Эвридика останавливается у входа в гостиную, заслышав доносящееся из неё голоса.
— А ты можешь вспомнить все, что ты делал? Или были такие провалы в сознании, когда ты не понимал, что делаешь?
Голос девичий, заинтересованный. Она заглядывает внутрь сквозь небольшой проем и видит Гарри, его рыжеволосого друга и двух девочек. Вернее сказать, уже девушек, впрочем, воспринимать их в качестве взрослых у неё получается с трудом.
— Нет.
— Тогда Сам-Знаешь-Кто не завладел тобой, — уверенно заключает рыжеволосая, Эвридика припоминает, что, кажется, это дочь Молли и Артура. — Когда это было со мной, у меня вылетало из памяти то, что я делала в предыдущие часы. Окажусь где-то и сама не знаю, как сюда попала.
— А как же этот сон с твоим папой и змеей?
— Гарри, у тебя и раньше бывали такие сны, — вмешивается вторая девушка. — В прошлом году ты тоже иногда чувствовал, что замышляет Вол-де-Морт.
Картинка вырисовывается окончательно. Эвридика толкает дверь и входит в гостиную, ловя на себе сразу несколько заинтересованных взглядов.
— Привет, — говорит она и останавливается напротив. Друзья по-прежнему не сводят с неё глаз. — Прошу прощения. Мне следовало постучать, прежде чем входить, но я частенько об этом забываю. Профессиональная привычка, — она усмехается.
— Привычка? — несмело переспрашивает вторая из девушек, с растрепанным ворохом каштановых волос и скуластым личиком. Эвридика кивает.
— Да. Видишь ли, так можно узнать гораздо больше информации. А для агента это ценно, — она вздыхает. — Я случайно подслушала ваш разговор, — она поправляет волосы. — Правда, совершенно случайно.
— Прямо-таки случайно, — бросает Гарри. Эвридика невозмутимо кивает.
— Именно. И хочу сказать, Гарри, что твои друзья правы.
На секунду в комнате повисает пауза, а затем Гарри медленно спрашивает:
— Правы насчёт чего?
— Насчёт всего. Ты действительно не одержим Темным лордом и никогда не был.
— Вы не понимаете. Я был внутри змеи. Как будто сам был змеей… А вдруг это Вол-де-Морт перенес меня в Лондон?
— Когда-нибудь, Гарри, — с большим раздражением произносит скуластая и заправляет за ухо непослушный локон. — ты все-таки прочтешь «Историю Хогвартса», и, может быть, она напомнит тебе, что с территории Хогвартса нельзя аппарировать. Даже Вол-де-Морт не в силах заставить тебя вылететь из спальни.
Эвридика не сдерживает улыбку и кивает, подтверждая слова девушки.
— Ты права. К тому же, будь все действительно так, как ты описываешь, Гарри… разве ты анимаг? В Артура Уизли ведь змея вцепилась, а не человек.
— Чего мы ещё о тебе не знаем, — рыжеволосая фыркает от смеха.
— Ты не покидал своей постели, понял? — произносит ее брат. — Ты сучил ногами во сне не меньше минуты, пока мы тебя будили.
Гарри вскакивает с места и принимается нервно мерить шагами комнату. Однако по выражению его лица — уже куда более умиротворённому, Эвридика заключает, что он все же внял их увещеваниям. Впрочем, она по-прежнему до конца не знает, правильно ли поступила, обнадёжив парня. В конце концов, природа этих странных видений не ясна пока даже им с Северусом, а Дамблдор упорно хранит молчание. «Но все же», — думает она. «Пусть Гарри считает, что с ним все в порядке и живет спокойной жизнью. Кто знает, сколько ещё времени у нас есть до начала полномасштабной войны».
— Миссис Адамс, — тишину нарушает чуть дрожащий голос скуластой приятельницы Гарри. Не сразу поняв, к кому именно она обращается, Эвридика сперва поднимает глаза, а затем начинает смеяться.
— Как? Миссис Адамс? — она выдыхает, проводя тыльной стороной ладони по раскрасневшемуся лицу. — Не шутите так, ребятки. Я за свою жизнь замужем ни разу не была и вряд ли когда-нибудь соберусь. Называйте меня Эвридика, ладно?
— Хорошо, — девушка выглядит явно смущенной. — Эвридика, я давно хотела у вас спросить. Вы ведь учились не в Хогвартсе?
Она кивает.
— Да. Я заканчивала школу чародейства и волшебства Ильверморни в Массачусетсе. Извини, — она вздыхает. — Как твоё имя?
— Мое? Гермиона, — словно испугавшись, отвечает та. — Я читала про Ильверморни в… — она бросает случайный взгляд на рыжеволосого, который при этих ее словах начинает ухмыляться и обрывает фразу, смерив его презрительным взглядом. — Я просто хотела спросить, как именно проходит распределение по факультетам? То есть нет, конечно я знаю, как оно проходит. В теории. Но вы, наверное, можете рассказать куда больше, вы ведь там учились. А ещё… — она вдруг запинается. — А ещё я читала, что Ильверморни - это одна из самых демократичных школ. Здорово, наверное, было бы там учиться… — Уже совсем тихо заканчивает она.
Эвридика не сводит внимательного взгляда с лица Гермионы. Она так раскраснелась, на щеках пылают пятна румянца, а из глаз словно вот-вот потекут слёзы. Она медленно встречается с ней глазами, осторожно считывая образы. Сознание девушки абсолютно прозрачно и она видит все то, что Гермиона прокручивала в голове секундами ранее.
Наконец Эвридика отводит взгляд. Никто ничего не заметил. Она кивает сама себе и вновь переводит взгляд на Гермиону, теперь уже не делая попыток проникнуть в ее сознание.
— Принцип тот же, что и у вас в Хогвартсе. Только вместо распределяющей шляпы - статуи, символизирующие факультет. Их также четыре, и у нас считается особой честью, если к тебе повернутся все четверо. Правда, за всю историю существования школы такое произошло всего один раз, — она усмехается. — Ко мне повернулись трое. Вампус, Пакваджи и рогатый змей. Я выбрала Пакваджи - факультет целителей, поскольку именно там училась моя старшая сестра, хотя к целительству у меня сердце лежало куда меньше, нежели к боевой магии, например. А что касается демократичности… вероятно, за Ильверморни действительно закрепилась репутация одной из самых демократичных школ, и не зря. Однако… — она закусывает нижнюю губу. — Знаете, когда я училась, в Америке была все еще сильна ненависть к темнокожему населению. Так называемая расовая сегрегация. Она существовала не только среди магглов, как многие думают, но и среди волшебников тоже. Не так, как тридцатью годами ранее, например, но все же это имело место быть. Я видела это. И порой даже становилась жертвой насмешек.
— Вы? — рыжеволосая Уизли вскидывает брови. Эвридика кивает.
— Да. Звучит странно, учитывая мою внешность, однако… — она вновь обрывает себя на полуслове. — Предки моего отца были родом из Латинской Америки.
«И я носила не совсем типичную фамилию для американки», — добавляет она мысленно. Гермиона с сомнением качает головой.
— Но ведь это же…
— Да, это другое. От части, — соглашается Эвридика. — Я просто хочу сказать, что если ты хоть чем-то отличался от большинства, большинство вдруг оказывалось настроенным против тебя. Им не важна причина, понимаешь? — она встречается с Гермионой глазами. — И дело здесь не в тебе. Они будут ненавидеть девочку со светлыми волосами и бледной кожей просто потому, что ей хватило глупости рассказать о происхождении своего отца. Или просто потому, что она дочь фермеров и у ее родителей, как им кажется, недостаточно денег. Они будут ненавидеть мальчика с другим цветом кожи просто потому, что он не похож на них. И так всегда было. Просто научись не принимать это на свой счёт. Ведь это исключительно их проблемы, а не твои.
Их взгляды снова встречаются, а затем Гермиона опускает голову. Но Эвридика все равно была готова поклясться, что на губах той появилась пусть слабая, но все же улыбка.
***
Сириус сидит в своей спальне и отстранённо смотрит на снегопад за окном, который длится, кажется, уже целую вечность. Он знает, что Эвридика сегодня осталась в его доме, не стала аппарировать к Малфоям. Молли пригласила ее на обед, и она решила переночевать тут, чтобы не утомлять себя ненужными перемещениями. Так и сказала: «ненужными перемещениями». Интересно, о встречах с ним она тоже так думает? Какой смысл в этих ненужных перемещениях ради безвылазно сидящего дома беглого преступника в розыске.
От подобных мыслей становится совсем паршиво. Сириус ударяет кулаком о стену и бьет до тех пор, пока на костяшках не выступает кровь. Закрывает руками лицо, достаёт из-под кровати бутылку с янтарной жидкостью и, отвинтив крышку, глотает обжигающее содержимое прямо так, не трудясь наколдовать фужер. Ему было так хорошо в тот день, когда они решили праздновать Рождество все вместе. Наконец-то он ощутил, что не одинок, его пустой мрачный дом ожил, то и дело слышались голоса, хлопали двери. Рядом был Гарри, в конце концов. Но все же, неопределенность в отношениях с Эвридикой сидела где-то глубоко внутри упрямой язвой и пульсировала там, не давая вздохнуть.
А теперь он снова напился, хоть и зарекался на время присутствия крестника забыть про алкоголь. Когда на дне остаётся совсем чуть-чуть, он встаёт. Подходит к двери, его даже почти не шатает. Сириус знает, что мог бы выпить гораздо больше, но он совсем не хочет быть пьяным. Другое дело, что на трезвую голову затевать снова все тот же разговор у него просто не хватит сил.
Берясь за ручку, он бросает взгляд на стену. Рядом со школьной фотографией четверых друзей висит картина Камиля Коро. «Орфей, ведущий Эвридику из царства мертвых». Он смотрит на мифического певца с лирой в поднятой руке и выходит из комнаты.
Когда он, преодолев один лестничный пролёт оказывается у дверей ее комнаты, его окутывает запах миндаля. Сириус замирает, мотает головой. Подходит к двери. И вновь останавливается. Чего он хочет добиться этим? Пожалуй, он не знает и сам, или просто ответ слишком банален для того, чтобы признать его даже для самого себя. Впрочем, он ведь и так уже признал. Тогда. Вслух. На вершине Триумфальной арки.
Дверь поддаётся легко и почти без скрипа. В комнате душно, пахнет какими-то травами и миндалем, пахнет так, словно каждый сантиметр этой комнаты буквально пропитался ее запахом. Он видит Эвридику — волшебница стоит, чуть склонившись над котлом и что-то в нем помешивая. К потолку поднимается пар.
Он закрывает дверь и подходит почти вплотную. Эвридика так поглощена содержимым котла, что замечает его лишь после того, как Сириус останавливается совсем близко. Вздрогнув, оборачивается.
— Сириус? Что-то случилось?
— Нет. А должно было?
— Нет. Я просто… не ожидала тебя здесь увидеть, — она растеряно пожимает плечами и вновь склоняется над котлом. Сириус усмехается.
— Ну да. Надеюсь, ты все еще помнишь, что это мой дом.
Она отрывает взгляд от котла, ее лицо кажется непроницаемым.
— Надеюсь, — медленно и с расстановкой произносит Эвридика. — Ты все еще помнишь, что это не просто твой дом, но ещё и штаб-квартира Ордена феникса.
Он молча глядит на неё, сжимая кулаки от подступающей ярости. Тем временем Эвридика добавляет в зелье щепотку каких-то сушеных кореньев и интересуется, как бы невзначай:
— Вы не возражаете, господин Блэк, если жалкая Пожирательница смерти сварит в стенах вашего дома зелье против бессонницы? Видите ли, у нас, Пожирателей смерти, с этим бывают проблемы.
Сириус делает шаг вперёд и хватает ее за плечи, пытаясь развернуть к себе лицом. Она хватается за волшебную палочку, но Сириус выворачивает ей запястье , не давая прицелиться себе в голову.
— Ты ненормальный… — шипит она. — Немедленно отпусти.
— Отпустить? — он усмехается. Проводит пальцем по ее нижней губе, скользя вниз, по подбородку и сосредоточенно вглядываясь в глаза. Холодные. Пустые. В надежде снова увидеть в них свет. — Я не могу тебя отпустить, Селеста. Ты ещё не поняла?
Сириус зарывается руками в ее длинные светлые волосы, видя в глазах напротив своё дрожащее отражение. Она протягивает руку и упирается ему в грудь.
— Нет, Сириус. Не надо.
— Почему?
— Потому что я не могу дать тебе того, чего ты от меня ждёшь.
Он отпускает ее, и Эвридика обхватывает себя руками, Сириус видит, как она дрожит. Мотает головой, стараясь не встречаться с ним взглядом.
Он отходит к окну и вновь смотрит на все продолжающийся снегопад. Он вспоминает, как несколько месяцев назад они находились вдвоём в этой комнате, только у окна стояла она, пока он приходил в себя после увиденного в омуте памяти. В ту ночь он впервые за долгие годы ощутил себя прежним. В ту ночь он осознал, что уже не сможет жить по инерции, как делал это годами. В ту ночь запах миндаля стал его персональным проклятьем. Проклятьем и спасением одновременно.
— Я чувствую себя таким дерьмом, Адамс, — с болью произносит он, все также продолжая смотреть на падающие и оседающие на землю снежинки. — Если бы ты только знала, каким дерьмом я себя чувствую.
Эвридика упорно молчит, стоя рядом с котлом. Но он видит, как напряжена ее спина.
— Я думал, сбежав из Азкабана, что уже никогда… — он замолкает, делает глубокий вдох сквозь стиснутые зубы. — И… черт, мне ведь и правда никто был не нужен. Пока не появилась ты. И сперва я буквально возненавидел тебя, потому что мне казалось, что ты слишком многое скрываешь и слишком о многом молчишь. В сущности, так оно и оказалось в итоге, но ведь дело даже не в этом. На самом деле, мы похожи с тобой, Селеста. Мы оба ненавидим жизнь, которую вынуждены проживать каждый Чертов день. Мы оба прячемся от людей, потому что большинству не понять, каково это - быть тюрьмой для собственного разума.
— Я знаю, что ты умеешь быть красноречивым, Сириус, — бесцветным голосом произносит Эвридика. — У тебя есть своя, совершенно уникальная философия, и это достойно уважения. Но я живу только ради того, чтобы поквитаться с теми, кто шестнадцать лет назад вырезал всю мою семью. А когда я это сделаю, я уйду вслед за ними. Чтобы мне уже никогда не было больно.
Он разворачивается к ней и делает несколько шагов навстречу. Девушка хватается за палочку, но он поднимает руки, не делая попыток приблизиться.
— Последний вопрос, Селеста. Последний, и я уйду. Клянусь. И никогда, слышишь, никогда больше не стану приближаться к тебе.
Она медленно опускает руку с зажатой в ней палочкой.
— О чем ты хочешь спросить?
— Сперва закрой глаза, — просит он. Уголки ее губ насмешливо дергаются.
— И что, обездвижешь меня и изнасилуешь?
— Только если ты захочешь, — он тоже усмехается. Эвридика бросает на него полный злости взгляд, румянец на ее бледном лице отчётливо заметен.
— Кретин, — цедит она. Ухмылка Сириуса становится ещё шире.
— Тебе нравилось, и не делай вид, что это не правда. Так искусно притворяться не получилось бы даже у тебя.
— Оставь меня, — требует она, делая шаг и угрожающи поигрывая волшебной палочкой. — Избавь меня от своих скабрёзных шуточек, очень тебя прошу.
Он тоже делает шаг. Теперь они оказываются совсем близко, практически лицом к лицу. Сириус вскидывает руку, и одновременно с этим палочка Эвридики совершает в воздухе волнообразное движение.
Щеку обжигает болью, но он не обращает на это никакого внимания. После непродолжительного сопротивления ему удаётся притянуть ее к себе. Он склоняется, заглядывает в лихорадочно сверкающие глаза на бледном точёном лице. Красивая. Такая же, наверное, какой была ее мать — чистокровная волшебница с греческого острова Корфу, не пожелавшая быть послушной куклой в руках собственной семьи. Еще одна вещь, делающая их такими похожими.
Губы Эвридики обжигают. Запах миндаля затуманивает разум, проникая в лёгкие, начиная течь вместе с кровью по венам и артериям. Поцелуй длится, кажется, целую вечность, и Сириусу так страшно прерывать его хотя бы на секунду. Наконец он отстраняется. Пальцами касается ее подбородка и вынуждает ее поднять голову, глядя в глаза.
— Больно?
Она моргает.
— Тебе больно? — вновь повторяет он. Чуть помедлив, она качает головой.
— Тогда почему ты так от этого бежишь?
— Это и был твой вопрос? — она сбрасывает с себя его руки. — Ничего не выйдет, Сириус. У нас с тобой ничего не выйдет, — повторяет она, словно наслаждаясь тем, как его лицо искажается. — Уходи. Просто уходи. И постарайся забыть обо всем, что между нами было. Потому что так лучше.
— Кому лучше? — голос звучит тихо и сдавленно. Эвридика пожимает плечами, по ее лицу невозможно прочесть не единой эмоции.
— Всем, Сириус. И в первую очередь тебе. А теперь уходи, очень тебя прошу. Не заставляй меня силой выставлять тебя за дверь.
Несколько секунд он смотрит на неё. В голове набатом отдаются ее последние слова и на какие-то жалкие мгновения он даже забывает, как дышать. Но оцепенение спадает, он резко отворачивается и быстрым шагом преодолевает расстояние до двери. Хлопок. Эвридика дёргается, словно намереваясь распахнуть дверь и остановить его, но все, на что у неё хватает сил, это медленно опуститься на пол. Она закрывает руками лицо и неистово трёт глаза. Зажмуривается, вновь открывает.
— Так будет лучше, — шепотом повторяет она. — Так будет лучше.
***
Несколькими днями ранее
Он стоял у большого трюмо, повернувшись к нему спиной. Спокойный и холодный, как готовящаяся к атаке змея.
Эвридика отвлеклась от своего занятия и положила на стол гребень, которым ранее расчёсывала волосы. Тёмный лорд редко осчастливливал своих подданных персональным визитом, но, если изредка и делал это, то всегда без предупреждения.
Эвридика в этом смысле пользовалась его благосклонностью. Правда, сложно было сказать, плюс это для неё или минус, но завидеть его на пороге самой дальней комнаты третьего этажа можно было гораздо чаще, нежели любых других, кроме, пожалуй, его собственного кабинета. Далеко не всегда это было связано с делами и поручениями — часто он мог стоять и часами смотреть на то, как она читает. Варит в котле какие-то зелье, позже с осторожностью разливая их по флаконам. Или расчесывает волосы, как это было сейчас.
Сложно было сказать с точностью и то, чем именно была вызвана такая странная привязанность. Едва ли Эвридика интересовала его, как женщина. Любые отношения, связанные с выражением чувств, кроме, разве что, ненависти и превосходства, были уже давно ему чужды. Когда твоя душа раздроблена на семь частей, разбросанных по всему свету, идеалы меняются, а приоритеты смещаются. Но Эвридика была… удивительной. Все ее устремления и желания он видел, они лежали на поверхности, не зря ведь Северус был ее приятелем. Самые верные. По крайней мере из тех, кто все эти годы оставался на свободе. Но она не на шутку заинтриговала его, как исследователя интригует подопытный, кажущийся слишком необычным даже для его жестокого эксперимента. Она всегда будила в нем странные, далёкие воспоминания родом из детства, которые он старался запрятать в самый дальний ящик своей памяти.
В детском доме у Лорин Бэйтс была одна сама по себе необычная вещица. Никто не знал, как именно она у неё появилась, ходили слухи, что Лорин и вовсе привезла ее с собой из дома после того, как ее родители разбились в автокатастрофе и она оказалась тут. Красивая, явно старинная шкатулка с фигуркой балерины. Стоило повернуть маленький рычажок, как балерина начинала крутиться, приводя в восторг детей, которых игрушками никогда не балавали. Он тоже любил наблюдать за тем, как кружится на месте маленькая изящная фигурка, пока однажды об этом не прознал Билли Стаббс со своими приятелями. Тогда ему здорово досталось, впрочем, совсем скоро после этого шкатулка загадочным образом исчезла. Едва ли кого-то это удивило — в детском доме воровство давно считалось делом обыденным. К тому же все были потрясены другой, куда более странной новостью: кролик Билли Стаббса повесился.
Он и сам не мог сказать, почему при виде Эвридики в памяти тотчас же возникал образ старинной шкатулки с кружащейся балериной. Но одно он мог сказать точно: он был рад, что этот трофей под названием Эвридика Адамс принадлежал ему, а не Дамблдору.
— Что-то не так, мой лорд?
Она словила на себе слишком пристальный взгляд его глаз и обернулась. Он медленно опустил взгляд и покачал головой.
— Помнишь наш недавний разговор, Эвридика?
Она ещё раз провела гребнем по длинным, отливающим серебром волосам.
— Об отделе тайн?
— Нет, не совсем. Тот наш разговор касался Сириуса Блэка.
Он внимательно следил за ней, но, если она и волновалась, единственным признаком могла послужить дрогнувшая рука. Впрочем, это можно было списать на эффект неожиданности и ещё Мерлин знает сколько причин.
— Я помню, милорд. Но я ещё в тот раз вам сказала, что из этой идеи ничего не выйдет. Сириус Блэк терпеть меня не может, он не доверяет мне и хочет, чтобы Дамблдор, наконец, открыл глаза и перестал считать нас с Северусом своими агентами.
Теперь она стояла боком, отвернувшись к зеркалу, каскад длинных светлых локонов целиком заслонял ее лицо, скрывая от его внимательных глаз. Он усмехнулся.
— Я уверен, что это не станет помехой, если ты действительно захочешь помочь нашему общему делу.
— Я могла бы околдовать его, — тихо произнесла она. — Могла бы сварить приворотное зелье и заставить любить меня. Но ведь вам совсем не это нужно, верно?
— Верно. Видишь ли, Эвридика, в приворотах нет ничего искреннего. Сплошные иллюзии, сплошная искусственность и притворство. А иллюзии, как и зубы, теряются с возрастом, да и Сириус Блэк уже давно не наивный подросток. Конечно, — продолжил рассуждать он. — Это вовсе не значит, что приворотные снадобья здесь бессильны, вовсе нет. Но, видишь ли, человек - крайне капризное существо. Человек может притвориться, что любит. Может привыкнуть к кому-то. Может испытывать дружеские, родственные чувства, быть во всем заодно, заключить брак, и всё равно – постоянно ощущать какое-то беспокойство, пустоту, нехватку чего-то очень важного. Вот это «важное» - и есть то, что глупцы вроде Дамблдора называют любовью. Я же смотрю на это куда проще - всего лишь слабость. Однако это не отменяет того, что именно слабость зачастую толкает людей на самые рискованные и необдуманные поступки. Мне нужно, чтобы именно это ты пробудила в нем. Заставила быть слабым.
— Он меня ненавидит, — тихо повторила она, все также стоя к нему спиной. — И я к нему тоже совершенно ничего не чувствую. Это просто невозможно, поймите, милорд.
Он усмехнулся. В полумраке комнаты его страшные глаза с вертикальными зрачками блеснули превосходством. Сделав несколько шагов, он подошёл совсем близко к стоящей у зеркала волшебнице и, зарывшись длинными белыми пальцами в её волосы, поднял тяжёлые пряди, открывая лицо и заглядывая прямо в глаза. Холодные и равнодушные, как свинцовые тучи или грозовые сумерки.
— Нет, Эвридика. В конце концов, расчетливому и равнодушному хитрецу проще убедить женщину, что он ее любит, и преуспеть, чем страстному влюбленному с его пылкими выражениями чувств. С мужчинами это работает точно так же, поверь. Ты сможешь, я знаю.
Также стремительно, как и появился рядом, он оказался у двери. Окинул ее вскользь ничего не выражающим взглядом и, уже взявшись за ручку, негромко, но очень вкрадчиво произнёс:
— Я надеюсь на тебя, Эвридика. Ты всегда была верна мне, так не разочаруй же меня и на этот раз.
Когда дверь за ним закрылась, девушка ещё около минуты стояла, замерев и стараясь восстановить дыхание. Ее трясло, она судорожным движением убрала с лица волосы, и ее черты исказились от омерзения. Она долго стояла перед зеркалом, глядя прямо в глаза своему смертельно бледному и испуганному отражению и прижимая к груди руку. У Эвридики было ощущение, как будто ледяные белые пальцы, ещё какую-то минуту назад перебирающие ее волосы, просочились в грудь и, заморозив весь воздух в легких, походя вырвали из неё сердце.
