Гармония

Наконец наступил день. День, которого они так боялись. Отступников со всех лагерей повели вниз по лестнице кричащие люди в форме, нетерпеливо подталкивая их оружием и приказывая идти быстрее. У них было меньше пяти минут на то, чтобы собрать свои вещи под постоянным давлением кричащих солдат. Яков быстро схватил свои револьверы и пару масок и перчаток – предметы, которыми он дорожил больше всего, а Ганс, как Яков успел заметить, отчаянно запихивал в багажник несколько любимых игрушек. Они вышли из здания и впервые за пару недель вдохнули свежий воздух. Пока их отряд вели агрессивные солдаты, на них смотрело множество давно знакомых лиц, которые с отчаянием и долей любопытства наблюдали за ними. Пока они шли к военному грузовику, Яков думал, почему ребятам из других лагерей так интересно узнать, как их будут садить на места, ведь они через минуту сами узнают, каково это – еле идти ослабевшими дрожащими ногами под натиском сильных обученных верующих. Наконец его взгляд зацепился за Оливера и Дорис, которых первыми из их группы затащили в фургон, и теперь их силуэты различались в небольшом окне. Они стояли, прижавшись друг к другу, рука в руке, на их лицах запечатлелось выражение муки и бессилия. Удивительно, но эти брат с сестрой за пару недель сделали для общего благополучия намного больше, чем он и остальной отряд, когда капитана Вагнера взяли в плен. Им удавалось держать в тайне убежища и менять их только в крайнем случае, приносили с тайников, находимых ими же, еду и одежду, благодаря чему сотни человек могли жить вполне комфортно и в столь опасной ситуации. Почему-то Якову было больно смотреть на то, как глаза всех соотрядников слезятся, а его глаза остаются сухими. Как же ему хотелось закричать, привлечь внимание, сказать верующим гадости и внушить веру всем отступникам – и пленным, и мертвым, и по какой-то причине свободным, – что все будет хорошо, даже если сам Яков в это не верит!.. Это – чистой воды абсурд. Глупость. И все это знают. Кроме того, последствия таких действий были бы тяжелыми. Якова и стоящего рядом Элиаса втолкнули внутрь грузовика. Двери захлопнулись прямо перед их носами. Все источники света исчезли, и пространство стало темнее ночи. Они ехали, казалось, целую вечность и, наконец, прибыли на железнодорожную станцию. Им приказали выйти на улицу и присоединиться к уже приехавшей небольшой массе людей со знаком позора на пальто. На улице было холодно и мерзко, но страх и предвкушение, казалось, прогоняли холод. Их отряд выполнял приказы сердитых офицеров, распределявших отступников по вагонам поезда. Пока они шли, Яков слышал, как Хельга тихонько разговаривала с Руф, прижимая его к себе. Он почувствовал руку Ганса на своем плече и посмотрел на него. Взгляд Ганса был прикован к кричащему офицеру, стоявшему ближе всех к ним, и выражал тревогу и озабоченность, отчего тот казался старше. Ганс почувствовал взгляд Якова и встретился с ним глазами. Казалось, взаимное напряжение от нахождения рядом друг с другом, выстраивавшееся годами, вмиг испарилось. Напуганный взгляд Ганса немного смягчился, и он посмотрел на Якова с грустью. Это был взгляд человека, который знает, что будущее состайника обречено. И Яков знал, что Ганс имел в виду. Их отряд и ребят из других групп, попавших к ним в толпу случайно, насильно затолкали в купе поезда. Большая раздвижная дверь была закрыта. Окон не было, и их снова окутала темнота. Поезд начал двигаться, и Яков не мог понять, то ли пространство было маленьким, то ли просто набилось слишком много людей. Тела прижимались друг к другу. Холодный воздух быстро сменился невыносимо тяжелым и липким жаром. Кислорода становилось все меньше. Люди кричали. Люди теряли сознание. Люди умирали. Больное воображение! Яков хлопнул себя по бедру – единственному месту, до которого рука могла достать, – пытаясь привести мысли в порядок, и закрыл глаза. Его уши болели от криков. Было мерзко ощущать так близко кого-то еще. Он попытался сосредоточиться на мягком голосе Хельги, тихо напевающей что-то на ухо Руф и Вольфгангу. Они всегда страдали больше всех от стрессовых ситуаций. Яков пытался сосредоточиться на том, что Элиас каким-то образом различил его часть тела в непроглядной толпе и крепко обхватил его запястье, заставляя чувствовать себя под некой защитой. Оливера и Дорис видно не было. Мысли Якова, охваченного страхом, возвращались к месту, невольно ставшему ему родиной. Неужели ненасытные верующие снесут там все, считая пороком идеального общества или что-то в этом роде? Он думал, увидит ли он это место когда-нибудь снова. Было очень жарко. Воздух был тяжелым, и тошнотворная вонь наполняла отсек. Крики стихали, люди начинали замолкать. Яков чувствовал себя усталым, его мышцы изнывали и болели от многочасового стояния в одной позе. Хватка на запястье не ослабла. Яков не стал это даже комментировать: до того тошно было. Усталость медленно овладевала его сознанием и телом. Невольно он погрузился в легкую дремоту. Яков совершенно потерял счет времени. Они ехали в неизвестном направлении. Они не знали, что их там ждет. Только знали, что они идут к гибели. ... Яков вдруг открыл глаза. Элиас перестал держать его. Поезд перестал двигаться. В ноздри ворвался отвратительный запах пота, рвоты и мочи. В начале пути люди кричали от страха, но теперь их не отпускал ужас предвкушения. В купе поезда воцарилась невыносимая тишина. Это было затишье перед бурей. Яков едва различал мужские голоса, но не мог понять, о чем они говорят. Кто-то в купе пробормотал "Что происходит?". Вдалеке послышались тихие крики. Тишина между пассажирами нарастала, напряжение усиливалось. Вдруг раздвижная дверь открылась. Масса отступников немигающим взглядом уставилась в суровый дневной свет. Солдаты стали хватать испуганных людей за руки, заставляя их быстро выходить из купе, отчего многие падали на грязную землю. Яков почувствовал, как ледяной холод обрушился на его тело, и подумал, что сейчас потеряет сознание. Но его недомогание быстро прошло, когда в вены хлынул адреналин. Он поискал глазами членов отряда, но вместо этого натолкнулся на сплошное хаотическое пятно. Людей насильно вытаскивали из поезда. Солдаты били и отталкивали людей с дороги. Отступники кричали в агонии и панике, когда у них вырывали из рук чемоданы. Откуда ни возьмись появился солдат и сильно толкнул Якова в бок, отчего тот потерял равновесие и упал на землю. Яков с ужасом наблюдал, как тот же солдат отбирает у него личные вещи. Револьверы отобрал сразу и бросил их на груду чемоданов и других вещей. На маски и перчатки солдат не обратил бы внимания, если бы не заметил, что в одной перчатке что-то спрятано. Он достал это "что-то" и тут же прыснул – губная гармонь. Яков быстро поднялся, чтобы взять ее, но его перехватил другой солдат. Его схватили за руку и силой потащили к толпе людей. Почувствовав себя полностью дезориентированным, Яков быстро огляделся по сторонам и почувствовал, как в его груди нарастает паника. Он потерял всех состайников. Вдруг среди неразберихи он различил крик Руф, который превзошел все остальные голоса. Он последовал за его отчаянными криками, не обращая внимания на толчки и столкновения с другими отступниками. Яков подавил свой собственный крик, когда увидел, как солдаты силой пытаются отделить Руф, Хельгу и Дорис от биологически мужской части отряда. Он изо всех сил старался добраться до них, отталкивая людей со своего пути. Но прежде чем у него появилась такая возможность, подоспели еще двое солдат, и им впятером удалось оттащить их в противоположном направлении. Яков видел, как по лицу Дорис катились слезы, как Хельга и Руф тщетно пытались освободиться, отчаянно выкрикивая имена своих соотрядников. Внутри Якова который раз все похолодело: его тоже заберут к девочкам? Он начал пятиться, как вдруг сильная рука потянула его назад. Он обернулся, ожидая увидеть верующего, но с удивлением увидел Оливера. — Мы должны держаться вместе! – воскликнул Оливер, бледный и опустошенный. Яков нахмурился, возмущаясь. — Ты не понимаешь! – он вовремя осекся. – Впрочем, неважно. За спиной Оливера Ганс потрясенно вскрикнул: — Они х-хотят отделить ж-женщин от мужчин! – Яков язвительно захотел ответить: "Мы рады, что до тебя это дошло", но вдруг огляделся. Он видел других отступников, которых разлучали с сестрами, любовников, разделенных солдатами, молодых, не имеющих пока ни цели, ни идей, и старых, мудрых, принявших отступников за благодать, увидя в них спасение и крупицы разума, увы, утерянные верующими... И перехотел что-либо говорить. Вскоре группа мужчин – Яков не переставал благодарить свою мужскую форму за помощь в распределении – была собрана и направлена по командам тупоголовых солдат. Пока они шли за верующими, Яков заметил странный тошнотворный запах, пропитавший воздух. Группу выстроили в ряд и по одному поставили перед человеком в белом лабораторном халате. Они должны были полностью раздеться. Твою мать. Яков знал, что его тщательно выстроенному плану сей же час придет конец, но вдруг один из верующих солдат резко выдернул его из толпы и шикнул, когда Яков предпринял попытку расстегнуть ворот. Ну вот, он хотя бы избежит позора. Врач подошел именно к Якову, быстро осмотрел его, проверяя глаза, рот и волосы. Другие, как Яков приметил краем глаза – повернуть голову мешал страх быть застреленным, – любопытно таращились на странную смену действий, но держали рты закрытыми. Врач что-то очень тихо говорил стоящему рядом солдату, и судьба отступника решалась. Если отступника отправляли налево, то ему предлагалось дойти до двери, оставаясь голым и неся свою одежду. Если его посылали направо, он получал черную форму – форму цвета их чувств, цвета их сердца. Якову было до жути интересно, как поступят с ним, с исключением, от стресса и чувства неизбежности он больно прикусил губу. После короткого осмотра Якову нанесли татуировку на левую руку, ближе к запястью. Яков зашипел, когда игла уколола его кожу, а потом прочитал на ней 24551. Он раздраженно заметил, что люди в своих принципах не хотят меняться со временем Наполеона. Ну что ж, в нынешней ситуации его родство тоже в какой-то степени виновато. Все они сыграли свою роль, возможно, но крайне маловероятно, хорошо. Яков по команде отошел к толпе в самое ее начало, не приметив на себе никаких взглядов. Люди бояться сами не знают чего. И это, по-вашему, суперлюди нового поколения? Фанатичный Шульц, конечно, наломал немало дров в этом деле... Но хватит пустых мыслей. Несмотря на все старания отвлечься, Яков не мог не зациклиться на мысли, откуда верующие знают о его гениталиях и вторичных половых особенностях, раз не заставили оголяться и потратили время на него неповторимого. Он же не раздевался перед Вальтером, верно? Бр-р. Другие также получили свою собственную форму. Она была сделана из очень тонкого материала, и Яков почувствовал себя в ней очень холодно. Тем не менее, у него было достаточно ума догадаться, что замечания свирепым верующим с на вид мощным оружием за каждую их жестокость делать, по крайней мере, пока, не надо. Они прошли через открытое поле. Там группа увидела сотни мужчин в такой же форме, выполняющих тяжелую работу. Яков сухо сглотнул при виде того, что ждет его и отряд в будущем. Эти люди были необычайно худы, выглядели изможденными и побежденными, как будто у них украли весь жизненный блеск. Почему "как будто"? Наконец они достигли территории, заполненной длинными деревянными бараками. Солдаты приказали им войти в один из них, и кстати, в этот раз они без нужды заталкивали мужчин внутрь. Помещение быстро заполнилось, и в него вошел высокий паренек с длинноватыми фиолетовыми волосами, за которым следовали двое солдат. По отличительной форме этого человека и по уважительным приветствиям двух других солдат было понятно, что это человек с властью. Фиолетововолосый офицер окинул отступников взглядом чистой ненависти, а затем жестким голосом начал зачитывать инструкции: — "Добро пожаловать" в концентрационный черновой лагерь! Это будет ваш дом! Барак D34 теперь ваша резиденция! Вы обязаны содержать его в чистоте и порядке! Каждый день вы будете просыпаться в 06:00, умываться и завтракать! В 07:00 вы будете стоять на улице и ждать звонка. Затем вы получите дальнейшие инструкции по выполнению ежедневных задач в лагере! Вы будете работать до полудня и обеда! Затем вы продолжите работу с того места, где остановились! Вы будете работать до 19:00, а затем уйдете в свой барак! Запрещается разговаривать во время работы, запрещается ходить по лагерю после 21:00, запрещается иметь какие-либо вещи! Я понятно объясняю? Отступники ответили однообразным "Да", и офицер покинул барак. Верующим, живущим на родине от рождения, покажется язык отступников ломаным – время, проведенное вдали двух наций друг от друга, не пощадило никого, а взаимная ненависть и вражда, переросшие в бесконечные войны, только добавили масла в огонь. Солдаты вышли вслед за ним на улицу и стали охранять вход. Наступила тишина и тревога, все обменялись взглядами, выражающими неуверенность и страх. Через некоторое время Яков, Оливер, Вольфганг и Ганс с Элиасом под ручку натолкнулись один на другого и, не сказав ни слова, тихо начали исследовать барак. Они обнаружили большую комнату, заставленную деревянными столами и стульями. Несомненно, это была общая столовая. В следующем отделении стояло несколько линий деревянных трехместных коек. Яков заметил, что они были слишком малы для обычного человека. Матрасы были сделаны из незнакомого ему материала. Туалет и ванная тоже были общими, отсеки были также ничтожно малы для количества проживающих в них людей. Друзья – в таком прискорбном положении Яков все же наделил их этим ценным качеством – примостились на ближних кроватях. Им ни в коем случае не хотелось разлучаться, тем самым нарушать уникальную цепочку, сцепившую их со становления Уникального отряда. Яков лег на одну из кроватей, а Элиас уместился рядом с ним, прижавшись к его телу. И что на него нашло? Яков смутился и отвернулся. Ганс сел рядом с Элиасом и стал, по всей видимости, гладить его по чему-то. Наверное, по волосам. У Якова не было желания это лицезреть. Они пролежали так, казалось, целую вечность, в тишине, не обращая внимания на окружающие их звуки скорби и гнева. Другие отступники, попавшие в этот барак, шушукались, ныли, кто-то осмеливался даже кричать и материться. Таких умников солдаты сразу приструнивали. У Якова не было и желания даже просто прислушиваться к звукам ударов и еле слышным рыданиям за дверью. У него ни на что не было желания. Яков закрыл глаза. Ему хотелось забыть, где он находится. Он просто хотел, черт возьми, вновь почувствовать тепло, исходящее от Элиаса, ведь тот давно отодвинулся, слепо почувствовав мнимое раздражение Якова, и ощутить успокаивающее прикосновение пальцев Ганса к его волосам, хотел услышать хаотичные бормотания Вольфганга, с самого утра молчавшего, или хотя бы уловить звук шумного вздоха Оливера... Это было глупо. Сейчас он должен думать о собственной судьбе. Но у него не получалось. Он думал о том, где Дорис, Хельга и Руф, как они, увидит ли он их когда-нибудь снова... Думал о всех проблемах, кроме самого главного их источника. Горячие слезы хлынули из его глаз. Он крепко зажмурился, съежился, боясь выпустить судорожный вздох, спрятав лицо в край матраса, и постарался слизнуть каждую слезинку, жалко напоминавшую горячий кофе.