Луна сегодня так прекрасна

****** Чоноп не умел делиться жизнью. Он мог дарить лишь боль и разочарование. Сжимая старую, потертую временем толстовку Ендже, он прижимал парня к груди, тщетно пытаясь поймать горячее дыхание или уловить момент, когда он откроет глаза. — Отойди! — крикнул Дэхен, помогая врачам погрузить тело в машину скорой и увести Шрамированного в больницу. «Он теперь со мной» Она шепчет, опаляя ухо морозным дыханием. «Он теперь мой» — Чоноп? Я поеду в больницу вместе с Ендже, я позвоню Джуну, он приедет, побудет с тобой, хорошо? Если бы Дэхен присмотрелся, то он увидел бы дрожащие губы, которые хотели что-то сказать, но упорно молчали. Он заметил бы как рвано он дышит и пытается бороться с паникой, которая вот-вот собиралась его накрыть. Дэхен бы заметил, как его уже давно перестали слушать и понимать. Джун появился неожиданно быстро. Он замер напротив брата в комнате, погруженной во тьму. Джун вряд ли когда-нибудь видел брата таким бледным и осунувшимся. Младший в общих чертах понял ситуацию, но это никак не помогало ему как-то помочь. — Я… эм… может мне сделать тебе чаю? — неуверенно, спросил младший. — Отвези меня в больницу. — не своим голосом, просит Мун. — Но… хен… — Ендже… мне нужно в больницу. — никогда еще это маленькое предложение не было настолько длинным и тяжело произносимым. Они ехали в полной тишине. Джун то и дело изредка поглядывал на брата, убеждаясь, что тот все еще здесь, рядом с ним. Спокойствие, которое показывал брат в этой ситуации пугало даже больше, чем если бы он рвал и метал, разбивал все в истерике и глушил боль в алкоголе. Эта тишина давила так сильно, что велико было желание покинуть салон автомобиля и броситься с моста, лишь бы перестать ощущать эту тишину в другом человеке. Чоноп молчал. Он молчанием говорил даже больше и громче. Больница встретила их запахом хлорки и медикаментов. Пациентов, снующих туда-сюда не было видно, кажется отбой был уже давно. Джун шел впереди, держа руку брата и помогая ему ориентироваться. Енгук был бледным как мел, он уставился в одну точку и будто в миг потерял смысл жизни. Наверное, так и было подумалось Джуну, когда он посадил брата напротив на лавочку и пошел узнавать подробности у Дэхена, который караулил врача у входа в реанимацию. Минуты никогда не тянулись так бесконечно долго. Эта ночь никогда не была такой одинокой и пустой. В голове каждую секунду будто взрывались атомные бомбы не щадя, не давая опомниться и принять реальность, в которой Шрамированного может и не быть. Разве существует такая реальность? Реальность, в которой нет Ендже. — Передозировка чревата… — говорит Енгук. — Он думал об этом всякий раз принимая лекарство, я видел это в его взгляде, ощущал в каждом его вздохе… Он хотел… всегда. Чонопу приходится сосредоточится, чтобы слова Енгука прошли через толстый слой вакуума и дошли до него. — Не хватало смелости, чтобы выпить пару лишних таблеток, я так думал, но я знал, что смелости у него хоть отбавляй. Ему не хватало причин… — Енгук поднял голову к потолку, пытаясь сдержать слезы. — Он успел со мной тоже попрощаться. «Успел попрощаться…» Словно Енгук радовался тому, что смог обнять его в последний раз. «Тоже…» Словно Енгук уже тогда знал, что все именно так и будет. В голове стучит, словно судья молотком после вынесения приговора. Его уводят из зала суда двое стражников, в наручниках, не позволяя попрощаться с близкими и родными. Одиночная камера, в которой ему теперь предстоит отмотать срок за совершенное преступление и по ночам, вместо сна, прокручивать в голове голос судьи, который просит: «Подсудимый встаньте» — строгим голосом. Адвокат зачем-то пытается его спасти или на крайний случай — скостить срок. Хах, кажется адвокат единственный в зале суда, кто этого действительно хочет. «Суд удаляется для вынесения приговора!» И долгие минуты ожидания неизбежного. Его осудят. Должны по крайней мере. «Подсудимый, вам понятен приговор?» Понятней некуда. Спасибо. Моменты из прошлого словно кадры из документальной хроники. В черно-белом. Фильтр, который гасит даже самую яркую улыбку, превращая комедию в драму. А если вставить еще и обычную медленную мелодию, то люди могут и вовсе подумать, что человек на этой пленке давно умер. Недавно. Сегодня. Сейчас. И речь не о Шрамированном. Сначала Чоноп слышит громкие шаги, голоса врачей, отдаленно напоминающие крики и как в замедленной съемке: Енгук подрывается к дверям реанимационной, Дэхен пытается его успокоить, Джун, не знающий, что ему делать, то ли броситься на помощь Дэхену, то ли остаться приглядывать за братом. Мун усмехается, видя его потерянность. Его усмешку прерывает голос врача. — Вы родственник? — обращается к Енгуку. — Я могу пустить туда только родственников. — Я… — Енгук теряется. Он смотрит на Чонопа прося помощи, но Мун усмехается, понимая, что он для него никто. — Я его друг. — говорит Енгук. — Родители? Братья? Сестры? Может быть опекуны? — в надежде спрашивает доктор. — Я опекун. — исправляется Енгук, доктор смеряет его недоверчивым взглядом, но все же, тяжело вздохнув, принимает ответ. — Хорошо. Пройдемте. Мне очень жаль, но… Вам следует опознать тело. — будничным голосом произносит доктор, словно заказывает себе кофе у входа в больницу, или заполняет журнал посещений по пути отвечая на глупые вопросы пациентов. Чоноп дальше не слушал. Он облокотился спиной на стену и съехал на пол. Сердце сжалось до ощутимой боли и грудь сдавило до сломанных костей. Он прикрывает лицо руками, затем проводит ими по волосам, поднимая взгляд наверх. — Придурок. — еле слышно выдыхает Мун. — Хён. — Джун пытается подойти. Осторожно, словно боясь спугнуть загнанного в угол зверя. А Чоноп впервые в жизни чувствует себя человеком, тем жалким, гниющим от осознания собственной никчемности человеком, который разлагается всякий раз, когда хочет почувствовать что-то, кроме этой бесконечной боли внутри. — Поехали домой. — просит младший. — Я хочу его увидеть. — говорит Чоноп. — Нельзя. — Почему? — ему что, действительно не позволят увидеть его в последний раз? «Последний раз» Два слова, которые заставляют чувствовать себя самым одиноким человеком во вселенной. Словно он сидит на станции и все поезда мира, самолеты, корабли увозят Шрамированного так далеко, что даже воспоминаний не остается. — Ты… не родственник. «Ты никто» слышит Чоноп и усмехается. Криво, ломано, как умеет только человек, познавший вкус потери, прожевавший его и проглотивший все до последней кости, до последней разодранной плоти и до последней капли крови. Вкус железа во рту заставляет подавиться слюнями и начать кашлять. Он кашляет так сильно, будто легкие пытаются таким образом избавиться от воздуха, которым еще каких-то полчаса назад, дышал Ендже. Избавиться от воздуха, который час назад еще поддерживал жизнь в его Шрамированном мальчике. Но сейчас этот воздух внутри кажется таким бесполезным, что Чоноп теряет сознание там же на полу. Опустошенный. Доктор надевает кислородную маску, словно искусственный воздух в силах вернуть ему жизнь. ****** Чоноп приходит в себя уже в своей комнате, с осознанием того, что теперь он настоящая фальшивка, в нем искусственно все, даже то, что он вдыхает. — Проснулся? Джун никогда прежде не видел такого брата. Он словно стал тоньше. Будто из него выкачивают жизнь. В комнате темно, из открытой двери лился золотистый свет, очерчивая неровный прямоугольник дверного проёма на полу, точнее на том самом коврике, на котором он когда-то распял Шрамированного. Выжег его дотла. Глаза начинают жечь. И первая горячая слеза, будто лава, выжигает весь путь из глаз до простыни, огнем. Джун хотел было что-то спросить, как-то помочь, но все на что его хватило — это сесть рядом и поддерживать в немой тишине. Они просидели так до глубокой ночи, а потом и до самого утра. Никто не слышал никаких шагов и неизвестно сколько времени Енгук простоял у двери, прежде чем его заметили. Его появление веет холодом, приносящим с собой нескончаемый шторм, ураган, который заберет все, ничего не оставляя после себя. Енгук ждет, когда Чоноп поднимет на него взгляд и прислушается. Мун не торопится. — Похороны завтра. Судья озвучивает приговор. «Подсудимый, встаньте!» — снова строгим, не терпящим возражений голосом, вторит судья. «Вам понятен приговор?» — Вот так просто? — тихим, убитым голосом, спрашивает Мун. «Его травмы были несовместимы с жизнью, он умер сразу после рассказа о своей жизни…» «В твоей истории должен быть счастливый финал» «Ты что, веришь в хеппи энды?» Обрывки ничего не значащих фраз тогда и горькое понимание их значения сейчас. Фразы, которые так и кричат о смерти, о безнадежности каждой попытки спасти. Так и происходит. Так человека и ломает. Да. Именно, так просто. Бум! И жизнь, словно боксерская груша бьет в ответ сильнее. Бум! И желание обнять его, остается всего лишь несбыточной мечтой. Бум! И ударом в челюсть он хочет, чтобы выбили из него не всю дурь, а всю жизнь. Чтобы забрали и его, потому что, он уже без сил. Ему уже невмоготу. Уже до ужаса скучает и от мысли что больше никогда не увидит, не услышит, не обнимет скручивает внутренности до тонкого волоска, что вот-вот оторвется. Енгук подходит ближе, берет его руку в свою и кладет на ладони конверт. Точнее, сложенный вдвое тетрадный лист. — Я нашел его в кармане Ендже… — делает паузу, мучительную для обоих, но нужную паузу для самого себя, чтобы глотнуть воздуха, ибо ком в горле не дает произнести слова, выставляя его каким-то предателем. По крайней мере, Енгук себя таким чувствует. — Письмо. Для тебя. Не прочтет. По глазам Енгук видит, что Чоноп не прочтет. Не сейчас. Не через неделю и даже не через год. Возможно он забудет о нем, как нечто ненужное, потому что для него, Шрамированный все еще жив. И пока он будет отрицать его смерть, он не притронется к этому клочку бумаги. Енгук уходит так же тихо, как пришел. Не закрывая дверь за собой, словно хотел, чтобы связь не обрывалась. Чоноп гипнотизирует письмо. Он чувствует, как Она пускает свои омерзительные корешки внутрь, словно бы заражая неизлечимой болезнью и склоняясь над ухом шепчет — один. Кидает это понимание словно бомбой замедленного действия и ждет, когда же наконец рванет. Секунды тянутся часами, ожидание конца превращается в одержимость, но Чоноп продолжает гипнотизировать письмецо, так нелепо оставленное Шрамированным. — Он что, не мог сам принести? — шепчет куда-то в пустоту. Его голос отдается эхом и возвращается обратно. Тишина в комнате дает понять, что он действительно один. Джуна нет. Видимо ушел. — Не сегодня. — шепотом проговаривает Мун и чувствует, как кусок его самого в этот момент откалывается. А сам зубы до скрежета сжимает, глаза до искр прикрывает, но также бережно держит письмо, которое ни в коем случае не должно испортиться. Улица встретила его моросящим дождем. Мун посмотрел на небо, вытащил из кармана пачку сигарет, зажигалка чиркнула и впустила наконец в легкие больше спасительного дыма. Он вышел под дождь и побрел по пустынной улице. Он не имел точного направления, как и места куда хотел бы отправиться. Казалось, он просто доверился ногам, словно желая увидеть, куда они его приведут. Дождь усиливался. Но это не имело никакого значения для того, кто потерял больше чем смысл жизни. Весь окружающий мир приобрел оттенки серого: дома, улицы, люди, небо и даже дым от сигарет и тот был до невозможности серым. Вымирающий вид людей, черт бы их побрал. Чоноп почти всегда чувствовал что не живет. Еще до встречи с Ендже, он делал вид, что улыбается, интересуется, дышит. Ендже заставил его улыбаться, интересоваться и дышать. Мун чувствовал, что живет и жил, пока у него эту жизнь вновь не отобрали. Он всегда считал, что самым страшным грехом является самоубийство. Ведь это никогда не было выходом, для него точно, ведь как ты посмеешь убить то единственное, что у тебя есть. Как бы избито это не звучало, но жизнь одна и только нам решать, как ее прожить. Мун всегда так думал, стоя на краю обрыва и желая покончить в этим бесконечным кругом ада, что творилось у него внутри. Он просто жалкий трус, подобие человека, который не только не смог спасти жизнь любимого человека, но и трусит покончить со своей. Это разве жизнь? Пелена дождя перед глазами, потухшая сигарета между пальцами и огромная необъятная дыра, поглощающая все твое сознание и убивающая мучительной смертью каждый твой атом, каждую твою молекулу. Уничтожая ядро. Уничтожая само твое существование. Он бредет по городу, словно выброшенный и никому не нужный щенок, которого жалко утопить в воде, но не жалко наблюдать за его попытками дышать через раз и делать вид, что он все еще здесь. Его нет. В этом мире точно. Он далеко. Настолько, что собственный голос теряется в порыве холодного ветра, где-то далеко за горизонтом. Монстр под кроватью из детских страшилок его больше не пугает. Теперь он сам спускается под кровать, чтобы прекратить колючее завывание ветра внутри и впустить что-то по-настоящему холодное, то, что считается достойной платой за чужую смерть. «Сколько пожизненных тебе дали?» — спрашивает монстр, глядя в измученное лицо осужденного. «Столько никто не живет.» «Даже ты?» «Особенно я.» Кто-то толкает его за плечо, заставляя обернуться. — Это кажется ваше, — говорит какой-то прохожий, прикрываясь зонтом от сильного дождя. — Оно выпало из кармана. — продолжает говорить незнакомец, протягивая белый клочок бумаги. — Возможно что-то важное. Важное… возможно… Чоноп осторожно протягивает руку в ответ, незнакомец вкладывает в нее письмо и удаляется. Испачкалось. Промокло. Он смотрит на испачканное в грязи письмо и сжимает его в ладони. — Ты знал, что я не смогу без тебя, но все же бросил. Он раскрывает этот жалкий тетрадный лист, но сквозь дождь и влажные глаза ничего не видно. Перед глазами расплывается, ни ветер, ни дождь не хотят помочь ему узнать о содержимом письма. Но вдруг он прекращается. Мун поднимает голову и видит зонт. Оборачивается и видит того самого прохожего, который вернул ему послание от Шрамированного. — Возможно что-то важное. — говорит незнакомец, отвечая на немой вопрос Муна.

«Я все еще болен тобой. Это неизлечимо. Знаешь, что я недавно понял? Все, через что я прошел, было именно для того, чтобы встретить тебя и полюбить. Я так сильно люблю тебя, что это начинает казаться бредом и сумасшествием. Я…я просто, так сильно хочу быть с тобой, что уйти было единственным решением. Я поклялся больше не называть тебя по имени, и эта клятва так душит меня. Прошу, не надо меня ненавидеть. Люби меня пожалуйста.»

— Скоро стемнеет. — говорит прохожий, будто торопит его домой. — До темноты еще сорок девять минут. — не смотря на часы говорит Мун. Письмо все еще перед глазами, бумага исписанная чёрной гелевой пастой, что причиняет еще больше боли выгравированными ровным почерком, словами. «Думаешь нам хватит сорока девяти минут?» — всплывет в голове голосом Шрамированного. — Мне и вечности будет мало. — на автомате говорит Мун и сжимает зубы, чтобы удержать в себе дикий крик, что комом копится в горле, потому что помнит, что у них было после этой фразы. Помнит тот пожар, который охватывал их, когда они любили друг друга, когда они горели друг другом, дышали, изучали, привыкали, и начинали болеть друг другом. И эта боль была самой прекрасной из всех, потому что принадлежала не ему одному. Эта боль дышала не только им одним. Она делилась на двоих. Даже сейчас Шрамированный заставляет Муна чувствовать себя ничтожеством. Даже сейчас, этот парень думает о чувствах Муна и просит. Зачем он просит его любить? Кого теперь любить? Шрамированного? Того, кого собственными руками отправил на тот свет? Его что ли? Чоноп ложится на мокрый асфальт и смотрит на небо, которое так беспощадно поливает его холодным дождем, что кажется, каждая капля весом в тысячу тонн дробит его кости. — Любить тебя? — Мун думает, что Ендже сошел с ума, раз просит о такой нелепой просьбе, разве можно любить сильнее? — Глупый. Снова знакомый зонт заслоняет его от дождя, этот незнакомец видимо решил стать добрым благодетелем, который спасает мир от уничтожения, если нет, то какого хрена он все еще тут? — Я до сих пор не могу поверить, что его нет. — шепчет Мун, когда незнакомец смотрит на него. — Я не верю. Это не может быть правдой. — говорит тихо, будто даже не самому себе, в пустоту, которая сейчас так улыбается и вприпрыжку следует за ним по пятам, радуясь дождю, словно это самый лучший момент в ее жизни. Кажется, так и есть. Новый друг, из которого можно качать энергию и не желание продолжать жить. — Он бы не посмел. Никогда. Он обещал. — Это больно? Потерять кого-то? — спрашивает незнакомец, садясь рядом, но также продолжая укрывать Чонопа от дождя. — Меня будто расстреляли, будто казнили самым жестоким образом. Передо мной до сих пор его закрытые глаза, а руки все еще чувствуют тяжесть его тела. — Ты плакал? — Это поможет? — По идее, должно… Слезы не помогут. Никогда не помогали. Они всегда причиняли боль — слезы на чужих глазах. Мун встает, игнорирует человека дождя и идет обратно. Когда Мун приходит домой, на дворе уже глубокая ночь и перепуганный младший, который не переставал ждать брата. Дождь так и не прекратился и по обещанию синоптиков он продлится еще несколько дней. Чоноп медленными шагами поднимается по лестнице, за ним, на полу, остается мокрый след. — У человека можно забрать все что угодно… — в след слышит Мун. Младший смотрит на него снизу вверх и неуверенно держится за перила, словно хочет чувствовать опору, которая позволит ему закончить свою речь. — Вырвать душу, разбить сердце, оставить без эмоций и чувств, но человек все равно выживет. Тебе будет больно хен, тебе будет невыносимо, будет рвать на куски, будет убивать тебя и по кусочкам раздирать, но ты справишься. Через «не могу», через «не хочу» ты переживешь это, встанешь не ноги. Почему Джун говорит это сейчас, когда Чоноп итак еле дышит. Ему опять страшно. И этот страх не дает ему сдвинуться с места. Слова младшего о том, что он сможет пережить потерю Ендже забираются под кожу и зудят, зудят без остановки. Перила, что помогали Джуну держаться, теперь помогают и Муну не упасть. Они не могут друг без друга. Им нельзя. Это также противоестественно как и все в этом мире. Джун замечает как брата начинает трясти и как он держится на сердце, которое в данный момент, видимо, разрывает на части. Он чувствует как хен рассыпается. Но проблема в том, что рассыпаться уже нечему. Все разрушилось. Чувства, страх, бешеное желание заставить его жить. Осталось только пустота. Мун не замечает как по щеке текут слезы, он продолжает тихонько плакать и притворяется что так и должно быть. — Это уже никогда не пройдет. — сводящая с ума боль и тупое жжение в груди… это никогда не пройдет. Следующие пару минут Джун думает над тем, говорить ли ему то, что сейчас у него на уме или нет. Ведь это может как убить его брата, так и спасти, хоть убивать уже нечего. — Ты не виноват. — все-таки говорит младший. Мун слышит каждую букву и начинает ненавидеть их. Так говорят, когда случайно разбил мамины любимые духи, когда хотел помочь брату с домашним заданием, но тот все равно получил низкий бал.Так говорят, когда есть хоть капля надежды на что-то хорошее, а не когда ты своими собственными руками убиваешь человека. Он виноват. Это он причина того, что сейчас, человек достойный жить и быть любимым больше всех в этой вселенной, перестал дышать, жить, существовать. Чоноп бежит вниз по лестнице игнорируя младшего, который пытался его остановить. Он выбегает на улицу и резко тормозит, больно сдвинуться с места, больно сделать шаг вперед, больно даже вдохнуть воздуха, чтобы дышать, больно существовать, зная что его теперь нет. Куда ему идти? К кому стремиться, если его уже нигде не ждут. Если его не ждет Шрамированный. Что же делать? Чоноп теперь один. Внутри никого. Пустота. Созданная самим Чонопом вместилище боли. Океан превратился в болото, в котором он тонет бесконечное количество раз и никак не попадет в ад, ведь ад — это не смерть, ад — это жизнь без Ендже. Дышать становится все труднее, горло забивает комом до такой степени, что воздуху места нет. Это не астма. Он просто не может дышать без Шрамированного. Мун хватается за грудь и оттягивает рубашку, будто это поможет. Колени сгибаются, заставляя его упасть на асфальт и хрипеть от нехватки кислорода. Обеспокоенный голос Джуна на фоне, вызывающего скорую, он перестает слышать, когда резко вскочив, бежит в сторону машины. Он не помнит как завел мотор, как сорвался с места оставляя на асфальте следы от протектеров, не помнит как выехал за черту города и как оказался на кладбище, где завтра похоронят его Ендже. — А я каждый день приходил сюда и выкапывал могилы, каждый раз собирался с силами и думал, что вот сейчас, что сегодня останусь здесь и боль перестанет мучить и преследовать меня, но знаешь, каждый день находилось что-то… Воспоминание той ночи стоит сейчас перед глазами. Шрамированный который стоит в одной футболке и завывающий ветер, что заставляет его дрожать от холода. — … что-то маленькое и незначительное, не бросающееся в глаза, причина чтобы не умирать в этот день. Я откладывал свою смерть на завтра и это завтра никак не наступало. Наступило. Это завтра уже наступило и Она, что слишком часто дышала ему в затылок, наконец пришла. Смерть обняла его как самого любимого подопечного, долгожданного и самого желанного, что теперь крепко его обнимает и не желает выпускать из своих объятий. Я перестал верить в «надежду на лучшее», потому что, это «лучшее», было отобрано тобой. Он не хотел. Чоноп просто полюбил и потерялся в этом безумии. Мун забыл, что он подонок и лицемер, забыл, что ему нужно было держаться подальше и забыть о существовании Шрамированного, но как он мог? Разве кто-то способен так просто отпустить то, что любит и чем болеет? «Я болен тобой» Реальность бьет по голове, когда он видит вырытую могилу и надпись на надгробии с именем его Ендже, датой рождения, датой смерти и фото, с которого на него смотрит улыбающийся Шрамированный, без шрама. С горящими глазами полными надежд и целей. Тот Ендже, который ему не знаком, который остался далеко в прошлом, которого уже не вернуть. Этот Ендже убивает. Чоноп подходит ближе. Могила пуста. Она словно зазывает его лечь и уснуть. А улыбающийся с фотографии Ендже, будто просит его согласится. Мун смотрит на Шрамированного и чувствует как подступает истерика, он опускается на колени перед могилой, руками зарывается в рыхлую почву и безмолвно кричит. Его по новой скручивает от боли, он продолжает кричать и выть раненным зверем. Боль такая сильная, что Мун не выдерживает. Страшно, что теперь так будет всегда, что эта очередная ночь из сотни таких же ночей что были и что будут еще. Страшно, что ничего не изменится и мне придется все также волочить свое жалкое существование до тех пор, пока одна из этих могил не станет моим домом. Будто знал что так и будет. Дом Шрамированного — это Чоноп. Всегда так было, есть и будет. Ничто не изменит того, что Ендже в каждом вздохе, в каждой клеточке, в каждом атоме, ничто не изменит того, что они одно целое — ни небеса, ни смерть, ни это вырытая могила, ни что. Чоноп грубо стирает слезы грязным рукавом рубашки и принимается закапывать эту ненужную в этом кладбище могилу. В нее все равно никого не положат. Чоноп не позволит. Мун с таким остервенением и диким желанием забрасывает яму землей, что это становится единственной целью, словно он родился для того, чтобы не позволить Ендже оказаться там, внизу. — Зачем так стараешься? И мир перестаёт существовать. Каждая клетка в его организме леденеет и отказывается функционировать, если это позволит его ушам снова услышать этот голос. Ему плевать, если он сошел с ума, если слетел с катушек и теперь лежит в психиатрической лечебнице, а сцена на кладбище — лишь плод его воображения, плевать на все. Он медленно поворачивает голову. Ендже стоял там. Такой одинокий. Запредельно далекий. Глядел на луну. В одной тонкой футболке, а ветер так беспощадно выл, что Мун бы съежился от холода, только вот даже моргнуть ему сейчас кажется опасным. Нужно приказать ветру перестать дуть, чтобы ненароком не сдуть его самый лучший и самый болючий кошмар. Видеть Шрамированного сейчас, сравнима с тем страхом, что придет к нему, когда туман развеется и Ендже исчезнет как утренний мираж. — Тебе страшно? А перед глазами Ендже на кушетке, накрытый простыней. Врач, озвучивающий время смерти и Енгук, точнее, пустые глаза Енгука, которые смотрят в никуда. — Тебе страшно. — уже не вопрос. — Ты умер. — Нет. — видение, которое выдает себя за Ендже, кажется издевается, выводя этим Муна. — Ты умер! — грубо, но призраку будто бы плевать. — Нет. — качает головой призрак, — Я просто показал тебе свой мир. — Это жестоко. — он все еще думает, что разговаривает с призраком. — Милосердием от тебя тоже не пахло. — улыбается. Видение улыбается так, словно хотел бы обнять его сейчас и это так сильно бьет по Чонопу, что тот отворачивается обратно к могиле. — Я люблю тебя Мун Чоноп! — во все горло кричит призрак. — Ты не настоящий. — шепчет Мун, стараясь не показать того, как сильно забилось в груди от этих слов. — Ендже клялся что больше никогда не произнесет моего имени. — Я очень сильно тебя люблю. — продолжает бить по больному. — Я так сильно тебя люблю, что эта клятва душила меня. Тот Ендже который говорил это, который ненавидел тебя и не хотел прощать — умер. Ты только что сам закопал его под слоем земли. Я устал постоянно ненавидеть, бояться, страдать, я устал быть один и отгораживаться от тех, кто искренне пытается быть рядом. Я устал ненавидеть тебя и любить одновременно. Я ведь… все еще болен тобой. Ты обещал выжечь меня дотла, но я хочу гореть вместе с тобой. Я не умер. Я жив. Я сейчас рядом, пожалуйста обернись и обними меня. Мне холодно в этой тонкой футболке. Чоноп боится пропускать через себя сказанные призраком слова, они начинают пахнуть надеждой и оживлять умершее сердце. Но ничего не может с собой поделать когда слышит первый всхлип, он не может терпеть слезы Шрамированного, никогда не мог, плевать, даже если он и призрак, если это его воображение. Мун разворачивается и в него тут же врезаются со всей силой и крепко обнимают. Бум! И вместо боксерской груши его сердце разгоняется до бесконечности. Бум! И вместо боксерской груши холодные, но такие знакомые руки выбивают весь воздух из него, что дышать нечем. Бум! И вместо боксерской груши каждая чертова частичка его тела признает в призраке свое безумие и отдается ей. Чоноп медленно обнимает в ответ, убеждаясь что не спит и тоже не умер. — Бред. — говорит Мун, обнимая крепче. — Я не верю тебе, Ю Ендже. Уходи… — отталкивает. — Ты умер. — Я жив. — продолжает повторять призрак. — ТВОЕ СЕРДЦЕ НЕ БИЛОСЬ! — не выдерживает Мун. Его сердце итак изранено, итак ноет не переставая, так зачем его мучить еще, для чего? Или это и есть та самая карма, что непременно настигает каждого грешника? — Да. — соглашается Ендже, — Но… сейчас оно работает, вот почувствуй. — Ендже хватает руку Муна и подносит к груди, где под тонкой футболкой что-то бьется. Чоноп вырывает руку словно его ударили током и отшатывается. — Я правда здесь. Я жив. Пожалуйста Чон… — Заткнись! Ты умер у меня на руках! — Муна начинает трясти. — Ты не сошел с ума и я не призрак, Чоноп пожалуйста, это на самом деле я. — И прежде чем Чоноп собирался сказать что-то еще, Ендже затыкает его поцелуем. Прикосновение зудит миллионами ватт электрического тока, губы ледяные и единственное о чем может думать Чоноп, так это о том, что Шрамированный действительно замерз. — Ендже… — прямо в губы шепчет Мун. — Я так хочу поверить тебе, но мне страшно. Страшно, что ты вдруг исчезнешь снова и больше уже никогда не вернешься. Я не боюсь остаться один, я так боюсь остаться без тебя. — Я… я здесь, с тобой. Чоноп всё-таки прижался к его губам. Он не мог заставить себя оторваться, разжать руки, потому что боялся что это сон. Голова кружилась от напора чужих губ, горячего языка, что так знакомо орудовал у него во рту. Уши закладывало от того, как сильно билось чужое-свое сердце, подтверждая что он целует не привидение. — Прости. — шепчет Ендже, уткнувшись своим лбом в лоб Муна. — Я люблю тебя. Ты даже не представляешь как сильно я тебя люблю. — обнимает крепче за шею и прижимается всем телом. — Ты знал что я не могу без тебя, но все же бросил. — обиженно, произносит Мун. — Любимый. Родной мой, прости меня. И плачет теперь уже Чоноп. Он целует его не переставая, обнимает, укрывает от холода и постоянно проверяет не сон ли это и не выдуманная ли фантазия израненной души, ведь если когда-нибудь окажется что это всего лишь сон, Чоноп умрет сразу же. Сердце не выдержит и остановится, чтобы скорее отправиться в тот мир, который принял его Шрамированного мальчика. Люди могут сколько угодно кричать о том, что время лечит и что любовь, которая искренняя и настоящая может пройти и спустя какое-то время она забудется и ты сможешь жить дальше, смеяться, радоваться новому дню и искать другого, которого полюбишь также и построишь новые мечты. Это так не работает. Также не будет. Если умрет Ендже, Чоноп умрет тоже. Начинает светать. Первые лучи солнца уже целовали верхушки деревьев. — Нужно идти. — тихо говорит Ендже, показывая в сторону машины Муна, которую он вчера ночью так и оставил открытой. — Успеем на первый поезд. — Куда? — Куда нам только захочется. — отвечает Ендже. — У нас есть жизнь, давай проживем ее как нам хочется. ****** Поезд тронулся. У них не было никаких планов на будущее, они даже не знали на какой станции захотят сойти. Они молча сидели на койке, Чоноп смотрел как пейзаж за окном проплывал мимо. — Я еле выдержал один день без тебя. — тихо признается Мун. Ему сейчас абсолютно все равно на такие вопросы как «что и почему?». Самое главное и единственно важное сидит сейчас и прижимается к его боку, опаляя горячим дыханием шею. — Ты должен знать, что я тебя действительно… — Я знаю. — перебивает Ендже. — Я тоже. Чоноп прикрывает глаза, откидывает голову назад и старается прислушаться к звукам поезда и тихому дыханию Ендже под боком и понимает, что это единственное, чего хочется, даже если он вышел на новый уровень сумасшествия.