«Если встретил зверя — убей, а убить не можешь — не тронь, Ибо кто прошел сквозь огонь — тот уже во сто крат сильней».
«Ария чародея», мюзикл «Последнее испытание»
Захлопнув очередную стащенную из библиотеки князя книгу (а что поделать, если категорически запрещают засиживаться там допоздна?), Ева аккуратно завернула её в кусок ткани, чтобы не запачкать прибрежным песком, и с мечтательной улыбкой легла на спину. Полная луна светила над маленьким озером, в котором в особо жаркие дни сиротам позволялось купаться, и серебряный её свет отражался в таких же серебряных глазах девочки. Прикусив тростинку, беловолосая наслаждалась расслабленностью, кажущейся благословением после непростого дня, и странным ощущением сродства с какой-то неведомой силой, которое волнами накатывало на неё при каждом полнолунии. Впервые она почувствовала это, когда ей было всего три года, но со всей детской непосредственностью не обратила внимания, хоть это чувство отпечаталось в памяти и возвращалось на один день каждый месяц. Годам к пяти данная странность начала ненашутку пугать девочку, особенно благодаря сказкам наставников о жутких, мерзких ведьмах, коими издревле полнился равкианский фольклор, но по этой же причине она и не решилась никому рассказать об этом, даже сестре, которой доверяла всецело. Затем начала замечать за собой некоторые простые, но всё же не совсем обычные способности: зрение в темноте, отсутствие усталости после нескольких бессонных ночей, а также умение прятаться у всех на виду, едва найдя какую-нибудь тень — будто они, тени, сростались с нею, скрывая от чужих взоров. Нет, она не становилась невидимкой в буквальном смысле, не превращалась в тень, как какой-нибудь Заклинатель Теней из однажды прочитанной сказки, — просто окружающие вдруг переставали её замечать, стоило ей только захотеть. Однако со временем страх отступил, потому что девочка быстро осознала полезность этих умений. Белые волосы, ресницы и брови в сочетании со светло-серыми глазами и неизменно бледной кожей делали её внешность настолько бесцветной, что это бросалось в глаза, да ещё и кажущиеся необычными шуханские черты — всё это давало повод для насмешек и даже травли среди жестоких детей. Поэтому способности пришлись весьма кстати, и вскоре Ева научилась пользоваться ими так же легко, как дышать. Впрочем, это нельзя было считать панацеей от злых насмешников: те всё так же любили её попугать, забрать еду или одежду, а жалобы наставникам вызывали большее озлобление. Более того, то же самое происходило и с Алиной (за которую более крепкая и ловкая Ева однажды даже ударила особо агрессивного мальчишку), до тех пор, пока в приюте не появился Мал, почему-то вставший на её защиту и пожелавший с ней подружиться. Ева, ранее всегда отвечавшая забиякам слезами или попытками так же оскорбить обидчиков, поняла, что нужен другой подход. С тех пор они натыкались лишь на абсолютное равнодушие к своим насмешкам, и, не получая желаемого, быстро отставали. Более того, порой даже чрезмерно любознательная девочка, легко решающая учебные задачки, как-то раз предложила свою помощь в учёбе старшим детям — лидерам компаний, и со временем её вовсе перестали задирать. Сироты, что бывали жестоки, строгие наставники, что бывали равнодушны, война, отголоски которой докатывались и до их глуши, — всё это заставило Еву раньше времени задуматься о том, что если грубая сила и не правит миром, то во всяком случае имеет большое значение. В свою очередь, книги, которые она читала сутками напролёт, расширяли её кругозор, и ощущение громадности непознанного мира давило на неё, заставляя чувствовать свою полную беспомощность. Из всех прочитанных историй жестокими не были только сказки, и то — не все, и то — если не читать между строк. У неё не было физической силы, чтобы получить какое-то преимущество, развеивающее эту жуткую беспомощность, но был жадный ум, легко впитывающий новые знания и заставляющий искать большего. Во всём, что касалось учёбы, Ева была наголову выше всех своих сверстников и даже детей постарше, но об образовании никому ненужных сирот заботились не слишком рьяно, не говоря уже об их увлечениях вроде рисования или музыки, которые требовали дополнительных средств. В этом она тоже привыкла полагаться в основном на себя и, конечно же, библиотеку, — знания давали восхитительное ощущение превосходства, которое, впрочем, глупо было демонстрировать излишне. Кроме того, девочка быстро осознала, как важно бывает хорошо выглядеть, уметь подделывать эмоции и в меру убедительно льстить. Благодаря этому она нравилась всем наставникам и умело добывала себе различные приятности, вроде новой одежды или внезапно перепавших вкусностей. Ева аккуратно зашивала и чистила свою одежду, ругаясь на беззаботную сестру, у которой и то, и другое получалось не очень, всегда была чистой и опрятной, а за парочку выполненных домашних заданий научилась у старших ловить рыбу сетями и вскрывать простенькие замки. В летнюю пору и раннюю осень предприимчивость и неутомимость девочки была особенно кстати: она не ленилась ходить по окрестным лесам, собирая в большие корзины грибы, ягоды, дикие яблоки. Часто к этому делу удавалось привлечь Алину и Мала — неугомонной сестре лишь бы побегать на солнышке, да и работала она усердно, а ее друг каким-то образом умудрялся находить самые богатые на дары участки лесов. Часть набранного Ева отдавала сестре, чтобы отнесла на кухню, а часть несла в деревню — продать или выменять на что-нибудь. Разумеется, никто из наставников ей этого не позволял, но девочке все же удавалось под разными предлогами оправдывать свое отсутствие. Нередко приходилось подолгу бродить по ужасной жаре, на довольно большие для маленькой девочки расстояния, но упорства ей было не занимать. Не то чтобы ее не пугало пребывание в одиночестве среди незнакомых взрослых, но жажда получить хоть что-нибудь свое и просто посмотреть, как живут другие люди, пересиливала страх. Видела разное: случались и дома зажиточных крестьян, приезжали иногда даже мелкие дворяне, но нищеты в неспокойные времена было больше, и немало комиссованых солдат Первой Армии возвращались в родную деревню калеками. В окрестностях деревни процветала преступность, девочка в ужасе узнала о существовании и предназначении публичных домов, а однажды ее чуть не утащил какой-то мужик — едва ноги унесла. Керамзин не без добрых людей: бедную упорную сироту жалели, прибавляя пару лишних крюге к плате за грибы-ягоды, либо же что-то вкусненькое или красивую безделушку вроде глиняной свистульки. Однажды Ева встретила на ярмарке бродячего певца, и тот за корзинку хороших грибов согласился научить настырную девочку игре на губной гармошке и поставить ей голос. Она совершенно не знала нотной грамоты, но обладала прекрасным слухом, неплохим для ребенка голосом и огромной любовью к музыке. Все это вкупе с усидчивостью позволило ей довольно быстро освоить инструмент, и музыкант, расщедрившись, на прощание подарил ей его; с тех пор она не расставалась с гармошкой, пообещав себе когда-нибудь во что бы то ни стало научиться играть на пианино или скрипке. Это отличало ее от сестры. Алина, влюбленная в рисование, смирилась с тем, что в приюте ей это не позволяли, не желая тратиться на всякие для того принадлежности, и говорила, что легко наверстает упущенное, когда вырастет и пойдет учиться на картографа. Тем временем Ева в аналогичной ситуации с музыкой нашла выход, пусть и в некоторой степени благодаря случайности. Алина могла быть порывистой и упорной, но иногда внезапно отступалась от своих желаний, прислушавшись к чужому мнению или поддавшись самоуничижительному смущению; а Ева свои пока маленькие детские амбиции продумывала и лелеяла. Доказательством тому был здоровый сытый вид у нее и у сестры, в отличие от большинства вечно голодных сирот, тщательно припрятанная «сокровищница» со всякими предметами, которые казались ей важными или были дороги, вроде губной гармошки и маленькой копилки с крюге, а так же ее репутация отличницы, любимицы наставников и слуг. Как-то интуитивно Ева поняла, что таким, как они с Алиной, всегда придется самим выгрызать себе путь, и почти примирилась с этой мыслью, но все же ей отчаянно не хватало родительской любви, либо же любви наставника, чья мудрость, знания, опыт и духовная сила были бы для нее неоспоримы. Девочка не вполне осознавала эту свою потребность, пока однажды не случилось то, что перевернуло ее жизнь. Примерно полгода назад она, повинуясь странному внутреннему зову, во время очередного полнолуния сбежала к этому же озеру. Посидев немного на берегу, следя за бликами на воде, Ева вдруг словно завороженная встала, протянула руку к воде, и… нечто неизведанное поднялось из глубин ее хрупкого тела штормовой волной, врываясь в детский разум потрясающим и ужасным осознанием, что она ощущает каждую молекулу воды в этом озере, и может сделать с ней что угодно одной лишь своей волей, даже если это «что-то» противоречит всем известным обычным людям законам природы. Взмахнув рукой, она создала огромную волну, и тогда четко осознала, что является одной из «ведьм», как рисуют их суеверия. Гришем. Жуткое в своей внезапности ощущение единения со стихией вызвало и другое — щемящее чувство вновь обретенного дома. Словно незримые материнские объятия, настолько ощутимые, что впервые за несколько лет Ева отчаянно расплакалась, думая о тех, чьих лиц не помнила. С той ночи она поняла две вещи: во-первых, она гриш, а значит, рано или поздно ее заберут; во-вторых, это, если верить слухам, весьма «жирный» шанс для нее вырваться в нормальную жизнь, получить образование, а после помочь сделать то же самое сестре. Это стало пока что самым грандиозным и вместе с тем самым зыбким планом на будущее из тех, что приходили в ее неспокойную белокурую головку. В очередной раз размышляя об этом, Ева лениво вытянула руку по направлению к воде, зажмурилась и представила, как тысячи идеально круглых крупных капель поднимаются из озера и хаотично летают над ее головой. Открыв глаза, девочка улыбнулась, увидев, что все у нее получилось, и добавила красок в воображаемую картинку, заставив капли слегка сиять, будто каждая была маленькой луной, ярким ночным адамантом — это тоже вышло на ура. Любуясь делом рук своих, Ева горько сожалела о том, что такие силы у нее есть исключительно в полнолуние. Полгода ежедневных увлеченных опытов показали, что во все остальные дни ее максимум — это призвать крошечную, почти смешную струйку воды, и управлять ею удавалось весьма недолго, после чего от перенапряжения носом шла кровь. Однако за свою маленькую жизнь Ева успела уяснить одно простое правило: если что-то не получается сразу, то это совсем не значит, что не следует пытаться еще и еще.***
Зимой наконец приехали так ожидаемые ею гриши. Девочка восхищенно разглядывала их прекрасные яркие одеяния из дорогой даже на вид ткани, гадая, сможет ли она получить такой же наряд, и даже не думая убегать, в отличие от Алины и Мала. Озадаченно посмотрев вслед сестре, Ева сокрушенно вздохнула: однажды она попыталась рассказать ей о своем даре, но поняла, что сестра верит суеверным сказкам наставников, и испугалась. Не потому что не доверяла, отнюдь, просто боялась отпугнуть единственного родного человека. С тех пор так и не набралась смелости признаться, и теперь отчаянно молилась святым, чтобы Алина, узнав правду, не сочла молчание сестры предательством. Ева понимала, что ей придется расстаться с Алиной на долгие месяцы, если не на годы, и эта мысль приносила такую невыносимую боль, что у девочки выступали на глазах слезы, опускались руки и мелькала трусливая мысль как-то избежать тестирования. Однако, хорошенько поразмыслив над этим, Ева поняла: она не сможет отказаться от своей сути, это что-то ужасное и кощунственное сродни самоубийству. Вместе с тем природный рационализм напоминал о множестве возможных преимуществ, а так же о том, что если у нее получится выбиться к какому-нибудь теплому местечку, то потом она запросто поможет в этом сестре. Кроме того, она намеревалась бороться не на жизнь а на смерть за право хотя бы раз в полгода приезжать к сестре, регулярно присылать ей письма и посылки, а еще в ней тихо тлела надежда на чудо — на то, что Алина внезапно тоже окажется гришем. — Всего трое детей в этот раз? — уточнила женщина в великолепном красном кафтане, разглядывая их. — Хм, сестры-близнецы. Ладно, давайте начнем с мальчика. Ожидаемо, Мал не оказался гришем; потом тестировали Алину и Ева затаила дыхание, но увы — результат был тем же. Сглотнув горький ком разочарования и давя вой тоски, девочка гордо расправила плечи и сделала уверенный шаг вперед. — Не нужно меня колоть. — покосившись на жутковатое острое кольцо, сказала Ева. — Я и так знаю, что я гриш. И прежде, чем целительница успела спросить, откуда такая уверенность, Ева сосредоточилась на графине с водой, стоящем на столе, вытянула руку и слегка пошевелила пальцами. На висках и лбу девочки заблестел пот, но вода подчинилась, потянулась к Заклинательнице, превратилась в тонкий жгут и словно змея спиралью обвила ее руку. Девочка хотела так же плавно вернуть воду в графин, но не выдержала чудовищной концентрации и вода лужей рухнула на пол, а саму Еву немного повело из-за резкой головной боли. — Так, спокойно, — руки целительницы тут же принесли облегчение. — Я нередко сталкиваюсь с детьми-гришами, которые рано осознают свою силу, но ты молодец. Во дворце тебя ждет прекрасная жизнь и множество интересных уроков — твоя бывшая наставница поведала нам, что ты любознательна. Ева чуть зарделась от похвалы и доброй улыбки Анны, но тут же перевела печальный взгляд на необычайно побледневшую сестру. — Что?! Ты… ты — гриш?! — неверяще распахнув глаза, прошептала Алина. — Почему ты мне не сказала?! — Я… пыталась, — искренне смутилась беловолосая. — Но испугалась. Ты ведь веришь во все те страшные сказки о ведьмах. Алина потупила взор, но тут же со слезами ужаса посмотрела на сестру, осознавая предстоящее расставание. — А ты, значит, в них и не верила? — Анна лукаво выгнула бровь. — Умничка. Мы занимаемся не магией, а Малой наукой, запомни это. Алина громко всхлипнула, вцепилась в запястье сестры и со слезами ярости взглянула на гришей. — Не разлучайте нас! Она — моя семья! Не смейте ее забирать! Не выдержав, Ева тоже разрыдалась и крепко обняла близняшку, чувствуя, как от бешено стучащего сердца болезненно отделяется половинка, чтобы против всех законов мироздания остаться здесь, когда сама она уедет. — Клянусь, я найду способ видеться с тобой хотя бы пару раз в год. А писать буду постоянно! И ты мне пиши. — Думаю, если ты будешь хорошо себя вести, я найду способ привозить тебя сюда изредка… хм, пару раз в год. — сочувственно сказала Анна, и добавила уже в сторону Аны Куи: — Впервые у нас такой случай. Родители гришей обычно сами приезжают к своим детям или вовсе переезжают в столицу, а у сирот никого нет. — Я буду каждый день по тебе скучать, солнышко. — впервые так назвав сестру, Ева со всей любовью, какая могла уместиться в оставшейся половине ее сердечка, поцеловала Алину в щеку, — Береги ее, понял? — полушутливо наказала она замершему Малу, вытерла слезы и громадным усилием воли заставила себя разомкнуть объятия. — Спасибо, — благодарно ответила Анне, с очевидным для ребенка страхом, но не по-детски упрямо глядя в неизвестную новую жизнь.