«Некоторые сюрпризы сваливаются вам как снег на голову. А другие подкрадываются, когда вы меньше всего их ждете. И иногда самый большой сюрприз ты делаешь себе сам…»
— Сплетница
Всё когда-то бывает впервые, но побег из дворца, ночью, будто вслед гонится стая волькр — не тот опыт, которым следует гордиться. Однако после выворачивающего душу рассказа Багры стены, ставшие Еве родными, вдруг начали её душить. Обучающимся гришам до шестнадцати лет запрещалось самостоятельно покидать территорию Малого дворца, но Ева не зря так чудовищно много училась — украсть лошадь и выскользнуть незамеченной у неё получилось почти без труда. То и дело пришпоривая красивую пятнистую кобылу редкого окраса — между прочим, снисходительно подаренную ей Дарклингом — которую назвала Луной, Ева старательно прогоняла злые слёзы и старалась успокоиться. Почти не заметила, как оказалась за пределами города и поехала к лесу, за коим находилось озеро, у которого она раньше бывала пару раз. Давно заметила за собой, что нахождение рядом с естественными водоёмами дарует ей умиротворение и ощущение спокойной силы, текущей с кровью по венам. Так было и в этот раз: оказавшись рядом с озером, девочка моментально взяла себя в руки и смогла, наконец, здраво размышлять об услышанном. Дарклингу успешно удавалось скрывать ото всех, кто он на самом деле, но при этом многие, почитая его, отмечали, что он кажется им неестественным. Ева на такие замечания только пожимала плечами, а сама не могла отделаться от странного ощущения… защищённости рядом с наставником, точно такого же, какое дарили ей тени, в приюте скрывавшие её от всех невзгод. Это же ощущение было и рядом с Багрой, и только сегодня девочка в полной мере поняла, чем это может быть обусловлено (помимо её собственной глупой доверчивости и восприимчивости, разумеется). Мать и сын, надо же… Первый разговор с генералом и последующий — после первого урока чётко, почти дословно прокручивался в воспоминаниях, внезапно представ в совершенно ином свете. Тогда, в свои двенадцать лет, Ева поразилась, сколь необычайно много подробностей о своём знаменитом предке знает Дарклинг, будто сам был участником описываемых событий. Он рассказал ей, как во времена Чёрного еретика гришей выявляли по всей Равке, даже если те скрывали свои силы, а потом жестоко, назидательно пытали и устраивали массовые казни. Геноцид — вот что это было. И такое творилось по всему миру. Малочисленные, испуганные, истощённые гриши не умели сплочаться — их некому было объединить; и как только такой человек нашёлся — он стал живым проклятием для «охотников на ведьм». Чёрный еретик, неуловимый и бессмертный, подарил гришам то, чего у них не осталось — надежду, и то, чего у них ещё не было — веру в собственные силы. Поэтому с ним и его последователями приходилось считаться: несколько кровопролитных сражений доказали эту необходимость. Но всё-таки их было слишком мало, поэтому случилось то, что случилось. Вот в этой версии истории не было ни белых, ни чёрных пятен, зато много кровавых и грязно-серых, отдающих гнилью и тленом безысходности; Дарклинг поведал, что обе стороны были одинаково ожесточенны и жестоки, и от некоторых подробностей на этот счёт у неё едва волосы не встали дыбом. Всё бы ничего, но уже тогда она подметила: генерал рассказывал эту историю с такими незначительными, но режущими слух деталями, будто по меньшей мере провёл десятилетия, исследуя эту тему; а кроме того, вид у него был несколько отсутствующий, какой бывает у стариков-ветеранов, вспоминающих бои из своего прошлого. Тогда она отмахнулась от этого незначительного наблюдения, но теперь всё встало на свои места. Вспомнив, как тыкала карандашом в каменную фигурку Чёрного еретика на барельефе фонтана, требуя привести её к иной точке зрения, отличной от официальной позиции авторов учебников, Ева горько засмеялась. Кажется, Святые с юмором подошли тогда к выполнению её просьбы. Если отбросить весь ужас, накативший на неё после рассказа Багры и умело нагнетаемый наставницей, то что остаётся в сухом остатке пугающих открытий правды? Во-первых, Дарклинг хочет не уничтожить, а использовать Каньон. Если в том, что касалось истории, Ева пусть и с натяжкой, но поняла причины создания Неморя, то какую выгоду оно может принести теперь? Ведь люди, путешественники, умирают, и чаще всего — сами равкианцы. Это первый вопрос. А второй — как именно использовать и для чего?.. «Очевидно, для победы в войне с Фьердой, или же чтобы припугнуть осмелевших шуханцев, — подумала девочка, — либо же для предотвращения гражданской войны. Но как? Каковы будут разрушения, и, что самое главное — при чём тут мой дар?» Во-вторых, даже если действия генерала будут политически выверены, это не отменяет ни моральной стороны вопроса, ни того, что жажда власти до добра не доводит даже самых вдающихся людей. Внезапно поговорка «благими намерениями вымощена дорога в Каньон» заиграла новыми красками. И в-третьих… это тоже, своего рода, пугающее последствие раскрывшейся правды: Ева осознала, что фактически правда мало что изменит в её жизни. Она по-прежнему, несмотря на увещевания Багры, верит в то, что Дарклинг хочет блага для гришей и для Равки, хоть и бывает излишне радикален; она по-прежнему будет лучшей ученицей, а впоследствии — верным Дарклингу гришем, разве что наблюдать за его действиями, решениями, победами и поражениями будет без прежнего детского слепого обожания, объективнее и внимательнее. Но всё-таки основной своей цели Багра добилась: Ева однозначно передумала прямо сейчас бежать к наставнику с запоздавшим рассказом о своём даре — столь долгожданном для него. Сейчас — решила она — уж точно этого делать не стоит. В конце концов, пришла к следующему выводу: ей нужно усерднее развивать свой дар, чтобы годам к шестнадцати быть способной как минимум защитить скиф в Каньоне. Возможно, потом ей всё же потребуется усилитель, хоть и голос Багры, прочно поселившийся в какой-то части её мозга, сильно противился такому исходу. Кроме того, всё, что ей остаётся — взрослеть, набираться опыта, развиваться, превосходя самое себя — так, чтобы оставаться достойной ученицей своего учителя, даже если когда-нибудь, не приведи Святые, ей придётся отвернуться от него, как бы не претила сейчас эта мысль. Особенно если придется. Над всем этим ещё предстояло очень тщательно поразмыслить, а пока Ева предпочла отвлечься от тяжёлых мыслей. Достав скрипку, которую привезла с собой, девочка начала играть любимую мелодию, которая удавалась ей лучше других. Под лунным светом и так вполне ощутимый музыкальный талант Евы расцветал, рождая нечто совершенно потрясающее, способное вывернуть наизнанку даже самую чёрствую душу, будто луна и музыка были созданы друг для друга, соединяясь, как встретившиеся после долгой разлуки влюблённые, в руках беловолосой Заклинательницы. Исполненное неясной тревогой и печалью сердце девочки сквозь многие километры потянулось к другой своей половине, желая привычно разделить на двоих печали и радости. Ева с грустной, эфемерно-лунной улыбкой подумала об Алине и о том, что отчаянно по ней скучает. *** Утром, взявшись за карандаш, Алина подумала о Еве и о том, что отчаянно по ней скучает. Вместо очередной контурной карты, которую она должна была нарисовать по заданию из школы картографов, из-под карандаша проступал набросочный портрет сестры — такой, какой Алина её видела в последний раз. Черты лица — будто списанные с зеркального отражения самой художницы, но цвет волос и серьёзность серых глаз не давали обмануться. В свои четырнадцать Ева благодаря постоянным физическим упражнениям выглядела старше на год или два, тогда как Алина, хоть уже и не напоминала бледную худосочную тростинку, всё же оставалась озорной девчонкой. Её рисунки были полны света, дышали жизнью. Алина росла жизнерадостной и бойкой; свобода и солнце сопровождали её везде, где бы она ни находилась. С ней всё время был Мал, к которому она была привязана всем сердцем, и единственное, что удручало — редкость встреч с сестрой. Изредка ей снилось воспоминание о приезде гришей в приют: Алина тогда была уверена, что ни они с сестрой, ни Мал не являются гришами, а хитрость с порезом использовала просто на всякий случай; даже сейчас любое сомнение на тему «а что, если бы я этого не сделала?» давилось на корню, однако сны не убедишь. Иногда Алине нравилось воображать, каково это — жить в прекрасном дворце, впитывать столько знаний и быть ученицей самого Дарклинга, слухи о котором доходили даже до приюта, но девочка честно признавалась себе, что самой ей хочется более простой и свободной жизни, а не расти в четырёх стенах пусть и великолепного дворца, не нести затем долг воинской службы. Ей нравилось думать, что она будет обычным картографом — маленьким, но по-своему важным винтиком в большом механизме, и тоже сыграет свою маленькую роль в войне, по возможности будет рядом, пока сестра обязана быть солдатом; а потом у Алины будет много путешествий и, наконец, спокойная, красивая жизнь в каком-нибудь небольшом городке или более благоустроенной, чем Керамзин, деревне. Кроме того, она очень переживала за то, какую ответственность повлечёт за собой нынешнее положение Евы и то, что сестра скрывает свои силы. В какой-то момент Алина начала замечать мрачные настроения, мелькающие между строк в письмах сестры, но на все попытки выяснить причину та ловко переводила тему или отмалчивалась. От этого сердце Алины то и дело сжимала лёгкая тревога. Ещё одной важной проблемой в жизни будущего картографа стало то, что она, кажется, начала влюбляться в своего друга, тогда как он — заглядываться на других девочек. Это злило и ранило, однако странным образом не вредило их с Малом глубокой связи. В конце концов Алина и эту проблему бросила на самотёк: кто знает, что принесёт им будущее?.. Солнечный луч упал ей прямо в глаза, заставив отвлечься от портрета и слегка зажмуриться. Девочка улыбнулась — так тепло и светло, будто солнце горело в ней самой. *** Спустя ещё год Ева с плохо скрываемой завистью смотрела вслед Нине, которая, будучи на полтора года старше неё и Зои, первой получила от Дарклинга какое-то задание и спешно покинула Малый дворец. Вместе со значительно возросшими возможностями в Заклинательнице Луны росла и опасная самоуверенность, которую она, уже юная девушка, хоть и считала своим худшим пороком, а всё-таки поддавалась. — Сделай лицо попроще, — фыркнула Назяленская. — Ты же не всерьёз считаешь, что Дарклинг ошибся в выборе и недооценил тебя, бедненькую? Он и так уделяет тебе больше внимания, хотя я до сих пор не понимаю почему. — Тебя забыли спросить, — беззлобно огрызнулась Ева и вздохнула, мысленно костеря себя самыми последними словами. Ни наставления Багры, ни собственная рассудительность не умаляли желания каким-то непостижимым образом заслужить доверие наставника, хотя уже было очевидно, что он не доверял никому, кроме себя. Юношеский максимализм ни капли не облегчал задачу; и пусть, узнав правду о Дарклинге, Ева относилась к нему со здоровым опасением, по-прежнему восхищалась им и тянулась к тем всё более редким, но важным разговорам с глазу на глаз. А ещё её стала ужасно раздражать заметная снисходительность в глазах генерала — так смотрят на милого несмышлёныша (и аргумент о том, что для шестисотлетнего могущественнейшего гриша она и есть несмышлёный младенец уже не всегда помогал). Кроме того, ей безумно хотелось наконец получить возможность покинуть дворец, чтобы испробовать свои возможности при переправе по Каньону. Со всем свойственным подросткам бунтарством девушка чувствовала себя угнетённой и — действительно — недооценённой. — Если так хочется сорвать на мне плохое настроение, предлагаю сделать это культурно, — между тем с многообещающей улыбкой кивнула Зоя в сторону тренировочного полигона. — Вот и посмотрим, кого из нас «забыли спросить». — Хм, на удивление приятное предложение, Назяленская, — Ева отзеркалила хищный оскал приятельницы. — Но когда я тебя побью — вспомни, пожалуйста, что ты сама об этом попросила. — Пф, — красавица-шквальная самоуверенно пожала плечами. — С моей-то памятью всё отлично, чего не скажешь о твоей: если всё-таки помнишь, я уделала тебя на прошлой тренировке. Так что не расстраивайся, если не сможешь сегодня прийти на занятие к Дарклингу из-за переломанных костей. В каждой шутке была доля шутки: в их боях травмы действительно случались, и серьёзные, но Анна, ворча, тут же их залечивала. Личные ученики генерала Киригана не должны бояться боли, так же как не должны бояться причинять её другим в бою, и обязаны быть стойкими, поэтому — такие вот игры были в их взрослой песочнице. Кстати, иногда это действительно помогало хорошенько отвести душу. *** В свой шестнадцатый день рождения (этот день они выбрали вместе с Алиной) Ева окончательно поняла, что готова к свершениям. Готова к заданиям вне дворца, готова защитить скиф при переправе. Однако ни та, ни другая перспектива, очевидно, не светила ей в планах Дарклинга, который прямо сейчас легко отклонял всё её попытки свести непринуждённый разговор к этой теме во время прогулки. Обычно он предпочитал ездить в одиночестве, но изредка Ева удостаивалась совместной верховой прогулки. Незаметно они оказались у того самого фонтана, где он впервые её увидел, и девушка решилась сказать в лоб: — Вчера я узнала… ладно, подслушала, что в этот раз Зоя поедет с вами к линии фронта, пополнит вашу личную гвардию. Почему вы считаете, что она готова, а я — нет? — Хотя бы потому, что Зоя не спорит со мной, никогда не оспаривает приказы. Она более решительна и менее своевольна. Ты же, я уверен, будешь вносить свои коррективы, когда того не требуется, поэтому тебе нужно ещё немного подрасти. — наконец ответил Дарклинг. Девушка вспыхнула от возмущения. — То есть, по-вашему, я нерешительный и непослушный ребёнок?! — Да, и прямо сейчас ты не убеждаешь меня в обратном. Ева ещё никогда не чувствовала себя столь уязвлённой. Обида удушливой волной подступила к горлу: девушка отказалась от возможности провести день рождения с сестрой (решила приехать к ней чуть попозже), чтобы провести с наставником оставшееся время до его отъезда на фронт, и тут вот такое замечание. Разумная часть девушки знала о его правоте и предупреждала от глупых действий, но та часть, которую заполонили подростковые гормоны, злостно бушевала, не давая взять себя в руки. Внезапно разозлившись, как никогда в жизни, Ева совершила, пожалуй, самый глупый поступок из всех, когда-либо ею совершенных: резко взмахнула рукой, собирая воду прямо из воздуха, превратила жидкость в острые ледяные лезвия и за едва уловимую долю секунды метнула их в наставника. Ожидаемо, лезвия тут же с хрустальным звоном разбились о щит из теней; девушка, успевшая испугаться своей опрометчивости, облегчённо вздохнула, увидев это, и только годами вбиваемые рефлексы позволили ей увернуться от разреза, скатившись с лошади. Луна, её любимая пятнистая Луна окровавленной упала замертво: задевший её разрез оставил смертельную рану на лошадиной спине. В ужасе отшатнувшись, девушка вскрикнула и почувствовала, как глаза наполняются слезами. Она была искренне привязана к этому красивому, гордому животному. — Вот видишь, — наставническим, даже ласковым тоном равнодушно заметил Дарклинг, — ты иногда поступаешь импульсивно, и не готова к последствиям своих действий. От этих слов девушка сначала вздрогнула, а потом едва удержала внутри рвущийся наружу холодный, яростный свет. Всё смешалось: и обида, и усталость от вечного страха за своё будущее и страха перед наставником, чьи цели разгадать иногда не представлялось возможным; и боль этой первой маленькой, но потери. — Может быть, но я способная ученица. — ровно ответила она, вновь взмахнув рукой. Вся вода из фонтана собралась во внушительную волну, которая направилась прямиком на невозмутимого Дарклинга; он собрал тени, чтобы отклонить незначительную угрозу, легко и непринуждённо, будто агрессивную муху, но в самый последний миг вся разрушительная мощь стихии обрушилась не на него, а на вороного коня, на котором он сидел. Конь упал, выбросив тем самым и всадника из седла, а Ева в это самое короткое мгновение маленькой победы поняла, что подписала себе смертный приговор. *** Получить такое количество «боевых ранений» и измотанность, чтоб едва не выплёвывать собственные внутренние органы, в свой же день рождения — то, о чём Ева никогда не мечтала, но считала более чем заслуженным. «Чем я думала, когда нападала на него?! Как там в той басне — злая моська на слона…» — вяло от полнейшей усталости размышляла девушка, пока Анна в ужасе возилась вокруг неё, не стесняясь поминать Дарклинга несколько невежливыми словами. Вернувшись в свою спальню, девушка не ожидала от этого дня уже ничего хорошего, как вдруг обнаружила на своей кровати маленькую чёрную коробочку, оставленную служанками. Открыв её, Ева не сдержала удивлённого вздоха, вытаскивая на свет изящную крупную брошь с символом своего наставника — солнцем в затмении. *** А на следующее утро прямо перед отъездом Дарклинг вызвал её к себе и заявил, что готов дать настырной ученице первое серьёзное поручение.