Стань моим шрамом на теле

      Арсений аккуратно убирает прядь светлых волос с лица, что старательно лезет спящему парню прямо в глаза, проводит нежно пальцами по колючим от однодневной щетины щекам и тянется к пухлым губам за своим законным, утренним поцелуем. До недавних пор сопящий в подушку Антон тут же отвечает на спонтанные порывы, а затем сонно разлепляет веки и смотрит на помятого Попова, что ластится к нему, словно кот, тычется носом куда придется и чмокает все, до чего достает, и улыбается открыто. Думает, что лучше такого утра уже ничего не может быть, и крепко обнимает Арсения, поваливая того на себя. Они обнимаются долго, не желая выходить из дурацкой жёлтой палатки, липнут друг к другу плотно и глупо шепчут какую-то приятную ушам чушь.       В поле царит полное умиротворение: изредка колышутся ветки деревьев от лёгкого ветерка, вдалеке птицы напевают свои таинственные мелодии — спокойствие, одним словом, и никакой гнетущей городской суеты, грязного воздуха и торопящихся людей. Природа вокруг к себе располагает, и в такой обстановке сразу хочется что-то делать, чем-то заниматься, творить. Арсений против природы не идёт и действительно творит — правда, далеко не шедевры искусства, а удивительные вещи с Шастуном. Он бессовестно садится на парня верхом, лезет руками под задравшуюся белую футболку и изучает чужое тело, как будто впервые, хаотично щупает, гладит, хочет впитать это тепло, ощущения и, кажется, даже запах. Попов хочет Антона касаться каждую ебаную секунду своей жизни и больше ни о чем другом не думать, потому что ничего его так не заинтересует. Хочет чувствовать все до последней капли, потому что уже давно у него этой способности не было, как и человека, который смог бы его заставить это делать. — Арс, что ты делаешь, бля… — Антон давится воздухом и не догововаривает последнее слово, потому что рука брюнета начинает плавно спускаться к резинке серых шорт, — ть? — продолжает блондин, но Арсений ему не отвечает, ухмыляется и свои действия прекращать не собирается: лезет рукой под флисовую ткань играючи, легонько дотрагиваясь, — Хватит… — растягивая первую гласную, пытается остановить Попова, но тому, несмотря на возражения, явно не хватит. Он начинает медленно надрачивать, и Шастуну, честно, этого достаточно, он уже сдаться готов, однако из последних сил держится, потому что может себе позволить, — Сучий ты сын, Попов!       Арсений довольный, как кот, спускается поцелуями от губ ниже к шее, слабо покусывает нежные участки тела и облизывается. Антон под ним ужем на сковороде извивается, постанывает сладко, руками бегая по накаченной спине, и свою спину заодно выгибает, навстречу идёт. Брюнет ребра под тонкой кожей пересчитывает, убеждаясь, что их, как и у обычных людей, все-таки, двенадцать пар, засосы оставляет и сам еле держится, чтобы не сорваться, потому что соблазн слишком велик, а Антон слишком красив. — Арс, мать твою! — Попов на эту реплику откликается, целовать впалый живот перестаёт, глаза шаловливо поднимает и из-под опущенных ресниц смотрит горячо, с огнём играет, не иначе, — Я не позволю ни тебе, ни себе без смазки трахаться! Мы же ненароком можем и жопы порвать друг другу!       Арсений смеётся с серьёзного лица, полного возмущения, и строго тона, с которым Шастун выдвигает претензии. Смеётся и знает, что тот чертовски прав, ведь лубрикант никто взять с собой не догадался, а просто дрочка никого не устроит. Хочет сказать, что они будут аккуратно и что хотя бы попробовать стоит, но не говорит, молчит, потому что жопа дорога — причем, и своя, и Антона.       Блондин сменяет гнев на милость сразу, когда видит искренний смех Попова, видит эти эмоции и сдаётся, как, впрочем, и всегда. Сдаётся каждый блядский раз, словно в первый, и в своём выборе не сомневается, потому что человек, ради которого он живёт, улыбается и, наконец-то, свои чувства показывает без притворств, без скрытности. Антон из-за этого начинает радоваться и сам, так же заливисто хохочет, топая ногами, упирается подбородком в голое плечо Арсения и чувствует себя в безопасности. — Ну и выражения ты выбираешь. — А чего ты ждёшь от простого воронежского парня?       Попов на его вопрос хитро прищуривается, делает вид, что задумался о чем-то умном, осматривается по сторонам и отвечает скромно: — Ну не знаю даже, наверное, чего-то интересного. — ведёт плавно по худому бедру блондина, дразня, — Умом взять не можешь, может, хоть силой попробуешь? — Не понял. — делает глупое лицо и ресницами хлопает, действительно не понимает, — Типа ты будешь сопротивляться, а я все равно приставать? Это уже насилие какое-то.       Попов в очередной раз не выдерживает и начинает хохотать, сгибаясь пополам, сжимает чужие ноги у края шорт и дрожит весь. Антон смотрит на него удивлённо и ничего не понимает: сам же намекнул, а теперь смеётся? Он аккуратно бьёт ладонью по чужому плечу, скидывает с себя тяжёлую тушу, садится и подгибает под себя ноги в коленях, обнимая их. — Когда я говорил: «взять силой», я не это имел ввиду. Я хотел сказать, что если не получается меня удивить интеллектом, то ты можешь попробовать сделать это через свои физические способности, раз уж в Воронеже только быдло живёт.       Лицо Шастуна тут же вытягивается, потому что последняя фраза звучит до пизды обидно, если рассматривать происхождение Антона, и черезчур абсурдно, если брать уже происхождение Арсения. Парень сильно оскорбляется, а потому берет арсову руку в свою и неслабо так кусает её за запястье. Попов от неожиданности громко визжит на высокой частоте волны под двадцать пять герц, изображая ультразвук, что, вероятно, собаки в радиусе километра, если они тут, конечно, есть, принимают этот писк за сигнал бедствия и сваливают по тихой грусти — Шастуна с этой картины уносит так же далеко в страну истерического смеха. — Тебе напомнить, что ты сам с Воронежа? — спрашивает с упреком, успокоившись, но на лице читается мягкая улыбка, а в глазах огонь такой, желание и умиление, что Арсений непроизвольно перед ними белый флаг поднимает и чуть ли не просит себя наказать за оплошность. — Не стОит. — Антон моментально спохватывается и скалится, словно зверь, произносит игриво: — А, может, ещё и не стоИт?       Попов беззвучно открывает рот в форме буквы «о» и думает, как лучше ответить, чтобы в чужих глазах авторитет взрослого и интеллигентного человека не потерять, чтобы в грязь лицом позорно не свалиться. Долго между вариантами всевозможными мечется, обдумывает, а затем к конечному итогу приходит — с темы, определённо, лучше слиться да побыстрей от греха подальше. — Ну так что, отожмешься тридцать раз, ну, для начала? — ухмыляется, считает, что выкрутился, как жаль, что Шастун так не считает, а просто делает вид, строит из себя самого большого дурака на свете, под Арсения подстраивается: пусть тот считает, что умнее, Антону от мнения о том, что он глупый, ни горячо, ни холодно ровным счётом. — Всего-то? Без проблем, — Антон ненадолго задумывается, — Только я буду отжиматься по своим правилам.       Попов на полном серьёзе думает, что какой-то малец — и не важно, что тот младше всего на два года и один месяц — меняет правила в его игре, и негодует, потому что так никто не делал. Никто и никогда ещё не диктовал правила Арсению Попову, не ставил условия, не указывал, но времена идут, а вместе с ним и люди меняются, и в таком случае брюнету ради Антона не жалко и немного поддаться, смухлевать. — Это как? — Шастун снова хитро щурится. — Увидишь.       Антон хватает ладонь Попова, берет с собой плед, выводит их из палатки, стелит покрывало на зелёную траву, расправляя пушистые углы, и показывает рукой на подготовленное место, чтобы Арсений туда лег. Арсений не спорит и выполняет просьбу парня, смотрит в небо, затем на Шастуна и улыбается, спрашивая: и что дальше? — Смотри, я отжимаюсь над тобой, а ты считаешь, понял?       Брюнет согласно кивает и наблюдает за тем, как Антон встаёт на колени рядом, перебрасывает одну ногу через его тело, расставляет по обе стороны от него длинные руки и медленно встаёт в нужную стойку. Шастун всматривается в голубые глаза, ухмыляется напоследок и приступает к выполнению незамысловатого физического упражнения. Он медленно сгибает локти и опускается всем телом вниз, соприкасаясь своей грудной клеткой с чужой. Сердце мгновенно начинает стучать не только под ребрами, но и где-то в висках, и Арсений не на шутку теряется. Теряется, как и в пространстве, так и в зеленых глазах напротив, потому что те находятся слишком близко и смотрят очень пронзительно, что в них, если сильно присмотреться, можно заметить яркое адское пламя и смеющихся на фоне гадких чёртиков, сознание яро будоражущих. — Один. — произносит напряжённо Попов, смотря куда-нибудь, где нет этих ебучих привлекательных глаз, и вздыхает надрывно. Пытается от напряжения отвлечься, но осекается и снова о розовых губах думать начинает, что Антон так часто, будто специально, — а он специально — облизывает горячо, — Два.       В этот раз Шастун наклоняется особенно близко, дотрагиваясь своим носом до арсового, и горячим дыханием загорелую кожу напротив обжигает. Своими действиями пытается реакцию вызвать и, что интересно, вызывает, причём очень бурную. Арсений себе клянётся, что если блондин продолжит в том же духе, то он за себя не ручается и больше терпеть не будет — будет валить и трахать, однозначно. — Три.       Попову свою клятву осуществлять не приходится — за него это делает Антон. Он при очередном выполнении упражнения своего парня целует, пылко сминая губы, и в поцелуй улыбается, напоминает, что победил — Арсений не протестует и поражение принимает стойко и, как показывает практика, влажно. — Четыре.       Арсений правда пытается считать и дальше, но где-то на пятнадцати эту затею бросает, и когда Антон делает упражнение в шестнадцатый, валит блондина на себя и целует теперь без всяких условий. Обвивает руками талию нежно и старается дышать в такт с Шастуном, потому что просто общего воздуха ему теперь мало — Антон нужен целиком и полностью, до синхронных ударов сердца.       Они ещё где-то час целуются посреди огромного цветочного поля, говорят друг другу приятные сердцу глупости и просто наслаждаются природой. Атмосфера завораживает, тишина вокруг пленит, и в такие моменты хочется каждой мелочи улыбнуться, а о плохом думать не хочется совсем. Лёгкий ветер перебирает пряди парней, щекочет разгоряченную прикосновениями кожу и дарит чувство полной свободы, не развеивая такое нужное им юношеское чувство влюбленности. Они, словно подростки, встретившиеся в свой самый романтичный период жизни, когда переходный возраст уже далеко за плечами, а восемнадцать всё ещё не стукнуло, беспрерывно обнимаются, переплетаются конечностями и любуются друг другом под жарким августовским солнцем. Цепляются мизинцами, легонько царапают нежную кожу ногтями, загнанно дышат и постоянно в глаза, что перед своими, смотрят, смотрят, смотрят, да насмотреться все никак не могут.       Арсений ведёт указательным пальцем по скуле Антона, начиная от верхней губы и заканчивая ухом, и прикрывает веки от наслаждения. Он в Антоне видит свое счастье и не ошибается — Шастун готов всегда помочь и руку, если нужно, протянуть. Шастун его вдохновляет, и это дорогого стоит, потому что Арсений серьёзно меняется в лучшую сторону.       Если сопоставить жизнь Попова «до» Антона и «после», то можно найти миллион и одно различие, потому что блондин его мир буквально перевернул так же, как и двадцать четыре года назад. Только благодаря Шастуну он начал вспоминать то, о чем раньше и думать не хотел, и теперь нисколько не жалеет. Именно Антон заставил его снова чувствовать, снова чем-то гореть, чего-то хотеть. Он помог со всем справиться, помог пересмотреть взгляды на многие вещи, дал огромный толчок на действия, не оставил Попова даже в том деле, в котором нихуя не разбирается, и подарил всего себя. Антон — это то, за что Арсений готов хоть каждый день говорить богу спасибо, лишь бы не отобрали. Он за него драться насмерть готов и через себя переступать, только бы тот рядом остался, только бы ещё хоть единожды повторил, что пиздец, как скучал. — Ты такой красивый. — озвучивает свои мысли Шастун и улыбается скромно, потому что делать комплименты не привык. Арсений теряется, бегает глазами по его лицу и лишь спустя несколько секунд, когда осознание сказанного, наконец, доходит, улыбается в ответ. — Спасибо, ты тоже. Вот, только тебе кое-чего не хватает… — Антон мгновенно груснеет и уже собирается что-то сказать, но брюнет ему и слова вставить не дает, продолжая, — Ромашкового венка на голове, например.       Шастун хмурит брови и облегчённо выдыхает, смеётся тихо и качает головой из стороны в сторону, глаза закатывая, мол, ну ты и дурак, блять, за такое и пизды получить можно. Арсений вскакивает, потому что, видимо, не шутил, и идёт в сторону места, где обильно растут нежные полевые цветы, показывая взглядом, что блондину следует отправиться за ним. Антон послушно поднимается и топает за своим парнем по следам, иногда игриво наступая тому на пятки. Попов сначала мужественно терпит, а затем срывается и резко поворачивается так, что Антон тут же даёт деру. Они долго носятся друг за другом по зелёной траве, кричат шуточные оскорбления, смеются громко, растрачивая ту энергию, что получают за время, проведённое вместе, и впитывают в себя воспоминания от этих выходных.       Когда сил совсем не остаётся, Шастун с грохотом падает в кусты из ромашек и улыбается, смотря в безоблачное голубое небо и видя в нем глаза Арсения. Тот плюхается рядом, обнимает одной рукой и пытается выровнять сбившееся от бега дыхание. Они молча приходят в себя ещё несколько минут, а затем Попов неожиданно произносит: — Ну теперь можно и венок сплести. — Арс, я не умею. — А кто тебе сказал, что плести будешь ты? Я считаю, что чья идея — тот и плетет!       Антон удивляется и ловит флешбеки со дня их секса, когда он точно так же предъявлял Арсению, что будет сверху. Переводит свой затуманеный взгляд на брюнета и понимает, что тот сказал это не просто так, а как раз таки напоминая о том случае. Видит это ехидное выражение лица, трепещущее о победе, и спокойно пожимает плечами, почти безоговорочно соглашаясь на «1:1».       Пока Шастун, развалившись на земле мусорным мешком, мнет своей тушей его же любимые цветы, Арсений их бережно собирает для венка. Когда нужное количество растения набирается, он садится рядом с блондином и начинает работу над изделием. Он плавно переплетает между собой светло-зеленые стебли, напевая тихо песню Швец про ромашки-веснушки, и улыбается своим мыслям. Антон смотрит на его действия и увлеченность процессом очаровано и глаз оторвать не может, потому что Попов выглядит очень по домашнему, очень по родному.       Они сидят бок о бок друг с другом, обсуждают политику, геноцид и считают, что сейчас все так, как должно было быть с самого начала. Не замечают прошедшего времени, туч, затянувших плотно небо, поднявшегося ветра и резкого похолодания, потому что рядом им все нипочём, пусть хоть град начнётся.       Когда работа с венком подходит к концу, Арсений, закругляя и закрепляя конструкцию, подносит ручное изделие к светлой макушке и нежно туда его кладет. Он поправляет выпавшие из-под венка пряди, укладывает лежащие некрасиво бутоны так, как считает нужным, и осматривает свое творение, поворачивая чужую голову в необходимую ему сторону. Убедившись в превосходстве своей работы, он мило целует Шастуна в родинку на носу и отодвигается осторожно, почти нехотя. — Тебя срочно нужно сфотографировать, потому что ничего лучше я ещё не видел.       Он достает телефон из кармана, включает камеру и делает пару — несколько десятков — снимков с разных ракурсов. Заходит в галерею, пересматривает получившиеся фотографии и показывает их Антону, очень гордясь собой. Шастун смотрит на свои фото и не может поверить в то, что на них и вправду он, потому что таким красивым он себя ещё не видел. Поворачивается лицом к Попову и целует аккуратно в лоб в знак благодарности, улыбается счастливо и валится на уже примятую траву, утягивая за собой брюнета. — Пора. — Куда?       Арсений делает эмоции нечитаемыми, строго отчиканивает загадочное: «узнаешь» и направляется в сторону палатки, чтобы собрать вещи. Он быстро распределяет все по пакетам, складывает их место ночлега в специальный рюкзак, запихивает получившиеся мешки в багажник и садится за руль. Антон за эти пять минут успевает только ахуеть и меланхолично покурить, смотря на усердные пыхтения своего парня. Помогать ему, конечно, не собирается — Арсений же взрослый, ему и одному эту работу сделать нетрудно. Подходит к автомобилю, садится рядышком на переднее сиденье, видит недовольную мину, что очень хочет поворчать, но сдерживается, и специально делает мученический вид, провоцируя Попова на злость. Тот же внимания не обращает и заводит двигатель, выруливает на импровизированную дорогу, включает музыку погромче и стучит по рулю в такт мелодии.       Они подъезжают к дому Арсения, выходят из машины и поднимаются на нужный этаж в сопровождении загадочного молчания. Брюнет открывает дверь, не попадая ключом с первого раза, потому что руки сильно трясутся, пропускает гостя первым и заходит в помещение сам. В квартире не горит свет, и от того тяжёлое дыхание Попова нагоняет лёгкую панику, и Антон вдруг думает, что его парень, на самом деле, — маньяк, и очень долго скрывал это. — Если тебе, не дай бог, что-нибудь не понравится, я тебя убью, понял?       Арсений угрожает, сдвигая брови к переносице, а Шастун заливисто смеётся, потому что напряжение немного спадает. Антон театрально подносит ладонь к голове и отдает честь, разувается и плетется прямиком в спальню парня — Попов следует за ним. Блондин медленно надавливает на ручку двери и плавно распахивает ту, затем таращит глаза, показывает пальцем куда-то в стену и поворачивается на Арсения, смотря на того вопросительно. Антон хочет спросить: «Это для меня?», а Арсений вторит про себя: «Какого хуя, лучше бы сквозь землю провалился!» — и оба находятся в смятении. — Ахуеть.       Проговаривает Шастун и принимается осматривать знакомую комнату, что сейчас подверглась некоторым изменениям. На прикроватной тумбе стоит огромная банка нутеллы и свежий букет ромашек, над рабочим столом висит пять-шесть черно-белых фотографий, где Антон либо один, либо они вместе с Арсом в детстве, а на пуфике лежат несколько чёрных футболок, на которых отчетливо виднеется надпись: «Батон Шастун». Блондина током прошибает, и он вдруг чувствует, как сердце ухается вниз, в пятки. Антону приятно настолько, что он мысли в кучу собрать толком не может и мямлит нечленораздельные звуки и междометия. — Арс… — делает паузу, за которую Попов успевает, кажется, поседеть, — Это просто шикарно!       Поворачивает голову на Арса, что оперся вальяжно на дверной косяк и сложил на груди руки, и улыбается открыто, глазами ярко-зелеными слепит, радость свою передаёт, и резко в объятия своего парня заключает. Попов сразу на них отвечает, утыкается лбом в плечо и облегчённо вздыхает — блондин в ответ на реакцию хмыкает и руки плотнее вокруг талии сжимает. — Ну вы и выдумщик, Арсений Сергеевич! — Ну, как есть. Давай мерить футболки, а потом фильм смотреть пойдём, я уже выбрал. — Кто бы сомневался. — Арсений глаза закатывает, но не спорит.       Они действительно мерят футболки, подмечая, что те сидят, как влитые, потом смотрят «Зеленую книгу» под, разумеется, умные и важные замечания Попова, заказывают огромную пиццу, дерутся за последний кусок, наедаются до отвала и целуются до рассвета, что губы с каждой минутой немеют все больше и больше. Кошка Дуся за ними внимательно наблюдает, мяукает, когда считает, что ситуация достойна её внимания, и старательно трется об Антона, выдвигая на него свои права. Шастун кошку гладит и по секрету шепчет в серое ушко, что она ему куда интереснее Арсения — Дуся, стоит отдать должное, словам верит, чего нельзя сказать про брюнета. Он лишь ухмыляется этой картине, произносит тихо: «пиздишь» и улыбается своим мыслям, потому что он может себе, наконец, это позволить, потому что, да, он теперь счастлив на двести процентов из ста возможных.