по моей комнате летают чёрные вороны.

Серёжу в детском доме обижали часто — вот просто не любили его там. Рыжие волосы, длинные волосы, просто «не с тем лицом» мимо прошёл — все это могло стать причиной насмешек, издевательств и даже избиения. Тогда Птиц и появился. Рядом всегда был, защищал, когда считал остро нужным, раскидывал обидчиков по разным углам детского дома. Только вот не видел его никто — он управлял Серёжиным телом и единственным различием их были глаза — у Птицы они были яркого жёлтого, ядовитого, цвета. Но Серёжа же чётко его видел — точная его, Серёжина, копия, с такими же длинными рыжими волосами, которые в хвосты собирать не любил, яркие — яркие жёлтые глаза, но единственное, что Серёжа отмечал с особым восторгом — оперение и крылья. Эти чёртовы крылья перенимали на себя всё Серёжино внимание, притягивали взгляд и хотелось одного — коснуться их, ощутить мягкие перья под пальцами, провести кончиками пальцев по ним. Но как бы Серёжа не хотел, Птица не позволял. Грубо, но не сильно ударял Серёжу по рукам, когда он тянул их к крыльям, или просто отходил, собирая крылья и пряча их за спину. А ещё Серёжино внимания притягивали клыки — когда Птица хищно улыбался, клыки оголялись, и Серёжа откровенно залипал на них. Они достаточно длинные, острые, и Серёжа хотел ощутить эти клыки на своих губах, так, чтобы ранки на губе заживали долго, так, чтобы Серёжа их потом ещё долго языком ощущал, когда по губам проводил им. Сегодняшний день исключением не был — над Серёжей издевались снова. Насмешки в спину летели, ровесники были жестокими, довели до слёз снова, одними только словами. Разумовский, весь в слезах, забегает в комнату, захлопывает со злости дверь, и скатывается по ней вниз. Птиц, с ухмылкой на губах, плавной походкой будто плывёт к нему. Раскрывает крылья, говорит Серёже властное «Поднимись». Когда тот поднимается — накрывает крыльями Серёжу, окружая, заставляя прижаться ближе. И хоть Птица и Серёжина почти копия, но он выше его на добрые сантиметров десять. Разумовский голову прячет в изгибе Птицевой шеи, носом утыкаясь, и вдыхает приятный, горьковато — терпкий аромат. Птиц его по волосам гладит, путается в них пальцами и шепчет успокаивающее, по его мнению, «Я сожгу их потом, только не плачь» обжигающим шёпотом на ухо. Серёже сразу легче становится — единственный настоящий друг рядом, обнимает и успокаивает. Серёжа знает, что Птица далеко не сахарный — жестокий и непоколебимый, когда дело касается тех, кто Разумовского обижает и унижает. Но рядом с ним Птиц был другим — он всегда Серёжу поддерживал, защищал, был рядом, успокаивал и обнимал, крепко — крепко, мягко гладит по волосам и целовал в макушку. Рядом с Птицей Серёжа чувствовал себя спокойно, тепло и уютно. С ним было так хорошо, что в его объятиях Разумовский готов был раствориться, был готов в Птице растворится, слиться в единое целое. Он плавился от тёплых ласковых поцелуев в макушку и виски, от тёплых, даже горячих, рук, скользящих по спине, цепляющих лопатки и останавливаясь обжигающим теплом на пояснице. Ему нравилось, когда Птица играл с его волосами, перебирал их, иногда даже заплетал косички, благо, длина позволяла. Длинные пальцы в волосах Серёже нравились. Он чувствовал себя важным, нужным для Птицы. Он ощущал, что Птиц его не бросит, будет рядом, несмотря ни на что. Поэтому, после всех давящих на голову рассуждений, Серёжа аккуратно поднимает голову, заглядывает в яркие глаза напротив и, неуверенно вздохнув, прижимается к тёплым губам своими. Птица удивлённо вздрагивает, но отвечает на неожиданные Серёжины действия. И не грубо: мягко целует губы напротив, проводит по ним раздвоенным языком, прикусывает Серёжину нижнюю губу и слегка её оттягивает. Серёжа целоваться не умеет вообще, поэтому неумело повторяет движения за Птицей. Пытается заигрывать с его языком, неаккуратно кусает Птица за губу, но тут же по этому месту языком проводит. И пока Птиц отвлечён, Серёжа делает то, что хотел давно — зарывается пальцами в шикарные чёрные крылья. И Птица стонет, подаваясь ближе, до невозможности просто близко. Шепчет тихо «сделай так ещё», и Разумовский его слушает. Гладит крылья, проводит по ним пальцами, доставляет Птице этими неумелыми движениями максимум удовольствия. Птиц аккуратно прижимает Серёжу к стене, говорит «Не останавливайся» и почти нежно поднимает его голову пальцами за подбородок и целует в шею. Серёжа громко, сладко стонет от новых ощущений, но рук от крыльев не убирает. Задевает особо чувствительные места на оперении, и Птица в отместку кусает Серёжу за шею, цепляет теми самыми клыками нежную кожу, оставляет алеющий на ключице засос. Серёжа стонет на высоких нотах, громко до невозможности, Птиц к уху его приближается, говорит «Будь тише, золотце» и прикусывает мочку Серёжиного уха. Руками лезет под футболку, задирает её и оглаживает огненными руками. А Разумовский к его рукам липнет, льнёт, максимально близко прижимается. Птица ниже немного опускается, цепляет губами сосок, перекатывает его между зубами, проводит раздвоенным языком, и Серёжа, подавляя стоны, закусывает губы, невнятно что — то мыча. Птица губами спускается ниже, выцеловывает всё Серёжино тело, оставляет маленькие засосы на выступающих тазовых косточках и несдержанно в унисон с Серёжей тихо стонет. Серёжа — от цепких губ и поцелуев на теле, а Птица — от нежных неумелых рук в крыльях. Птиц вновь к Серёжиному лицу приближается, заглядывает глаза в глаза, пошло и горячо облизывает собственные губы и вновь Разумовского крепко целует. Губы в губы, язык к языку, жадно вылизывает тёплый податливый рот, кусает тёплые влажные губы. Расстёгивает Серёжины джинсы, щёлкая болтом и звеня ширинкой. Спускает их к коленям и проводит, как на пробу, рукой по стволу сквозь ткань. Ловит первый полустон — полувыдох губами, жадно их зацеловывая, и спускает боксеры к джинсам. Проводит по члену рукой, задевает нежную головку, пальцем размазывает предэякулят. Пальцем задевает уретру, гладит, заставляет Серёжу в удовольствии губы искусать. Разумовский хрипит Птице в шею, задевая её губами, цепляя её, оставляя поцелуи — бабочки. Теряется ладонями в крыльях, шарит там без разбора, но не перестаёт, потому что он же попросил. Птиц дрочит Серёже будто лениво, медленно и аккуратно, растягивая удовольствие в мучительную сладкую пытку. Серёжа себя сдерживать уже не может: хрипит в чужую шею «пожалуйста, Птиц, пожалуйста». Явно в бреду, не понимая, что говорит. Тот кусает его вновь в шею острыми клыками, но не больно и неопасно, а приятно и возбуждающе. Оставляет больше следов, потому что знает, что Разумовскому это нравится. И это становится последней каплей — Разумовский кончает, пачкая чужую ладонь спермой, и крепко хватается за оперение, сжимая его в руках, и чувствует, как Птица мелко в его руках задрожал, издавая тихий, еле слышный стон. И догадывается: чувствительные крылья и его, Серёжины, в них руки довели Птица до оргазма. Серёжа быстро бельё с джинсами на себя натягивает, поднимает на Птица глаза, но тут же оказывается в крепких, безопасных объятиях. -Я всегда буду рядом, птенчик.