Что-то происходит без нас

      Машины окончательно встали, уже полчаса никакого движения. Фургон тарахтит на холостых оборотах, согревая воздух внутри. Далеко впереди что-то происходит без нас. Я чувствую, как уходит время. Дорогу откроют прежде, чем мы доедем. Редактор останется без фотографий, экстренный материал не выйдет на первой полосе, я потеряю работу. Я встречаю взгляд водителя, он жмет плечами: «прости, мол, ничего не могу поделать», я вздыхаю и выхожу. Прямо передо мной возникает грязный бок соседней машины, я протискиваюсь между ней и фургоном, стараясь не задеть. Холодно. Над выхлопными трубами поднимается густой белый пар. Я перекидываю камеру через плечо, бегу к обочине, придерживая ее, чтобы не болталась на ремешке. Последний взгляд на застрявший в потоке фургон, и я переступаю через ограждение.       Времени мало, но я останавливаюсь, чтобы сделать несколько снимков. Разноцветная вереница машин без начала и конца возникает в видоискателе, я поворачиваю камеру, стараясь передать масштаб транспортного коллапса. Даже страшно представить, что ждет впереди.       Где-то сигналит машина, я невольно поворачиваюсь, стараясь определить, у кого не выдержали нервы. Рядом просыпается еще один клаксон, положив начало всеобщей истерии. На часах без трех девять.       За поворотом мерцают проблесковые маячки машин экстренных служб. Слышны сирены. Я встаю на цыпочки, вытягиваю шею, чтобы взглянуть на происходящее над крышами машин, но ничего не вижу. Я поднимаю камеру над головой, делая наугад несколько снимков – снова не разглядеть – далеко. Я иду дальше, мимо фургона конкурентов. Украдкой вздыхаю, понимая, что кто-то уже увидел больше, чем я.       Авария ошеломляет своим масштабом. Я останавливаюсь, оторопев. Не могу сосчитать, сколько машин разбито. Поднимаю камеру, нажимаю кнопку, слышу, как срабатывает затвор. Больше ни о чем не нужно думать. Только снимать. Люди вокруг – это сюжет. Эксклюзивный материал, не более. Меня не трогают крики, сирены, искореженный металл, кровь, перемешанная с маслом, нервные сигналы за спиной. Сигналят те, кто хочет проехать быстрее, им тоже безразлично, они спешат.       Я фокусируюсь на лицах. Женщина плачет в голос, рвется к разбитой машине, другая обнимает ее за плечи, не давая уйти с обочины, она плачет тихо, словно про себя, только слезы текут по щекам. Я подхожу ближе, не думая о том, что вторгаюсь в чью-то жизнь в один из самых трагических моментов. Такова моя работа. Щелчок, еще один. Я поворачиваюсь, в поисках интересного кадра. Мертвое тело наполовину прикрыто курткой – щелчок. Искореженная машина, рядом еще – щелчок. Оторванный бампер, россыпь стекла на асфальте, детское лицо в окне «скорой», отражение проблесковых маячков в луже разлитого масла. Щелчок, щелчок, щелчок.       - Здесь нельзя снимать! Уберите камеру!! – строгий голос человека в форме.       Серьезное, даже злое лицо смотрит на меня из-под козырька фуражки, рука тянется к объективу. Я отступаю на шаг, стараясь сделать как можно больше кадров с его участием. Затвор щелкает в автоматическом режиме. Человек в форме переходит на крик, его лицо меняет гримаса гнева. Я понимаю, что он на пределе. Он разобьет камеру, если доберется до нее. Я обращаюсь в бегство.       Оказавшись в безопасности, я останавливаюсь, бегло просматриваю отснятый материал – неплохо. Сегодня мой день. Пусть конкуренты кусают локти.       Я оглядываюсь на холм с уродливым рекламным щитом. Сегодня вершину венчает безголовая куриная тушка из магазина замороженных продуктов, на прошлой неделе был супербыстрый ноутбук, но его звездный час прошел. Какое-то время я думаю о том несчастном фотографе, что зарабатывает, снимая мертвых кур, потом в голову приходит стоящая мысль. Сверху перекресток будет виден целиком. Сегодня я в ударе. Сниму панораму и вернусь в фургон. До одиннадцати еще есть время.       Сверху все выглядит иначе. Картина не распадается на отдельные части, слишком далеко для искалеченных судеб и прерванных жизней – не разглядеть. Лавина машин, наползавшая на перекресток со всех сторон, словно остановлена невидимой силой. Как будто четыре потока встретились здесь, и замерли, не имея возможности течь дальше. Перекресток, который я и тысячи других людей ежедневно проезжают по дороге на работу сегодня стал непреодолимой преградой. Зрелище пугает и завораживает одновременно. Этого не передать словами, но мне и не нужно, за меня скажет камера, только поменяю объектив. Я наклоняюсь, открываю сумку и замечаю, что не одна. Кто-то еще наблюдает за последствиями аварии с холма. Я снимаю его украдкой, стремясь понять, что выражает лицо незнакомца. Скорбь? Страх? Сочувствие? Вину?       Он словно не видит меня, хотя я так близко. Ветер треплет его волосы, бросая в лицо. Взгляд неподвижен, руки опущены, белая рубашка, выбилась из-под расстегнутого пальто, перекинутая через плечо сумка безвольно болтается в порывах налетающего ветра, каким-то чудом не соскальзывая вниз. Я продолжаю снимать, забыв о перекрестке и втором объективе. За странного незнакомца не заплатит ни одна газета, но мне хочется снимать именно его. Для себя, не для работы. Пусть цинично прозвучит, но я тоже снимаю мертвых куриц, для тех, кто за это платит, а это рано или поздно надоедает.       Я опускаю камеру, понимая, что незнакомец смотрит прямо в объектив, неловко улыбаюсь.       - Что вы делаете? – спрашивает он, выходя из ступора.       - Снимаю аварию, - отвечаю я.       - Аварию? – переспрашивает он, облизывая пересохшие губы.       Голос звучит ровно, без эмоций. Не могу понять, злится ли он из-за снимков.       - Событие и его участников, - уточняю я.       Идиотская фраза. Нужно было сказать что-то другое. Лучше бы ляпнула: «вас». Почему нормальные мысли приходят в мою голову слишком поздно?       - Я не… - ветер, наконец, срывает сумку с его плеча, он перехватывает ремешок, не давая ей упасть. – Я не имею к ней отношения, - произносит он.       Он врет. Я видела, как он вздрогнул, как изменилось его лицо. Как бы я хотела снять эту мимолетную эмоцию, но я не могу поднять камеру. Внизу могла, здесь – нет. Потому что он будет против.       - Простите, - бормочу я. – Я должна идти. Нужно сдать материал.       Я иду вниз, семеня по склону. Спуск кажется пологим, но ноги все равно скользят и разъезжаются. Давлю желание обернуться и глянуть на незнакомца через видоискатель еще раз. Вспоминаю о панораме, делаю снимок, просто так, для галочки, тем же объективом, не выбирая ракурса.       Выстрел звучит как гром. С рекламного щита срываются перепуганные птицы. Я медленно оборачиваюсь, камера выскальзывает из рук, шейный ремешок натягивается, спасая ее от падения со склона. Я вижу разлетающихся птиц, морозное небо удивительно ясное. Я возвращаюсь к тяжелым опорам щита, зная, что увижу. Незнакомец лежит на боку, ноги согнуты в коленях, глаза широко открыты, в правой руке пистолет. Он мертв. В промокших от крови волосах запутались белесые кости, голова расколота изнутри, сложно поверить, что во всем виновата маленькая пуля, прошедшая через отверстие во лбу.       Половина одиннадцатого. Я поднимаю фотоаппарат. Щелчок.