Луна сегодня так прекрасна

****** Холодно. Эта ночь так и шепчет о чем-то нежном и трепетном, напоминая о теплых объятьях Шрамированного и нелепых тихих разговорах у камина в комнате Чонопа. И все почти прекрасно, кроме слякоти под ногами после дождя и холодного ветра, что пробирает до костей и мешает нормально работать. Сырость, оглушающая тишина и лопата, которая без остановки закапывает пустые могилы на кладбище Шрамированного. «Кладбище Шрамированного» Словосочетание которое даже в голове отдается болью. Он на секунду прикрывает глаза, чтобы прогнать эту мысль и снова начать работать, но мысль причиняет боль, напоминает ему о том, что Чоноп тоже, один из тех, кто заставил Шрамированного расширить это кладбище. Бесполезное осознание пришло к нему не сейчас, когда он орудует ночью на кладбище, а тогда, когда у него ушло несколько часов на то, чтобы понять, принять и попытаться отпустить. Не вышло. Зря только время потратил. Ничего не понято, не принято и тем более, не отпущено. Не отпустит. Ночь среды. Погода такая же отвратительно мерзкая, как и погода внутри него. Даже страшно то, с каким маниакальным рвением он закапывает могилы, которые вырыты тоже с маниакальным желанием оказаться под землей. Чоноп чувствует это. Четыре недели невероятного счастья, четыре недели оглушающей взаимной тяги, четыре недели томных и трепетных прикосновений и робких взглядов из-под ресниц и сотни выдуманных историй любви с их участием. Сотни сценариев, где они влюбленные до мозга костей и ни одной строчки о том, что они могут расстаться или быть на расстоянии друг от друга. Отрицать бесполезно. Это — любовь. Самая настоящая. Реальная. Та, о которой пишут в книгах и поют песни, именно та, которая раз и навсегда. Искренняя. Безумная. Самая желанная. Сумасшедшая. И теперь уже никому не нужная. Кроме Чонопа, который все же пытается удержать что-то сквозь ускользающий песок между пальцами. Он хочет сохранить дом, построенный из песка, но волны слишком беспощадны, слишком хотят справедливости. Мун пытается снова и снова возвести стены, пока волна отходит от берега и возвращается вновь. Но все что у него получается, это просто смотреть, как все рушится и не поддается восстановлению. Такие как Ендже — не прощают. Они просто не умеют. Чоноп это понимает, но принимать не хочет, его история любви не должна закончится подобным образом, только не их история, где каждый любил, открывался, дарил всю нежность и получал взамен в двое больше. Не тогда, когда дышишь, только потому, что другой тоже дышит и ходит по земле. Это больная любовь не может закончиться так до смешного нелепо. Чоноп обещал «долго и счастливо» как в сказках, обещал, что сделает все, чтобы Шрамированный улыбался, но сказка превратилась в кошмар, иллюзия рассыпалась, обнажая ложь. — Зачем так стараешься? — голос заставляет резко поднять голову и вернуться в реальность. — Все равно уже ничего не исправишь. Так зачем надрываться и делать вид, что тебе было не все равно? — спрашивает Дэхен. Он смотрит на друга, который продолжал смотреть на него так, словно видит перед собой что-то мерзкое, отвратительное и самое ненавистное что вообще может существовать. Он усмехается той самой ухмылкой, которую ненавидит Чоноп и подходит ближе на пару шагов. Раны от ударов Чонопа еще свежие, открываются и кровоточат каждый раз, когда он пытается смеяться или говорить. Но сейчас ему все равно на боль, она скоро уйдет и вернется снова, но Чоноп не вернется, не после того, что сделал Дэхен. Он знал о чувствах, видел это в каждом взгляде, прикосновении, или в каждой улыбке, которую Мун дарил Шрамированному. Все было понятно еще в тот первый день, но Дэхен решил посмотреть, куда все это приведет в конце: — к прощению или прощанию. Сейчас глядя на друга актуально скорее второе, но Дэхену это не приносит никакого удовольствия. — Ты когда-нибудь думал о смерти? — Чоноп садится на рыхлую землю, рядом кладет лопату и смотря на усыпанное звездами ночное небо, спрашивает. Ендже над этим вопросом не думал так долго, как Дэхен, который садится рядом, зажигает сигарету, затягивается и на выдохе все также молчит. Чоноп не ждет ответа, потому что знает, как сильно Дэхен дорожит этой гнилой жизнью. — Умереть можно по-разному. «Умереть можно по-разному?» Тогда, как же умер Ендже? Какой была его смерть? — Ты задаешь не правильный вопрос, Мун, — Дэхен протягивает сигарету другу, который берет ее и затягивается, выдыхая дым куда-то в небо. Он думает о том, насколько же его вопрос, по мнению Дэхена, был неверным. Шрамированный ответил, разжевал для него, поставил точку и закрепил поцелуем, что в этом вопросе может быть неправильным? — Ты когда-нибудь думал о жизни? — произносит Дэхен и грустно усмехается, ловя на себе пристальный взгляд Чонопа. О жизни? — Не думал? — спрашивает Дэхен. — А твой Шрамированный думал. — говорит Чон и уже не скрываясь смеется в голос. — Ты ничего не знаешь. — злится Чоноп. Он не хочет, чтобы друг говорил о его Ендже, хоть как-то упоминал его в разговоре, потому что он автоматически возвращается в тот вечер, когда его Шрамированного уничтожили и втоптали в грязь, снова. — Ты прав, — соглашается парень, — Просто взгляни вокруг, где мы сейчас находимся по-твоему? — кивком головы указывая на надгробные плиты, говорит Дэхен. — Это кладбище пропитано не желанием умереть, оно пропитано отчаянной жаждой жизни, ты не чувствуешь? Чоноп знает это. Он все и сам прекрасно знает, ведь Шрамированный в своей таинственности был как открытая книга. Его чувства, его желания, доверие и открытое признание своей слабости делали его таким желанным и родным, что пальцы Чонопа сводило судорогой. От осознания того, что его так сильно любят, разбирало на части и причиняло боль. Мун ощущал эту жажду, впитывал ее в себя и всякий раз желал дарить это ощущение взамен. Шрамированный врал, когда говорил, что не ищет причину чтобы жить, он искал причину чтобы не умирать и это слишком разные вещи, чтобы с твердой уверенностью говорить, что нет. Чоноп чувствует это. Ендже любит жизнь, какой бы она не была. Это его жизнь. Он любит ее, хочет жить, увидеть все краски мира, совершать глупости, плакать, смеяться, любить. Но люди, те кто не хочет жить, та толпа, серая масса, которая как стадо овец напрямую идет к саморазрушению и причиняет боль, видит в Ендже того, кем бы они сами хотели быть, но не могут. И это стадо решает, что если им не быть такими же влюбленными в жизнь людьми, тогда и Шрамированный должен стать на них похожим. Не отличаться. Не выделяться из общей массы и не портить картинку вечного траура. Что может быть трагичнее того, чтобы нести траур по самим себе? Обманывать себя люди научились в совершенстве. Они могут распознать ложь других, уличить их в этом, а потом смотреть с презрением на их жалкие оправдания, тогда как сами, не могут уличить во лжи самих себя. Это удобно. Одна ложь накладывается поверх второй и третьей и так до бесконечности, пока человек не поймет, что его настоящего уже нет, что он погребен под слоем собственной лжи. Чоноп знает, раскапывая эти могилы Ендже хотел найти самого себя, который похоронен под слоем собственных обманутых надежд. Доверие — что всегда было хрупким словно хрусталь, он думал, что доверил надежным рукам, которые могли так нежно касаться его и приносить небывалую легкость, с такой же легкостью разбили так, что как не старайся невозможно будет собрать осколки. Доверие разлетелось на слишком маленькие кусочки, что теперь только веником орудовать придется, иначе никак. — Зачем ты здесь? — спрашивает Мун, — Разглагольствования о смысле жизни после того, что ты наделал, выглядят жалкими. — Я не буду оправдываться. — говорит Дэхен. — Я не буду просить прощения. — Передо мной незачем, но тебе придется извиниться перед Ендже, и мне плевать на твои хотелки, Дэхен. — Мун отворачивается от друга и тяжело вздыхает, будто каждый вздох причиняет боль. — Знаешь, раньше меня это не заботило, но теперь, я подумал о том, скольких людей мы вот так просто убили. «Убили» именно это слово так идеально подходит, что даже не удивительно. — Столько людей доверились нам, открылись, подарили себя и хотели стать к нам ближе. Столько людей дарили нам искренние чувства, любовь и бесконечное счастье в глазах, а мы… — он тяжело сглотнул, словно слова впиваются в стенки сосудов и разрывают его изнутри. — А мы брали эту любовь, доверие, искренность, теплоту, это счастье, которое так и просилось к нам в руки и выбрасывали как ненужный мусор. Ему вдруг стало тяжело, будто его придавило тонной груза. Он не мог пошевелиться. «Совесть» вот что это было. Он пытался отмахнуться от нее, отодвинуть, забыть, как нечто ненужное, но она только смеялась в лицо, подкидывая картинки потухших лиц и треснувших глаз. Совесть садится к нему на колени, обнимает за шею и дарит поцелуи-бабочки, которые выжигают его сознание, заставляют задыхаться сквозь стиснутые зубы и безмолвно кричать, как те, кто когда-то был предан им. Перед глазами возникают образы тех, над кем он также поспорил, поиздевался и смеялся в лицо давая понять, что их доверие не стоит и ломаного гроша. Что они опростоволосились, ошибочно полагая, что такой подонок как Чоноп, может чувствовать что-то в ответ. — Мы просто бездушные чудовища… — все что смог произнести Мун. Говорить больше не хотелось, ощущения собственной никчемности затапливают его целиком. Чоноп поднимается с сырой земли, не обращая внимания на друга, который как показалось, задумался о чем-то, не замечая, что Мун уже уходит. Чоноп едет домой. Комната все такая же холодная, пропитанная воспоминаниями, даже камин потух. Кухня словно не хочет, чтобы в нее заходили и бередили моменты былого счастья, что так по-глупому упустил хозяин дома. Он возвращается снова в комнату, садится на пол у кровати и откидывает голову назад, смотрит на потолок и уходит в раздумья, которые наваливаются на него с новой волной. Он не замечает сколько проходит времени, но, когда шея уже затекла и глаза, привыкшие к темноте, приходится резко прикрыть, от очень яркого света, он возвращается в реальность и оглядывается, потирая шею. «Призрак» — первая мысль, когда он видит человека перед собой. «Не может быть» — вторая, когда он моргает несколько раз, но призрак все также остается стоять на месте, облокотившись об косяк двери. «Я сошел с ума» — третья, когда этот призрак вдруг заговорил. — Я думал ты уснул. — голос призрака похож на голос Шрамированного. — Ты так сильно задумался и мне показалось, что ты умеешь спать с открытыми глазами. — маленький смешок. — Ты призрак. — выдает Мун свою первую мысль. — Не может быть, что ты пришел ко мне и стоишь в моей комнате. — выдает вторую мысль. — Я скорее всего сошел с ума. — третья мысль слетает с губ и призрак улыбается. — Тебя так просто лишить разума? Чоноп резко встает. Это не сон и не видение, он действительно пришел, понимает Чоноп. Он хотел бы сделать шаг вперед, хоть на чуть-чуть приблизиться к объекту своего безумия, но он не может. Не хочет спугнуть, не хочет видеть в глазах любимого обиду и разочарование. Мун опускает глаза, понимает, что не выдержит. — Ты лишил меня не только разума, Ендже. — Это обвинение? Чоноп так сильно пугается этих слов, что кажется перестает дышать. Ендже его неправильно понимает, но встретившись с ним взглядами Чоноп понял, что Шрамированный его «правильно» понял. — Это наказание. Мое наказание за то, что я сделал с тобой. — он сжимает кулаки, подавляет ком в горле и сдерживает глупые слезы, которые хотели вытечь из него и так предательски показаться Шрамированному. — Долгожданное наказание за твое желание просто жить. Говорят, умереть можно по-разному, расскажи, какой была твоя смерть? — просит Чоноп, он действительно хочет знать, какую боль причинил Шрамированному. Ендже не долго думая, отталкивается от дверного косяка и делает несколько шагов в его сторону. Его лицо не выражает никаких эмоций, тогда как Чоноп даже не замечает, как перестает дышать. Шрамированный уже так близко, протяни руку и дотронешься, но Чоноп не двигается. Ендже сам протягивает руку и дотрагивается до его плеча, затем плавно опускает ее и обхватывает запястье Муна, затем переходит к ладони и мягко сжимает ее. Шрамированный неотрывно следил за своими действиями, пока Чоноп неотрывно следил за ним. — У моей смерти твои глаза. — тихо произносит Ендже и также гладя на их переплетенные пальцы, продолжает. — У моей смерти твои руки — теплые, немного мозолистые, большие. — короткий смешок. — У моей смерти твои губы — жгучие, опьяняющие, требовательные, красивые. Моя смерть — это ты. Шрамированный поднимает глаза на Муна. — Я всегда знал это. — Ендже делает полшага вперед, выдерживает мучительное расстояние для них обоих. — Она — смерть, пришла вместе с тобой, в каждом твоем касании рук, губ, я ощущал ее. Сначала боялся, потом смирился, затем полюбил. Я как последний дурак влюбился в то, что может убить меня. Вот глупость. — слабая улыбка, что тронула губы Шрамированного, была такой вымученной и болезненной, что Муну стало не по себе. Чоноп хотел бы возразить, но он несмел. «Ты не боишься смерти?» — всплывает в голове Муна переписка, которую он прочел в телефоне Шрамированного. «Я ее не боюсь. Я ее жду…» — ответил тогда Ендже. «Что мне сделать чтобы ты жил?» «Не убивай меня» Калейдоскоп воспоминаний наперебой врываются в его голову, он пытается отмахнуться от них, но они не позволяют. — Ты когда-нибудь думал о жизни? — задает «правильный» вопрос Мун, все же перебив затянувшееся молчание. Глаза Шрамированного удивленно распахиваются, и он словно не понимает вопроса. Кажется, даже пытается что-то сказать, но не получается. И Чоноп понимает что да, он задавал не правильный вопрос. Он хотел бы спросить его о том, думал ли Ендже о жизни с ним или все что он видел в нем было погибелью, но он молчал. Ендже своим молчанием уже ответил на незаданный вопрос. Это душит. Заставляет срастить с этой комнатой и стать частью интерьера, такого же холодного и без чувственного. — Если бы я думал о жизни, я бы давно уже умер. — отвечает Ендже. — Я ведь говорил уже, что смерть заставляет меня полюбить жизнь, помнишь? Смерть приносит не только страдания и боль, она также избавляет от мук и дарит покой. — Не делай этого. — просит Чоноп. — Не оправдывай меня, я чувствую себя еще более жалким. — Не стоит. — говорит Ендже. — Ты не виноват. — Хватит! — не выдерживает Мун. — Почему ты не злишься? Почему не презираешь? Зачем… зачем черт возьми, ты пришел? — Я хотел тебя увидеть. Бьет по больному. Не жалеет. — Я так сильно полюбил смерть, что жить без ее присутствия невыносимо. — Ендже гладит замершего Чонопа на щеке, чувствует тепло исходящее от парня и мягко улыбается. Чоноп хмурится. Он не понимает. Его сердце сжимается от плохого предчувствия. От этих слов веет болью и кладбищенским смрадом. Ендже сокращает расстояние между ними и легонько касается его губ. — Такие же теплые. — снова эта мягкая улыбка, словно этот поцелуй единственное что сейчас необходимо. — Мы с тобой никогда не ходили на свидание, как странно, что это единственное, о чем я сейчас думаю. — Ендже… — Я бы пригласил тебя в кино, на последний ряд. Ощущение неправильности все растет, но Чоноп не понимает, что это. — Зачем ты хотел меня увидеть? — спрашивает Мун. Он видит улыбку далекую от настоящей, той, которую он привык всегда видеть. Эта улыбка страшна тем, что он уже видел подобную, когда-то давно, как-будто дежавю. — Я хочу простить тебя… и я прощаю. — слова отдаются тупой болью. Что-то не так. — Ты говорил что тебе это не нужно. Ты прогнал меня. — хочет кричать Чоноп. Неизвестность убивает. — Я все еще болен тобой. Я не могу так просто вытравить тебя. Ты может уже и не помнишь моего имени, но я не такой как ты. Звучу жалко может быть, но… Беспокойство растет. Мун не может отделаться от преследующей его мысли. Тревога в груди не перестает зудеть и просит, буквально умоляет его сделать что-нибудь, но Чоноп даже не знает, что. Но зато ощущает. Руки Ендже никогда не были настолько холодными. Губы всегда обжигали, сейчас тоже обжигают, но только холодом. Мун возвращает взгляд в глаза Ендже. И они стеклянные, не от слез. Тут что-то другое. — Но… — продолжает Шрамированный. — Мне вдруг стало так холодно, а ты единственный обещал выжечь меня дотла. — Ендже… Чоноп отвлекает на звук, он смотрит на пол, куда упал маленький пузырек из рук Ендже. Он заметил его только сейчас. Пузырек был пуст. — Ендже… Сердце странно забилось, так как никогда раньше. То замирает обливаясь кровью, то скачет со скоростью звука. Ком, что разрывал глотку минутами ранее упал на уровень сердца разжигая огонь. Он разрастался превращаясь в пожар, который невозможно погасить. Ни один пожарный не справится с этим бедствием. Чоноп ловит его у самой земли. «Ты моя смерть» — проносится в голове Муна. — Ендже… глупый… дурачок… пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста не умирай. — Дикарь… — тихо шепчет Ендже. — Ты же знаешь, что я не могу жить без тебя, не бросай, не оставляй меня одного. — умоляет. — Я был прав… — с трудом произносит Шрамированный. — Смерть приносит покой. Так тихо… — Не уходи! Не уходи! Не уходи! — как в бреду повторяет Чоноп. Он не видит, как Дэхен врывается в комнату, как вызывает скорую, как люди в белом отталкивают его и пытаются спасти. Ендже не выглядит спокойным. Ендже не выглядит умиротворенным или спящим. Ендже был мёртвым. Чоноп запоздало понимает, что Шрамированный приходил не простить, а проститься.