Экспериментатор

      Лафайет был напряжен. Его взгляд бегал от бумаг к Людовику и обратно. - Ох, одни хотят уменьшение налога, другие увеличение поступлений от налогов, - король устало потирал подбородок тыльной стороной ладони. Его тонкие длинные с розоватыми подушечками пальцы едва касались нижней губы. Лафайет бесцеремонно глазел, пока Людовик продолжал говорить, - Не можем же мы угодить сразу всем! Я верно говорю, мой друг? - А, - Лафайет потряс дурной головой, - безусловно. Людовик не нашел у Лафайета искреннего сочувствия и поник еще сильнее. - Иногда я так жалею, что рожден членом королевской семьи. Все было бы гораздо проще, будь я простым крестьянином, - король грустно рассмеялся. Он избегал взгляда друга.       Лафайет же не знал, как утешить внезапный порыв усталости мужчины.       Маркиз Лафайет неуверенно подошел сзади и положил тяжелую ладонь на плечо Людовика. Тот обернулся, мягко похлопал Лафайета по руке и смущенный своим поведением нервно рассмеялся. - Простите мне эти мысли. Глупо полагать, что судьба голодающих крестьян, или умирающих солдат, легче и лучше жизни царствующей особы. - Не говорите так. Каждый несет свой крест. То что простые люди живут тяжело, не значит, что Вам от этого легче.       Людовик мягко улыбнулся словам друга. Он положил тяжелую голову на ладонь Лафайета, покоящуюся на своем плече. Маркиз взвыл. Но в душе. Лицом он остался холоден и спокоен, ощущая тяжесть и теплоту чужой головы. - Я восхищаюсь Вами, Гилберт, - как бы мимоходом сказал король, даже не замечая бурю сложных эмоций на лице Лафайета, - откуда у вас всегда эта стойкость. Столько… моральных сил. Откуда? - Все ради Франции, Ваше Величество. Я всегда знаю, что сражаюсь за королевство, за народ, за… - Лафайет был готов на все ради своей страны, и ради правителя этой страны, - благополучие… - Верно, - Людовик чувствовал, что Гилберт не договаривает, и от холодной неискренности и напыщенной чванливости Лафайета, испытывал некоторую обиду. “Больно надо, ну и пожалуйста”, - подумал король, и по-детски стряхнул ладонь Лафайета с плеча. Лафайет был ранен в самое сердце такой реакцией.       Действительно, неприятно, ты почти признаешься, что посвятил свою жизнь человеку, что готов на все ради него, а тот лишь хмыкает и губы поджимает. - Да и если подумать, ничему иному я не обучен. С детства меня учили только к тому, как управлять королевством, - Людовик окончательно расклеился, угрюмо глядя в окно. - Не говорите так, Ваше Величество. Любому мастерству можно обучиться. Как говорил мой отец, не боги горшки обжигают. Вы могли бы стать искуснейшим мастером, резчиком по дереву, например, - Лафайет обеспокоенно заглядывал в лицо короля. - Вы всегда умеете подобрать слова, мой дорогой друг, - Людовик расплылся в мягкой улыбке, - точно! Я ведь только сегодня утром закончил вырезать замочек в виде яблока! Хотите взглянуть? - Конечно, - король вновь стал энергичным и доброжелательным, он с искренним детским энтузиазмом показывал свое творение.       Лафайет мог бы наконец расслабиться, раз Его Величество жизнерадостен и весел, но где-то в груди неистово билось от того, что Людовик подошел слишком близко, позволяя разглядеть механизм замка.       Король был ниже маркиза Лафайета, от того Лафайет часто мог почувствовать аромат припудренного парика короля, когда тот по обыкновению вставал спиной к груди маркиза. Очень опрометчиво так стоять, Ваше Величество. Очень. Неужели Вы напрашиваетесь. - Что думаете? - Людовик с широкой улыбкой обернулся на друга, он с надеждой заглядывал в глаза смятенному Лафайету. - Вы вложили в это много сил, - маркиз почти не моргал, путанно подбирал слова. Да как вообще можно сосредоточиться, когда на тебя смотрят щенячьими глазами. Соберись, для Его Величества это важно. - Можно мне, - Лафайет аккуратно взял замок из рук Людовика, тот не сопротивлялся, доверчиво вручил свою фигурку.       Она была аккуратно отполирована наждачкой, нигде не было деревянных щепок, но шероховатая поверхность все равно неприятно цеплялась за ворс белых перчаток. - Очень искусно. Форма и удобная, и красивая, - Лафайет не знал, что сказать. Но всегда пытался подобрать красивые слова, чтобы подбодрить Людовика. Все же для него рукоделие было некоторой отдушиной. - Мне нравится, внимание к деталям, Вы всегда очень трепетны к мелочам. - Вы заставляете меня краснеть, Гилберт, - смеясь, забрал свой замок Людовик. Он счастливо разглядывал деревянную фигурку, улыбка неконтролируемо расплывалась на его лице.       Губы были аккуратные и чувственные, любая смена эмоций, в первую очередь показывала себя на тонком нежном рту и мощных экспрессивных бровях. Сейчас Людовик был расслаблен, губы были чуть бледноваты и спокойны, только уголки упрямо тянулись в стороны, обнажая на впалых щеках ямочки. Редкое удовольствие видеть короля в таком блаженном состоянии, Лафайет пытался выжечь этот момент на подкорке сознания, хотел запомнить Людовика таким. - Давайте прервемся, займемся бумагами после обеда. - Да, Ваше Величество. - Вы можете идти, Лафайет.       Тот в ответ лишь поклонился и вышел. Щеки горели, в висках беспокойно билась кровь. Руки сами по себе сжимались в кулаки. Ну какой же он дурак.       Лафайет вернулся в свои покои. Здесь было тихо и спокойно. Его личное пространство, где он мог почувствовать себя отстраненно от всех. И где мог наконец хоть немного дать волю своим эмоциям. Первым делом Лафайет сдернул маленький серый шарф с шеи. Слишком давит. Слишком туго. Душит. Лафайету не хватает воздуха.       Шарф летит на кровать.       Лафайету катастрофически нечем дышать, он подходит к окну, открывает его, опирается сжатыми кулаками на подоконник.       Дышит тяжело, через рот.       В голову лезут постыдные мысли. Но теперь-то можно их не гнать от себя. Если так хочется снять узкие жаркие перчатки, то можно себе это позволить. Лафайет через чур резко тянет ткань, та будто нарочно не поддается. - Черт бы тебя побрал! - с силой бьет по подоконнику Лафайет.       Нужно выдохнуть, успокоиться. Он дает себе передышку и снова пытается снять перчатку.       Кожа рук отвыкла от свежести ветра, центр ладони чуть вспотел. Лафайет упрямо борется со своей фантазией. И похоже проигрывает.       Прикасается осторожно, будто его могут наказать, к собственным губам. Касание едва уловимо, от того ощущение щекотное. Собственное дыхание тяжелое и горячее, обжигает пальцы, распаляет постыдные мысли.       Средний палец невесомо касается внутренней части губ, где чуть влажно. Так легко закрыть глаза, погрузиться в эти грязные касания. Так легко представить чьими могли бы быть эти губы.       Лафайету тошно от себя, дурно от осознания, что ему это нравится. Он раскрывает рот чуть шире, позволяет пальцу мягко скользнуть между приоткрытых зубов. Он прикусывает собственный палец. И не может понять, почему его это только распаляет?       Вдох, горячий тяжелый выдох. Собственное самообладание ему дается сложно. Секунда промедления. И он проскользает пальцами чуть дальше, в глубину жаркого рта. Подушечки пальцев неуверенно касаются собственного языка. На удивление он весьма сухой, податливый. Послушно прогибается под властные нажатия пальца.       Лафайет закрывает глаза, ему невыносимо от всех этих ощущений. Но ему хочется больше. Он смыкает губы, чуть прижимая зубами фаланги пальцев. Ощущения словно продирают. Чувство влажности рта, силы, с которой стискиваются челюсти, заставляют мыслями возвращаться к одному конкретному человеку.       Одна шальная дума о том, как Лафайет позволяет своим пальцам, таким обнаженным и чувствительным прикасаться к губам…       В паху ноет. Кровь предательски прилила, куда ее не очень-то и просили.       Лафайету хватает смелости погрязнуть в своей похоти еще дальше. Тяжело сглатывая, он отвечает движением языка на давление пальцев. Сначала чуть поглаживая, а когда слюна прибавляется во рту, язык юрко проскальзывает между пальцев. Руки ощущаются влажными, порочными, хочется то ли отдернуть пальцы, то ли вогнать их глубже.       Движения языка все уверенней, он то расслабляется широко и мягко облизывая большую часть поверхности соленых пальцев, то напрягается остро и жестко вылизывая кончиком языка причудливые узоры.       Тело Лафайета напрягается, когда он тыкается кончиком языка в пространство между пальцев. Кожа там такая тонкая, чувствительная. Все кажется словно эфемерным. Голова кружится, а кисти рук чуть дрожат. Как Лафайет до такого докатился?       Маркиз грустно, тоскливо посмотрел вниз на свои штаны, где, приподнимая складки тонких лосин, набух член. - Ну что, дружище, подать тебе руку помощи?       Лафайету все равно было душно. Он решил прогуляться в саду, размять ноги, а заодно проветрить голову.       Но там все равно роились мысли только об одном. Как стыдно, словно он вновь подросток с неиссякаемым желанием что-нибудь да… Ну, вы поняли.       Всякий раз как Гилберт не был занят работой, мыслями он возвращался к Людовику. Как он себя чувствует, о чем он думает, что его тревожит, как его порадовать, чем он занят, как бы его поцеловать. Нет! Стоит признать, что в первую очередь Лафайет чувствует щемящую нежность к королю. Тот всегда был болезненным и мягким, с кротким характером и нежной душой. Он ко всем всегда добр и внимателен. И как это и бывает обычно при дворцовых интригах, хорошими людьми могут воспользоваться. Могут продавить. Подмять. Нагнуть… Не о том думаешь, Лафайет.       Людовик действительно похож на ребенка своим отношением к жизни, к миру. Словно он еще не знает, какой жестокой бывает реальность. И от этой реальности его хочется оградить. А порой, если сказать какую-нибудь несусветную глупость, Людовик может так обрадоваться, что весь день будет хихикать вспоминая твою шутку. И от этого тоже тепло на душе. И от его любви поспать где ни попадя, и от его странной привычки пить горячий чай, обжигаться, глупо шипеть на кипяток, и снова пытаться его отпить… Людовик действительно вызывал у Лафайета чувство нежности, привязанности. Просто это как-то неожиданно переросло в нечто большее.       Сначала хотелось просто потрепать макушку короля, потом приобнять, затискать, а потом и поцеловать жарко, так что Людовик бы податливо откидывал голову назад, а его ноги подкашивались. И Лафайет мог бы поддерживать его за поясницу, или чуть ниже, и…       Боже, Лафайет, тебе нужно успокоится.       У них были хорошие дружеские отношения. Почти даже братские. Людовик всегда доверял Лафайету, полагался на него в важных делах. Смотрел на него немного с сожалением и неисчерпаемым уважением, отдавая приказ. Словно извиняясь, что возлагает на друга такую ответственность. А Лафайет был готов сделать все, и даже чуточку больше.       Людовик был открыт с Лафайетом, всякий раз, как они оставались наедине, король позволял себе неофициальный стиль речи, мог развалиться в кресле дурашливо и болтать с Гилбертом ни о чем. А еще он делился с ним своим творчеством, поделками, фигурками. Спрашивал иногда совета или оценки работе.       Ох, Ваше Величество, только если бы Вы знали…       Лафайет ценил каждое мгновение такого простого, панибратского общения, любил их посиделки, когда можно отложить работу. Но были конечно и отягчающие обстоятельства. Представьте, например, что у любви всей Вашей жизни есть супруга? А Лафайету и представлять не надо было. Это бестия… Прямо сейчас воркует с кем-то в саду…       Гилберт осторожно зашел за колонну, стараясь остаться незамеченным любовниками. Королева Франции и, кто бы мог подумать, верный соратник на войне, которому Лафайет мог доверить свою спину - Ферзен. Почти не скрываясь, так открыто и вульгарно. Они хихикали, флиртовали, почти позволяли рукавам одежд соприкоснуться. Мария-Антуанетта. Скорее Мария Магдалина! И как она смеет..! Пока король страдает, мучается, откуда бы достать ресурсов на развитие и благополучие Франции, эта падшая женщина…       Она краем глаза заметила Лафайета. Ох, чертовщина!       Королева не подала виду, но Лафайет может поклясться, он сейчас выглядит в ее глазах полным дураком. Так нелепо стоять за колонной и таращиться на них. Какой позор.       Следует тихо и незаметно ретироваться. Нет, он не сбегает. Это стратегическое отступление. Да, верно. Его, наверное, уже и ждет король. Точно. У Лафайета есть неотложные дела.       Важно зарывшись в бумагах король делал вид, что очень поглощен работой. Но Лафайета не обмануть. - Вы хотите, что-то обсудить, Ваше Величество?       Людовик резко уткнулся в бумагу, хотя до этого его хитрые глаза были направлены на Лафайета. - Ничего такого. Скоро мы устраиваем бал. Важный вечер. - Верно, еще больше денег из бюджета придется потратить не на развитие, а на праздник. - Не будьте таким занудой, Гилберт! Это часть необходимых трат. Высший свет постоянно нуждается в подобных глупостях. - Высший свет? Насколько я помню, Ее Величество попросила Вас устроить этот бал с большим размахом. Мы планировали меньше трат. Вот к примеру, новые гардины, мы ведь… - Ох, мой дорогой Гилберт, хватит капризничать. Праздники очень помогают людям отвлечься от мирской суеты. Мы с Вами оба знаем, что это не только прихоть королевы, но важная часть управления королевством. - Не понимаю только, зачем нам новые гардины и ледяная статуэтка лебедя. Какой в этом смысл, если… - Да ну Вас! - Людовик шутливо бросил в Лафайета подушкой с дивана, - я хотел поинтересоваться, с кем Вы намерены танцевать. Вы знаете, Лафайет, Вы теперь герой войны, завидный жених. Многие дамочки строят Вам глазки.       Лафайет был смятен. Он даже не вспоминал о том, что обязан хотя бы раз потанцевать с какой-нибудь дамой, чтобы не выглядеть невежой в глазах людей. А ведь еще придется запоминать лица дам. Не дай Бог хоть с одной потанцевать дважды, не знаешь что и решит себе там. - У меня пока нет никого на примете, - честно отозвался Лафайет. Людовик скуксился. - Вам нужно развеяться, Гилберт. Пообещайте подарить хотя бы один танец Марии. Она хорошо двигается, танцевать с ней сплошное удовольствие.       Ну вот опять. Эта… Мария. И почему король так слеп к ней. Почему не видит ее пороков. Почему он так привязан к ней. Почему любит ее, за что уважает? С чего вдруг? - Обещаю, но только из преданности к Вам, Ваше Величество. Но будьте уверены, помимо меня еще найдутся мужчины, что будут танцевать королеву.       С лица Людовика спало веселье. Он выжидательно уставился на Лафайета. Он был нечитаемым. - Слава королевы идет впереди нее. Любительница выпить, азартных игр, вредной еды и кутежа. Мария-Антуанетта без зазрения совести направо и налево тратит средства казны. И люди уже судачат о ее новом фаворите… - Осторожнее, маркиз, Вы говорите о королеве Франции, - Людовик был холоден, - Вы смеете говорить о моей супруге. - Не поймите меня неправильно, Ваше Величество, но я бы на ее месте не позволил бы себе… - Лафайет видел недовольство короля. Видел как тот вскипает. Но он не ожидал, что Людовик так резко оборвет его речь, гулким стуком кулака по деревянному столу. - А Вы бы хотели быть на ее месте, - Людовик вдруг вновь расслабился. Его напряженные плечи опустились, а кулаки раскрылись. Лафайет был застигнут врасплох вопросом короля. - Вы бы хотели чтобы Вас будучи ребенком отдали замуж за взрослого мужчину, чтобы вывезли из страны, от семьи, от друзей? Хотели бы быть обязанными родить детей чужому, незнакомому Вам мужчине, который теперь считает Вас своей собственностью? А может, маркиз, Вы бы хотели, чтобы на Вас обозлился весь свет чужой страны, чтобы о Вас судачили не переставая, чтобы в каждом Вашем друге видели любовника, и постоянно осуждали за каждый шаг? - Людовик говорил с Лафайетом, но был погружен в себя, его темные брови жалостливо сложились домиком. Король чувствовал явное сочувствие и нежность к Марии. - Вы имели право самому решить как служить и кому. У королевы никто не спрашивал, что она хочет. Она стала разменной монетой в политическом браке. Такова ее судьба, как королевской особы.       Людовик безусловно чувствовал себя таким же узником и политического брака, и управленческих обязанностей короля. Он сожалел, что Мария оказалась птицей в клетке. Хоть и в золотой. Ему было ее чисто человечески жаль. - Ваше Величество… - Вернемся к смете, передайте приказ от министра финансов…       За приготовлениями к балу, время прошло незаметно. Людовик все также был открыт и дружелюбен с Лафайетом, быстро простив ему неуважительное отношение к Марии.       Сам бал проходил в большой просторной зале с высокими потолками и витражными узкими окнами. Люди в дорогих платьях и костюмах сновали торопливо по комнате, пока на пьедестале сцены музыканты разогревались.       Лафайет стоял рядом с королем, вежливо вел светские беседы, выслушивая очередные жалобы министров. Людовик же скучающе игнорировал их рассказы.       Король от скуки стал пытаться дергать нитку торчащую из сюртука Лафайета. Тот же в ответ невзначай пытался отмахнуться от незаметных действий Людовика как от назойливой мухи.       Но, казалось, это только веселит Людовика. Он пытался вовремя одернуть руку, чтобы не получить шлепок от Лафайета, и снова дергал друга за край верхней одежды. - Вы правы, граф… - Лафайет скосил взгляд, чтобы увидеть довольное выражение лица короля, и тут же вернулся к диалогу с человеком. Но мужчина уже отвлекся доказывая что-то другому собеседнику в кругу.       Когда Людовик в очередной раз попытался покуситься на торчащую нитку, Лафайет резко схватил его ладонь, не давая дурачиться.       Король воспринял это спокойно, позволяя руке какое-то время покоиться в чужой ладони. Если Людовик только попробовал уйти от прикосновения, Гилберт не стал бы сопротивляться, но сейчас он с благоговением крепко держит руку короля. Даже глупая штука в груди перестала так неистово стучать, лишь бы Лафайет мог сосредоточиться на этом мгновении.       Но Людовик играючи потряс руку Лафайета, обозначая, что ему вообще-то скучно. Маркиз выпустил его с сожалением.       Они еще какое-то время постояли, усердно делая вид, что увлечены беседой. Но король вновь заскучал, и стал незаметно доставать Лафайета. То мягко ударяя его в плечо, то незаметно пытаясь стянуть белую перчатку с его пальцев. - Ваше Величество, - осуждающе мимоходом отозвался Лафайет, но глупая улыбка выдавала его реальное настроение. И Людовик продолжал свои издевательства. Гилберт не выдержал и снова схватил пальцы короля. Люди вокруг будто не замечали их двоих. Были увлечены событиями бала, в то время как король и маркиз были увлечены друг другом. Гилберт мягко но ощутимо сжимал чужие пальцы. Может ли он позволить себе вольность? Нет.       Но голова работает медленно, а большой палец руки уже нежно оглаживает тыльную сторону ладони Людовика. Тот не реагирует, смотрит в сторону, словно ничего не происходит.       Лафайет знает что должен остановиться. Но не может. Гилберт снова круговыми движениями оглаживает руку, мягко проходится по костяшкам. Нажимает чуть сильнее, ослабляет хватку и снова оглаживает костяшки Людовика. Проскальзывает упрямым движением большого пальца вперед. Кончик проваливается у основания фаланги среднего и безымянного пальца короля. Его руки расслаблены, он спокойно воспринимает эти странные ласки. И Лафайет сам себе не верит, проталкивает большой палец глубже, трется им коротко и скованно, не торопясь. Но все же продолжает движение и ощутимо оглаживает средний палец короля.       Людовик невзначай поворачивается в сторону Лафайета, его взгляд мягкий и беззаботный, мельком заглядывая в глаза, он бездумно улыбается. Даже не подозревает какая буря живет внутри Лафайета. Тот позволяет себе через силу повернуться в сторону короля, их глаза почти ловят друг друга…       Взрывается громогласный вой фанфаров, подключается рояль и шебутной рой людей торопится выбрать пару для танца.       Лафайет загнанно выпускает из своих тисков руку Людовика, но тот не обращает на это внимание, он радостно обращается к толпе оглашая, что пришло время для танцев. - Не стойте столбом, мой друг, Вы обещали мне, что потанцуете, - король благосклонен и весел, он выталкивает маркиза на танцпол. Тушуясь, Лафайет находит глазами Марию, она развязно болтает с Ферзеном. “Придется разрушить вашу идиллию”, - чуть злорадно думает Лафайет. - Ваше Величество, - маркиз глубоко кланяется, приветствуя королеву. - Маркиз, - хитро и коротко выплевывает она. - Не подарите ли Вы мне танец в этот прекрасный вечер? - слова Лафайета были вежливыми, но сквозь интонацию все равно проскальзывало раздражение. - Ах, я надеялся украсть Ваш первый танец на этом балу, Ваше Величество, - Ферзен также протянул руку королеве, предлагая себя как кандидатуру. Гилберт закатил глаза про себя, стараясь сохранять спокойствие. Но несмотря на их общее удивление, Мария протянула свою аккуратную женственную ладонь Лафайету. Тот лишь благодарно кивнул, и повел ее к центру залы. - Честно признаться, Ваше Величество, я не ожидал, что Вы выберете меня, - отозвался сконфуженно он. - Тогда зачем же приглашали, - насмешливо сказала она. - Из уважения к короне, конечно же. Но у такой женщины, как Вы, никогда не будет отбоя от обожателей. - Вы ожидали, что я отдам предпочтение Ферзену. Вероятно это от странных сплетен, что гуляют по дворцу. - Вы беседовали с ним до этого, вот я и… - Не стоит так слепо доверять пересудам. Знаете, люди любят многое говорить. После Вашего возвращения многие сплетничали о, хм, солдатской любви, - королева говорит невзначай, но Лафайет взвинчен. На его лице бьют желваки, ноги путаются в танце. - Как его звали? Александер, Альберт? - Мария откровенно смеется, но старается делать вид, что ничего сверх жестокого не говорит, - ах, Альфред.       Лафайет, спотыкается, но заминка возникает лишь на мгновение, он старается вернуть лицу напускной вид, и продолжить танец. - Знаете, оно и понятно. “Не спрашивай, не говори”. Хотя это правило появилось чуть позже, - Мария беседовала казалось сама с собой, - но теперь, когда война кончилась, о какой “полевой жене” может идти речь? - Я не понимаю о чем Вы, Ваше Величество, - сдавленно отозвался Лафайет, он действительно не очень понимал. - Некоторые наклонности можно простить, когда вокруг война, а женщин рядом нет. Но в мирное время…       Музыка кончилась. Лафайет как ошпаренный бросил руку Марии. Но та садистки продолжала: - Но знаете, маркиз, я не вижу в любви солдата чего-то постыдного, - тихо, глядя исподлобья, шептала она. Ее взгляд мягко скользнул от Лафайета к Ферзену и обратно, - мы поняли друг друга?       Лафайет был смятен, тяжело сглотнув, он скованно кивнул. Ее посыл понятен: "я не буду обращать внимание на твою любовь к мужчинам, пока ты не обращаешь внимание на любовь Ферзена к королеве Франции". Страшная женщина.       Гилберт не стал ни с кем прощаться, он пулей вылетел из душной залы туда, где в коридорах гулял ветер и вечер. Холодный воздух резко контрастировал с пульсирующей от злости кожей лица.       В груди безжалостно все сжалось, это был удар поддых. Нечестная игра. Лафайет не мог позволить себе вздохнуть, поперек горла встала горечь, а глаза жгло от ненависти к Марии. В голове стоял последний крик Альфреда, его странный полуживой взгляд, и кровь, оставшаяся на руках Лафайета, когда он оставлял солдата умирать одного.       Он сморгнул красную пелену перед глазами, постарался взглянуть на свои ладони.       Перчатки были белоснежно-белыми.       Сжал свои ладони, до боли стиснул их, стараясь отогнать неприятные мысли. Прижал руки к груди, что-то внутри так натянулось, что было готово порваться.       Да, не каждый день умирает сослуживец, с которым вы невзначай потрахивались. Лафайета понять можно.       Он старается взять себя в руки. В переносном смысле. Старается погрузиться мыслями во что-то светлое и приятное, что-то, что заставляет его жить дальше. Людовик. Тепло его рук чувствовалось тогда даже через плотную ткань перчаток, аккуратная форма ладоней, длинные точеные пальцы, податливость, доверчивость, открытость.       Лафайет вновь провел большим пальцем по собственной руке оглаживая, стараясь вообразить, что это Людовик. Он давит сильно, почти больно, он пытается отвлечься. Проводит по центру ладони. Хочется снять перчатки.       Медленно отнимая руки от груди он смотрит на них, большие и несуразные, он привык держать в них кремневый пистолет, да меч.       Знатные дамы носят белые перчатки, чтобы уберечь ручки от внешнего мира, чтобы ничто не запятнало, не испортило нежную кожу.       Лафайет же убийца, солдат, воин, своими руками он обучен приносить страдание. Они мозолистые, крупные, в ссадинах и ушибах. Лафайет носит перчатки, чтобы не испачкать внешний мир своей грязью.       Он смотрит до исступления, пока все же не решается, берется за основание перчатки и тянет вверх. Обнажает отвыкшую от прохлады темную кожу. Перчатки обнимают ладонь, слезают с нее, словно слизываются, будто не хотят уходить. Лафайет усмехается собственным мыслям, тянет перчатку прочь. Она несуразно сползает с пальцев и наконец обнажает ладонь полностью.       Облегчение. Лафайет знал, что не увидит кровь под перчатками, но удостовериться должен был, иначе кожа неприятно зудела от противного фантомного чувства. Он снова коснулся одной руки второй. Вот так бы ощущалась рука короля, если бы он коснулся ее без перчатки?       Если закрыть глаза, то можно вообразить, что да.       Текстура ткани, направление ниток, маленьких, едва ощутимых. Незаметный ворс. А под ними чувствуется тепло живого тела. Если прижать, можно почувствовать биение крови в венах. Лафайет не чувствовал. Он до отупления сжал руки.       Ты идиот, Лафайет, вот ты кто. И Мария, если захочет, сживет тебя со свету. Неважно, как ты ей завидуешь, не важно как ревнуешь, как хочешь быть на ее месте. Она не станет тебя жалеть. А потому, Лафайет, не стоит переходить дорогу этой Мегере. Запомни.       После бала нужно было вновь возвращаться к рабочим моментам. Лафайет должен был отъехать из Версаля, чтобы больше пообщаться с горожанами, и после приезда, люди словно избегали его. Сам король был холоден и отстранен. Гилберт очень хотел верить, что ему это лишь мнится, косые взгляды, усмешки за спиной.       На очередном собрании, король попросил присутствовать самых приближенных людей, в круг которых Лафайет, слава Мадонне, все еще входит. - В городах Франции вспыхивают волнения, чем больше мы пытаемся подавить революционные вспышки, тем сильнее в людях разгорается этот адский огонь, - устало начал Людовик, - после недавнего отъезда Лафайета, - король мягко осекся, будто ему нужно было откашляться, - мы теперь знаем, что среди крестьян стали появлятся зачинщики, подбивающие простых работяг к восстанию. - Зная какими методами может пользоваться наш дражайший друг, я не уверен, что его информации можно верить, - Блейсделл развалился на диване среди подушек, он был расслаблен и едва ли хотел реально кого-то задеть. Скорее не предполагал, что его шутка может быть оскорбительной. - У меня нет оснований сомневаться в честности маркиза, - стараясь не смотреть в глаза Лафайету коротко и четко заключил король, словно показывая, что эта тема закрыта, - если Вы желаете провести собственное расследование, Блейсделл, я буду этому только рад.       Тот в ответ на замечание только пожал плечами, играя с кисточкой на углу одной из подушек. - Нужно решить, какие шаги лучше предпринять. Не стоит показывать соседям, что внутри страны такие метания. Это представит нас как легкую мишень.       Людовик нуждался в обсуждении проблемы, но Лафайет был погружен в панические мысли о том, что все в Версале действительно перемывают ему косточки, называя за глаза педерастом. И даже король теперь относится к нему с некоторым скептицизмом и может даже отвращением.       Лафайет зло глянул в сторону Марии, не удивительно, если та решила поиздеваться над ним… Но королева сама выглядела растерянной, смятение и непонимание отчетливо читалось на ее лице. Ферзен же, стоящий по ее правую руку, был словно пойманный на краже ребенок. Он выпучил глаза и нервно улыбался, виновато глядя на Лафайета. - Хорошо, я вижу, что Ваши умы заняты совсем не теми думами, - Людовик измученно сел в кресло за столом. Он закрыл рот рукой, обдумывая ситуацию, а потом неожиданно спросил: - Мы все с вами взбудоражены слухами о том, что маркиз Лафайет может быть содомитом? - Да ладно, “взбудоражены”. Это Франция. Здесь каждый второй гей, - Блейсделл, казалось, совсем лишен чувства такта. Людовик по обыкновению проигнорировал его высказывание и выжидающе уставился на Марию и Ферзена. - Среди солдат блуждали такие мысли во время борьбы за независимость Америки, но… - Ферзен был смущен, он явно не был рад тому, что репутация его друга и соратника подпорчена, - я не предполагал, что это выйдет дальше армейских подтруниваний и шуточек.       Мария устало закатила глаза. - Ферзен, я правильно понимаю, что это Вы распространили эту сплетню, и она заведомо ложная? - кажется у короля зародился лучик надежды, что он все просто неправильно понял. - Это не так, Ваше Величество, мне и в голову не приходило говорить кому-либо, - Ферзен опасливо покосился на королеву, которой он явно рассказал и не такое, - столь грязные непроверенные вещи. Но всех вояк не заткнешь, быть может кто-то просто не подумал, что его глупая шутка может так плачевно сказаться… - Понятно. Что ж, теперь вопрос исчерпан? Или, Лафайет, Вы хотели бы высказаться на этот счет? - король с надеждой взглянул на друга. Но Лафайет только вежливо отрицательно качнул головой. Он не знал что сказать. У него не было оправданий. - Тогда вернемся к намечающимся восстаниям… - Насчет этого, - Мария, до этого не подававшая вида, вступила в разговор, - я знаю, что в прошлом мы предпочитали избавиться от лидеров восстаний. Это помогало сбить настроение толпы. Но сейчас очевидно, что дело не в организаторах. Устраняя одних, мы просто освобождаем место другим. И они могут быть все радикальнее и жестче в своих суждениях. - Я понимаю о чем Вы, - согласился Людовик. - Я предлагаю бороться не с симптомами болезни, а с ее первопричинами. Если вы простудились, мой король, вы боретесь с простудой, а не кашлем. Верно? - королева будто пыталась донести очевидную ей мысль понятными словами. - Простуда, как правило или проходит сама, или выносит человека из Версаля вперед ногами. А унять кашель в таком случае видится просто как возможность облегчить боль, - Блейсделл годами пытался решить проблему восстаний. Внезапный порыв королевы помочь ему казался детским лепетом. - Устранение организатора - пилюля, имеющая недолгосрочный эффект. Чем больше мы будем затыкать глас народа, тем злее люди будут становиться. - Браво, и что Вы предлагаете, - Блейсделл выглядел невпечатленным, но кажется искренне был заинтересован мыслями королевы. Король также внимательно следил за ходом мыслей Марии. - Нужно дать людям то, что они хотят.       Все мужчины в комнате резко потеряли интерес к словам женщины. - Чувство, что у тебя есть контроль над собственными действиями, пусть и обманчивое, очень важно. Это заставит переключить их внимание от нашей работы к каким-то своим внутренним дрязгам.       Король смотрел нахмурив брови, в его глазах плескалась очень слабая надежда, но он почему-то всегда верил в хорошее. - Я называю это распределением обязанностей, - задумчиво продолжала Мария, - у каждого будет свой маленький королек, которого они будут обвинять во всех грехах. Понимаете, как в семье. Старший брат отвечает за младших, мама отвечает за всех детей, отец за всю семью. Эта система веками работает в управленческих отношениях. - Хорошо, и как Вы предлагаете это реализовывать, Ваше Величество, - Блейсделл больше не игрался с подушкой, он задумчиво глядел на королеву. - Распределение округов, или…, - королева рассмеялась, - манда… Боже, мандатов. Например, стоят двадцать мастеров на одной улице, пускай путем голосования выберут того, кто будет их представлять, того, чьи мысли наиболее сопоставимы с их собственными. Представители со всех улиц выбирают одного от города. Представители со всех городов выбирают одного на регион. И пускай к этим представителям люди и приходят со своими проблемами и пускай с них и требуют решений. А главные представители по Франции, будут министрами. - Ох, Ваше Величество… - Я знаю Карл Маркс еще не родился, да и коммунизм не сработал… - Мария бормотала себе что-то под нос, - можно опробовать эту систему в городе или регионе, где сейчас наиболее революционные настроения. Или наоборот в самом благосклонном регионе. Важно хотя бы показать, что мы готовы меняться и слышать людей… - Вы думаете нынешние министры так легко воспримут, что в одном кабинете с ними будет восседать чернь? - Король понимал, что эта идея была неосуществима и очень сложна. - Его Величество говорит верно, поддержка знати очень важна для нас сейчас, - Ферзен извиняющеся улыбался Марии, ему было неловко, что он не может ее в полной мере поддержать. - Знать сама рассыпается. Еще при Людовике XV люди видели, что монархия не работает, - Блейсделл же, наоборот, всерьез рассматривал мысли Марии, тем более, что это далеко не новаторская идея, предпосылки к появлению политических округов были всегда. - Я вынесу эту мысль на критику министрам. Постараюсь показать, что эта идея в первую очередь выгодна высшему свету. Но ничего не обещаю. - Хорошо, обдумаем это, - Людовик встал из-за стола, - Блейсделл, останьтесь обсудим что делать с мятежами на юге, а всех остальных я благодарю за помощь.       Лафайет старался привлекать к себе как можно меньше внимания и теперь совсем поник. А ведь раньше король мог просить и Лафайета обсудить с ним такие щепетильные темы. - Лафайет, - голос королевы был тихим и доброжелательным. - Ваше Величество, - Лафайет приветственно поклонился, хотя стоял минуту назад рядом с ней. - Мне жаль, что Вам пришлось столкнуться с подобным. - Благодарю, - холодно отозвался Лафайет и попытался наконец уйти. Мария придержала его за локоть. - Придерживайтесь позиции, что это всего лишь глупые домыслы недоброжелателей, во дворце ходят и не такие пересуды.       Лафайет нахмурился. Не Вы ли, королева, недавно угрожали всем рассказать о такой пикантной новости? - Я столкнулась с еще более мерзкими мыслями на свой счет. Но Вам стоит помнить, я все еще здесь, а эти люди сейчас неизвестно где, - королева улыбнулась. - Пока вы служите королю, пока вы остаетесь ему верным другом, он будет верить в первую очередь Вам. Уж мне-то можете поверить. - Я верю Вам, моя королева, - Лафайет не ожидал получить поддержку от вчерашнего врага, хоть и все еще он испытывал скептицизм по отношению к этой невероятной женщине, - я хотел сказать, что не ожидал от Вас такого. - Я помогаю Вам ради короля, и ради своей возможности любить кого захочу, не ради Вас, маркиз. Обещаю помочь затихнуть слухам. - Нет, я говорил о Вашем желании изменить Францию к лучшему.       Мария косо усмехнулась, она больно ударила Лафайета в плечо, но он попытался не подать виду. - Ладно, уговорил, противный.       Лафайет растерянно смотрел на уходящую Марию. В сущности она мало изменилась, иногда появлялась в высшем свете пьяной, иногда пошло шутила, позволяла себе всякого рода вольности, говорила непонятную чушь. Но она словно стала проявлять больше человечности.       И угораздило тебя, Ферзен, в нее влюбиться. Удачи с этой бестией.       Министры восприняли идею холодно, но все же некоторая система менеджмента была введена на первых порах. Просто чтобы посмотреть, работает ли такой механизм управления. Мария боялась, что идея может просто опережать потребности этого времени, кроме того, революция во Франции в свое время запустила волну свержений и в других странах.       Эффект бабочки, не лучшее, что она бы хотела на себе испытать, к тому же монархия, очевидно, пережиток прошлого, лучше дать ему уйти, хоть и болезненно, чем тормозить прогресс, пытаясь удержаться на троне. Но Мария, выпивая накануне половину пузыря, решила, что лучше она спасет свою жизнь, чем бесконечно будет гнаться за благополучием поданных. Всем все равно не угодишь, а так хоть напьется от души. На утро, когда ее вызвали в кабинет короля, она конечно с бодуна что-то ляпнула. Но уж и не помнила что.       Прошло уже несколько недель, король изъявил желание выйти на конную прогулку. Для всех он это называл охотой, но на деле в лесу скорее белки охотились на него. - Маркыз, я эт, Вашу кобылку-то подготовил, хороша девочка! Совсем спокойныя, добрая животина. Вы уж ей для прогулки-то узду не одевайтея. А то похлядите, у нея рот уж болит. - Сколько людей на охоту пригласил король? - Таки Вас ведь только.       Лафайет был сконфужен, но воспринял информацию спокойно. - Тогда запряги ее как посчитаешь нужным. - Так тошно, маркыз, - шуточно приставляя ладонь к голове, отдал честь конюх.       Сам Лафайет поспешил в свои покои переодеться.       Одновременно и жаркое томление надежды таилось в его сердце, и ледяной холод ожидания худшего омрачали предстоящую поездку.       Но разбиться сердце Лафайета успело еще даже по пути в свои покои. Он увидел в приоткрытую дверь как Людовик и Мария что-то весело обсуждают. В руках королева трепетно держала деревянный замочек, который явно смастерил король.       Казалось бы мелочь, но…       Король сам всегда был как замок, закрытый от всех, неприметный и маленький. И подход к нему мог найти Лафайет. Только ему Людовик с энтузиазмом показывал свои творения, а теперь здесь стоит Мария.       Король широко улыбался, слушая ее, но вдруг боковым зрением заметил Лафайета. Тот замер, не зная как реагировать. Он был захвачен в плен этих зорких светлых глаз, что всегда смотрели на него с нежностью и теплотой. А теперь король лишь скованно прятал глаза, избегая Лафайета.       Гилберт все же вернулся в свои покои, оделся в подходящий для конной прогулки костюм. Все было как в тумане. Он отчего-то совсем потерял возможность испытывать хоть какие-то чувства. Словно его сердце не разбилось, нет. Будто его вырвали и теперь внутри пусто. - Предлагаю спуститься к воде, - король выглядел отстраненным, взбираясь в седло. Лафайет только сдержанно кивнул. Они проехали мимо высоких кипарисов, а следом мимо толстых дубов с хватающими из-под земли корнями. Через плотную крону, солнце попадало в лес меньше и глаза не слепило. А когда лошади вышли к обрыву, гуляя вдоль него, от воды стал дуть приятный ветер, и чувство душащей жары спало.       Потихоньку, уходя все дальше от посторонних ушей, Людовик казался все более взволнованным, словно хотел начать беседу, но не осмеливался. - Как Ваше самочувствие, Лафайет, - издалека задал вопрос король. - Благодарю, Ваше Величество, все хорошо, - стальным голосом отозвался Лафайет. Король замялся, он обернулся в седле, странным взглядом пытаясь прожечь в маризе дырку. Его губы были сжаты в трубочку, а брови смешно нахмурены. Лафайет не сдержал глупой улыбки.       Они продолжили ехать в тишине какое-то время. Стал слышаться шум воды. Лошади монотонно цокали копытами. - Друг мой, позвольте мне неприличный вопрос, - вновь заискивающе начал король. Он не оборачивался. Лафайет молчал. - Правдивы ли уже улегшиеся слухи о Ваших сексуальных предпочтениях?       Что он должен ответить? Как советовала Мария, все отрицать? Но она же и советовала быть честной с Людовиком.       Нет, даже если бы захотел, Лафайет не позволил бы себе ответить сейчас. Он лишь тихо продолжал ехать, молчаливо пытаясь оттянуть неприятный диалог. - Я говорил об этом со своей супругой… - уклончиво продолжил король, когда понял, что ответа не дождется. - Она помогла мне осознать очень важную мысль. Во-первых, она спросила: почему быть геем это плохо?       Король обернулся, он смотрел Лафайету прямо в глаза, радужка сейчас казалось, светится на солнце, а от изобилия света, зрачок сузился в незаметную точку. Взгляд короля был ясным и открытым, он ждал ответа от маркиза. - Я тоже не нашелся что ответить. Тогда она спросила меня, как я могу быть уверен, что другие люди вокруг меня не геи.       Он пялился в точку где-то за спиной Лафайета, задумчиво пытаясь что-то проанализировать. Король остановил лошадь, и сосредоточил взгляд на лице Лафайета. Они поравнялись.       Король смотрел открыто, почти с вызовом. От жары белки его глаз чуть слезились. Да, Лафайет совсем не ошибся, когда сравнил взгляд Людовика с щенячьим. Его пробирала такая искренность до костей, он так соскучился по этой щемящей нежности. Горло затопило от тоски к даже таким мелочам, как гусиные лапки в углу глаз короля. От его коротких густых ресниц, от упрямой линии бровей. Лафайету очень не хватало такого прямого контакта глаз, когда Людовик еще не тушевался при его появлении, когда не стеснялся его новой репутации, когда никаких дурных вестей с войны еще не дошло до светского общества.       Лафайет не ответил. - И наконец Мария спросила меня, поменялись ли бы люди вокруг меня, если бы вдруг оказалось, что всех их влечет к людям их же пола. Я признаться даже не думал о таком. Это многое говорит об Аделаиде… Но я осознал, Вы ведь не стали другим, Вы после Америки никак не изменились, поменялось только мое отношение к Вам, и очень зря.       Лафайет не мог сдержать гамму эмоций на лице, он ткнул пятками свою кобылу, дабы проехать чуть вперед. Он надеялся, что король не увидит сложных чувств, отраженных на лице Лафайета. - Знаете, что еще мне сказала Мария, - вдогонку бросил невзначай Людовик. Он остался стоять на месте. - Она сказала, что ученые умы всерьез уверены, что нет геев и традиционных людей. Она сказала, что люди науки думают, что нас от природы влечет к любому полу. А уже давление общества заставляет нас выбирать только тех, с кем можно родить потомство.       Людовик, казалось, был очень горд этой мыслью. Якобы, раз он тоже в это верит, то он как ученый муж. Правда Лафайету скорее виделось, что он последний дурак, поверивший жене-алкоголичке.       Но маркиз опять смолчал. А что он должен ответить?       Король оказался недоволен такой реакцией друга, он погнал коня, чтобы догнать Лафайета и идти по дороге нос к носу. Он выжидательно заглядывал маркизу в глаза, ожидая увидеть в них согласие или хотя бы понимание. Лафайет же мельком скосил взгляд и попытался ускорить шаг кобылы. Та недовольно фыркнула и проигнорировала его. Твоей же монетой, Гилберт. - Вы понимаете, мой друг? Это же так много объясняет!       Они вышли к пляжу, на нем было много мелкого светлого песка. Лошадь Лафайета упрямо пошла к берегу, помочить копыта. Людовик встал рядом с ним, их ноги почти соприкасались.       Как бы ни пытался Лафайет уйти от странного разговора с королем, как бы ни пытался избежать его испытывающего взгляда, кобыла только элегантно попивала воды у ног. Ржет она над ним что ли? - Вы поцелуете меня? - король выглядел весьма серьезным. Он внимательно и проникновенно пялился на Лафайета, пока тот пытался смотреть куда угодно, только не на короля. - Так мы проведем, как его… Эксперимент! - Это не звучит как хорошая идея, мой король, - все же сдавленно ответил Лафайет. - Но ведь если мне понравится, если мне захочется… Это ведь значит, что абсолютно нормально…       Лафайет все же резко и хмуро глянул на Людовика. - Вы готовы играть моими чувствами к Вам, ради эксперимента? - Ну да, - сконфуженно отозвался король. И вновь его взгляд.       Нет, дети так не глядят, это маленький дьяволенок. Да, он искренен, и вроде как по-детски открыт и честен в своих намерениях, но внутри него пляшут черти.       От величественной фигуры Лафайета на короля падает тень, и в полумраке, зрачки короля упрямо расширяются. Он почти способен обмануть Гилберта своей невинностью и наивностью, но глаза… Ну и факт того, что он попросил его поцеловать...       Лафайет сдался. Он нежно, едва касаясь поднес руку к глазам короля, вынуждая того прикрыть веки. Кожа там была нежная и тонкая, Лафайет едва прикоснулся к ней, боясь повредить. Провел пальцем, скованным перчаткой, по ресницам, от чего те щекотно прошлись по щеке Людовика, заставляя его зажмуриться от улыбки.       Лафайет переложил руку на шею мужчине, задевая большим пальцем линию челюсти. Лицо короля вновь расслабилось, оно было направлено чуть вверх, готовое к тому, что может дать ему Лафайет. Тот легко притянул податливого Людовика к себе и легко прижал губы к выступающей подбровной косточке над левым глазом.       Кобыла Лафайета внезапно решила продолжить прогулку, от чего маркиз глупо шелохнулся в седле, едва удержавшись.       Он был готов умереть от нахлынувшей тревоги чувств. Он даже не смел обернуться, чтобы взглянуть в глаза королю. - Так не честно, Гилберт!       Весело и чуть заискивающе послышалось сзади.       Некоторая напряженности между ними спала. Нет, все не вернулось на круги своя. На публике они вели себя как обычно, не позволяя себе ни вольностей, ни глупостей, ни двусмысленных шуточек. Но в редкие моменты, когда вокруг никого не было… Повисала странная атмосфера. - Всегда будут те, кого что-то не устраивает, Ваше Величество, - Блейсделл высоко задрал подбородок, - многие же, наоборот, извлекли выгоду из этой небольшой реформы. Есть смысл проводить ее повсеместно. - Хорошо, проведем собрание в понедельник, а на этом можем пока прерваться, - Людовик развалился в своем кресле, все его лицо говорило об утомленной усталости, но невзначай он все же добавил, - Лафайет, задержитесь, пожалуйста.       Королева Мария смешно якобы удивленно вскинула брови, глядя на Лафайета, и вышла последняя из комнаты, прикрывая за собой дверь. - Ваше Величество, - Лафайет услужливо поклонился. Но стоило поднять голову, как он увидел, что от усталого изможденного вида Людовика не осталось и следа. - Вы играете в прятки со мной, Гилберт? - спросил король, он явно не держал никакой обиды, ситуация его веселила. - Вы созвали собрание, только чтобы застать меня врасплох? - Можете считать, мой друг, Вы проиграли. - Я все также могу уйти, - указывая на дверь за спиной, улыбнулся Лафайет. - Я могу Вас здесь запереть. - Я ближе к двери, - обманчиво спокойно кивнул в ответ Лафайет. В следующую секунду мужчины наперегонки кинулись к выходу. Маркиз почти успел потянуть за ручку, но Людовик плечом с грохотом забаррикадировал дверь, вклинившись перед Лафайетом. - Это нечестно, - улыбнулся Лафайет, глядя вниз. Людовик гаденько улыбаясь смотрел на него в ответ. Он был слишком близко. - Если бы все было честно, игра бы затянулась.       Лафайет сдался, отошел от двери. Скованно сел на край дивана и выжидательно уставился на короля. - Эксперимент, кстати удался, если Вам интересно, мой друг. Лафайет нахмурился. - Конечно, раз уж Вы отказались меня целовать, пришлось найти того, кто не против, - пространно рассуждая, подпирал спиной дверь Людовик. Он смотрел куда-то в потолок, стуча пальцем по губам. Он не видел как вскипает Лафайет. - Милый мальчонка, лет двадцати. Поваренок, - король чему-то рассмеялся, - знаете, меня правда привлекают мужчины…       Лафайет уже словно и не слушал короля, он достал свой излюбленный пистолет, на ходу заряжая запал. - Гилберт, Вы с ума сошли? - искренне испугался король, он попытался придержать того, упирая руки в широкую вздымающуюся от злости грудь Лафайета. - Этот идиот может растрепать о Ваших “экспериментах”! - Это не повод его убивать! - Я не намерен его убивать. В лучшем случае этот поваренок внезапно решит уехать из Франции и больше никогда не возвращаться, в худшем, даже если захочет, больше не сможет никому ничего рассказать. - Вы дурак, Лафайет, - король толкнул его в грудь, - я лишь хотел заставить Вас ревновать. Мария была права, Вы чрезмерно эмоциональный! - Чего Вы ожидали, так беспечно целуя других мужчин? - Да не целовал я никого! Гилберт, с Вами просто невозможно разговаривать, - король скуксился, он обиженно плюхнулся на диван, утопая в подушках.       Лафайет стушевался. Спешно убрал пистолет. Скованно подошел к королю. - Знаете, Ваше Величество, давно хотел сказать… Вам бы поменьше общаться с Марией-Антуанеттой. Она плохо на Вас влияет.       Людовик обиженно зыркнул на Лафайета и снова потупил взгляд. Маркиз же осторожно присел рядом, двигая разлетевшиеся по дивану подушки. - Так значит, Вы все же пришли к мысли, что Вас привлекают и мужчины, и женщины? - Женщины меня привлекают, - неохотно кивнул Людовик, - а про мужчин пока не знаю. - Так Вы хотите попробовать… С мужчиной? - Именно, - буркнул тихонько Людовик. - Со мной? - Почему нет? Мне казалось, я Вам тоже нравлюсь. - “Тоже”..? - Не всякая женщина в моем вкусе, меня может и не привлечь человек, вне зависимости от пола! Поэтому, проводя эксперимент, важно провести выборку мужчин, которые были бы в моем вкусе. - Хорошо, я понял, - Лафайет движением ладони попросил короля прекратить, - пожалуйста, перестаньте называть это “экспериментом”. И я помогу Вам разобраться в своих чувствах.       Людовик согласно кивнул, к нему вернулся прежний энтузиазм. Он сел прямо и прикрыл глаза. Лафайет смятенно выдохнул. А ведь раньше он и мечтать о таком счастье не смел.       А теперь и не знает как реагировать. Казалось бы, бери и целуй. А внутри бьется демон с ангелом. А что если “эксперимент” провалится? Как они дальше будут общаться? И смогут ли? Ну что ты ломаешься, как восьмиклассница, Лафайет?       В руках таилась незаметная дрожь, ноги зудели от напряжения, челюсти Лафайета были плотно сжаты. Ну же! Просто возьми и поцелуй. Вы ведь оба этого хотите. Кто бы мог подумать, что маркиз окажется таким трусом.       Людовик видно ощутил эти мгновения смятения друга, он нахмурился, решил открыть глаза, чтобы узнать в чем дело. Лафайет панически оборвал его, прижавшись своими губами к его. Король с секунду напряженно выдохнул через нос, и расслабился, ответив на поцелуй.       Губы короля были прохладные, мягкие и гладкие. А еще немного влажные. Чувства Лафайета словно обострились, ему казалось, что все его нервные окончания в миг оказались сейчас на лице. Он испытывал напряжение, спина словно не гнулась, и руки казалось неудобно лежали, и весь он был как одно большое недоразумение. Лафайет не знал куда себя деть.       Прижавшись чуть сильнее, он наконец отпрянул от короля. Ему казалось, что их поцелуй длился бесконечно долго, но на деле и жалкой секунды не прошло.       Маркиз вздернул подбородок, вопросительно глядя на мужчину напротив. Хотя его взгляд скорее можно было назвать загнанным. Король в ответ только закатил глаза, и притянул Лафайета обратно к себе за серый шарф на шее.       Это было жарко. Лицо горело. Казалось, воздух вокруг нагрет. Раскален до предела. Было до одурения хорошо. И немного неловко.       Но чем больше они погружались в эту незатейливую ласку, тем безнаказаннее чувствовал себя Лафайет. Словно границы стираются. А может, жар обожания и желания, так наполнял его, что в момент расплескался до краев. И теперь уже не так и важно, где был предел. Потому что его рубеж уже пройден.       Людовик целовался умело, страстно. Едва ли подобное ожидаешь от светлого и доброго человека, всегда чутко относящегося к чужим личным границам и комфорту. Людовик мягко давал накатывать напряжению в губы и расслаблял их, передавай инициативу Лафайету. Но ненадолго. Вновь волной захватывая ум и тело маркиза в свой сладкий плен нежности.       Лафайет поймал себя на мысли, что он весь горит. А особенно его легкие. Он так трепетно и напряженно отдавался поцелую, что совсем забыл позволять себе дышать. Вдох через нос. Шумный и нервный.       Не отнимая губ, Людовик засмеялся. Лафайет усмехнулся в ответ, но все же воспользовался моментом, чтобы притянуть короля ближе. Обхватил одной рукой под лопатками и с силой крепко прижал мягкое живое тело Людовика к своей груди. Тот не ожидал мощного прикосновения от маркиза. Юные девицы обычно не хватают тебя грубыми ручищами. Людовик сдавленно тихонько что-то проскулил и обмяк, полностью ложась на Лафайета.       Лафайет мягко и медленно позволил себе расслабиться. Словно сжатый клубок нервов внутри потихоньку распутался. Лафайет опасливо откинулся на спину, где неудобно мешались подушки, голову стал подпирать узорчатый деревянный подлокотник. Комфорта было мало. Тем более, когда на тебе лежит здоровая детина королевских кровей. А ведь со стороны и не скажешь, что он такой тяжелый. Но весь этот дискомфорт мало волновал сейчас Лафайета, он всеми мыслями и действиями сейчас погружен в эти нежные губы…       У Людовика явно был опыт чуть обширнее, чем у Лафайета. Король ловко и мягко водил теплыми длинными пальцами по рукам и груди Лафайета. Так уверенно. Так чувственно. Он ловил каждую ответную реакцию мужчины.       Проведет скользяще большим пальцем под ключицей, и ловит судорожный выдох Лафайета ртом. Царапающим движением по груди, в области соска, и довольно улыбается тому, как Лафайет вздрагивает. Людовик изучал партнера в постели. Смотрел, что ему нравится.       А Лафайету нравилось все, что только мог ему дать король. Или не совсем все.       Людовик перешел на руки. Гладил бицепсы. Явно с некоторым удивлением. Чувствовал под одеждой стальные мышцы, мощными жгутами напрягающимися от ласковых прикосновений.       Людовик оторвался от поцелуя, взглянул на свою ладонь, которую держал чуть выше предплечья маркиза.       Лафайет не мог не побахвалиться. Напряг руку, сжимая кулак, лишь бы впечатлить короля. И кто из них двоих еще мальчишка? Король мельком глянул в глаза Лафайета. На дне черной бездны, плясали черти. Людовику нравилось это. Он сжал ладонь, чтобы лучше отчетливо чувствовать мужчину под собой, и с хитрющей мордой вновь прильнул к поцелую.       Это было словно есть любимый десерт, когда ты очень голоден. Как укрыться теплым одеялом в холода. Или как получить глоток прохладной воды в удушающую жару. Словом. Это было что-то приятное, возведенное в абсолют.       Раньше Лафайет целовал и миловидных дам, и красивых мужчин. Но когда ты влюблен… Это невозможно описать. Это как увидеть самый приятный в мире сон, но быть на грани пробуждения. Как в бреду чувствовать нежность ветра, когда ты горишь в агонии пожара страсти. Как…       Лафайет оказывается был очень сентиментальным человеком.       Людовик же, напротив, его нежности не разделял. Точнее не совсем. Он был игрив и дурашлив. Он часто себе это позволял в компании Лафайета. И сейчас тоже. Король попытался запустить юркие любопытные пальцы в волосы Лафайета. - Ах! Ауч, Ваше Величество… - заколки удерживающие парик на волосах больно натянули кожу головы. Король испуганно отдернул руку. - Мне так жаль! Я не хотел, Гилберт, - в его глазах виднелось искреннее сочувствие и жалость. Видно попросту не привык, что мужчинам свойственно носить парики. А ведь с дамами такой проблемы нет. Хочешь запустил руку под юбку, хочешь - в начес волос, хочешь - в широкое открытое декольте. Да, Ваше Величество, Вам еще познавать и познавать все таинства крепкой мужской любви.       Лафайет чуть нервно и торопясь вынул заколки, снял парик, и попытался притянуть короля обратно. Но тот улыбаясь отпрянул. Ему хотелось разглядеть маркиза без парика. Словно тот обнажился, разделся перед ним.       Король попытался запустить пятерню в густые темные волосы Лафайета. - Не стоит, они грязные, тем более здесь жарко…       Пальцы все равно прильнули к волосам. Те были сальные и чуть мокрые. В жару, да и под пышным париком - не удивительно. Но Людовика это, казалось, ничуть не смущало, он с мягкой улыбкой, гладил голову Лафайета пропуская пряди между пальцев. Массируя ими кожу головы. Попросту играясь.       Завел руку за шею и приблизился лицом к лицу Лафайета. Был готов поцеловать. Но видя, что маркиз тянется в ответ, отпрянул. Коротко и звонко чмокнул его в губы и вновь отодвинулся. Смотрел на Лафайета внимательно. Следил за его реакцией. Да, Людовик явно имел опыт с разными людьми в постели. Он отчетливо изучал Лафайета. А Лафайет только покорно ждал, какой финт ушами захочет выкинуть Людовик в очередной раз.       Они целовались, обнимались, ласкались, тискались. Это можно назвать как угодно. Но суть скорее будет в том, что Людовик целовал, а Лафайет отвечал на это взаимностью. Идиллия, подумаете? Ох, если бы только маркиз знал… Кажется, король зашел слишком далеко в своих исследованиях. Шарящие пальцы уже добрались до ляжек. С удовольствием и жаром сжимали сильные поджарые ноги. Поднялись чуть выше. Поглаживали нежнее, словно спрашивая разрешения. Но самого разрешения и не дождались… - Ваше Величество! - Лафайет взвинченно подскочил. Король, не ожидавший такой бури эмоций, не удержался и свалился с узкого дивана, который явно не был рассчитан на двух здоровых мужчин.       Лафайет быстро взял свои эмоции под контроль, пристыженный тем, что свалил короля с его собственного дивана. Торопливо подхватил мужчину на руки, и аккуратно, трепетно, уложил на диван. - Знаете, Гилберт, есть и плюсы в том, что Вы мужчина, - вновь бесцеремонно лапая руки маркиза довольно отозвался король. - И, к слову, Вы можете не обращаться ко мне так официально. Можно просто “Луи”. - Да, Ваше… Простите. Ну… - Лафайет выпрямился, все его лицо было залито румянцем. Пылкий жар переходил пятнами на шею, теряясь в вороте рубахи. - Надеюсь, теперь Вы не нуждаетесь в своих “экспериментах”. Король усмехнулся. - Как знать.       Рабочие моменты не ждут. Как бы ты не хотел наладить личную жизнь, подданные ждут, что ты наладишь их жизни. Лафайет вновь выехал в город. На сей раз Ферзен, боевой товарищ, был командирован в подмогу. Когда есть угроза получить острыми ржавыми вилами в мягкое место, лучше взять с собой кого-то, кто прикроет тылы. - Эток дело-то не пойдот. Нам так жо не выходно, понимаетье? Мы спины рвом, все поле и засоживаем, и вскопываем. А три дюжины мешков королю уходить. Нам только-только на прожить остайоца! Лафайет тяжело вздыхает. - Я понимаю, Вашу обиду, дружище. Но сами подумайте, куда же вы денете столько мешков овощей, если король не будет использовать их для внешней торговли. - Ишь! Я бы вон..! Продал бы Эскелю! Я тому пол мешка, а он мне ботынки! И на меня, и на сынишку! - А еще 35 мешков куда? - Ну это… - А шо Вы тут голову морошите, мcье, - в жаркий спор вступила жена мужика, - вон у нас управляушая, золотая баба, она эти мешки и выгоднее продаст, и о нас подумайеть. - Да молчола бы, - мужик замахнулся, то ли от досады, то ли от злости. Но в ответ получил по спине полотенцем от жены. - А ты не завидуй, дурашина! Сам хотел быть управляюшим. Да идиот! А Аврора, умная, боевая. Она за нас горой! - Тьфу ты, - мужчина горько отошел, стал ковырять чугунной палкой песок у скамейки рядом с домом. - Она-то не то шо Ваша королева! Ей плотья не нушны! Она на правое дело будет деньгу тратитя!       Тут уже Ферзен попытался вклиниться: - Значит Аврора, на встречи с торговыми послами, будет как Вы приходить? Одетая в лохмотья? И какого мнения о ней и ее товаре будут заграничные торговцы? Много ли она сможет сторговать, а выгодно ли?       Женщина стушевалась. - Поймите, мы делаем все ради блага Франции, ради ее народа. Ради нас всех, - все же начал Лафайет, - но нам еще многое предстоит сделать, чтобы мы все могли жить лучше.       Этот день оказался утомительным. Простые люди доверяли своим ставленникам явно больше, чем высоким чинам. Но управляющие, едва получившие власть, еще не знают всех тонкостей управления. Не знакомы с подводными камнями. Но даже не это самое страшное. А то, что они феноменально быстро учатся. Они хотят и могут быть лучшими правителями, чем есть сейчас. И это пугает.       Лафайет и Ферзен ехали на своих лошадях медленно, устало, кобылы еле передвигали копытами. День был долгим для всех. А душащая жара не шла на пользу. Хорошо хоть вечером пыль дорог чуть улеглась, а ветер стал прохладнее. - Я мало понимаю сегодняшний мир, мой друг, - задумчиво отозвался Ферзен своим же мыслям, - все с такой бешеной скоростью меняется. Я уже и не понимаю, что значит служить Франции: быть верным короне, или ее народу? - Хотел бы я и сам знать, - угрюмо кивнул Лафайет. - Ох, давно хотел спросить, как Вы после этих неприятных слухов? Я пытался поддержать Вас как мог, но и лезть к Вам лично считал неправильным… - Все в порядке, Ферзен, я ценю Вашу заботу. Но… Это правда не Вы распустили молву? - Клянусь своей честью, нет! Единственная с кем я делился этими мыслями была Ее Величество королева. Но и она бы не стала так бездумно распускать слухи. - Вы так уверены в ней? - Поверьте, большую часть времени ее рот занят сладостями, а не пересудами, - мечтательно и нежно засмеялся Ферзен. Лафайет в ответ только нелепо ухмыльнулся. - Как бы то ни было, сейчас люди уже успокоились… - Лафайет погрузился в свои мысли. Его так тревожило… - Ферзен, могу я с Вами обсудить очень трепетную тему? - Конечно! - Только обещайте оставить это между нами. - Обещаю! - Меня несколько смущает… Вы… - Лафайет не знал как это обсудить. - Представьте, что Вас… - Я знаю это выражение лица, - Ферзен громогласно расхохотался, - Вы оказались снизу! - Ничего смешного в этом нет! - Лафайет, хлестнул друга по руке поводьями. - Я не ожидал, что меня могут воспринять как кого-то… - Как кого? Как гея? - И зачем я только это начал..? - Дружище, ну куда Вы так торопитесь, - Ферзен не переставал смеяться, - ну хорошо, Лафайет, подождите. Я обещаю не издеваться! - Я ведь правильно понимаю, Вы сблизились с Людовиком XVI? - Умоляю Вас, Ферзен тише. - Вы удивлены, что он проявил активность? Честно признаться, я Вас понимаю, Мари тоже крайне удивила меня. Видно этот напор… У них это семейное… Лафайет удивленно взглянул на друга. - Я имею ввиду... Ладно, мы не об этом. Гилберт, почему Вы так смятены? - Ну… Я словно дамочка, и на мою… Покусились! - А Вы разве сами не покушались? - Но я ведь… - Лафайет не знал что и думать. - Вы оба мужчины, Гилберт, и Вы оба в первую очередь видите себя в доминирующей позиции мужчины. У Вас был опыт… Женщины? Чтобы в Вас... - Я думаю, нам пора прерваться… - В любом случае, не думайте, что раз у Вас больше опыта, и Вы сильнее, то Вы больше мужчина. Когда дело касается секса, даже женщина может оказаться большей мужчиной, - Ферзен улыбнулся. Нет, Лафайет точно не хотел знать подробности их с королевой любви.       Лафайет словно вернулся в подростковый возраст. Глупые переглядки, двусмысленные намеки, утайка чувств, мимолетные поцелуи и объятья за каждым углом. Это походило одновременно на праздник души, и на ночной кошмар. Как ни крути, подростком Лафайет уже не был. И хотел себе позволить взрослые, здоровые отношения с человеком, которого любит.       Но никто не отменял работу, обязанности, общественное давление. А потому встречи были редкие, поцелуй обрывистые, а разговоры короткие.       Они могли бы себе позволить тихие, незаметные встречи в, например, покоях короля. Но была и другая загвоздка. Лафайет не был готов смириться с ролью пассива, и не знал как обсудить это с Луи. А потому после жарких касаний, крепких объятий и страстных поцелуев, Лафайет позорно искал оправдания, чтобы сбежать от дальнейших действий. Король был понимающим, эмпатичным человеком. Он видел, что его друг не готов, и потому не давил. А может просто сам не знал, как это все бывает у мужчин, и от того не спорил.       Однажды он попытался завести диалог с Марией, но та с пьяным хохотом стала говорить про какие-то фанфики, обещая всему научить Людовика, и тот решил, не испытывая фортуну, сбежать.       И вот как уже и вошло Лафайету в привычку, он закрыл тяжелую дверь своих покоев, отрезая себя от внешнего шумного мира. Лафайет сбежал на весьма ответственном моменте. Началось с малого.       Они были в садовом лабиринте, вдалеке шумел фонтан, а они скрывались от чужих глаз и ушей за живой кустовой оградой. Сначала они прогулочным шагом гуляя по лабиринту, позволили себе соприкоснуться ладонями. Потом зависли в каком-то тупике, флиртуя и шуточно сражаясь пальцами.       Потом Луи стянул перчатку Лафайета с его руки, и с интересом рассматривал ладонь. Все шрамы, тонкими рваными линиями цветущими на коже. Волоски, темные и короткие, незаметные издалека. Следы пороха попавшие под верхние слои кожи во время битвы, и которые Лафайет не смыл вовремя, от чего те остались там навсегда. Короткие узкие лунки ногтей. Вены, особенно сильно проглядывающие, когда Лафайет напрягал руку. Костяшки и фаланги. Король давал себя право не торопиться. Наслаждаться обществом Лафайета без спешки.       Лафайет же был голоден до касаний, до ласк. Он прикоснулся тыльной стороной пальцев к щеке Луи. Тот покорно отозвался на ласку прикрывая глаза с пушистыми ресницами.       Пальцы щекотящим еле заметным движением пробежались по скуле. Лафайет перехватил рукой Людовика за подбородок, приподнимая вверх. После мгновения промедления, осмелился приложить большой палец к губам. Надавил. Нажал на нижнюю губу, чуть оттягивая. И все же отпрянул. Не все сразу.       Людовик заулыбался, он прильнул к Лафайету без слов, притягивая к себе его вторую руку. Снимая белую перчатку и с нее.       Позволил стянуть перчатки с себя. Это было… Интимно?       Потом они, конечно уже целовались, медленно, со вкусом. Ну, потому что уже не могли иначе. Это было похоже на привычку. Зависимость.       Следом Лафайет стянул с короля кафтан, вытянул рубаху из лосин. Позволил себе оглаживать сухой поджарый живот Луи. Спустился ниже. Ох…       Людовик ответил взаимностью и по-хозяйски положил ладонь на задницу Лафайета.       Пришлось придумывать странные оправдания. На ходу искать оброненные перчатки. И со всех ног нестись в свои покои.       Это уже похоже на ритуал. Немного петтинга с Луи и возвращаемся к себе в кроватку снять напряжение. А по-другому никак. Подставлять задницу-то жалко. А может не жалко, а просто страшно. Хотя чего бояться? Не откусит же Людовик там ничего.       Лафайет сам не знал, почему не может сам себе позволить такого. Может хваленая мужская гордость? А может он просто трус?       Гилберт валялся на кровати звездочкой, если бы уже изобрели правило буравчика, член мог бы отлично показывать направление тока, настолько упрямо он стоял. Хотелось подрочить. А еще сильнее хотелось вернуться к Луи. Но тут, как говорится, и хочется и колется.       Рука все же услужливо легла на собственный член.       Поглаживала осторожно, со знанием дела. А в голове цвел образ Людовика. А это не богохульство дрочить на короля Франции? Хм, ну даже если да, Лафайет бы уже едва ли попал в рай. Так что теперь глупо волноваться.       Вверх-вниз. Уже можно с нажимом. Да. Чуточку грубее. Так хорошо.       Мысли выветрились.       Стоит залезть под одежду. Определенно следует. Вот. Так-то лучше.       Да. Хорошо.       Лафайет прервался. В голову все равно лезли скомканные непонятные мысли. Но ведь Альфред был не против. А чем он был хуже Лафайета? И как он дошел до того, что был готов доверить свое очко товарищу? Что уж там. Он жизнь доверил. А Лафайет его подвел. Да, теперь и не спросишь Альфреда: "а как уломать Луи на нижнюю позицию?" Мертвые едва ли ответят.       Стало немного грустно.       Лафайет поднялся с постели. Побродил задумчиво.       Эх, на что только не пойдешь ради любви. В одном из выдвижным ящиков деревянного резного комода лежал сундучок с лекарственными средствами. Многоразовый бинт, лечебная мазь, вата. Вазелин. Так его стали называть лет на сто позже. Скользкий крем для увлажнения. Смазывания… Понятное дело каким образом Лафайет мог применять вазелин раньше.       И сейчас применит за тем же. Только на себе… И как он до такого докатился?       Снимать штаны не хотелось полностью. Было немного стыдно, хоть и не понятно перед кем. Засунул руки в штаны. Немного подергал себя там. Ну, просто чтобы вернуть возбуждение. И попробовал ткнуться ниже, как по обыкновению проворачивал с бывшими партнерами в постели.       Лафайет лег у изголовья, упираясь лопатками в стенку, а спиной в подушки. Этак полулежа, полусидя. И комфортно и доступ есть.       Просто прижать руку к промежности не казалось чем-то мерзким. Более того, ранее не задействованные в процессе яички довольно подтянулись. Неплохо.       Так, естественной смазки явно не достаточно, нужно взять вазелин.       Злополучную баночку Лафайет по глупости положил слишком далеко. На край кровати. Менять положение уже не хотелось. Дотянуться ногой?       Баночка свалилась. Да, Лафайет, Вы мастер все делать через жопу.       Чертыхнулся. Поднял банку. Нерешительно замер.       В любом случае, было бы гуманно хотя бы для начала опробовать на себе, каково его партнерам. А вдруг это и вовсе не приятно? А вдруг им все это было больно всегда? Лафайет, конечно, имел обыкновение спрашивать разрешения, иногда уточнял, понравилось ли все в конце. Но…       Ладно, может и не такая уж это была плохая идея.       Вазелин был прохладным и вязким. Не самая приятная консистенция. Но лучше, чем ничего. Лафайет растер крем между пальцев, и подвел их к члену. И без того холодная масса показалась на разгоряченной коже льдом. Ощущения не были неприятными. Но Лафайет предпочел просто их перетерпеть.       Когда необычность спала, маркиз потихоньку стал водить пальцами по стволу, не чтобы довести до оргазма. Нет. Хотелось поддерживать возбужденное состояние. Тыкать что-то в зад, когда нет эротического настроения - не самая гениальная мысль. Это Лафайет уловил по красочному диалогу с одним из бывших, когда еще был считай сопляком.       Сомкнул ладонь кольцом на головке. Сжал несильно. Оттянул. Лафайет уже знал как ему нравится. В этой части не было сюрпризов. Все самое экзотическое еще впереди.       Нужно еще вазелина. Бесспорно. Все же когда дело касается твоего собственного анала, смазки никогда не бывает много.       Скользкая рука снова юркнула под штаны. Прижалась быстро ко входу. Будто Лафайет очень боялся в процессе передумать. С секунду посидел просто ощущая то ли задницей руку, то ли рукой задницу. Длинно выдохнул. Экспериментаторы, блин.       Мягко двинул рукой, чтобы распределить вазелин. Пять минут, полет нормальный, ни отвратительных, ни болезненных ощущений все еще не поступило.       Стоит поглаживать дальше, пока что-то внутри не решится на большее. Подключилась вторая рука, мягко невзначай, легшая на член. Ну просто чтобы не расслаблялся.       Ну почему это все так странно и неловко?       Поглаживать. Надавить. Нет-нет. Нет. Он не готов.       Там ну просто не предназначено для этого.       Боже.       Нужно выпить.       Лафайет вскочил взвинченный с кровати, чуть запутался в покрывале ногой, но нервно выпутался. В покоях помимо заначки с вазелином должна была заваляться бутылка. На каком-то из торжеств подарили, а он не знал куда деть, вот и пихнул в один из ящиков комода с одеждой. Только куда? Ну где же?       Вот бы он еще додумался заначку с закуской запрятать.       Пить Лафайет, к своему сожалению, не умел. На балах и праздниках к алкоголю не прикасался. Все вокруг восхищались его выдержкой, силой воли, воспитанностью. А секрет был прост…       Открыть бутылку оказалось таким же испытанием, как и найти ее. Руки все еще скользкие от вазелина, упорно отказывались вынимать пробку. Да и штопора поблизости не было. Всковырял Лафайет алкоголь ножом, раскрошив пробку к чертям. Присосался по-глупому к бутылке.       Ну и дрянь. И как люди это пьют.       Надо еще глотнуть.       Горчило. И горло обжигало. И кажется не помогло расслабиться. Лафайет вернулся в постель, на прежнее место. Привалил бутылку к боку, чтобы была рядом, поддерживала.       А у горлышка бутылки такой фаллический вид... Уф.       Фу…       Нужно постараться. Пересиль себя, Лафайет.       Руку в штаны!       Кажется возбуждение его покинуло.       Одной рукой еще отпить пойла, вторая пусть шарит в штанах. Маркиз герой войны, а не нюня какая-то. Сказал пальцы в попу засунет, значит, засунет. Он не мужик, чтоли?       Хмель давал о себе знать.       Глаза стали тяжелыми. В голове как-то очень быстро выветрились все разумные думы. Поглаживания снизу даже казались какими-то трепетными, приятными. Можно было даже представить, что это Луи. Его ловкие длинные искусные пальцы. Или даже мягкие губы, или юркий язык. Ох.       Еще глоток, длинный протяжный. Передернуло.Бутылка случайно упала, разлилась немного на сгайбанное покрывало. Лафайет ее поднял и чуть снова не уронил.       Пальцы терли усерднее, давили с нажимом, и кажется даже, тело стало отвечать им взаимностью.       Подушечка среднего пальца ввалилась внутрь. Не прошла ни на йоту, но мышцы чуть поддались. И у Лафайета сердце замерло. Ну вот и все. И кто тебя теперь такую замуж возьмет.       Он чуть пьяно захихикал своим мыслям.       Нужно еще вазелина. И алкоголя. Не перепутать. Да.       Это чувствовалось некоторым жжением. Словно натерли… Ну, в принципе, так и было.       А еще было похоже, на то, как при тренировке негнущиеся мышцы поначалу отказываются работать в полную силу. Но если размяться, разогреться. Но там же и есть анальные мышцы… Так вот как оно работает.       Лафайет погрузился в свои мысли, чуть расслабился, бутылка снова опасно накренилась. Кажется, хотелось спать. А может он и задремал.       “Главное не уснуть с пальцами в заднице”, - думал он.       Поглаживания усердные хоть и аккуратные. Если долго и упорно пытаться, то все получится.       Получилось. Средний палец вошел.       Немного. Почти дошло до второй фаланги, но уже ощущался как что-то через чур лишнее в таком укромном месте.       Все внутри сжалось. Палец сдавило. А ведь больно. Будь на его месте член, могло бы и оторвать к чертям. - Хм, - Лафайет захихикал, - палец в рот не клади.       Он сам не знал, что его смешит. Скорее всего крайняя степень неловкости. И еще алкоголь. Ну и конечно еще пальцы в жопе. Но это не главное.       Еще глоточек, комната закружилась. Но немного. Лафайет попытался отследить направление кружения комнаты. Голова отказалась работать. Лафайет снова засмеялся запрокинув голову. О, он пьян.       Глоток.       Нужно расслабиться. Он подвигал пальцем внутри. Ой, не самая лучшая идея. Потер безымянным вход. Хм, а что, даже приятно.       Потянул средний палец вверх,прижал ладонь к мошонке. Или в нем говорит алкоголь, или он гей. Черт. Он ведь и вправду гей. Но ему это начинало нравиться.       А если добавить второй палец…       Нет!       Нет. Плохая идея. Лучше добавить еще алкоголя в кровь.       Отложить немного бутылку. Левой рукой погладит одинокий член. Да. Мужской секс определенно неплох. А ведь по словам некоторых его партнеров внутри есть…       Точка G. Кнопка удовольствия. Точка наслаждения.       Называйте, как хотите. Но простыми словами - простата. Лафайет это знал. И как ни крути, хотел попробовать ее потыкать. А теперь уже и стыд немного притуплен.       Немного переждать сокращение мышц. Снова попытаться подвигать пальцем.       Усталый длинный выдох. Нужен еще вазелин. И как ему быть?       Вытащить палец чтобы набрать еще крема? Или второй рукой туда нанести? Можно обойтись и тем количеством, что уже есть. Но нет. Раз нужен, значит нужен.       Вытащить палец. Ох, черт. Мышцы сжались и потянулись за выходящей фалангой. Это… Нет, только не говорите, что это приятно. Лафайет зажмурился. Не отнимая пальца, снова чуть надавил. Вход податливо расступился. Отнял палец назад. Опять прижал...       Хватит. Мама учила не играться с едой. Почему едой? Ему хватит горячительного, решил Лафайет. Засмеялся пьяно.       Глотнул еще.       Зачерпнул вазелина щедро на руку. Нет, этого слишком много. Чуть-чуть обратно в баночку…       Бутылка опять упала. - Да чтоб тебя! - Лафайет тихонько буркнул на пузырь. Обиженно откинул баночку вазелина. Не дают спокойно подрочить.       Он завис глядя бездумно на собственную скользкую руку. Вздохнул сдавленно, разочарованный в самом себе, и засунул не глядя руку в штаны.       Прохладно. Щекотно. Приятно.       Лафайет размяк. Раздвинул ноги чуть шире. Растер вазелин.       Аккуратный горячий вдох. Приставил пальцы ко входу. Выдох. Вошел как по маслу.       Внизу так… Скользко и влажно. А еще горячо и душно, что, кажется, можно обжечься. Ввел аккуратно палец до костяшки. В голове стучала набатом кровь.       Лафайет сжимает и разжимает палец, тянет вверх и расслабляет. Словом, играется.       Да, нащупать простату оказалось не так пр… Ах!       Резкая дрожь по телу. Опьянение чуть спало. Перед глазами белая вспышка. А внизу сладкая судорога.       Да. Это определенно… Да.       Ему нужно к Луи. Сейчас же!       Лафайет схватил впопыхах бутылку, чуть помедлил раздумывая, взять ли вазелин, нетвердой походкой направился к выходу из покоев. Пол упрямо уходил из под ног, собственная длинная тень убегала от него из-за лучей закатного солнца. В коридорах Версаля почти не сновало людей, а в его крыле, Лафайету, на счастье, так никто и не встретился.       Без проблем, почти без происшествий, маркиз привалился к двери короля, постучал игриво. Засмеялся сам себе.       Людовик сначала отозвался, приглашая войти. А потом и вовсе сам открыл дверь, впуская незваного гостя. - Гилберт, - удивленно отозвался он. - Я готов, - плюхаясь на просторную, больше его кровати, постель короля, громогласно объявил Лафайет. - Да, я вижу, - по доброму отозвался король, указывая на бутылку в руках пьяного маркиза. - Мпфх, - Лафайет лег на пузо, приглашающе оттопырив собственный зад, - готов, - покорно повторил он.       Луи смятенно подошел, не забыв прикрыть дверь, попытался вглядеться в разгоряченное лицо Гилберта. Улыбнулся нежно.       Лафайет задремал. - Добрых снов, - Луи укрыл сопящего друга шелковым тонким одеялом, и прилег к нему под бок. Добрых снов.       Лучи утреннего солнца упрямо ласкали плечи Луи. Ворочаясь от жары во сне, он сгайбал все простыни, раскидал все подушки и уснул довольный на Гилберте, который так наклюкался, что за всю ночь так и не шелохнулся.       В дверь постучали. - Войдите позже, - вскочив, растерянно крикнул король. Лафайет тоже проснулся. С тяжелой головой он взглянул на Людовика.       Послышались уходящие шаги за дверью. Их оставили одних. - Все случилось? - опасливо уточнил Лафайет. Поначалу Луи не понял вопроса, а когда осознал, не мог сдержать ехидного смешка. - О, верно! - Прямо, туда… - Лафайет обернулся чтобы взглянуть на собственную спину. - Ты был чертовски хорош!       Лафайет быстро раскусил по лисьей морде Луи, что он врет. Шутливо спихнул короля с кровати и откинулся снова дремать.       Луи же не расстроился, в отместку мягко хлопнул друга по мягкой точке, и ушел в смежную комнату. Видно, наводить марафет.       Гилберт успел сладко покемарить, пока рядом с ним не прогнулся матрас. Луи сбрызнул с пальцев капли воды прямо на мужчину. - Ммв, - обманчиво сонно потянулся Лафайет, и слитым движением сгреб Людовика в охапку. Тот захихикал, укусил Лафайета за руку, запинался ногами. Лафайет в ответ начал щекотаться. Получил болезненный удар по колену, и жалостливо отвернулся. - Гилберт, - Луи искренне испугался, что сделал больно. Участливо попытался успокоить друга. Зря поверил. Гилберт снова заключил в крепкие объятья опасно приблизившегося короля. - Я бы Вас поцеловал, мой друг, но Вы все еще не умылись, - от Лафайета пахло. Еще бы не вонял человек в одну харю заслюняший бутылку. Луи отпихивал его лицо ладонями. Но Лафайет упорно терся щетиной об руки короля, надеясь прорваться через защиту и чмокнуть. - Тогда Вы меня целуйте, - все же сдался маркиз. Откинулся на спину и раскинул руки в стороны. - Фу, - Луи шутливо зажал нос, - только обещайте молчать. Лафайет сонно растянулся в ухмылке и согласно кивнул.       Луи целовал мягко. Щекотливо. Обсыпал нежными щекотными прикосновениями губ сначала впалые щеки Лафайета, потом острую линию челюсти. Перешел медленно и уверенно на шею, придерживая рукой подбородок Лафайета, чтобы не мешался.       Зацепился за мочку уха как сережка и потянул мягко. Лафайет зарылся в густые кудрявые волосы короля пятерней, поощряя.       Луи прошелся влажным языком аккуратно по ребру ушной раковины. Подул на мокрую кожу. Переместил свою руку с подбородка на шею Лафайета, сжал несильно. Лафайет продолжал сонно валятся, доверчиво поглаживая чужие волосы. Луи же сел, возвышаясь над другом и изучающе глядя на него. Он видел как скулы Гилберта становятся пунцовыми, как он все тяжелее и тише дышит через нос, чувствовал, как все бешеней бьется жилка под рукой. Луи ослабил хватку. Мужчина под ним глубоко вздохнул полной грудью. Его широкая грудная клетка высокого и медленно вздымалась, чуть приподнимая самого Луи, который облокачивался на торс Лафайета.       Грудь маркиза была хороша. Накачанная и сочная. Вовсе не женская. Но от того, она не была хуже или лучше. Луи стянул с Гилберта рубаху, мешающую обзору.       Водить пальцами по голому телу было приятно. Волоски узкой светлой тропинкой пролегли в ложбинке далеко под яремной ямкой, и еще чуть виднелись над поясом штанов.       Луи с научным интересом на ощупь исследовал все мышцы под бархатной кожей Лафайета. Пересчитал ребра по бокам. Очертил еле виднеющиеся линии кубиков пресса. Ну, ради научного эксперимента, можно и на вкус попробовать… Маркиз удивленно вздрогнул необычным ощущениям чужого языка на собственной груди. Было и щекотно, и неловко, и стыдно. И очень приятно. Каждое нелепое движение Луи томлением отзывалось в паху Лафайета.       А Людовик только распалялся. Позволял себе прикусывать мягкую кожу. Зарывался носом в кудрявые волоски на груди, щекотно дул на свежие следы собственных засосов. А между делом почти незаметно попытался забраться пальцами под край штанов.       Лафайет мягко рукой перехватил его движение. Поднялся. - Пойду все же ополоснусь, - в его глазах таилась светлая радость, он чмокнул растерянного Луи в нос, и поднялся, чтобы уйти в смежную комнату. - Опять сбежал, - тихо буркнул король, оставшись один на кровати. Он раскинулся по диагонали, занимая все пространство. Кажется, из штанов Лафайета вывалилась баночка. Луи удивленно покрутил ее. Крем?       Король покачивал ногой, напевая что-то под нос, когда Лафайет вышел к нему. Голый. Без штанов, без ботфортов. И без стыда. Людовик улыбнулся заискивающе. Потянулся поцеловать мужчину. - Впечатлены, Ваше Величество, - Лафайет задрал нос. - Удивлен, - согласился он, - Вы мне представлялись елейной барышней, - решил подтрунивать Луи, за что лишился поцелуя. Гилберт, обиженно положил мощную ладонь на лицо короля, показывая, что никаких лобызаний тот не дождется с таким плохим поведением. - Не спорю, Вы явно опытнее меня. - Глупости, - Луи попытался отмахнуться, в руке он продолжал держать крем.       Лафайет присел на край кровати, указывая на вазелин: - Вы знаете как ею пользоваться? - Баночкой? - Смазкой, - Гилберт старался не смеяться, но улыбка проглядывалась в ямочках на щеках. - У меня был не такой обширный опыт, как Вы думаете, Гилберт, - Луи попытался вложить банку в руку маркиза, и мимолетно прижался к его губам с поцелуем. Лафайет ответил. Но тут же отстранился. - И насколько он был обширный? - он опустил баночку на кровать, серьезно взглянул на короля. Тот стушевался. - Какой ответ Вы ждете? - Сколько у Вас было дам? - С моей стороны было бы невежливо вести счет. Но, сказать честно, для короля, я очень скромен в любовных похождениях. - Вот как, - Лафайет оставался скептичен, - сколько Вам было лет, когда Вы впервые поцеловались? - Ох, - Луи рассмеялся счастливо, вспоминая тот момент, - двенадцать. Это была дочь пасечницы. Мы играли в рыцарей, сражались палками. Она победила меня, а я в награду пообещал ей поцелуй принца.       Лафайет рассмеялся в ответ. - Она была очень красивая и милая, - скромно отозвался король, потупив взгляд. - Красивая? И все? - Ну… Еще конечно очень сильная. Да. Когда я только посмел к ней приблизиться, она укусила меня за нижнюю губу. Я тогда плакал. Не от обиды. Правда больно было. И немного стыдно. А она тогда матери все рассказала. Я боялся, что меня накажут, а на следующий день пасечница с ней вдвоем пришли, умоляли простить, сжалиться. Я тогда был так поражен. Девочка сама извинилась покорно, предложила поцеловать ее… Как видите, мой друг, меня явно тянет на боевых особ, - улыбнулся немного грустно король, явственно намекая на самого Гилберта. - Что Вас так удивляет? - Ну, как же… Сами представьте. С детства нас учат, что девочек нужно уважать, заботиться о них. Но когда я повел с ней неправильно, принудил к поцелую, наказали не меня. Наказали ее за то, что она постояла за себя. Как это называется? - Женщине следует быть покорной, - задумчиво и чуть вопросительно отозвался Лафайет. - Странная логика получается. Будь хрупкой, чтобы мужчина мог тебя защитить. А когда мужчина защитить тебя не может, не смей сама себя защищать. Ты же хрупкая. Это неправильно. - Неправильно, что она позволила себе победить Вас, - Лафайет видел, что Людовик расстроен, пытался его поддержать. Король в ответ грустно рассмеялся. - Она не виновата, что была сильнее меня, мой друг. Почему я имею больше прав только от того, что родился в королевской семье? Почему у меня есть титул рыцаря, хотя сражения от меня далеко. А у этой дочери пасечницы никогда не было ни возможности, ни права заслужить такой титул?       Лафайет не знал как реагировать на такие мысли. Его они никогда не мучали. А король, оказывается, размышлял о каких-то бытовых проблемах пасечницы. - Я чувствую, что занимаю чужое место, мой друг. Я рожден в королевской семье, но это не делает меня достойным королем. Это не значит, что я могу править Францией лучше, чем кто бы то ни было.       Лафайет вздохнул глубоко. Вот оно что. Людовик часто грызет себя за свою некомпетентность. Всегда думает, что не достоин того, что его окружает. Людовик был простым человеком. И явно жаждал простой жизни. И кроме того, хотел дать право проявить себя достойным людям.       Маркиз положил руку на тяжело склоненную голову короля. Притянул смятенного мужчину в крепкие объятья. Как он может его поддержать? Как утешить? Успокоить?       Лафайет мягко поглаживал спину короля, тот угрюмо ткнулся носом в ключицу друга. Попытался свалить Лафайета, чтобы они обнимались лежа. Маркиз покорно лег. Нежно поцеловал Луи в макушку. Тот притерся только ближе. Выпутал длинные ноги из ночной сорочки и переплел свои голени с ногами Лафайета.       Они провалялись так какое-то время. Пока Луи не успокоился. Вскоре он уже заскучал и потихоньку вновь стал дурачиться. То чмокнет Лафайета в губы. То попытается ущипнуть за бок.       К ним стало возвращаться игривое настроение. Объятия стали крепче, жарче. Поцелуи глубже.       Лафайет позволил себе проникнуть языком в жаркий рот короля. Вылизывал его усердно. Они не могли удержаться от глупостей. Толкались языками. Переплетали их. Пытались установить первенство. Вскоре игра стала жарче. Луи пытался доминировать, уложить маркиза на спину, вторгнуться к его языку своим.       Поначалу Лафайет в шутку сопротивлялся, а когда понял, что Людовик, возможно, намерен быть сверху, смиренно лег, позволяя делать с ним что угодно. Луи это быстро надоело. Он оторвался. Тяжело сел на живот Гилберта, упер руки в его грудь. - Ты чего? - Я подумал, что все равно сильнее Вас. Если буду бороться, то точно одержу верх, - Луи щелкнул Лафайета по носу, за напускное бахвальство, - а я не хочу Вас побеждать, - все же честно отозвался маркиз. Луи надул нижнюю губу. - Где эта штука, - вдруг отозвался король, рассеянно шаря по кровати руками. Он нашел вазелин. Довольный, словно ищейка. Вручил Лафайету баночку снова, весело глядя ему в глаза. - Вы хотите, чтобы я сам это сделал? - немного растерянно принял вазелин Лафайет. - В отличие от меня Вы знаете как этим пользоваться. Только… Лафайет принял смазку. Между его бровей залегла складка. Он хмурно поглядел на короля. - Гилберт, обещайте мне, что будете аккуратным, - Людовик смущенно сжал сорочку на груди. Его уши порозовели, а глаза шаловливо и смущенно сверкали. Лафайет словно не верил, король готов быть снизу? - Вы хотите… - Лафайет удивленно глянул то на крем, то на партнера, - Вы уверены, что готовы? Луи еще больше стушевался. - Да, - ответ дался ему непросто, от неловкости он улыбался. Но слова были искренними. У Лафайета сердце упрямо защемило в груди. В ушах кровь затопила нежностью. Он с силой сжал плечи короля, прижал его к груди. - Вы такой милый, - не сдержался Лафайет. Людовик только сильнее засмеялся. Он по кошачьи рукой отпрянул от груди маркиза, и поцеловал того мягко в губы.       Лафайет ответил. Со всем жаром, что в нем был, со всей пылкостью, со всей страстью. Он завалил Луи. Сжимал его сильно. Словно боялся, что вот сейчас он растает, исчезнет. Испарится. Что вот сейчас Лафайет может проснуться от своего прекрасного, слишком хорошего, чтобы быть реальностью, сна. Луи в ответ хихикал. Уворачивался, смеясь, от слишком настырных ласк.       Гилберт просунул руку под спину Луи. Схватив за поясницу прижал к себе. С некоторой тоской притиснул. Надеялся, что так больше не отпрянет?       Людовик не чувствовал спиной опору, только сильную упрямую руку и ее жесткие хозяйнические пальцы на пояснице. Щекой ощущал горячее дыхание Лафайета, тот, не переставая, его целовал. Луи сковала неловкость. - Мф, - Луи осторожно прогнулся, это только распалило маркиза, он аккуратно прижался зубами к щеке короля. Словно очень хотел укусить, но все же сдерживался. - Гилберт, пожалуйста.       Он просил пустить его. Дать немного воздуха.       Лафайет простонал. Разочарованно. Жарко. От этого звука пробежались сладкие мурашки по телу. Он расслабил руку. Ему, как видно, давался сложно контроль над собой. Лафайет отпрянул руку. Поставил ее у головы короля. Сжал простыни. Плотно. Сильно. Жадно. Послышался треск ткани. Тяжелый выдох. Очень скованный. Луи почувствовал его на шее, плече, груди.       Да, может, секс с мужчиной, это не так просто, как казалось поначалу. Но Луи усердно и упорно решил доверять Гилберту.       Лафайет был напряжен, зажмурился, тяжело дышал, думал о чем-то. Луи же повернулся к нему головой, рассматривал вблизи. Чмокнул невесомо в губы. Маркиз все же расслабил руку. Отнял ее тяжело от простыни. Колеблясь уместил на шее короля. Посмотрел на него.       Голубые глаза были пронзительны. Столько нежности, столько сожаления. И похоти.       В паху заныло от вида такого разгоряченного друга. Луи снова неуклюже оставил мокрый след на его сжатых губах. Как же внутри все сжималось.       Лафайет погладил большим пальцем у основания шеи, где она переходит в челюсть. Луи тяжело сглотнул. Он поцеловал еще. Снова. Лафайет не отвечал. Ждал? Терпел? Пытался совладать с собой?       Луи прижался протяжно, долго и бесконечно нежно. Гилберт ответил. Как мог спокойно, трепетно, отдаваясь королю как безбрежному морю, позволяя себе плыть по его волнам.       Ноги снова сплелись. Аккуратно. Скованно. Руки заново изучали друг друга. Людовик был как птица. С такими красивыми, пушистыми перьями. К нему так хотелось прикоснуться, прижаться, оставить на нем свой запах, метку, обозначить, что он только мой. И целовал он, как клевала птица, мягко и чутко, тычась по детски в губы. И трепетал от прикосновений подобно птице. И заперт был в клетке. И хотел свободы.       И был таким же хрупким как птица. Словно и у него все кости полые, хрупкие, как фарфор. Попробуй сжать неосторожно, и рассыпется весь твой хрусталь в руках. И даже прикосновения были как у птицы. Бархатные, неуловимые, как щекот пера.       В груди Лафайета упрямо сжималось от нежности, крутило как мельницей, перемалывало сердце в щепки от трепета к Людовику. А он опять дурашливо смотрел на Лафайета. Потирался промежностью о его бедра. Несносный.       Гилберт с нажимом провел вдоль по его спине. Остановился на заднице. Огладил нежно, а почувствовав скованность в ответ, перевел руку на бок таза. Ощутимо сжал ляжку. Тискал.       Луи нравились такие незатейливые прикосновения. Его это распаляло. Вскоре он даже позволил продвинуться руке Лафайета к собственному члену. Сначала через сорочку. Мы же не хотим никого смущать.       Дальше больше. Смелее.       Они целовались. Лафайет всеми мыслями и действиями был внизу, а потому позволил Людовику дурачиться, проникнуть в собственный рот. Играться с его губами. Прикусывать оттягивать. Облизывать.       Сам же заботливо поправлял полы сорочки и нежно, трепетно, как умел, обводил пальцем головку члена Луи. Потирал уздечку. Обводил вдоль члена еле заметные венки, пытался отследить их ход. И сжимал у основания. Несильно. Тыльной стороной гладил мошонку, попытался подобраться чуть ближе ко входу, но малейшая неловкость от Луи, и Лафайет словно изначально вообще задумывал перейти на внутреннюю часть бедра. Да. Пощупать там все.       И снова, только Людовик расслабится, раскроется, позволит большее, Гилберт движется вперед. С каждым разом позволяет себе все больше и больше.       Взял одну из половинок ягодиц в руку. Так идеально ложится в ладонь. Словно только для этого и была создана.       Оттянул.       Стон.       Ах.       Луи так сладко подает голос. Он сам не замечает этого. А иногда еле слышно в груди зарождается сдавленный писк или скулеж, не разберешь. И Лафайет все ищет возможности заставить его сделать так еще. Снова. Пожалуйста. Это так приятно…       Отвлекся, приподнялся на локтях, что-то ищет. - Мгх, - Луи раздраженно потянул Гилберта за волосы на затылке, - ну что ты там? - просяще позвал он.       Лафайет нашел злополучную баночку. Луи осекся. Зря звал.       Он растерянно глядел. Сложил руки на груди опасливо. Лафайет открутил банку.       Луи скованно попытался снять с себя сорочку через голову. Места было мало. Он смешно извернулся и стянул кусок жесткой льняной ткани. Уставился на секунду в потолок и повернулся на живот. Ну правильно. Лафайет же научил, что так надо. На свою голову.       Гилберт улыбнулся сам себе. Поцеловал короля в выступающую косточку плеча. Уложил подбородок в изгиб шеи Людовика. - Боитесь? - Нет, - соврал Людовик.       Лафайет выпрямился. Закрутил баночку.       Не страшно. Он сам и пуще того трусил. Не обязательно все сразу.       Гилберт снова лег на спину Луи, вытянулся вдоль него. Член оказался приятно зажат между их тел.       Луи попытался приподняться, опасливо оборачиваясь на Гилберта. Тот в ответ поцеловал короля.       Протиснул руку, чтобы снова оглаживать член Людовика. Водил уверенно. С нажимом.       Чем быстрее становилось дыхание короля, чем резче были выдохи, тем больше увеличивал амплитуду Лафайет. Сам потирался. Было так хорошо. Так жарко. Людовик двигал тазом тихонько в ответ. В особенно чувственные моменты, не мог сдержаться. Пытался позволить себе остаться в плену ловких пальцев.       Лафайет лежал на нем как одеяло. Большое, жаркое, тяжелое. Такое…       Рука еще быстрее. Играется с головкой, и переходит издевательски на бедра. И снова к члену. Людовика бросает в беспечный жар. Во рту сухо. Он дышит распахнув губы. Из груди так упрямо рвутся жалобные звуки.       Луи кончает первым. Ярко. Переживая судороги. Зажмуривая глаза. Закусывая губу.       Лафайет чувствует как в конвульсиях под ним бьется живое, такое любимое тело. Ему так хочется продлить эту жестокую ласку. Но он отпускает короля. Откидывается на спину.       Ласкает уже себя.       Людовик пытается отдышаться.       Он не ожидал, что объятья пропадут так быстро. Разгоряченная, вспотевшая кожа ощущается опустевшей без давления Гилберта. Он поворачивается к нему. Подбирается ближе. Кладет голову на плечо. Наблюдает с интересом за процессом.       Экспериментатор как никак.       Лафайету не понадобилось много. Любопытное минутное неумелое участие короля. Возможность прижаться к волосам на его голове. Право сжать изогнутую изящную спину короля. Сильные толчки. И вот Гилберт расплескал на собственном животе белесые капли спермы.       Грудь ходила ходуном.       Луи радостно посмотрел ему в глаза. Чмокнул в губы. - Ваше Величественно, - слабо надеясь вернуть ровное дыхание, позвал Лафайет, - я обсуждал это недавно с товарищем.       Людовик удивленно наклонил голову, он внимательно слушал. - Ферзен и Мария отправятся на новые земли. Революции не избежать. Люди хотят забрать свою власть над собственными жизнями…       Король глядел как щенок, удивленно и впитывая каждое слово. - Луи, Вы отправитесь со мной в Америку? Жить новой жизнью простых людей?       Людовик ухмыльнулся. Он был тем еще экспериментатором.