***
Деревянная табуретка слегка скрипит под весом Игоря, когда тот садится за стол. Все оставшиеся грядки уже прилично оформлены, поэтому щи на тушёнке, приготовленные супругой Прокопенко, кажутся после целого дня на свежем воздухе особенно желанными. На улице уже начинало темнеть, а потому тёплый свет от керосиновой лампы на столе придавал даже какой-то необычный уют, свойственный только России. — Добавку будешь? — женщина спрашивает полушёпотом, потому что в соседней комнате уже спит её не менее уставший муж. — Столько работал сегодня... — Не, спасибо, тёть Лен. Наемся, — так же тихо отвечает Игорь, слегка постукивая ложкой по дну тарелки, чтобы кусочки мяса обязательно попались в ложку. — Вы бы тоже отдохнуть присели. А я поем да коробки поразбираю... — нависает совсем короткая пауза, — папины. Те, которые столько лет пыльные стоят в гараже. — Гром выходит из-за стола. — Можно? — он ставит тарелку в раковину и сразу включает кран, жестом показывая, мол, "сидите-сидите, сам помою". Елена в ответ на вопрос кивает и добавляет: — Ключи в прихожей, верхний ящик тумбочки. С посудой, как ни странно, Игорь управляется быстро и ещё раз благодарит за ужин перед тем, как выйти из дома. Он накидывает старую военную куртку Прокопенко, которая явно широковата ему в плечах. «Чего уж тут, добежать-то», — только и проносится бегущей строкой в голове Грома, когда на босых ногах оказываются старые фиолетовые шлёпки. Дверь в гараж, — которая, кстати, старше самого Игоря, — со скрипом открывается. Наверное, единственные вещи, которые здесь не в пыли, это тот самый мотоцикл и куртка. Те самые, что Гром недавно позаимствовал для поимки Чумного Доктора. Куртка выглядела явно потрёпанной. Впрочем, оно неудивительно. Какой ещё стоило ожидать результат от огнемётов? На полках было много чего: от перемотанных самым обычным скотчем коробок до банок с соленьями. В углу даже нашёлся мешок картошки. Видимо, на следующий год снова вскапывать мотоблоком участок под неё неизбежно придётся. Ну, как говорил Фёдор Иванович: «Зато своя». Игорь проходит вглубь старенького гаража, осторожно огибает мотоцикл, вскользь огладив руль пальцами, и останавливается возле самого дальнего стеллажа. Коробки самых разных размеров были выставлены на полках, к каждой приклеен пожелтевший лист бумаги в клеточку, на котором было написано что-либо о содержимом и её владельце. С тех, что сверху, Игорь бережно смахивает пыль, прежде чем по одной спустить вниз. «Ф.П. Винил», «П. Книги», «Ф.П. Одежда», «Ф.П. Запчасти», «Е.П. Альбомы»... Все коробки, подписанные таким образом, быстро оказывались на тех же местах, где и были. Правда, Гром по совести убирает с них всю пыль и, где надо, подклеивает скотчем, который подобрал где-то здесь. Одна за другой коробки то оказываются на полу, то возвращаются на полки, но Игорь уверен, что наверняка видел здесь отцовские. Давно, краем глаза, но ведь точно видел! Наконец, когда очередной ряд коробок был спущен вниз, глаз цепляет надпись: «К.Г. Вещи». Коробка выглядит слегка иначе: по высоте она совпадала с многими другими своими предшественницами, а в длину явно их превосходила. Игорь осторожно берёт её по краям, чувствуя, что даже картон пошарпался больше, чем у других, и выдвигает ближе к краю полки. Вряд ли по случайности вещи именно Константина Грома были задвинуты так далеко. Выбрасывать — не дело, а смотреть — больно, даже спустя столько лет. Коробка оказалась не только длиннее, но и намного тяжелее тех, что Игорь уже перетаскал. Это было, конечно, вполне ожидаемо, но дело обстояло иначе. Множество чувств смешалось внутри с глухим звуком едва слышного удара коробки о пол. Как только начинает рваться пожелтевший скотч, Гром чувствует, как тупая, давняя рана отдаёт где-то глубоко в груди и лёгким холодком охватывает целиком. Пыль, ударяющая в лицо, — последнее, что сейчас могло его волновать, потому что головой он уже где-то не здесь, а там, в коробке, в каждой кофте и книжке, альбоме и резном кораблике, будто пытается прочувствовать отцовскую жизнь через всё то, что осталось от неё спустя стольких событий, которые день за днём незаметно сливались в года. Игорь слегка покашливает, смахивая большим пальцем пыль с отцовского пропуска в полицейский участок. С фотографии Константин смотрел на него таким живым, горящим к работе взглядом; один в один, как сейчас у самого Грома-младшего на практически идентичном документе. Не зря, видно, Фёдор Иванович так часто подмечал сходство. Теперь Игорь и сам его видит, отчего даже так и тянет улыбнуться. Он откладывает пропуск в сторону и достаёт резные кораблики из коры. Лёгкая тоска по детству ютится между рёбрами, ведь отец делал их сам, чтобы потом удобно, вместе, можно было пускать и по лужам, и в речку. Такие не утонут. Поверх аккуратно сложенной одежды находились альбомы, самые разные, пусть и немногочисленные. Более старые из них снаружи пожелтели, а некоторые остались почти в том виде, в котором их купили. Разве что, уголки помялись и стали белыми. Игорь открывает один из самых «взрослых» альбомов. На выцветших фотографиях всё так же: Константин, с ним, пятилетним сыном, на руках. В Новый год Прокопенко, под градусом, конечно, пытался фотографию повторить после тяжёлого и хриплого: «Фёдор Иваныч, Вы ж мне как папка». Да ведь уже неправильно как-то было повторять. Игорю, всё-таки, уже не пять, а за тридцать. Все фотографии в этом альбоме не первый год как покрыла сепия и, скрыв яркие краски, кажется, намекала на давность ушедших лет. Давно пора было отпустить их окончательно и широко шагнуть в жизнь, не цепляясь редкими вечерами за ускользающий сквозь пальцы шёлк тоски и горечи. И, наверное, первым шагом для лечения давней раны стали именно обретённые при крайне паршивых обстоятельствах друзья. Второй шаг Гром старается сделать сейчас, когда достаёт стопку пыльных книг, среди которых и научная фантастика, — отец так ею зачитывался в свободное время, — и энциклопедии, с помощью которых в то время удалось раскрыть достаточно много дел. Отчёты о них хранились в той же коробке, почему-то под одеждой, как будто кто-то, собирающий все вещи, слишком торопился, чтобы правильно и удобно их сложить. С того момента, по всей видимости, всё так и стояло нетронутое. Игорь достаёт одежду с каким-то даже едва ли свойственным ему трепетом, складывает, как умеет, в стопку рядом, чтобы забрать домой, постирать. И тот самый тёплый махровый халат в крупную клетку, чудом сохранивший свою мягкость при таких условиях, Гром некоторое время не выпускает из рук. Чувствует, как пробирает. То самое живое, что Игорь усердно прячет, задевает воспоминанием о том, как ткань халата щекотала детские пятки, когда доводилось исследовать квартиру на отцовских широких плечах и упорно не понимать, хмуря брови, как же так можно разбирать письменный почерк в стопках документов. В самом низу, на дне коробки, одна на другой хранились мятые папки в бумажных обложках. Сверху на каждой — номер дела, снизу — печать со статусом. Игорь перебирает одну за другой: в папках и улики, и отчёты, и личные заметки по делам.[ЗАКРЫТО] [ЗАКРЫТО] [ЗАКРЫТО] ... [ЗАМОРОЖЕНО]
Взгляд цепляется за тёмно-синюю печать на последней папке, а оттого даже с неким предвкушением Гром её открывает. Если это не какая-то ошибка, то довести дело до конца казалось Игорю чем-то обязательным во всех аспектах. Фёдор Иванович даст продолжить над ним работу, уж в этом-то сомневаться не стоило. Мозолистыми пальцами Игорь медленно перекидывает пожелтевшие страницы одну за другой, внимательно вчитывается в описания и отчёты, рассматривает фотографии и прочую мелочь, распиханную по маленьким пакетикам. Крупное ограбление, из которого вытекло убийство Константина Грома. Как так завертелось, что дело оказалось подвержено статусу заморозки — неизвестно. Но, скорее всего, в то время точно так же было полно сотрудников, исполняющий свой долг на «лишь бы отвязались»; сотрудников, которым всё равно, во что выйдет подобная халатность и безответственность, даже если от их бездействия погибнут люди. И от этого по внутренней стороне рёбер будто кто-то острыми когтями процарапывает путь наружу. Кто-то такой же, чьей затеей было развернуть дорогущее кресло и выбросить живого человека из окна. Но так ведь нельзя. Нельзя убивать людей. Зато наказывать по всей строгости закона — можно. Можно и нужно в обязательном порядке, не приемля время и обстоятельства. Поэтому Игорь складывает основную часть вещей на место, а дело, отцовскую записную книжку и одежду забирает с собой. Расследовать и постирать. Время уже далеко за полночь, а Гром замечает, что крыша в гараже протекает, но это уже нужно исправить как-нибудь утром . Сейчас — документы под ветровку, ноги поудобнее в шлёпки и бегом до дома. Дверь в доме за собой он старается закрывать как можно тише, переодевается, выключает керосиновую лампу на кухне, кидает сведения о деле на рассохшуюся тумбочку и всё-таки ложится спать с приятным чувством, что всё сделано правильно. Наутро Игорь обязательно приедет в здание полиции раньше положенного и поругается из-за этого с вахтёром. К обеду кофе уже закончится, но зато Гром поднимет на уши своих друзей. Через пару недель он успешно закроет дело и осознает, что второй шаг успешно сделан, в тот момент, когда со своей обретённой семьёй будет за одним столом обсуждать Константина без ощущения паршивой дыры за сердцем и осилит прочесть всю ту фантастику, спрятанную по углам дачи.