Может Луна блестеть, ударяема Солнца лучами, День ото дня свой лик обращая все больше и больше К нашему взору, по мере того, как отходит от Солнца До полнолунья, когда напротив него засверкает… Но допустимо и то, что, собственный свет излучая, Катится в небе Луна и даёт изменение блеска, При обращении своём являя различные фазы, Вплоть до того, как она откроется нашему взору, Той стороной, где вся сверкает пламенем ярким…
Тит Лукреций Кар, «О природе вещей».
Тёмная беззвёздная ночь захватила княжеское поместье в Керамзине объятьями мягкими, как сталь, скрыв ухабистые дороги деревни, дома и приют. В этот час уже не горела ни одна свеча; про такую кромешную мглу принято говорить — хоть глаз выколи. Но тоненькой, угловатой девочке в длинной грубой сорочке до пят, легко крадущейся к кухне, тьма будто была давней подругой, а не коварным препятствием на пути. Светло-серые глаза как-то по-кошачьи фосфоресцировали в темноте, а босые ноги ступали бесшумно, как мягкие лапы. Несмотря на то, что живот ее тихо и голодно урчал, требуя еды, девочка не боялась, что кто-нибудь её заметит, потому что, кажется, с первых же осознанных воспоминаний она хранит маленькую тайну: для неё не существует полной темноты. Там, где любой другой человек почувствует себя ослепшим, она будет прекрасно видеть, разве что в монохромно-серых оттенках, будто в сумерках. В более-менее светлые ночи, когда луна не прячется за облаками, она может без каких-либо проблем читать хоть до рассвета, чем пользовалась часто и с удовольствием. По правде говоря, Ева — так звали девочку — сама когда-то немного боялась этой своей способности, наслушавшись суеверных и неизменно страшных сказок о ведьмах, с которыми испокон веков люди связывали всё мало-мальски необычное. Но жизнь в приюте, пусть и не самом худшем, отчуждённость среди других детей подрывает веру в сказки, формирует привычку полагаться только на себя и свои выводы. Впрочем, всё-таки был в маленьком мире Евы другой человек, которому она всецело доверяла — её собственное перевёрнутое отражение, её сестра-близнец. Алина. Впрочем, как обычно именно из-за неё (и, конечно же, ее неразлучного друга Мала) Ева и попадала в ситуации, приводящие к ночной кухонной краже. Повозившись с минуту, девочка ловко вскрыла гусиным пером простой замок так, как «по секрету» научил её один из старших сирот, и сердито сдула со взмокшего лба прядь жиденьких белых волос. Стараясь не скрипеть массивными дверями, открыла их ровно настолько, чтобы прошмыгнуть внутрь, и вздрогнула, когда деревянный пол сменился холодным каменным. В погребе было ещё холоднее, но Ева мужественно туда полезла, зная, что именно там, помимо общих запасов продовольствия, наставники приюта хранят для себя квас и закуски, да так много, что именно им предпочитают уделять внимание большую часть времени, вместо того, чтобы заниматься детьми. В одну из общих спален для девочек Ева возвращалась немного замёрзшая, но довольная: ей удалось добыть большой кусок мягкого хлеба, которого с лёгкостью хватит на троих, маленький ошмёток душистого сала, ароматный свежий сыр и кувшин с холодным квасом. Алина, не сумевшая уснуть от голода, смиренно дожидалась сестру, уже не удивляясь тому, что Еве удалось дотащить всё это и никого не разбудить. Девочка чувствовала себя немного виноватой перед Евой, ведь это из-за их с Малом непослушания и проказ они остались сегодня без обеда и ужина. «Но ведь я не просила её врать, что это она виновата!» — успокоила себя Алина, впрочем, привыкшая к заступничеству своей обычно дотошно правильной сестры. Ана Куя, прекрасно распознавшая ложь своей любимицы, наказала всех троих. Алина не видела в этом ничего трагичного, более того, её всегда раздражало то, как сестра лебезит перед наставниками, любыми способами завоёвывая их расположение. Гордая и прямолинейная девочка считала такое поведение противным и даже обижалась на сестру. «Как ты думаешь, почему старшие меньше меня дразнят, чем тебя? Почему мне первой удаётся получить для нас новую одежду, книги или сладости? Именно потому, что я милая, правильная, опрятная и послушная девочка, которая играет наставникам простенькие мелодии на губной гармошке, когда они собираются выпить квасу и поболтать». — периодически Ева пыталась объяснить сестре, но та только фыркала и смотрела на неё с сочувствием, отвечая, что лучше будет бегать голодной в самых ужасных обносках, чем так много улыбаться и быть девочкой на побегушках. Так было уже не первый год. И хотя Алина не всегда понимала свою вечно задумчивую, привыкшую к неискренности сестру, вечно куда-то пропадающую с неизвестно откуда взятой очередной книжкой вместо того чтобы гулять и ловить губами солнечные лучи, — она очень её любила. И также готова была стоять за неё горой, если придётся. Ева и Мал — вот всё, что у неё есть. Кивнув на спящих соседок, беловолосая как бы намекнула, что кушать надо очень тихо, и, получив ответный кивок, разделила с сестрой ночное пиршество. Наконец, оставив всего понемногу, Алина умоляюще взглянула на сестру, и та с тихим вздохом закатила глаза. Всё-таки исполнив немую просьбу, Ева отнесла остатки еды Малу, а когда вернулась, застала Алину испуганно глядящей в окно. Ливень с яростью бесчисленного захватчика бился о стёкла, разбушевалась гроза, периодически освещающая комнату короткими вспышками. В этот миг разделяя детский страх своей близняшки, Ева поддалась порыву и, прихватив со своей кровати одеяло, забралась не в свою, а в кровать сестры. Алина тут же обняла её тёплыми ладошками, и одинаковый испуганный стук сестринского сердечка каким-то волшебным образом быстро успокоил обеих. Белые, как самый чистый и колючий снег волосы на подушке причудливо смешались с чёрными, как зола; глаза, в тот миг ставшие кварцевыми, прикрытые острыми белыми ресницами, встретились с глазами карамельно-карими, тёплыми, обрамлёнными веером тёмных загнутых к уголкам ресниц; одинаковое выражение вернувшегося умиротворения и полного единения замерло на одинаковых детских личиках, черты которых выдавали в сестрах шуханское происхождение. Было тесно, но в мгновения печали и радости, страха или веселья двух таких разных по характеру сестёр притягивало друг к другу, словно две полярные половинки магнита, и тогда все невзгоды или соблазны огромного, страшного, недружелюбного и непознанного мира казались им по плечу. Сёстры уснули; гроза закончилась, и на небе ненадолго появилась серебряная луна, которую Ева обычно мечтательно приравнивала к солнцу, во тьме ночи превратившемуся в мерцающий адамант. Этот дивный драгоценный камень — адамант, или, как его ещё называют, алмаз, — почти прозрачный, будто застывшая капля чистой воды, множество граней которого ослепительно и причудливо преломляют свет, совсем как луна отражает свет солнца, Ева когда-то увидела в одной из книжек, что ей удалось ненадолго стащить из библиотеки князя, и с тех пор навязчивое сравнение всегда приходит к ней в бессонные полнолунные ночи. Луна ласково и прощально погладила белые волосы; солнце на заре приветственно приласкалось к чёрным; но в конце концов ночное и дневное светила, словно близняшки-сёстры кровь от крови, для мира суть одно — свет.