Часть первая
I
Николай Всеволодович остался один. В Петербурге, куда он сбежал, он так же, как и в губернии, не смог найти покоя; всё было одно и тоже, и мысли его никуда не уходили. Ему нужен был рядом человек, но, кто бы ни окружал его, все только сильнее раздражали; он и сам себя раздражал не меньше от того, что не мог понять. Измученный мыслями, какими-то запертыми и спрятанными глубоко внутри желаниями, он вернулся в Скворешники, никому, впрочем, об этом не сообщив и, может быть, даже не желая никого видеть. Зачем только он написал Даше это письмо? Даша нужна была ему не больше Марьи Тимофеевны, не больше Лизаветы Николаевны, которых он точно также звал с собой; которых точно также использовал, лишь как средство от тоски, давно разросшейся в душе его до масштабов непомерных. Николай Всеволодович вернулся домой с одной лишь целью: решиться-таки на последнее преступление.II
Пётр Степанович бегал от одного своего знакомого к другому, так что на улицах, по которым он успел пробежать не один раз, на него стали подозрительно поглядывать. Он обозлился на всё и, в особенности, на Ставрогина, раздражался и не скрывал злобы. Он до мелочей спланировал и все же продолжал размышлять о том, как убьёт Шатова, закончит с Кирилловым; наконец они перестанут считать Ставрогина своим учителем, воспитателем. Они на то права не имеют. Пётр Степанович Ставрогина им не отдаст, пусть даже теперь найти его не может. Прерывая наконец подготовку к долгожданной ночи, днём того же дня Пётр Степанович решил заехать в Скворешники — на случай если вдруг Варвара Петровна узнала что-нибудь о Николае Всеволодовиче — всё ещё надеясь отыскать Ставрогина. В доме никого не нашлось, даже Алексея Егоровича, а прислуга вся отчего-то попряталась по комнатам; только двери все были открыты, будто бы кто-то шёл из комнаты в комнату. Пётр Степанович прошёл в первую открытую дверь из одного только любопытства, зная, что Варвара Петровна не стала бы ему запрещать; Пётр Степанович умилялся её благосклонности к нему, хотя и знал, что она лишь использует его как инструмент сообщения с менее охотливым до её общества сыном. Пётр Степанович, казалось, даже понадеялся застать кого-нибудь за кражей или каким-нибудь мошенничеством в доме Николая Всеволодовича. Он нащупал рукой револьвер на всякий случай и почти неслышно прошел дальше по коридору. В доме было тихо, так что каждый шорох был заметен внимательному слуху Петра Степановича. Так никого и не встретив, он добрался до мезонина, где и услышал наконец какое-то движение. Не желая выдать себя раньше времени, Пётр Степанович совсем затих, шагал мягко и прислушивался. Ни в одной из трех комнат, двери в которые тоже оказались открыты, снова никого не нашлось, и Пётр Степанович подумал было, что звуки ему послышались; но отчего-то слишком отчетливо казались они похожими на движение человека. Не сразу решившись, Пётр Степанович стал подниматься в светелку — последнее место, которое он ещё не проверил. От появившегося где-то глубоко в груди его волнения он достал револьвер из кармана, не взводя, впрочем, курка, и медленно вошел в небольшую, но светлую комнатку. Увиденному Пётр Степанович одновременно обрадовался и ужаснулся, замирая. Прямо перед ним стоял Николай Всеволодович, с полупомешанным видом натирающий мылом толстую верёвку. Костюм на нем измялся, волосы растрепались; очевидно было, что это он заглянул во все комнаты, будто искал что-то. Пётр Степанович не знал, что делать; от вдруг накатившего страха, страха потерять самого важного для него человека, своего идола, свой выдуманный идеал, он неосознанно взвел курок, который тут же предательски громко щёлкнул в почти полной тишине, нарушаемой до этого только звуками трения мыла об верёвку и рваного дыхания Николая Всеволодовича. Ставрогин, заметив щелчок, поднял голову, упираясь взглядом в Петра Степановича. Теперь ему показалось, что Николай Всеволодович находился в обычном своем состоянии, если бы только не новая, ни разу еще не использованная веревка в его руках. — Стреляйте, — почти попросил Ставрогин, впрочем, достаточно холодно, в почти обыкновенной своей манере; он, не особенно вдаваясь в эмоции и намерения Петра Степановича, выдал первое, что пришло в его занятую укоренившейся идеей голову. — Вы не посмеете, — Пётр Степанович говорил почти разъярённо. Ставрогин промолчал, безразлично опустил взгляд и продолжил натирать верёвку. Плечи его напряглись сильнее прежнего; как ни старался он скрыть волнение, движения, поза выдавали его. Один он справился бы быстро; с Петром Степановичем, глядящим в упор, — слишком тяжело. Ставрогину хотелось унижения, но вместе с тем он не желал его на самом деле. Лишь мысль, мечта об унижении влекла его; возможность быть униженным прямо сейчас, перед Петром Степановичем, вызывала в нем лишь отвращение и злость. — Николай Всеволодович, — вдруг умоляюще позвал Пётр Степанович. — Николай Всеволодович, одумайтесь, — он, по привычке своей, залепетал, опуская револьвер и подскакивая ближе, хотя и не решаясь подойти совсем вплотную. — Оставьте эту глупость, идёмте в дом, я расскажу. Там о вас люди говорят. Хотите знать? Я всё, всё расскажу, я запомнил. Вы от меня сбежали, я на вас был очень зол. Но теперь я вам всё прощаю, не волнуйтесь, всё прощаю. Николай Всеволодович, я от вас все разговоры отведу, мы сегодня же покончим с Шатовым. Кириллов всё на себя возьмёт, а вы будете чист, как ангел, — Пётр Степанович всё же не удержался и подошёл ближе, подняв обе руки в каком-то защищающемся или защищающем жесте. — Николай Всеволодович, одумайтесь. Ставрогин посмотрел на него холодным взглядом, от одного вида Петра Степановича становившимся всё темнее и раздражённее. — Идите к чёрту, Верховенский, пока я не повесил здесь вас, — почти прорычал Ставрогин, отворачиваясь и не желая больше злиться на Петра Степановича; злость эта отвлекала его от прежнего намерения. — Да хоть бы и меня, лишь бы вам в радость. Только на что вам моя смерть да еще и в вашем доме? Идёмте, Николай Всеволодович, — Пётр Степанович совсем убрал револьвер и стал цепляться на плечо Ставрогина, уговаривая. Николай Всеволодович снова промолчал и стал завязывать петлю. Пётр Степанович тяжело вздрогнул и задрожал. — Ставрогин, остановитесь, — он обошел Николая Всеволодовича и встал с другой стороны, неосознанно хватая его за руку, и затрещал ещё сбивчивее. — Николай Всеволодович, я вас не отпущу. Вы мне надобны. Хотите, уедем? Я на скорый билеты хоть сейчас достану. Поедем в Петербург. А оттуда за границу; в Швейцарию. Хотите, в Швейцарию? Вижу, что не хотите. Выбирайте сами, я перечить не стану, хоть в глухую деревню. Бросьте это, Николай Всеволодович, — Пётр Степанович задыхался, снова оббегая Ставрогина. — Уходите, Верховенский! — крикнул Ставрогин, снова подняв на Петра Степановича взгляд и тут же отведя, чтобы посмотреть на крюк в потолке. Руки Николая Всеволодовича чуть дрожали, но петля всё же была готова. Пётр Степанович в каком-то внезапном порыве, испугавшись еще сильнее от громкого крика, со всей силы толкнул Ставрогина в сторону, от чего тот почти повалился на пол. Николай Всеволодович удержался, ухватившись за стену, в два шага оказался рядом с Петром Степановичем и больно ударил его кулаком в скулу. Ставрогин явно был сильнее, да и злости, ненависти в момент этот в нём было больше, так что Пётр Степанович от удара тут же повалился на пол. Голова его закружилась, а в глазах потемнело. — Стой! — закричал он и вскочил снова на ноги, в порыве ужаса забывая о боли, но все ещё ничего не видя; шатаясь, он по наитию двинулся навстречу Ставрогину. Только темнота прошла, Пётр Степанович, не думая, снова бросился к Николаю Всеволодовичу. С каким-то несвойственным ему рыком он схватил Ставрогина за волосы, и оттащил прочь, к самой стене. Впервые он позволил себе ударить Николая Всеволодовича, почти в самый нос. Удар вышел сильным; в него, сам того не осознавая, Пётр Степанович вложил всю злость, всю обиду на Ставрогина, скопившиеся за это время. Николай Всеволодович отшатнулся и скатился вниз по стене, хватаясь за щеку, по которой быстро расползалась сильная боль; кровь шла у него из носа, но Ставрогин даже не заметил. — Николай Всеволодович, — тут же одумался Верховенский, не жалея, впрочем, о сделанном, и присел рядом со Ставрогиным, протягивая испуганно дрожащие руки. — Николай Всеволодович, ну зачем вы такие глупости... Ну оставьте. Я не мог по-другому, вы по-другому не слушаете. Вам нельзя, Николай Всеволодович, вы со мной должны. Я вас уже не пущу никуда, счёты ваши слишком велики, я для вас роль слишком великую придумал, вам теперь нельзя туда. Вам теперь только со мной дорога. Мы вас вылечим, снова будете красавец. Снова будете смотреть на всех князем, царевичем. А я рядом с вами буду. Я на вас смотреть буду, потому что вы — мой бог. Умирать вам теперь нельзя. То Кириллову оставьте, я с ним завтра же утром кончу. А вы не глупите, Николай Всеволодович, вы ведь слишком умны, чтобы глупости совершать. Пётр Степанович стоял на коленях около Ставрогина, стараясь поймать его взгляд, но Николай Всеволодович только закрыл глаза и упёрся затылком в стену, игнорируя Петра Степановича, как какую-то муху и сильно злясь на него. Пётр Степанович замолчал, тяжело дыша и бегая глазами по лицу Ставрогина; страх медленно отступал, и Пётр Степанович начал чувствовать боль в скуле от удара и в плече от падения, отчего поморщился и как-то искривился весь, ища менее болезненную позу. С улицы донесся стук копыт и знакомые голоса, взволнованно переговаривающиеся. — Николай Всеволодович, идёмте, им не надо знать, и я не скажу, — снова заволновался Пётр Степанович. Не глядя на него, Николай Всеволодович поднялся на ноги и, пошатываясь, вышел из комнаты; Пётр Степанович вскочил и нарочито преданно поплелся за ним следом, несмотря на сильную боль в плече, уже расползшуюся почти по всей спине.