Побег

      Она смотрит. Своим взглядом полупустых бирюзовых глаз. Он изучил синяки под ее глазами лучше всего на свете.       Позади Канада, впереди Галаад, и они сидят на перепутье, в какой-то хижине в лесу, в которую она его пригласила. Нейтральная территория. Но выражение ее лица, ее поза, готовой к нападению рыси, перемещают его туда, где они были совсем недавно. И ее красное пальто так похоже на красное платье служанки, что Ника передергивает. Он пытался ее спасти, но она всегда спасала себя сама.       — Так ты мне поможешь?       Джун может быть милой, когда хочет.       — Ник… — добавляет она после паузы.       Указывая, что она не забыла его имя, несмотря на то, что несколько месяцев живет с мужем и дочерью, вашей дочерью, потому что их дочь с Люком теперь принадлежит государству, к созданию которого Ник приложил руку.       — Что ты хочешь сделать?       Ее ответ написан у нее на лице. Ее тонкие губы изгибаются в хищной улыбке, а на щеках появляются такие неуместные ямочки, что сомнений не остается — она собирается мстить. Мстить самым жестоким образом, он знает это, и не то, чтобы осуждает ее — она имеет на это право, но он хочет услышать это из ее уст.       Она молчит, впиваясь в его нутро своими голубыми глазами. Она немного подается вперед и кладет свою руку на его, находит пальцами его пальцы и сильно сжимает их. В горле появляется ком и, чтобы его сглотнуть, нужно приложить усилие. Темная комната наполняется тишиной.       — Что, по-твоему, я должна сделать с человеком, который насиловал меня, отобрал моих детей и который все еще считает, что имел на это чертово право?       Джун говорит тихо, но злость в ее словах не требует громкости, чтобы быть услышанной.       — Что ты должен сделать с человеком, который изнасиловал женщину, беременную твоим ребенком?       Ее слова бьют в цель. Ник говорит:       — Ты же понимаешь, что за этим будут последствия?       Но его слова уже ничего не значат. Джун спустила курок. Выстрел.       Глупо думать, что страх остановит их. За все то время к страху она стала абсолютно нечувствительна. Ее тело выключило эту функцию «бояться». Оно и неудивительно — у Ника тоже не дрогнул ни один мускул, когда он подумал о том, что будет после совершенной мести: стена Галаада или же тюрьма Канады. Все стало едино-одинаковым и совсем не опасным.       Джун переплетает их пальцы и отчего-то долго смотрит на них, изучает вены на тыльной стороне ладони, потом подносит его руку к своей щеке и прижимается к ней.       Этот жест не выглядит обычным и нормальным для них, людей, у которых общая дочь, потому что каждый их поцелуй, каждое их прикосновение всегда наполнено безысходностью. Все их поцелуи всегда были последними. Все прикосновения к друг другу совершались на самом краю, они будто пытались не упасть в пропасть, цепляясь друг за друга, потому что больше не за что было уцепиться.       Если бы они выбирали, они бы, вероятно, не выбрали бы друг друга, но Галаад никогда не оставляет выбора. И теперь они слишком повязаны, чтобы так просто расстаться.       — Фред не думал о последствиях. Почему должна думать об этом я?       Фред прикрывался Библией, как своим щитом. Он ставил Фредову на колени и читал: «… Дай мне детей, а если не так, то я умираю…». Он задирал ее красное платье во время церемонии и остервенело толкался в нее, на колени своей жены, как полагалось по всем законам. А потом возил Джун в бордель, в тайне от Яснорады, гладил ее бедра и предъявлял собственнические права, нарушая все мыслимые и немыслимые законы. Спасет ли его Библия теперь, когда Фредова перестала существовать, а Джун вырвалась на свободу?       Катись к черту, Фред. Просто катись к черту.       Джун все еще не отпускала его ладонь, оставляла на ней поцелуи-касания и повторяла, как ненормальная:       — Ты же поможешь мне? Поможешь?       Ник пытался мыслить логически. Он пытался взять себя в руки, пытался сдержаться, как сдерживался всегда, но в этот раз его хваленое самообладание дало сбой. Он яростно отодвинул стул, почти отбросил его назад, а сам в один шаг оказался рядом с Джун, остервенело дернул ее за руку на себя, веля встать. Она безропотно подчинилась, и сразу же нашла своими бирюзовыми глазами его темно-коричневые и взяла их в свой плен. Она ждала его решения. Ждала дальнейших действий. Он обхватил ее руками, прижал к себе и нашел ее губы своими. Они снова на краю обрыва, где смерть встречается с жизнью, где либо ты срываешь куш, либо становишься банкротом, а это значит — что самое время ее поцеловать. Это значит, что самое время прощаться. Как всегда.       Он целует ее с надрывом, вкладывая с напор губ все, что он чувствовал. Джун отвечала тем же.       Она не в порядке. Это видно так ярко, что не стоит даже включать свет. Она не в себе. Да что там. Она не в себе с того самого момента, как попала в распределительный центр, с того момента, как ее решили использовать как инкубатор, с того момента, как ее знакомые умирали, как ее пытали и как вся ее прошлая жизнь, с нормальными, адекватными ценностями, превратилась в прах. Галаад сломал ее. Перемолол, как в мясорубке, и выплюнул в Канаду. Неужели кто-то действительно думал, что она сможет спокойно там жить? Ложиться в кровать с Люком, ходить в магазин и готовить ужин?       Ник не настолько наивен. И он не может ей отказать. Не теперь, когда они так повязаны. Не теперь, когда она тяжело дышит и сбивчиво пытается расстегнуть пуговицы его черного глухого пальто и отбросить его в пыльный угол, чтобы их кожа, которая после Галлаада стала общей, прижалась друг к другу и растворилась в единое целое. Потому что по-другому давно нельзя. Потому что вокруг смерть, война и острая необходимость. Потому что на обоих все еще глядят пытливые глаза Яснорады, поблескивают из темноты и велят родить ей ребенка. Они вместе пытаются вычеркнуть это из своей жизни.       — Я поговорю с Лоуренсем, — оторвавшись от нее, говорит Ник и продолжает целовать. Она избавляет их обоих от верхней одежды. — Сделаю все, что от меня будет зависеть.       Джун кивает — она и не думала о другом исходе. Она вновь тянется к Нику, запечатывает его обещание на губах.       Он чувствует, как ее проворные ладошки достигают его груди, не заботясь о том, чтобы сначала избавиться от рубашки. Джун надоело ждать, она прижимает его к стене и принимается за ремень.       Ник перехватывает ее руки, поднимает их вверх и разворачивает ее так, что теперь она оказывается у стены, а он нависает над ней.       — Только у меня тоже условие, — шепчет он, целуя ее шею. Джун сначала заходится в стоне удовольствия, а потом смысл его слов доходит до ее разума.       — Какое условие? — спрашивает она. На взаимный обмен она не рассчитывала.       Ник улыбается кончиками губ в изгиб ее шеи. Его дыхание приятно щекочет кожу, а голос сладкой патокой одурманивает.       — Мы сбежим, — шепчет он, — ты пообещаешь мне, что после этого мы сбежим.       Джун снова находит его губы своими и заключает в ладони его лицо. После долгого поцелуя, во время которого она пыталась найти что-то, хоть что-то внутри себя, хоть какой-то отголосок протеста: как она оставит Люка и Мойру, и Николь, потому что брать ее неизвестно куда они точно не будут, не обнаружила ничего — не единого шквала сопротивления. Внутри была такая тишь и гладь, которая была неуместной, но действительно существовала.       Она вглядывается в его глаза, но уже видит в его помутневших от страсти зрачках отражение песчаного пляжа, где чайки лениво летают над волнами, а солнце нещадно палит землю, где с плеч кусками сползает обгоревшая кожа, а они вдвоем объедаются мороженым и катаются в гамаке, стерев из памяти Фреда, его полоумную жену, и весь Галаад. Ей очень нравится эта идея. Ей чертовски нравится эта идея!       Ханна.       Ее имя врывается в сознание так резко, что Джун еле стоит на ногах. Ханна. Единственная мотивация долгое время и так и не решенная задача.       Ханна. Дочь, похищенная Галаадом. Она не оставит ее в его руках, не позволит сделать из нее тринадцатилетнюю жену, а если та провинится, служанку или марфу или, что хуже, работницу Колонии.       Ханна.       Джун пораженно качает головой и отталкивает от себя Ника. Отталкивает его на расстояние вытянутой руки и принимается ходить по комнате, смахивая слезы. Ее шаги гулко звучат в темноте. Ее броня трещит по швам.       Ник сначала теряется, а потом преодолевает разделяющее их расстояние. Не обращая внимание на ее протесты, прижимает к себе и чувствует, как ее кулаки ощутимо опускаются на его спину и пытаются оттолкнуть.       — Нет! Нет! Я никуда не поеду! Я не брошу Ханну.       — Тише, — велит он. И, когда ее удары прекращаются, а ее руки безвольно повисают плетями, она выдыхается, и он поясняет: — Ты не дослушала. Мы сбежим в сопротивление.       Джун поднимает на него глаза, его лицо уверенное и сосредоточенное. Он смотрит на нее так, как смотрел, говоря: «я спасаю тебе жизнь», как смотрел, когда показывал фото Ханны. Он понимал ее. И Джун вновь хищно улыбается, обнимая его.       — Да, — обещает она.       — Да, — повторяет.       — Да, — и он верит.