Стань моим шрамом на теле

      Звон битого стекла эхом разносится по помещению, режет уши и нагоняет панику на обоих парней. Арсений переводит злой взгляд с испуганного блондина на осколки дорогой расписной вазы, что пару секунд назад с грохотом разлетелась по светлому паркету, и обратно. По телу Шастуна моментально бегут мурашки, останавливаясь где-то на затылке, и, кажется, шевелятся волосы на голове, выдавая страх парня с потрохами. Он не знает куда деть руки с глазами, поэтому начинает в панике шагать из стороны в сторону, почти не сдвигаясь с места — лишь бы хуже не сделать. — Антон, твою мать! Как так можно, блять? — Попов злится не в шутку, — он и правда бесится неимоверно — топает громко ногами, ноздри раздувает и пытается выровнять сбившееся дыхание. — Арс, я… — пытается как-то объясниться, сгладить ситуацию, но не успевает, потому что его слушать явно не собираются. — Что я? Вот что? У тебя руки из жопы растут что ли, я не понимаю? Ты вообще знаешь, что с такими, как ты, например, в Китае делают?       Антон непроизвольно дёргается от неожиданного повышения голоса, старается успокоиться, делает невинное выражение лица, потому что боится, что испортил любимую вещь Попова, мнется, словно нашкодивший ребёнок, и очень тихо, почти что шепотом, спрашивает, сильно страшась ответа: — Любят?       Весь запал Арсения мигом пропадает, как и он сам, впрочем, руки начинают трястись, ладошки потеть. Он замирает, хлопает глазами глупо, открывает рот и неосознанно понимает для себя — что да, таких, как Антон, там именно любят, да и не только там, если по честному. Вся злость, стремительно набиравшая обороты секундами ранее, спадает, и парень приходит в себя, зная, что ещё чуть чуть и снова сорвался бы на безобидном Шастуне. Агрессия, копившаяся целый месяц на работе, могла сейчас вылиться на невиноватого парня, что не способен и мухи обидеть. Арсений растерян, и Антон это замечает, подходит близко и обнимает крепко, говоря, напоминая, что все нормально, он рядом и не обижается. Снова. Арсений в чужих руках плавится, словно снег на ладони, и растворяется без остатка, погружаясь глубоко. Антон — спасает, и брюнет готов ему за это говорить спасибо хоть каждую минуту и в ответ спасать, чтобы вдруг не потерять, как парами минут ранее самообладание. — Да, любят.       Попов за прошедший месяц, кажется, прошёл девять кругов ада на некогда любимой работе, что последнее время стала для него каторгой и пыткой невыносимой, и подумывает вскрыться. Привычные вещи начинают раздражать, перелёты больше не приносят удовольствия, коллеги по работе, оказывается, не все такие белые и пушистые, и могут творить пакости. Так, например, две недели назад, некогда милая диспетчер, всегда ворковавшая и любезная с ним, решила нажаловаться Шеминову и сказать, мол, Арсений совсем ахуел и не справляется со своими обязанностями, да и вообще он долбоеб последний — Стас, конечно, ей не поверил, но эта Людочка его взбесила знатно, — о Попове даже говорить не стоит. А буквально позавчера новый секретарь компании подошёл к нему с заявлением, что Арсений, на минуточку, питерский интеллигент, ежедневно ворует туалетную бумагу из туалетов на авиасуднах и клеит жвачки на кресла в бизнесклассе. Арсений ахуевает вновь, теперь с двойной силой, но вида, привычно, не подает, копит все в себе, собирая агрессию, и вываливает её на Антона бурным штормом из-за какой-то мелочи.       Антон не обижается как в первый раз, так и в последующие, терпит смиренно, принимает эти приступы и каждый божий раз просто обнимает, пытаясь выразить всю свою поддержку. Спустя истерики три начинает привыкать — ни в коем случае Попова не бросает, потому что любит, хотя ему самому ничуть не легче. У него на носу первый рейс в качестве бортинженера, и у него под ложечкой сосет от паники часто. Последний экзамен он сдал на отлично, всю теорию помнит наизусть, в практике разбирается прекрасно, как в окружающем мире в четвёртом классе, но по-прежнему волнуется, словно перед первым сексом. Он, по идее, должен быть на седьмом небе от счастья, ибо скоро перед ним будут открыты многие дороги, новые впечатления, воспоминания, а плюс ко всему этому у него есть великолепная возможность следовать в неизвестность с Арсом, но что-то его все равно тревожит. В чем именно проблема Шастун не знает: то ли за Арсения волнуется сильно, то ли в своих собственных желаниях запутался окончательно.       Он в авиакомпанию пошел-то только из-за Попова, чтобы найти и поговорить, а не потому что хотел свою жизнь с небом связать. Он вообще себе слабо представляет то, как будет чуть ли не каждый день скакать с места на место, менять города, может быть, и страны, словно перчатки, и находиться дома лишь периодически. Он с детства привык к тому, что у него есть какое-то пристанище, всегда хотел найти такой город, в котором можно остановиться, освоиться и строить жизнь в этом месте, иногда улетая на отдых. Непостоянство не для Антона Шастуна — он любит стабильность.       Как сложится их жизнь с Арсом, он не знает тоже, потому что жизнь вообще вещь не простая и любит подкидывать разные сюрпризы, сбивая с устойчивого положения. Но он абсолютно точно уверен, что в любом случае пойдёт за Поповым, куда бы тот не позвал, что бы тот не сделал, что бы тот не сказал, потому что расставание — этап пройденный, и больше до такого исхода ситуацию допускать нельзя. Опустить руки всегда легче, чем бороться до самого конца, до того самого счастливого финала, где, отнюдь, нет проигравших среди участников.       Шастун представляет их жизнь тихой и мирной, что больше на ядерный реактор похожа со стороны — вот-вот и рванет от переизбытка напряжения и напускного спокойствия. Он хочет просыпаться с Арсением, как минимум, в одной квартире, а как максимум — в одном теле, если это будет возможно. Хочет ходить с брюнетом по дурацким магазинам и по четыре часа выбирать тому носки, потому что, ну, Антон, я не знаю какие лучше, с крокодилами или цыплятами? Хочет играть в фифу на арсовой плойке и украдкой посматривать на то, как Попов, матерясь, вышивает на его старой майке крестиком, чтобы успокоиться, потому что на работе того снова все достали. Антон хочет многого, и не все, вероятнее, будет именно так, как он себе представляет, но это повод не расстраиваться, а делать все возможное, чтобы придти к нужному результату.       Антон уже так привык к вечному беспорядку в комнате Арсения, потому что тот часами напролёт рисует новые эскизы, пишет глупые цитаты с сарказмом, раскидывая бумаги куда придется, и думает над очередными маркетинговыми проблемами, приносящими сплошной недосып, отчего количество чашек, стоящих на рабочем столе, превышает отметку равную пяти, что теперь не видит другой жизни, где квартира Попова это не свалка для мусора. Антон так привык просыпаться с утра в субботу и видеть Арсения в каком-нибудь новом экстравагантном образе, постоянно превосходящем по ебанутости предыдущий, для гениальной фотосессии, что теперь выходной день не может начинаться как-то иначе. Антон, выходя из туалета, так привык спотыкаться о серый комок шерсти, ежесекундно просящий поесть чего-нибудь кошачьего, что теперь не знает, как проходили его дни раньше. Антон привык к Арсению. Привык снова. Бесповоротно. Надолго. Крепко.       Но теперь отпускать не собирается, потому что у него куча планов, идей и мечт, которые без Попова смысла не имеют — есть ради кого, есть для кого. Он будет на стены лезть и пальцы в кровь стирать, чтобы сохранить, чтобы было все вот так вот, как сейчас. Шастун рядом с Арсением счастьем ярким, многим недосягаемым светится, что люди рядом жмурятся. Он к этому счастью привык и теперь по другому не хочет, а точнее, просто не может.       Попову сейчас не легче: все, как всегда, валится на него разом и в огромных количествах, что крепкие плечи, даже с поддержкой Антона, уже напора не выдерживают и уныло опускаются. Он в себе запутался, словно наушники в кармане, — что-то не устраивает, а что именно не понятно. Он в работе больше радости не видит, ему эта свобода больше не нужна, сотни городов тоже не нужны, потому что зачем ему они, если рядом есть человек, способный заменить всех и вся на этой унылой планете?       Арсений чётко понимает, что в жизни срочно нужно все кардинально менять, не включая Антона, конечно же, и в первую очередь работу, потому что с неё начинаются все проблемы. Хочет переехать поближе к центру в квартиру побольше, чтобы у колец и браслетов Шаста была своя комната, ибо те занимают все горизонтальные поверхности. Знает, что хочет заниматься делом, которое приносит ему только удовольствие, — тобишь дизайн футболок — и попробовать себя в чем-то новом, интересном, в актёрском мастерстве, например, как он и мечтал в детстве. Столько амбиций, столько возможностей и планов, что голова кругом идет и сердце тревожно сжимается: а что Антон на это скажет? — Тох, разговор есть. — Попов прокашливается, прочищая горло, потому что противный комок так и давит на стенки, отвлекает, — Тебя все устраивает?       Антон вздрагивает. Вопрос звучит так правильно, так метко и чётко, что Шастуна ведёт не на шутку. Арсений своим вопросом буквально все мелькающие в подсознании мысли блондина в кучу собирает, давая понять, что да, его что-то не устраивает, определённо. Парень медленно зелёные глаза поднимает и ясно читает в голубых напротив немую просьбу, отчаянный сигнал о помощи. Арсений в последнее время слишком много думает об одном и том же, загоняется и в себя глубоко уходит, пугая Антона, а теперь так открыто просит себе помочь, поговорить, разобраться. — На самом деле, не все. Мне все чаще кажется, что я занимаюсь вообще не тем, чем бы хотел, что это все не моё, а ещё я не могу себе представить, как буду неделями ждать простой встречи с тобой. Это ведь так сложно, и я знаю, что так долго не смогу.       У Арсения глаза блестеть начинают: то ли от слез, то ли от схожести мнений и того, что Попов не один чувствует себя паршиво, отрешенно. Он подходит к блондину вплотную и утыкается лбом в крепкое плечо, расслабляясь, чувствуя поддержку. Антон в ответ свою руку на мягкие темные волосы кладёт и глубоко в них длинными пальцами зарывается — хорошо хоть не в себе, и ладно. — Антон… — Арсений облегченно выдыхает, словно с рук оковы сняли, — Я так рад, что мы с тобой похожи, ты бы знал. — Я, вообще-то, знаю, — ухмыляется по-доброму, — что делать-то будем с этим? — Потом разберёмся. Потом они обязательно с этим разберутся.

***

— Ты точно готов? Это очень ответственно и важно. — Арсений судорожно стучит по брюкам в области карманов и расхаживает по кабине пилота, пытаясь себя занять чем-нибудь, чтобы, наконец, отвлечься и перестать паниковать, как ребёнок перед первым школьным днём.       Антон на его фоне выглядит вполне комично — сидит спокойно, развалившись в кресле, и чуть ли не в носу ковыряется, хотя должен паниковать, — не меньше Попова уж точно. За бортом люди занимаются своими делами и делают свою работу, даже не догадываясь, какая трагедия сейчас разгорается в такой ранимой и чувственной душе Арсения. Им короля драмы не понять. — Я же большой уже, справлюсь. У Арсения внутри в миг мир рушится, к ногам падая, и планеты яркими вспышками взрываются — вот она, последняя деталь, за которую он так часто цеплялся, но поймать все никак не мог. Антон одной фразой Попова в себя приводит, словно водой холодной облили, и из колеи выбивает одновременно. Арсений все вспоминает детально, с подробностями, в этот раз уже окончательно. — Ты стал выговаривать букву р…       У Шастуна чуть неимоверно дорогой инструмент из рук не выпадает от неожиданности. Дыхание непроизвольно замедляется, а в висках больно стучит, и кажется, что голова вот-вот расколится на мельчайшие частицы. Он свой затуманенный взгляд медленно поднимает и с противоположно ясным встречается, молчит, губы покусывая, не верит собственным ушам, но в глубине души все-таки надеется, что ему не послышалось. Не послышалось. — Арс, ты сейчас серьезно? — Арсений головой в знак согласия качает, показывая, что он абсолютно серьезно, и слабо улыбается, ожидая реакции, — Ахуеть.       Фраза до боли лаконичная и емкая, но это же Антон, а значит он либо не до конца все осознал, либо проявит свои чувства в иной форме. Парень так и поступает — он аккуратно кладёт осциллограф на панель управления, быстро выпрямляется и буквально подлетает к Попову, заключая того в крепкие объятия. Прижимает к себе, как спасательный круг, родной запах вдыхает и шепчет на ухо такое ласковое: «Боже, я так за тебя рад, Арс, ты бы знал». Но Арс уже знает. Всегда будет знать. — Ну что, в твой первый и последний путь в качестве бортинженера?       Антон слушает, счастливо улыбается и слегка качает головой, не отвечая, потому что это и не требуется.       Уже завтра утром они проснутся от яркого солнца где-то в центре Рио-де-Жанейро. В обед пойдут на пляж, по пути наслаждаясь прекрасными видами шумного города, и сделают Арсу миллион разных (одинаковых) фотографий на фоне всего подряд. Купят кучу ненужной ерунды для Димки и Серёги в качестве сувениров, при этом глупо посмеиваясь с «кукиша» на прилавках и его названия соответственно. Впервые попробуют самое популярное национальное блюдо в Бразилии — фейжоадо — и поболтают о глубоком, но не минете, к сожалению.       Через неделю они сообщат Стасу трагичную новость о том, что они оба уходят с работы без отработки в две недели. Без тумаков и матов им вслед, разумеется, не обойдётся, но это же Шеминов — поорет, пообижается да успокоится, потому что сам для себя поймет, что держать этих двоих насильно бессмысленно, ведь от них, когда они теперь постоянно вместе, толку мало, на самом деле.       Через месяц они, наконец-таки, запустят арсову коллекцию в оборот, составляя на рынке кастомных вещей огромную конкуренцию. Соберут всех своих друзей на вечеринке в честь удачного старта и расскажут тем, кто ещё не в курсе, о своих отношениях. Получат кучу поздравлений, удивленных возгласов и супер милое, греющее сердце, Серёжино: «А я же вам говорил, что они педики, но вы мне не верили». И все останутся вечером более чем довольными, даже не смотря на то, что Позов со своими матерными частушками никому прохода не даст.       Через полгода они съедутся и все-таки сойдутся на том, что в квартире Арса будут жить съемщики, а антонову они просто продадут. Долго будут спорить о наличии в новой квартире гардеробной и дополнительного отдельного санузла, где будет стоять только туалет с подсветкой, потому что, блять, Попов, ты только представь, как круто он будет в темноте светиться. В конце концов решат, что в их общем жилище должно быть и то, и другое, даже с абсурдностью этого выбора. Антон ещё долго будет любоваться своим «троном», а Арсений говорить что-то о туалетном юморе.       Через год Шастун пойдёт на первую в жизни премьеру спектакля с Арсением в главной роли. Будет громче всех хлопать, вскакивать с места перед антрактами от переполняющих эмоций и от всей души гордиться своим парнем. После последнего звонка обязательно побежит за кулисы, где сожмёт крепкое тело в объятиях, уткнувшись носом в плечо, и будет слушать восторженные речи о том, что выступать на сцене — невероятно.       Но это все потом. Потом, потому что сейчас они бок о бок сидят за штурвалом воздушного судна, поднимаются над землей на тысячи километров, разрезая на пути пушистые облака, и летят, затаив дыхание, кажется, не только в прямом смысле этого слова.