамы в фамилии Брашовяну (Brașoveanu) — обычно он нужен для того, чтобы описать, с каких мест человек. И фамилия Брашовяну чётко дает понять, что мама или, по крайней мере, её предки были из Брашова — это жудец (что-то типа города в Румынии) в Трансильвании — а меня командируют именно туда. Что кажется мне странным, как я за день до отпуска случайно узнаю про эту командировку, которая, в целом, и состояться-то не должна (ведь никому не выгодно), на следующий день я узнаю, что меня посылают не абы куда в Европе, а точечно на родину моей мамы, история которой более никому не известна, ведь она оттуда бежала, вероятно, от нелегкой жизни. Кстати! Что еще интересно по поводу фамилий: то прозвище, Иванеску. Если говорить с точки зрения лингвистики, это не прозвище и не слово, как думает мой папа, а отдельная фамилия, причем примечательно то, что суффикс -иску (-escu) образовывал фамилии, принадлежащие, в основном, Румынской элите. Может, мама не просто так подписывала так письма? Может, я наследница голубых кровей и навсегда останусь в Румынии? Буду жить в замке, править небольшой деревней и раз в год принимать в гостях папу и угощать его местной кухней. В общем, в ту ночь я почти не спала. Ёрзала на кровати и предвкушала путешествие. Завтра у меня самолет, а там уже забронирована машина, координаты отмечены на карте. Я чувствовала себя, как ребенок, которого завтра обещались сводить в Дисней Лэнд, постоянно вставала, смотрела на часы — не проспала ли. Уснуть удалось только к утру.