* * *
Олег частый гость в его скромной мастерской. Он расхаживает молчаливой тенью между несколькими складными мольбертами и Сережиным любимым этюдником, взглядом сканирует холсты и длинные спирали ватмана. Почти не касается пальцами — правило пяти секунд! — гипсовых моделей простых фигур, черепов и пары бюстов. Недолго следит за самим художником, желая убедиться, что все в порядке. Никогда не мешает. Однажды, пока Сережа размазывает по готовой работе жирный слой лака-закрепителя, Олег неслышными шагами кружит вокруг простого карандашного рисунка. Комментариев не дает, но и оторваться не может. Сережа искоса наблюдает за ним и так же старается не мешать, хоть и любопытно, конечно, что там его повар-любовник-охранник (и множество прочих важных составляющих) нашел в кривоватом изображении обнаженного мужчины с замыленным лицом и толком не проработанной драпировкой на плече. То был небольшой альбомный формат, обычная практика после недельного перерыва, без нацеливания на результат. Сережа сохранил чисто для коллекции, а Олег вон зацепился, будто поводком привязали. — Любуешься моим очередным шедевром? Сережа не удерживается — спрашивает, подкрепляя слова легким смешком. Олег же смотрит удивительно серьезно. — Да. Красиво же. Олег простой как рубль; комплименты у него тоже простые и прямолинейные — непоколебимым танком прут, отчего сомневаться в их искренности не приходится. Сережа аж кисть откладывает, глядит на него большими глазами и несколько раз разевает рот. Фраза подбираться не хочет, а Олег лишь улыбается в ответ: — Что такое? Сережа делает глубокий вдох, такой же выдох, морщится и трет бровь — достаточно долго, чтобы Олег понял, насколько он своей незамысловатостью может поколебать тонко чувствующую натуру. Судя по всему, Олег понимает и должной вины не испытывает. Хорошо, допустим. — Так, ладно! — Сережа вскидывает ладони в примирительном жесте, будто последние несколько минут у них шел ожесточенный спор, за спинами грохотали взрывы, а монашки в глубине храмов испуганно крестились, слыша столь тяжеловесную аргументацию с обеих сторон. — Ты просто без ума от меня, в чем тебя трудно винить, конечно. А значит, хочешь сделать приятно с помощью незаслуженной похвалы, — он красиво закидывает ногу на ногу, блаженно закрывает глаза и прикладывает к сердцу кулак. — Так и быть, я поддамся тебе, змей-искуситель! Это великое произведение искусства… — По-настоящему красивое. Серый, кончай театральничать. Сережа так и замирает — в драматичной позе, с ошарашенным выражением лица. — То есть ты серьезно так считаешь? — Ну да, а что такого? Да нет, нет, ничего, дорогой. Нравится — так нравится. Сережа пожимает плечами и собирается что-то ответить, как вдруг вспоминает о лаке. Вскидывается, хватается за отложенную кисть, продолжает скользить ворсом по натянутому на планшет холсту. Движения его руки — выверенные, аккуратные, отточенные годами профессиональной деятельности — снова прерываются Олегом. — А меня так сможешь? Родной, ну что ты делаешь. — Родной, ну что ты делаешь? — вторит мыслям Сережа и быстро ловит ненужную каплю, устремившуюся вниз, размазывает по белому плечу темноволосой девушки. Высокая — нет, очень высокая, крупного телосложения, со стальным взглядом и тонкой линией плотно сжатых губ. Она даже чем-то похожа на Олега. Забавно, а Сережа и не замечал, когда писал ее. — А что я делаю? — помолчав, Олег подходит со спины, мягко тянет за талию. Сережа физически чувствует затылком его улыбку. А, кого-то, значит, его реакция забавляет, да? — Считай, я твой заказчик. За труд готов платить. Сережа откликается не сразу. Он деланно задумывается, а затем снисходительно отмахивается: забудь, мол, об оплате поговорим потом. Поразительный человек все-таки Олег Волков.* * *
Олег стягивает через голову футболку, и Сереже это нравится. Он неспешно облизывает взглядом торс. Сильный, крепкий, потрясающий — даже по вечерам в неосвещенной комнате, когда они в обнимку падают на кровать и Сережа голодно водит по нему руками. Затем глаза устремляются к ногам — Олег как раз звякает ремнем и расстегивает ширинку джинсов. Сережа внимательно следит за обнажающимися бедрами. — Серый, карандаш точи. Сережа по всем канонам дурацких комедий вздрагивает, спешно отворачивается и продолжает срезать лишнюю древесину канцелярским ножом. Он на автомате заостряет грифель и попадает лезвием по пальцу, бормочет ругательства. — Сколько бы лет ни прошло, вот так каждый раз, — жалуется Олегу, отходя от мусорного ведра и берясь за пластырь. Тот действительно лежит внушительным запасом на одной из настенных полок и регулярно пополняется на пачку после каждого похода в аптеку. — Даже когда на меня не засматриваешься? — Ой, кончайте выпендриваться и проходите уже к своему месту, Аполлон. Сережа фыркает из чистой вредности, а на деле впитывает улыбки Олега, словно губка. Олег и сам сияет: любит их повседневные перебранки до одури — ну хоть бы для приличия попытался не кайфовать так откровенно! Оставшись без одежды, он идет в центр круга из нескольких высоких ламп — Сережа всласть поработал над освещением; мягкие тени идеальны в своем количестве, как и ярко выраженные контрасты. — Какую позу мне принять? Сережа приближается, становится вплотную, накидывает на плечо ткань — та податливо собирается складками. Помолчав, он протягивает руки, слегка надавливает на ключицы, заставляя распрямиться, аккуратно поднимает пальцами подбородок. — Вот так. Ты можешь согнуть ногу, опереться на что-нибудь, но оставайся открытым. И… расслабься, — Сережа ехидно подмигивает. — Тебе ближайшие несколько часов только так и стоять. С перерывами, конечно, но… В общем, ты сам на это подписался. — Я не буду никого винить в своих страданиях, — Олег беззлобно поднимает уголки губ, выполняя указания с армейской точностью. Ну кто бы сомневался. Сережа отходит к мольберту и, прежде чем сесть, окидывает взглядом еще раз. Медленно, вдумчиво, стараясь запечатлеть общий силуэт, а не детали. С последним возникают сложности, но Сереже удается абстрагироваться от соблазнительного рельефа и того, как вкусно блестит кожа в лучах искусственного освещения. Тихо вздыхает: сам себе яму вырыл этими чертовыми лампами. — Ну что, все нормально? — Тс-с. Сережа усаживается за работу, орудует карандашом, сплетает линии концом грифеля. Перед ним — сразу две поверхности, которые хочется преобразить. Одна — плоская, тонкая, цвета слоновой кости, на ней Сережа набрасывает мужскую фигуру в полный рост; вторая — объемная и греющая изнутри, она же неповторимый оригинал Олег Волков. Олег ведь тоже на холст похож. Его хочется гладить ладонями и кистями, выписывать узоры, взятые из головы и увиденные в жизни. Покрывать самой лучшей штриховкой, самыми аппетитными мазками. Сережа пристально всматривается в него и продолжает без остановки. О том, что надо бы уделить внимание и драпировке, вспоминает аж перед тем, как взяться за краски.* * *
Олегом трудно перестать любоваться, не убив на это занятие всю свою жизнь. По крайней мере, так оно работает у Сережи. Неровный летний загар, кожа с россыпью мелких шрамов, мерно вздымающаяся грудь. Олег кажется безмятежно спокойным и доверившимся без остатка, но на деле в нем раскаляется и кипит. Он нетерпеливо сглатывает и прикрывает глаза в предвкушении. Сережа устраивается рядом, лицом к лицу, вплотную, между ног, жадно ловя его жесты слухом и зрением. В нем самом — целая горсть каленых углей. Запястья Олега обнимают мягкие кожаные браслеты, тянущиеся от них серебряные цепи пристегнуты к задним ножкам стула. Больше никаких ограничителей — ни веревок, ни ошейника; руки зафиксированы, но не скованы. Иллюзия свободы хрупкая и ужасно возбуждающая. Сережа невольно подается ближе, тянет носом воздух — тот густой, как заварной крем, и такой же сладкий. Олег полностью раздет, открыт и расслаблен. Последнему Сережа поспособствовал лично, предварительно сделав массаж спины, исцеловав в процессе широкие плечи, размяв и приручив. Олег выглядит прекрасно, гордо и послушно, и — о боги! — о лучшем холсте Сережа и мечтать не мог. Хочется начать покрывать слоями прямо сейчас, но порой художнику свойственно растягивать удовольствие при написании шедевра. Сережа не сдерживает довольную лисью улыбку и протягивает руку. Первое прикосновение (первый мазок) — самыми кончиками пальцев — скользит от груди по животу, останавливается в центре и идет на повтор уже всей ладонью. Сережа медлит, гладит зигзагообразными движениями почти невесомо. Его взгляд гуляет по лицу Олега, сомкнутым векам и плотно сжатым губам, затем стекает вниз по шее, бежит по телу и цепляется за соблазнительную тонкую дорожку волос. Новый мазок приходится по ней. Сережу между ребер щекочут назойливые бабочки, когда Олег едва заметно вздрагивает и поджимает пальцы на ногах. Рука ласкает вдоль темной линии до лобка, тактильные рецепторы кайфуют от ощущения гладкой кожи. Олег всегда такой сильный, но сейчас удивительно податливый. Сережа закусывает щеку изнутри и плывет окончательно. — Как самочувствие, мой холст? — А, то есть уже не натура. Меня повысили? Сережа тихо посмеивается. Его слуха касается шелестящий выдох, когда на подтянутый живот ложится вторая ладонь. Сережа умело оглаживает бока, недолго массирует выступающие вперед тазовые косточки, с любопытством смотрит вниз. Полувопрос-полуутверждение звучит шелковым мурлыканьем: — Нравится, дорогой? Олег глухо дышит и откликается не сразу. Его член еще мягкий и вялый, но табуны мурашек, бегающие по телу то там то тут, ощущаются Сережей практически зеркально. О да, он знает, как сделать Олегу приятно. — Если ты так обращаешься со всеми своими рабочими поверхностями, я им страшно завидую, — и непоколебимая честность в глазах. Бабочки начинают носиться как сумасшедшие, и Сережа любовно проводит по бедру до самого колена. Нога податливо отодвигается вбок, открывая внутреннюю сторону. Хороший, хороший искренний Олег. — Не совсем так. Ты все-таки куда особеннее будешь. Сережа тянется навстречу, припадает ртом к шее — голова Олега удобно откинута назад. Тонкая складка, зажатая между губ, тщательно вылизывается и быстро наливается красным. У Сережи самого щеки горят от всего и сразу. Он не прекращает мерить ладонями длину чужих ног, спускаясь дыханием к ключицам. Олег напрягается внизу. Сережина улыбка становится шире. Он трется ртом о грудь, гибким языком цепляет острый сосок и не касается члена — пока что. Желает наиграться и огладить Олега везде, в самых сокровенных и не всегда доступных местах. Мелкая дрожь от ласк служит ему согласием. — Серый… — Олег шипит, когда Сережа широко и влажно лижет над самым пахом. Костяшки его рук белеют: пальцы впиваются в цепи, будто пытаются ухватиться за остатки хладнокровия. Ну уж нет, Сережа последнего не хочет, хоть и наблюдать за этой борьбой сердца с разумом безумно увлекательно. Его дыхание опять смещается — еще ниже, к лобку. Новый мазок — языком, тягучий и медленный — приходится совсем близко. Олегу, кажется, впору выть, и Сережа еле удерживается от безвкусного каламбура. Он выпрямляется, позволяет себе вдоволь налюбоваться. Вот так идеально. Привлекательное мужское тело, натренированное, словно выточенное из камня, блестящая от пота кожа и темный член с переплетением взбухших вен. Сережа дает себе волю, погружается в детали по самую макушку. Следовать от общего к частному — сейчас в этом правиле нет ни грамма смысла. Олег бормочет что-то нецензурное — и балдеет, Сереже видно, — когда от основания к головке пробегается кончик указательного пальца. От вида того, как он невольно вскидывает бедра, желая получить большее, в паху немилосердно тянет. Сережа нередко заигрывается, но определенные временные рамки все же соблюдает — ради себя и партнера. Он чертит полукруг, размазывая выступившую влагу, и вдруг бархатно выдыхает: — Только представь, что будет, когда я на него сяду. В глазах Олега — раздразненный до хищного оскала лютоволк. Или собака Баскервилей. Брызги адского пламени, в общем. — Скоро я это буду не только представлять. Почти похоже на рычание. Сережа остается в умилении и наконец берется за дело как следует — обхватывает мокрый ствол, скользит по нему всей ладонью; второй рукой ласкает поджавшиеся яички, рисуя невидимые эллипсы. Олега трясет. Его колени колотит дрожью от удовольствия, но он все равно умудряется сохранять самообладание — зачем, правда, до конца не ясно. — Не сдерживайся, — тихо советует Сережа и берется вылизывать. Олег откидывает голову, слуха касается его негромкий, низкий стон. Сережа считает это прекрасным поощрением и, расслабив горло, начинает брать в рот, постепенно, неспешно, но старательно. — Отстегни. Браслеты стекают с запястий и падают на пол, пальцы Олега зарываются в растрепавшиеся рыжие лохмы. Сережа про себя усмехается: а неплохо все-таки вышло в очередной раз пробудить истинно волчью сущность. Он насаживается сильнее, сжимает губами головку, легко давит языком в ее центр — Олега такое сводит с ума. Пожалуй, на этом «картину» можно закончить и доверить бразды правления ей самой. Слои — (не)покорности, возбуждения, почти потерянного разумом контроля и прочего восхитительного — лежат идеально. Сережа, донельзя довольный, выпускает член изо рта и поднимает голову, бесстыже смотрит глаза в глаза, улыбается с хитринкой. — Я тебя сейчас съем, — серьезно предупреждает Олег. — Десять творений, вышедших из-под контроля, — успевает пошутить Сережа, пока его не сгребают в охапку, раздевая без привычной аккуратности и подминая под себя. Олег скалится и облизывается, Сережа обнимает его за шею, сам трется вверху и внизу. — Я чуть с ума не сошел, пока ты тут… экспериментировал. — Аналогично, дорогой. Сережа жмется теснее, шепчет на ухо: «Ты потрясающе красивый» и «Ты вроде бы хотел, чтобы я сел самостоятельно». За первое Олег припадает поцелуем к его виску; за второе — натурально рычит и кусается. — Вот уж нет. Моя очередь тебя мучить. — Тоже мне страдалец, — смеется Сережа и доверчиво открывается в ответ.