Seifenblasen

Это была середина июня. Мы сидели на большой деревянной качели в парке. Вернее, это я сидел, а ты лежал на моих коленях, задрав свои длинные ноги на спинку. Я не доставал ногами до земли, поэтому пришлось придвинуться к противоположному краю и раскачивать нас, хватаясь за подвес и отталкиваясь от него изо всех сил. Я смотрел на небо, туго стянутое серыми слоистыми облаками, которые мрачно нависли над городом, и вспоминал прошлое лето… Стояла неимоверная духота, и мы с ребятами только успевали добежать до озера и окунуться в него быстрее, чем тебя схватят за ногу и окунут туда с головой. А вода-то холодная! Даже несмотря на почти тридцатиградусную жару, на песке эта температура ощущается совсем по-другому. Тилль в наших забегах участвовал охотнее всех. Пусть и обладающий спокойным, даже удавьим, нравом, он тот еще засранец, а еще бывший пловец. Но он утверждал, что пловцы, как и алкоголики, не бывают «бывшими», что охотно доказал нам, занырнув дальше всех и обогнав каждого в заплыве до ближайших кустов. Флаке, наоборот, отсиживался (вернее, отлеживался) на суше. Ему всегда были чужды наши ребячества. Он так и сказал, по-моему… — Не собираюсь я на вас глядя песком трусы забивать. А озеро это ваше — грязнейший же водоем, тут, наверное, коров моют! — Угу, обязательно, и ослов. Таких же упрямых! — хохочет Рих и напрыгивает на Тилля сзади. Тот от неожиданности начинает «тонуть», утягивая Ришу за собой. Тот барахтается, кричит что-то, но наш герр Линдеманн умеет обращаться с такими дивами — один жаркий поцелуй, и вот Круспе замолкает надолго. — Эй, глядите, я палку нашел! — А это уже я. Внимание привлекаю. — Какую? — Кишечную, судя по всему, — фыркает Флаке, меняя очки на своем носу на солнцезащитные, и демонстративно отворачивается от нас. Олли, до этого медитировавший в стороне от нас и всем своим видом показывающий, что он с нами вообще не знаком, выходит из транса и стелит свой коврик рядом с Флакошиным. Тот сразу улыбается ему, и они, не обмениваясь ни единым словом, просто закрывают глаза и сидят. У них свой мир, и это здорово. Бесценно, когда люди понимают друг друга на каком-то магическом, высшем, духовном уровне, им даже не нужны эти взгляды мельком и игривые ухмылочки. Идиллия. Как и у нас с тобой. На соседнюю качель садится семья — мать, судя по всему, а может, уже бабушка, и двое ее детей — а может, внуков. Мальчик и девочка. Мальчик сразу начинает раскачиваться, толкая тяжелую качель ногами и запрыгивая на нее на ходу. Мать прикрывает глаза и дремлет. Представляю, как выматывает ее за день эта ребятня. Я улыбаюсь им и опускаю взгляд. Твое ровное дыхание давно осведомило меня о том, что ты уснул. Я рад за тебя. В последнее время ты совсем не высыпаешься, а стоило вывести тебя на свежий воздух, как ты тут же засопел. Осмеливаюсь и провожу подушечками пальцев по твоему носу. Веду от самой переносицы до его кончика. У тебя такой красивый нос. Благородный. Мне нравится твой профиль, так лучше видны твои лучшие черты лица — густые темные брови, тонкие блестящие губы, черные мелкие кудряшки и… герр Шнобель. Тебя всегда раздражало это прозвище, но в последнее время ты стал находить его забавным. Так что я со спокойной совестью могу оставить ему его теперь уже официальное имя. — Ма, смотри, смотри! От неожиданности я подпрыгиваю и сразу запускаю пятерню в твои мягкие волосы. Успокаивающе поглаживаю голову. Не хочу, чтобы ты проснулся. Поворачиваюсь к источнику пронзительного звука и прикладываю палец к губам, хмуря брови. Встречаюсь взглядом с девчушкой, которая, испугавшись не меньше моего, многократно кивает и повторяет уже шепотом: — Смотри, что могу! Обращается ли она к матери, теперь уже к брату или вовсе ко мне — не могу сказать. В очередной раз отталкиваюсь от подвеса и с любопытством гляжу на малышку, в руках которой волшебным образом материализовалась баночка мыльных пузырей. Это они, я точно знаю — в детстве у меня таких, конечно, не было, но знакомые ребята частенько показывали, как можно делать их самому. Один фиг, у меня так ничего и не вышло. Последний раз я видел их, когда мы с тобой пошли на свидание в парк аттракционов. Да-да, вот такой вот я старик. Мы ели сладкую вату и запивали ее газировкой. Я терпеть не могу колу, поэтому взял себе тархун, а ты пил содовую. Мы посетили, казалось бы, уже всевозможные развлечения, но тебе не давало покоя колесо обозрения, расположенное аккурат в центре. Такой себе король всех развлекаловок. — Идем, я обещаю, тебе понравится, — зазывал ты, а мне ну вот хоть убей не хотелось туда идти. Скукотища. Никто не пугает, не кружит в разные стороны, не подбрасывает. Никакого адреналина. Просто медленно тащит сначала наверх, а потом вниз той же дорогой. — Ты и так высокий, вон, пошли на крышу залезем, посмотришь все окрестности с высоты почти птичьего полета. — Ага, ну точно. Голубя, что ли? — Обиделся. И только я подумал о том, чтобы согласиться в угоду тебе, — годовщина как-никак, семь лет вместе — ты отставляешь недопитую содовую прямо на асфальт и со словами «жди здесь» и загадочным видом исчезаешь в толпе. Вот те раз. Осматриваюсь. Народу тут действительно тьма, отойди на пару шагов — и тут же потеряешься. Но ты не потерялся, напротив, очень быстро возник передо мной, да так внезапно, что я даже не смог понять, с какой именно стороны ты ко мне подошел. — Ты где был? — Потом узнаешь. — Я заглянул в твои глаза, прищурившись, пытаясь разглядеть в них хоть намек на то, что ты задумал. Но за столько лет, проведенных рука об руку, точно знал: ничего от тебя не добьешься. Мы купили билеты и залезли в открытую кабинку ярко-зеленого цвета. Я настоял бы на синей, но я сегодня и так достаточно выпендривался, так что пусть это право выбора остается за тобой. Пока мы поднимались, я успел наделать кучу, а то и две, фотографий. Природы. Зданий. Прохожих. Тебя. Ты всегда отворачивался, будто чувствуя, в какую секунду я решу произвести снимок, поэтому на половине из получившихся фото был изображен твой профиль. Когда мы оказались на самой высшей точке, у колеса забарахлил какой-то механизм, нас тряхануло, и мы остановились. Как ни странно, никого это не напугало и даже, надо думать, не удивило. Все оставались спокойными, многим это даже показалось романтичным. Ты извиняющимся взглядом смотрел на меня, а я сдерживался, чтобы не захохотать. У тебя так трогательно получается строить глазки — точно провинившийся песик. Ну и как на такого можно злиться? Пока механик пытался устранить неполадку, я навел объектив на небо и попытался сделать пару снимков облаков вблизи, но тут мое внимание что-то отвлекло, и я опустил голову вниз. Из рюкзака, о существовании которого я уже забыл, — и мне даже начало казаться, что он прирос к твоей спине, настолько редко ты его снимал, — ты выудил розовую продолговатую бутыль с такого же ядреного цвета крышечкой. — Прикупил помаду для фрау Шнэ? — прыснул я, закрывая объектив. — Иди ты. Беззлобно ткнув меня в колено, ты взболтал булылек, открутил крышечку, поболтав ее предварительно для пущей верности, достал палочку и… подул. Прозрачные шарики разных размеров мгновенно разлетелись в стороны. Одни, что поменьше, весело летели по ветру, другие — побольше — медленнее и неспешнее, словно Тилль входит в репетиционную, парили над нашими головами. Пузыри, несмотря на свою природную прозрачность, отливали фиолетовым, зеленым и голубым. Девочка, выпустившая их, радостно наблюдала за каждым, как за собственным детищем, которых произвела на свет, и с гордостью провожала теперь в последний путь. Каждый пузырик ожидала своя судьба, и мне почему-то на мгновение показалось, что они живые, что у них есть цельный организм, который меняет свой размер и цвет, переливаясь на солнце. Половина из них полопались, встретившись с верхней перемычкой качели. Другие ударялись и разбивались о землю или о мои ноги, которые я вытянул вперед, чтобы они не затекали. Часть из них я поймал рукой, чем восхитил девчушку, и следующую порцию она выпустила уже совершенно точно для меня. Я вошел во вкус и начал ловить пузыри носом, локтем или носком кроссовка. Вытаскивал язык, отбивал их, как футбольный мяч, головой, придумывая все новые и новые способы. Со стороны, должно быть, казалось, что я таким образом просто развлекаю ребенка, но дело было не в этом. Я вспоминал… Нет, не детство, а тот день, когда мы, сидя на высоте нескольких сотен метров в некрытой капсуле, выдували гигантские ароматные пузыри из мыла и глицерина, любуясь сквозь них необъятным городом, вид на который любезно открывал нам парк аттракционов.