В разрезе рваного

— Алло, Арс, ну всё, я сейчас буду с офиса выезжать, — на фоне звучат голоса, уже частично Арсению знакомые, прощания и хлопки дверей, и сам Антон, видимо, немного отодвинув от себя телефон, отрывается на пару секунд, чтоб бросить быстрое «До понедельника, Поз», но быстро возвращается в диалог: — В магазин заезжать? — А успеешь? — Арс с сомнением смотрит на часы, но Антон, как и обещал, освободился сегодня на полчаса раньше, и по расчётам Арсения время пока позволяет не торопиться и не гнать двести по встречной, поэтому он идёт к холодильнику и задумчиво пробегается взглядом по его содержимому. — Ладно, костюм я тебе заранее отпарил, купи творог, сметану пятнадцатипроцентную маленькую и если яблоки будут крупные и твёрдые. — А с пивом у нас чё? — Две пол-литровки. — Значит, ещё куплю, — Арсений бы мог привести аргументы, почему не стоит, но молчит, потому что нет ни желания, ни смысла, а ещё он сам иногда ложится под бок и наблюдает, как в телевизоре за мячом по полю бегают двадцать два мужика, и там уже ему самому без пива не обойтись, так что лишним точно не будет. На другом конце провода Антон заводит машину, переключаясь постепенно с Арса на неё, но, как будто опомнившись, спрашивает ещё: — А в аптеке что-нибудь надо? У тебя вроде таблетки там заканчиваются. — Да на пару дней ещё хватит, — Арсений чуть прокашливается, потому что тема всё ещё не самая лёгкая, смотрит на лоток для яиц, где по русской классике хранятся лекарства, и даже задумывается: а надо ли ещё, если сейчас будто бы и без них всё наладилось? Страшно уходить в зависимость от них, страшно повторять то, что было в предыдущих отношениях, а был там полный пиздец едва ли не уровня наркомании, но терапия есть терапия, и лучше не уходить в гамлетовские размышления о том, быть ей или не быть — Бебуришвили пизды даст, а Антон докинет сверху, и сам Арсений потом пожалеть может, так что пресекает в мыслях на корню всевозможные храбрые «а если». — Ну, значит купить? — А как ты купишь без рецепта? Он же здесь лежит, — Арсений улыбается протяжному «Бля-я-я-я, точно» в трубке в ответ и добавляет для полной убедительности: — Я сам потом схожу, так что давай сейчас в магазин и домой, нам потом ещё по пути в театр нужно будет цветы купить. — А, ну да, это же мы ещё два часа будем выбирать, взять розочку на оттенок темнее или светлее, — язвит Антон, но Арсений демонстративно цыкает — так, чтобы по одному звуку передать ещё и выражение лица, и Антон усмехается: — Ладно, понял всё, уже лечу. Жди. — Целую. — Целую. Арсений сам порой удивляется этой семейности, но она у них проявляется в мелочах совершенно сама собой, и вот они, даже не задумываясь, ведут себя, как супружеская пара. Сколько там прошло? Три месяца, кажется, или уже три с половиной? А Антон звонит Арсению, чтоб узнать, что нужно купить домой — и ведь это самое «домой» стало у них общим, хоть окончательно они и не съехались, — а Арсений гладит ему белую рубашку и отпаривает смокинг, чтобы его мужчина выглядел на все сто, а ещё сам не понимает, как они к этому вообще пришли и как он не заметил, в какой момент всё стало умножаться и делиться на два. Просто Антон всегда рядом, даже если не может приехать, и Арс к нему сам тянется в ответ. Просто Антон понимает и принимает, даёт собой насытиться, но не даёт перейти черту, потому что просёк, что Арсений потом из-за этого будет загоняться и сомневаться во всём, что движимо и недвижимо. Просто с Антоном всё сложилось так, что не приходится прятаться и искать слова помягче, скелеты вывалились из шкафа в первые же дни знакомства, а теперь Арсений подметает там паутину и вытирает пыль, наивно удивляясь тому, что этот шкаф вообще подлежит уборке и может приобрести вид не хуже нового. Человеку нужен был человек, и человек нашёлся, и всё, что раньше вставало не там, где надо, теперь встаёт на свои места. До приезда Антона около часа, подогнанный специально под его размер костюм висит на открытой дверце шкафа, и Арсений, проходя мимо, любовно проводит рукой по пиджаку — сам же помогал выбирать, искать тот, что сядет лучше всего, по всему Петербургу мотался, выслушивая нытьё и мольбы пойти в театр просто во всём чёрном, потому что так тоже красиво. Красиво, Арс не спорит, но у Кати премьера, и парадный стиль в честь её дебюта на большой сцене обязателен, даже если она сама не упоминала определённый дресс-код — Арсений в самом себе чувствует всю торжественность и важность этого дня, и выглядеть подобающе становится маленькой миссией и большой ответственностью. И ради этой великой цели Антону стоило потратить всего лишь два выходных дня и две сотни невосстанавливающихся нервных клеток, но потом-то он и сам перед зеркалом приосанился, увидев себя в смокинге, просто вслух не признался в том, что себе понравился — а Арсению понравился так, что даже с препаратами, понижающими либидо, он был в шаге от того, чтобы отдаться ему прямо в примерочной. Варнава на сообщения не отвечает и не появляется онлайн ни в одной из соц.сетей — конечно, этого стоило ожидать, Арсений понимает её прекрасно и в очередной раз думает, какой он всё-таки молодец, что обсудил всё с подругой заранее: цветы можно подарить во время поклона, навестить в гримёрке после спектакля — через служебный вход, назвав фамилии, которые будут записаны у охранника, презенты вроде хорошего вина очень даже приветствуются, но вряд ли будут выпиты сразу, так что в моменте им не достанется. Арс думает, что два самых близких человека в его жизни очень похожи этим: всегда прямо, открыто, честно, если им хочется — они делают, если им нравится — они не отпускают, и это вызывает внутри трепетный восторг, ведь самому бы тоже очень хотелось научиться этой непробиваемости в каждом шаге. Но пока они держат его за руку, Арсений может в особо трудные моменты позволить себе побыть не сильным альфа-мужиком, а просто клубочком эмоций и размышлений, а ещё знать, что с ними этот клубочек рано или поздно точно распутается. Он уточняет в переписке с клиентом правки по макету сайта, гладит себе футболку, которую собирается надеть под костюм, жарит картошку — прямо-таки идеал домохозяюшки, которая верно ждёт мужа с работы, но пусть стереотипы летят нахуй, а Арсу просто искренне нравится Антона ждать и делать место, куда он приезжает теперь чаще, чем в собственную квартиру, чем-то теплее и уютнее. Готовить жареную картошку, которую они оба любят, выбирать фильм, который можно вдвоём посмотреть, подбирать образы, в которых красивый Антон становится ещё красивее, попутно совершенно ненарочно забирая себе половину его футболок, толстовок и рубашек — в этом дом, в этом счастье, простое такое и будничное, без излишек приторной романтики, но с сердечком из майонеза на пельменях, и Арсению такой образ жизни до щекочущих чёртиков нравится. Но сегодня вечер предстоит важный, и обычная лёгкая суета воспринимается сейчас, как предвкушение, а оттого и время тянется, будто бы назло, медленнее, и впору бы только сидеть под дверью, как оставленный на целый день пёс, и ждать хозяина у самых дверей. — Вечер в хату, — вслед за домофоном, оповещающим, что кто-то внизу открыл дверь ключами, и хлопком тяжёлой входной двери, раздаётся голос Антона, а Арс выходит ему навстречу в одной футболке — не своей, кстати, а нагло стыренной — и трусах и ухмыляется. — А ты сегодня оригинален. — Ориганален. — Словил ключи от каламбурошной? — У меня был хороший учитель, — подмигивает Антон, снимая обувь, как всегда, нажимая на пятки кроссовок, и останавливается, поджимая губы и слегка хмуря брови в задумчивости: — А это картошкой пахнет или у меня глюки? — Да, только пожарил, ещё горячая, — довольно улыбается Арсений, а на лице Антона лыба расцветает даже ещё довольнее. — Мой руки и пойдём есть, рассиживаться сегодня нет времени. — Ты золото, — Антон чмокает Арса в щёку, вручает пакет с продуктами и топает в ванную. В белых носках, без тапок — не то чтобы в квартире двухметровый слой грязи, но вот что за человек, разве сложно? Или это только Арсений свою жизнь без тапок не представляет? Но это всё уже так привычно, так правильно, как константа, неизменная величина. Арс даже продукты в холодильник не успевает убрать, как Антон уже появляется на кухне и усаживается за стол, такой здоровенный лоб, но с самым наивным детским видом смотрящий на него своими большими глазами в ожидании любимого блюда. И Арсений даже про свою порцию забывает, когда Антон уплетает картошку, не успевая, кажется, и прожевать, и с набитым ртом говорит что-то о том, как вкусно и какой кайф, и таким моментам хочется отдать все права этого мира, потому что атмосферы в них больше, чем в любом ужине в ресторане, где всего непременно слишком мало и слишком дорого, чтоб нормально поесть. Арс вообще не мастер жареной картошки, и у Антона она обычно лучше получается, такая тающая во рту, мягкая, но с хрустящей корочкой, и всё-таки похвалу прямо за едой слышать всегда приятно, даже если сам он знает, что не такая уж она и заслуженная, просто ко вкусу факт голода прибавляется. — А че ты не ешь? Муха в рот залетит, — оповещает Антон, всё так же не отрываясь от поглощения картошки, и закусывает её огурцом. — Ну вот и будет мясо к картошке, — пожимает плечами Арс, но на вилку всё-же нанизывает ещё пару ломтиков и отправляет в рот, потому что вряд ли они теперь основательно поедят, а с приёмом лекарств и приём пищи должен быть в режиме. — Хотя в мухе, наверное, мяса на один зуб. — Да его вообще там нет, она мелкая слишком. И невкусная. — А ты так уверенно говоришь, потому что пробовал? — Не надо пробовать муху, чтоб знать, что не стоит жрать мух, — как дебилу, объясняет Антон эту неприложную истину с видом Конфуция, и Арс чуть ли не прыскает с этой серьёзности на фоне щёк, набитых картошкой, но удерживается. — Но всё равно это сомнительно, — истину Антона так и хочется чисто из вредности сломать, хотя Арс и не то чтобы сильно против неё, и вообще вряд ли где-то во Вселенной найдётся диалог тупее, чем этот, но почему-то прикольно сидеть и обсуждать мух в еде. А это второе или всё же десерт? Впрочем, что десерт, что мясо — в любом случае калорийность будет маленькой, значит, муха — хороший диетический продукт, а ещё… — Но сомнительно от слова «сом», а это рыба, а я не люблю рыбу, нам нужна муха… Говорить про вкусовые особенности мух, не пробовав их ни разу в своей жизни, это мушенничество. — А кто-то мне ещё здесь говорил, что рассиживаться нет времени, — саркастично тянет Антон, а потом на тарелку Арса кивает: — Ешь давай, а то мухсолишься с мухами своими, я такую же порцию в два раза быстрее съел. — Это ты меня отвлёк, я вообще сидел молча, — впрочем, быстро переводит Арсений стрелки и ест в своём темпе дальше, но мельком всё-таки бросает взгляд на часы на руке. Ещё успевают, но скоро надо бы уже выезжать, если учитывать остановку за цветами и вечерние пробки. — Тебе тоже рекомендую. Антон вместо ответа показывает язык, а Арсений качает головой с важным видом, будто бы тронутый до глубины своей интеллигентной души отсутствием столовой манеры и золотого правила «когда я ем, я глух и нем», и совершенно неважно, что сам только что во всю рассуждал о мухах и о том, какие они на вкус. Не самые приятные разговоры для совместного ужина и уж точно не пробуждающие аппетит, но Антон, кажется, из тех людей, которым вообще фиолетово, что обсуждать за столом, и уплетать за обе щеки еду он будет в любом состоянии, а, может, и не только еду, и не только за, но и под столом, но это пусть останется в сексуальных фантазиях Арсения, а пока надо разобраться с ужином, и желательно чуть ускорить темп, потому что театр не ждёт. И чем ближе выезд, тем сильнее расходится под кожей трепет, тем отчётливее Арс начинает видеть ошибки, недостатки и неточности в каждом действии, в каждой детали, обрекает блядской хуетой шнуровку на туфлях, ключи от квартиры и пуговицы на рубашке Антона, которые какого-то чёрта в прорези едва проходят, а ещё волосы совершенно отказываются лежать так, как надо, и Арсений бесится неимоверно, чуть ли не выдирая себе чёлку. А разум услужливо напоминает, что им к тому же надо выехать заранее, чтоб купить цветы, как минимум настолько заранее, чтоб не опоздать на спектакль, а лучше подъехать к театру за полчаса до начала, спокойно раздеться, пройтись по фойе, наверняка красиво оформленному, и найти свои места в зале, но с каждой секундой тщетных стараний навести порядок на голове, в голове и во всём, что попадается на глаза, шансы прибыть при параде, с цветами и запасом времени утекают песком сквозь пальцы. И эта царапина на обоях в коридоре, кстати, тоже жутко раздражает. — Да блять, Шастун, ну зеркало висит для кого? Рубашку поправь, — Арс уже выть готов, потому что выходить надо срочно, а Антон ведь и в машине сейчас сядет так, что всё вылезет и помнётся… В прямом смысле беря ситуацию в свои руки, Арсений поправляет его воротник, хмурится и раздражённо цокает: — Почему нельзя было сразу одеваться нормально? — Потому что тогда я бы лишил тебя шанса поворчать, а как же мы будем жить без этого? — кидает ответку Антон, но в его голосе ни раздражённости, ни спешки, ни суеты: и как умудряется? Или, может, у Арса часы спешат? В любом случае, Антону чисто похую, и ему ничего не стоит перехватить ворот пиджака Арса и наклониться, чтобы быстро, но со всей осознанностью поцеловать в губы — а у Арсения сердце, до того бешено колотящееся на играющих нервах, так и замирает. — Всё, Арс, потом в гардеробе поправимся или как оно у вас там в театрах называется, сто процентов будут зеркала во весь рост, поехали. Поцелуй действует отрезвляюще, хотя, скорее, просто вводит на какое-то время в состояние лёгкого шока, в котором душнить просто не получается, как и даже самому для себя выискивать то, что не так лежит, стоит, сидит и далее по списку. И бухтеть для виду о том, что Антон слишком беззаботно относится к вождению, что руль держит одной рукой и постоянно отвлекается на музыку, тоже как-то не выходит, хотя мысленно Арсений всё-таки ругает за безответственность и в который раз вспоминает сцену с брёвнами из «Пункта назначения», которая, конечно же, произойдёт именно тогда, когда Антон решит, что он, весь такой крутой, на расслабоне, справляется с целым внедорожником едва ли не одним запястьем. Крутой, конечно, но Арс в этом плане слишком дед. Но все деды знают, что тише едешь — дальше будешь, а дальше быть им сегодня надо, как никогда, так что Арсений помалкивает и только просит иногда поменять музыку, а то новая школа рэпа по пути в театр как-то не особо вдохновляет. Залетают они, конечно же, в последний момент, едва успев скинуть пальто и взять номерки у медлительной тётеньки-гардеробщицы, Антон шёпотом извиняется перед людьми, которые, будучи умными и пунктуальными, свои места уже заняли, а Арсений идёт следом за ним с букетом тёмно-красных роз и старательно отводит взгляд, как будто совершенно непричастен к доставленным неудобствам. В последнюю минуту, но успевают же, и это главное, суматошные сборы и дорога остались позади, а сейчас свет в зале гаснет, распахивается занавес, и такая огромная, как целый мир, сцена предстаёт перед глазами, а по всему телу бегут мурашки. Сегодня она будет принадлежать Кате, её коллегам, но где-то глубоко-глубоко внутри Арс тоже чувствует себя по ту сторону четвёртой стены, тоже рвётся туда, а Антон чуть сильнее сжимает его ладонь в своей и передаёт облегчающее спокойствие на кончиках пальцев. И дальше весь пир Бульбы — миг, два действия на одном дыхании, которое то и дело сбивается, но возникает откуда-то заново, и смешение такое бурное, переплетение проблем и ценностей, исторического и современного, абсурдного и болезненно-реального, вечного в моментальном, в конце концов, и у Арсения дух захватывает от того подхода, с которым поставлена вся эта история. И Катя, такая потрясающе талантливая Катя, которая уже и не Катя вовсе — Арс искренне восхищается ей, ловит, кажется, малейший её вздох на сцене и перенимает себе, наполняя лёгкие сценическим дымом и пылью тяжёлых кулис, погружается целиком и даже не соображает, в какой именно момент актёры выходят на сцену уже актёрами, а не своими героями, и собирают зрительские овации. Антон с улыбкой кивает ему, и Арс, будто бы под гипнозом, идёт к сцене с цветами наперевес и думает, что этого слишком, просто ничтожно мало, хотя самым ценным подарком для Кати, наверное, стали сами эти два часа, прожитых в спектакле от и до. Он тянется к ней, смотрит в её глаза, сияющие такой глубинной радостью, что даже пробирает, вручает букет и целует в щёку, на секунду останавливаясь, чтобы впитать всё до мельчайшей частички. Почему для него самого это важно до дрожи? Может, когда-нибудь и у него сложится. Антон в таких случаях всегда исправляет все арсовы «если» на «когда». — Не думал даже, что меня так цепанёт, — Антон вылавливает его за локоть, медленно двигаясь в толпе, ринувшей к гардеробу, и Арсений хватается за него, так и продолжая ходить в лёгкой прострации. — Очень круто получилось у них. — Катя, наверное, сейчас будет ещё хлеще в прострации, чем я, — задумчиво проговаривает Арс мысли вслух, останавливаясь у какой-то колонны вместе с ним, чтоб переждать основной наплыв. — Может, поедем, не будем трогать? Или она нас ждёт? — Если выгонит, то поедем, а я бы хотел сейчас зайти, — Антон жмёт плечами, смотрит по сторонам, с поджатыми губами оглядывая очередь за верхней одеждой, и приходит к решению: — Может, в пиджаках сгоняем? — Ноябрь на дворе, ты же первый и простудишься. — Для хорошего человека не жалко, и вообще тут только до служебного входа дойти, это два шага, — уверяет Антон, а Арсений уже не противится, потому что так действительно будет лучше, чем отстаивать место в этих голодных играх и терять время, которое можно было бы потратить на Катю. Правда, служебный вход вовсе не в двух шагах, и охранник смотрит на них с недоверительным прищуром, хотя Арс даже бумажку с фамилиями у него видит, где узнаёт почерк Варнавы, а в лабиринтах узких коридоров с гримёрками и прочими помещениями разобраться оказывается даже труднее, чем пройти этот фейс-контроль, но вроде бы они соображают, и Антон стучит сам, потому что руки у Арсения снова слегка не слушаются — переживает перед встречей с Катей, подумать только, с той подругой, с которой можно всё и ещё немного больше. Дверь открывается, и она стоит всё ещё в костюме, с не смытым до конца сценическим гримом, а Арс просто молча раскрывает объятия и непонятно ещё, кто из них сейчас к кому в руки падает. — Невероятная, Ва, честно, — Арсений утыкается в её плечо, не находя иных слов, сжимает в руках майку на её спине и со скрипом сердца уступает это место Антону, который тоже за объятиями тянется со всей искренностью. — Как чувствуешь себя? — Боже, ну вот как ты себя после такого будешь чувствовать? Я до сих пор в шоке, что это произошло, уже даже закончилось, — Катя качает головой и опирается на столик с косметикой. — А вам-то как? Понравилось? — Это было… очень, вот, очень, — вступает в разговор Антон, неосознанно размахивая руками для объяснения масштаба, и Варнава смотрит на него с какой-то истинно материнской нежностью во взгляде. — И образу твоему так веришь, я ему и поверил, а не тебе самой. — Ну всё, всё, захвалил. — Но ты сама спросила, понравилось ли, — вступается за Антона Арс. — Мы на эмоциях, и ты на эмоциях, и у вас тоже сегодня все на эмоциях, но это было правда уникально. И ты, и вся работа вообще. — Так Саше и передам, — обещает Варнава, а Арсений думает мимолётом, что разговоры о его гениальности, наверное, были не таким уж и затмением влюблённости за розовыми очками — что-то определённо есть, даже частичка пускай, но есть точно. — Спасибо вам огромное, что пришли. — Ну мы же пропустить не могли, — Антон улыбается так наивно, так светло, совершенно как ребёнок, и в голосе его простота именно детская, а не раздражающе глупая, и Арсений под действием театральных сводов влюбляется ещё сильнее. — А так вообще тебя ждать? Хочешь, подвезём, вместе поедем? — Да я бы с радостью, но мы же полёты будем разбирать, а потом ещё с Сашей договорились прогуляться немного… Я как смогу, напишу тебе или Арсу, мы потом так отметим, что по всему городу будут легенды ходить, но не сегодня, хорошо? — Хорошо, конечно же, — улыбается Арсений, лёгким движением руки останавливая Катю, которой вообще не за что извиняться и оправдываться, и сам он на её месте вряд ли бы рвался гулять в том смысле, чтоб гулять и прям на всю, поэтому понимает прекрасно. К тому же, снова в разговоре всплывает Саша, снова голос как будто меняется, когда она смакует на губах это имя — и здесь уже над чувствами девушки, которая так давно ни в кого не влюблялась, ничто не подвластно. Интересно, а Арс так же дурацки выглядит, когда на Антона смотрит? Он поворачивается к нему и прекрасно понимает сам даже без взгляда со стороны, что и в несколько раз дурнее. — Тогда мы поехали, не будем тебя отвлекать больше, — Антон с лёгкой виноватой ноткой косится в сторону двери, хотя он же до этого тянул Арсения, который предполагал изначально, что Кате будет не до людей. Сам теперь понимает, почему. — Звони, пиши, сама знаешь, так что давай, хорошего вечера. — Куда уж ещё лучше, — по-доброму, просто по счастливому усмехается Варнава, обоих по очереди целует в щёку, а потом, когда они кое-как спускаются по этим адовым театральным коридорам вниз, машет рукой и шлёт воздушные поцелуи, стоя за стеклом маленького окна гримёрки с букетом на подоконнике. Приходится ходить туда-сюда за верхней одеждой, потом до парковки, и хорошо ещё, что к холодным осенним ветрам не добавляется дождь — погода относительно радует, и домой из-за этого ехать прямо сейчас совершенно не хочется. Пока Антон заводит машину, Арс смотрит сквозь лобовое стекло, как светится в темноте величественный театр, как выделяется на общем монохромном фоне, вспоминает героев спектакля, обрывки диалогов, моменты действий, и давно он не чувствовал себя романтиком вплоть до мозга костей, но когда есть повод, грех во всё это и не удариться. Просто трепет внутри так и не погасает, но перерастает во что-то более размеренное, тягучее, обволакивающее, и Арсений очень бы хотел сохранить в себе это особое ощущение подольше, зная, что утром от него простынет и след. — А давай по ночному городу покатаемся? — неожиданно даже для себя предлагает он, опуская руку на коленку Антона, чтоб точно привлечь к себе внимание. — Ночью машин не так много, пробок не будет, и всё так светится красиво. — А знаешь, что ещё светится красиво? — Арсений ожидает подкат, предполагает, что это его глаза, но Антон опровергает все теории, возникшие за пару секунд паузы: — Цены на бензин. — И ты мне потом ещё будешь говорить, что я душнила? — Я не душнила, просто… — Просто жмот, понятно, — Арс демонстративно отворачивается к окну и складывает руки на груди. — Между прочим, ни разу меня на джипе своём нормально не катал, свиданий никаких… — А ты свидание хочешь? — Антон становится мягче прямо на глазах, улыбка становится умилённой, и Арс, конечно, наблюдает за всем этим боковым зрением, но поворачиваться и уделять внимание всё равно не собирается. — Ну так надо было и сказать сразу, Арс. — А то, что я предложил по городу покататься, было недостаточно понятно? — Ну мало ли тебе просто скучно стало? Ты ж у меня такой… — Какой — такой? — Неожиданный, — усмехается Антон и откидывается на спинку кресла, расслабленно улыбаясь уголками губ. — Поехали, только за бензин мне всё равно будешь должен. — Хуй тебе, а не бензин. — От хуя тоже не откажусь, но лучше закинь косарь на карту. Арсений фыркает, а автомобиль трогается с места, и сразу становится понятно, что поворачивает Антон не в сторону спальных районов, а к центру, и как-то уже не получается на него обижаться, когда и перед глазами, сквозь лобовое, и сбоку раскрывается постепенно, как послевкусие дорогого парфюма, ночной Петербург. Антон даже музыку не ставит, не включает радио, но в этой тишине слышнее, как проезжают мимо машины, как живёт город, когда вроде бы нужно спать, и Арсу кажется, что какофония звуков, большинство из которых совершенно простые, дорожные, что найти можно в каждом более-менее крупном городе, где-то в глубине отдаёт тонкой музыкой, которая, собственно, и притягивает, и разжигает внутри желание погрузиться в неё ещё больше. Мимо крыш и домов, мимо площадей и набережных, мимо мостов, которые уже подводят к концу разводной сезон — и даже слов не надо, чтобы почувствовать, как салон автомобиля наполняется чем-то таким, что описать невозможно, и вдвоём они тоже становятся пленниками атмосферы светящихся в темноте огней. Арс вспоминает, как смотрел на них, как провожал взглядом проносящиеся в ночи машины и думал, что жизнь проносится мимо ровно так же, но той же ночью появился Антон, а теперь основался в его жизни настолько, что даже представить не получается, как вообще было без него. А без него и не было — всего того, что есть сейчас, не было, а то, что так мучило тогда, сейчас уходит так удивительно безболезненно, и в этот момент Арсений, наверное, светится тоже, а Антон своим светом внутренним заряжает его, как солнце батарею. Он ведь молчит, ничего не обсуждает, просто везёт по центральным улицам и тратит бензин, который безбожно дорожает, а ему ещё кредит за машину выплачивать — но они едут, и Антон держится за руль, как всегда, одной рукой, и в этой расслабленной вдумчивости они как будто становятся частью чего-то вечного, сочетаются в несочетаемом, как современные прожекторы, освещающие исторические постройки и храмы, и всё это внезапное «покататься» становится чем-то гораздо большим. Настроение сегодня такое — мыслить. И Арс мыслит, прислушивается к себе, находит отголоски прошлого, сравнивает с настоящим и понимает, что теперь влюблён в саму жизнь, в возможность проводить её открыто и без страха не совладать с собственным телом, и в Антона влюблён так, что кончики пальцев искрятся от желания коснуться. — Ещё круг проедемся или домой? — прерывает тишину Шаст, но не разрушает — гармоничнее и органичнее его приглушённого голоса быть ничего не может. — Домой, наверное, хотя я бы ещё поездил. — Ну смотри, просто вставать же рано, — Антон останавливается на светофоре и поворачивается к Арсению. — Мы же завтра в больницу едем. — А ты разве со мной? — А куда? С тобой, конечно. Заодно потом за таблетками заедем, может, ещё что-то тебе пропишут, а так хоть скажут, что дальше делать. — Надеюсь, без очередных таблеток, меня от них до сих пор морозит. — Да всё хорошо будет, Арс, и даже если таблетки выпишут, вечно же ты их пить не будешь. Зато выправишься — уже выправился почти, чуть-чуть полечиться осталось, — Антон находит его коленку и то ли успокаивающе, то ли поддерживающе сжимает, хотя Арсений не паникует — просто как-то на фоне этой поездки забыл о том, что за мыслями и чувствами у него пока ещё есть обязанность тщательно за собой и своим здоровьем следить, чтоб всему возвышенному ничего низменного не мешало. Но и здесь Антон рядом, как всегда, и Арс расслабленно улыбается — совершенно искренне — и кивает вперёд, чтоб следил за дорогой. Они же едут не куда-то, а домой, вместе. Конечно, всё будет хорошо, не иначе. Настроение мыслить сменяется настроением просто любить, и Арсений весь оставшийся путь сидит и откровенно пялится на своего мужчину, который красив всегда и везде, но в такие моменты, когда расслабленно едет и слегка качает головой в такт какой-то негромкой музыке в плейлисте, становится ещё невероятнее. Даже трогать его волнительно, хотя проблем с тактильным контактом у них нет совершенно, и Арс чувствует себя на волне целого вечера внутренних волнений и колебаний впервые влюбившимся подростком, но это чувство приятное, заполняющее все промежутки и пустоты. И вот ему, не хотевшему уезжать, теперь не терпится доехать, чтобы просто поцеловать — они вот уже месяца три вместе, а Арсению всё ещё голову подчистую сносит не только от поцелуев, причём самых чистых и невинных, которые только могут быть, но даже от одной мысли о них. — Ты всю дорогу на меня смотришь, — то ли спрашивает, то ли констатирует факт Антон, когда они уже подъезжают к дому, но Арс даже не пытается отвести взгляд и сделать вид, что ничего подобного не было, а все обвинения — ложь и провокация, и только склоняет голову к плечу, чтоб наблюдать было ещё удобнее. — Не смотрю, а любуюсь. А что, нельзя? — А даже если нельзя, ты же, жучара, не перестанешь. — Не перестану, потому что ты мне очень нравишься. — Это чего тебя понесло так вдруг? Не пил вроде, — усмехается Антон, припарковываясь, и вылезает из машины — Арс выходит вслед за ним, на ходу доставая из кармана ключи от входной двери. — Мне необязательно пить, чтобы вслух сказать о том, что ты мне нравишься, если ты мне нравишься, а ты мне нравишься, — Арсений жмёт плечами, как будто это что-то само собой разумеющееся, хотя даже не как будто — почему нельзя говорить человеку в моменте, когда приходит мысль, о том, какие эмоции он внутри пробуждает? У них официальные признания и фразы из разряда «те самые» вроде как и не используются, но иногда всё-таки хочется побыть до розовых соплей банальным с балладами о любви, и Арс обязательно спел бы, если бы умел петь, но пока только притягивает Антона к себе, когда лифт открывает свои двери, прижимается спиной к стенке и тихо улыбается, как дурак, не отрывая от него глаз: — Я уже говорил, что ты мне нравишься? — Кажется, ещё ни разу, — качает головой Антон, усмехаясь краешком своих невозможно красивых губ, руки на талию опускает и сжимает так — до бабочек в животе. — Значит, ты мне нравишься. — Как неожиданно, боже. — Ты ни разу не ответил, что я тебе тоже нравлюсь. — А разве это не очевидно? И стоят так, смотрят друг на друга, пока лифт отсчитывает этажи и освещает кабинку дешёвой тусклой лампочкой, которой давно пора на покой. Атмосферность зашкаливает, губы от желания целоваться покалывает, словно маленькими разрядами электричества, но Арс ждёт, ждёт, когда они доберутся до квартиры, и причина его сдержанности сейчас даже не в страхе попасться на глаза какому-то подъездному зеваке, а просто в том, что там, за дверью, где они только вдвоём, где они просыпаются и засыпают, куда возвращаются из раза в раз, всё становится интимнее и делится исключительно на два, и Арсений хочет туда, чтобы не расплёскивать чувства раньше времени по грязной лестничной клетке. Когда-то — не так давно, вообще-то — он ведь готов был головой сшибать двери, спотыкаться обо все пороги, лишь бы в хаотичных поцелуях добраться до спальни и вымолить, выбить себе хоть каплю нужного удовольствия, а сейчас ему достаточно просто взять Антона за руку и переплести пальцы в эти пару шагов от лифта до двери, и ничего дороже этой маленькой нежности в моменте просто не может быть. — Кто первый в душ пойдёт? — диалоги за порогом квартиры сразу превращаются в домашние, веющие таким чисто бытовым, даже семейным теплом, но вопрос действительно хороший и требует сбора знатоков, потому что грязным Арс в постель не ляжет, а разлучаться с Антоном даже на пару десятков минут не хочет совершенно. — А давай вместе? — объективно не лучшая идея, учитывая, что Антон наверняка устал, и Арс сам эмоционально вымотался, но в своём гнезде как будто дыхание второе открывается, и желание завалиться прямо в одежде и уснуть в полёте до подушки буквально дымом на глазах тает. — Вместе? — Антон так и останавливается, недосняв с одной ноги ботинок, и Арс невольно прыскает. — Да не ржи, объяснил бы лучше. — А что тут объяснять-то? Вместе пойдём в душ, чтоб время не тратить. — Просто не тратить время? — Арсений бы на его месте тоже сомневался в искренности таких заявлений, но сейчас он этим недоверием даже слегка обижен. — Я тебе не верю, ты опять жучару включаешь. — Но ты же в любом случае согласен. — Только если ты не будешь размываться там со своими масочками-бальзамами-кондиционерами, — предупреждает Антон, и Арс, конечно, принимает его требования без оговорок — ему и самому в падлу сегодня устраивать десятиэтапный уход за лицом и за яйцом, зато за Антоном поухаживать хочется, и оба, конечно, знают, к чему это может привести и не просто может, а скорее всего и приведёт, но успешно делают вид, что действительно идут мыться вместе только ради экономии времени. За этим тоже, но Арс всё ещё хочет целоваться, и выжидает момента, когда уже ничего не будет мешать и отвлекать. А Антон всё ещё очень красивый: красивый в полном образе, красивый, когда снимает пиджак и расстёгивает пуговицы на белой рубашке, привлекая взгляд к открывающейся полоске кожи на груди, красивый в носках и боксёрах с бананами, красивый во всех своих неидеальностях, которые гораздо прекраснее идеальных картинок, красивый, завораживающий. И Арсений не знает, как бы это донести, чтобы не смутить и не испугать, но взгляд его, скользящий по чужому телу, наверняка гораздо красноречивее, и остаётся надеяться только, что Антон в себе видит красоты не меньше, чем восхищается ей Арс. Но он смущается, кажется, и тормозит у душевой кабинки, заминаясь и не решаясь раздеваться совсем, и это умилительно и даже смешно, учитывая, что голыми друг друга они уже видели и чувствовали, но Арсений снимает с себя всё первым, залезает в душ и с лёгкой улыбкой протягивает руку, помогая перешагнуть через порог кабинки и через себя, может быть, тоже. Он смотрит на Антона влюблённо до одури и теряет его из виду лишь из-за того, что целоваться с открытыми глазами неудобно. И какое же всё-таки потрясающее это чувство — целоваться не жадно, а нежно, впитывая и смакуя каждую секунду, каждую трещинку на губах, изучать их вдумчиво, постепенно, а не лишь бы побыстрее пробраться языком в рот и толкнуться бёдрами навстречу, не кусаться, а вкушать. Конечно, в таких поцелуях свои искры, свои прелести, и с Антоном любая эмоция, вкладываемая губами в губы, становится ещё ярче, но такие поцелуи, ленивые, плавные, тягучие, для Арсения — отдельный вид кайфа. Истосковался он по таким, соскучился, а теперь рядом есть Антон, который с искренним желанием тянется за поцелуями сам, и Арс буквально с ума сходит, но не от страсти — от переполняющей нежности и ощущения нужности в каждом движении. Он научился так целоваться, он научился не набрасываться, не разгоняться до предела за полсекунды, и во всём этом, конечно же, заслуга Антона — может, ещё препаратов, которые при правильной дозировке действительно помогают унимать организм, а не загоняют в состояние овоща, чего он натерпелся в прошлых отношениях с лихвой, но и на них бы Арс без него не решился точно. И Арсений не знает, как это всё передать — свою влюблённость, восхищение, благодарность, желание быть рядом, делить кровать, квартиру, город и, наверное, даже жизнь, потому что с ним жизнь заиграла не то что новыми красками, а сами эти краски приобрела, но вкладывает в поцелуи, сминает его губы, ведёт по ним языком и осторожно скользит им внутрь, а Антон поддаётся и отвечает тем же, но ещё в сотни раз чувственнее. Время они решили сэкономить. И воду, по всей видимости, тоже, потому что забыли её включить. — Мы, кажется, мыться собирались, — усмехается Антон, отрываясь, а Арсений на его губы смотрит и теперь взглядом на них залипает безбожно: они припухли немного и теперь манят и голову кружат ещё сильнее. — Где там твой вкусный гель? — Не вкусный, а вкусно пахнущий, — Арсу нужно немного подушнить, иначе просто весь дух из груди выбьет. — Как будто ты его есть собрался. — Может, я хочу его потом с тебя слизать. — Чего? — Но он химозный, так что не прокатит. Арсений ещё немного в облаках после поцелуя прервавшегося витает, поэтому стоит и тупо пялится на него, но Антон обычно отходит быстрее и сейчас тоже берётся за основную цель уже осознанно: выдавливает на мочалку гель с фруктовым ароматом и вертит Арса в своих руках, как хочет, растирая пену по плечам, груди, спине… Арсений молчит, чёлка мокнет и прилипает ко лбу, лезет в глаза, и это точно убого, а не привлекательно, но он даже не задумывается об этом особо, просто смахивая её так, чтоб не мешалась, и следит за тем, как Антон уверенно, будто бы и не впервые вовсе, трёт его тело. Это приятно, это возбуждающе, и не только физически, но и эмоционально, это ещё сильнее распаляет желание близости, и Арс, когда Антон поворачивает его к себе спиной, жмётся к его груди, пачкая и её тоже пеной, и выгибает шею, чтоб уложить голову на плечо. И поцеловать, ещё немного поцеловать снова. Прекратить слишком сложно, а держаться ещё сложнее. — Если ты закинешь ноги мне на плечи, я и их потру, — Антон в намёки даже не пытается, и подкат слабенький, на троечку, но Арс даже на секунду всерьёз задумывается над этим предложением, хотя оно попахивает невыполнимой миссией, если учесть не шибко просторный размах душевой кабинки. — Если только я встану на руки. — Ну так ты же дохуя акробат, что мешает? — Я поскользнусь, и мы оба здесь же и умрём. Хочешь? — Сладких апельсинов, — вместо ответа тихонько напевает Антон, как будто даже не осознавая, что делает это вслух, но потом мотает головой, разбрасывая брызги, и улыбается с лёгкой хитринкой в уголках: — Но вообще предложение актуально не только сейчас. — Мы вам обязательно перезвоним, — обещает Арсений и перехватывает мочалку из рук Антона. — А теперь я тебя. — Звучит неоднозначно. — Каждый думает в меру своей испорченности. Но тут правда ничего пошлого и двусмысленного нет: он Антона не трёт, а гладит, размазывает пену по широким плечам, слизывает капельки воды с загривка, прежде чем намылить и его, и откладывает мысленно в коллекцию самых лучших воспоминаний каждый изгиб и рельеф под своими ладонями. А Антон даже дышать начинает реже, с лёгкими перебоями, и это льстит безумно, а потому Арс только продолжает, в какой-то момент забывая вообще, что есть мочалка: только ладони, только кожа к коже, только самому оглаживать бока и рёбра, шею и плечи, опасливо, но вместе с тем с предвкушением и мимолётным румянцем на щеках спускаясь до паховой зоны. Глупо отрицать, что они не возбуждены, потому что это даже видно, но тут возбуждение другое, осознанное, глубинное, и всё чисто физическое, животное оно вытесняет, наполняя особыми ощущениями — Арсения, по крайней мере, точно, и он эти перемены в мягкости чувствует остро донельзя. А ещё понимает, что идёт на каждый новый жест ласки целиком и полностью осознанно, не ради того, чтобы свести всё к постели, и от этого осознания внутри будто фейерверки взрываются. Надо же, он дорос — так просто, казалось бы, а Арсению ради искреннего влечения стоило прожить без него чуть ли не целую жизнь. — Шаст, а если сегодня? — голос переходит на полушёпот, хотя тревожить им некого, но Арсению всё равно кажется, что этот удивительный момент открытия в самом же себе можно спугнуть, как бабочку. — Ты хотел бы? — Прямо здесь? — Нет, конечно, но вообще… да? — Арс, — Антон выдыхает рвано и влажными, с остатками пены пальцами касается его скулы, медленно ведя от неё и до самого подбородка, и все слова застывают где-то в горле, а в груди становится ощутимо тесно — Арсений чувствует трепещущее «да» на всех языках, но уже не разбирает, где произносит его Антон, а где — он сам, потому что уже неважно. Шаг в бездну, но шаг за руку, и страхи с сомнениями, окружавшие вечно, отступают, сжимаются за спиной. Антон целует его первым, приподнимая голову за подбородок, а Арс обвивает его шею, и даже вода, заливающая лица и мешающая спокойно касаться губ, их не расклеивает. По скользкому от воды чужому телу вести руками — особое удовольствие, не похожее ни на одно другое чувство, считать пальцами позвонки и рёбра — невероятнейший кайф, и Арсению нравится это, пожалуй, даже больше, чем когда Антон касается его, хотя сравнивать эти ощущения вряд ли вообще возможно. Но Антон, кажется, ловит ту же волну и не только поддаётся на инициативы Арса, но и проявляет их сам: гладит шею, сжимает плечи, спускается ниже по бокам и обнимает за талию, отрывается от губ, но от самого лица не отрывается и, продолжая придерживать за шею одной рукой для фиксации, покрывает тягучими поцелуями всё лицо, а Арс мелкой дробью дрожит в его руках, но лишь сжимает на его теле руки крепче. Ему хорошо. Ему просто хорошо, и он знает, что так — правильно. Они выбираются из душа каким-то спутанным комком, не находя ни сил, ни желания друг от друга отлипнуть, и это, конечно, вызывает череду проблем, в результате которой Антон стукается лбом о верх двери кабинки, Арс — поясницей о раковину, и они оба потом ещё о дверной косяк, зато вместе, и это заглаживает все нанесённые раны. К тому же, смешно смотреть, как Антон пыхтит и трёт голову — смешно и умилительно, поэтому Арсений, конечно же, оставляет поцелуй на пострадавшем лбу, чтобы не болел, и на кончике носа, аккурат на родинке, чисто для профилактики. А вот когда он сам бьётся обо что-то в процессе пути человеческой многоножки до спальни, а ему идти, на секундочку, сложнее гораздо, потому что приходится пятиться задом-наперёд, Антон не целует, а бессовестно ржёт, зато прижимает к себе поближе и улыбкой заражает. Арсений не думал, что в их первый раз всё будет так, не то что не думал, а не надеялся даже, но эта расслабленность и дурашливость вперемешку с нежностью, которая затапливает и рвётся наружу неконтролируемыми всплесками, действительно лучше всех возможных ожиданий. Ему с Антоном спокойно, хотя и тело, и сознание желанием горят, и вроде бы вещи это несовместимые, но сходятся, сливаются в одну стихию, и это нечто непривычное, непонятное человеку, который жил раньше совершенно в других системах, но настолько же и необходимое, вливающееся сразу и заставляющее забывать, как раньше можно было жить не так. Потому что теперь прошлое стирается, словно и не было, и в моменте ничего не имеет значения, кроме Антона, Антона и ещё раз Антона, потому что его непомерно много, но даже при этом мало. Они всё-таки умудряются добраться до комнаты, и Антон валит его на постель, ложась сверху и принимаясь выцеловывать в шею, а сознание откатывает в ту первую их ночь, когда Арс был пьян, возбуждён и, наверное, уже немножечко так влюблён. Сейчас всё иначе, но сравнивать не хочется, думать не хочется — хочется только ловить момент и брать от него всё, наслаждаться каждой лаской, которыми Антон его засыпает чуть ли не в прямом смысле с головы до ног, поцелуями покрывая вслед за лицом и шеей всё тело, и тихонько постанывать, когда кожа отзывается особенно чувствительно. Дыхание прерывается, становится сбитым и неровным, пальцы сами сжимают простынь, а Арсений отдаётся Антону, но чувствует, как сам Антон отдаётся ему. Целовать его так же беспрерывно, как делает это он, не получается, но получается зарываться пальцами во влажные после душа волосы, массировать кожу головы и иногда, когда держаться удаётся едва ли, оттягивать русые прядки в пределах меры. А Антон касается губами ключиц, водит по ним, оставляя за собой влажные следы, чуть прикусывает у самой косточки и зализывает тут же, углубляется во впадинку между ними, и Арсений выгибается навстречу, не в силах мирно лежать. С Антоном это вообще, кажется, невозможно, и на всё, что дарит он, хочется ответить, хочется выцеловывать его руки, а губы — ещё сильнее, и Арс обязательно это сделает, как только они от его собственного тела оторвутся, но в ближайшее время вряд ли, потому что даже невооружённым взглядом видно — Антон во вкус входит. И то, что он сам кайфует, покрывая поцелуями арсово тело и держа его в своих руках, льстит безумно. Арсений чувствует себя желанным, чувствует себя нужным, чувствует себя любимым, и сердце бьётся где-то в висках, отбивая на азбуке морзе, как же он всё-таки в Антона по уши. А поцелуи распаляют всё сильнее, делают ожидание самого главного мучительнее, но возбуждают ещё больше, и Арсений бёдра вскидывает, притереться к Антону пытается и давится резкими выдохами, когда плоть о плоть трётся. Но Антон будто бы медлит, уже кругу по третьему выцеловывая торс, и будь Арс спокойнее, лежал бы и наслаждался сейчас этой тягучестью, но прошлые проблемы с корнем ещё не ушли, и молча ждать слишком тяжело. Насколько очевиден знак того, что он хочет переступить черту прелюдий и зайти дальше, если он ёрзает по постели, толкается вперёд и разводит в стороны ноги? Прозрачнее и быть не может, только если прямо сказать. Так, может, прямо и сказать? Разговаривать с партнёрами — практика незнакомая, но если Арсений хочет налаживать свою жизнь, то молчание ему дорого обойдётся, а от Антона умалчивать что-то равняется смертельному преступлению, потому что он точно заслужил слышать и быть услышанным тоже. — Антон, я хочу дальше, — у Арса получается не сексуально, а как-то даже жалко, как будто он выдыхается совсем, но Антон останавливается, поднимает голову и смотрит в глаза внимательно, руками непроизвольно сжимая бёдра чуть крепче и выбивая короткий стон. — Смазка и презики в первом ящике. — О, эта чудесная тумбочка, где есть всё, — усмехается Антон, но Арс слышит, чувствует, что он нервничает, и, когда всё нужное Антон достаёт, притягивает наконец его к себе и целует сразу глубоко, вдумчиво, чувственно — собственные волнения, помноженные на чужие, как на ноль, самоуничтожаются и уступают место трепетному предвкушению. Только когда поцелуй совсем уже затягивается, хотя временные рамки и размываются в нём до состояния тумана, Антон отрывается и садится рядом, а Арс, абсолютно открытый, уязвимый и обнажённый во всех смыслах, чувствует себя в безопасности и ни в чём не сомневается, глядя на этого парня, который закусывает пухлую губу, гладит тазобедренные косточки потеющими ладошками и спрашивает с нотками лёгкой тревожности в голосе: — Можно? — Можно. Он закрывает глаза и отгоняет все мысли, кроме одной, а за эту единственную цепляется, как утопающий за соломинку — раньше Арсений стремился заполнить дыру внутри в самом прямом из возможных смыслов, а Антону открывает путь гораздо глубже, чем можно было бы вставить член. Романтично? До противного. Слащаво? Сахар на зубах скрипит. Но это осознание подкрепляет доверие ещё сильнее, отгоняет сомнения, помогает не утонуть в секундах, которые назло, конечно же, длятся невыносимо долго, и не трястись в такт тому, с каким ритмом звучит щелчок открывающейся крышки лубриканта. У Арсения не было полноценного секса с проникновением уже более трёх месяцев, и совсем не переживать не получается, особенно в его ситуации, но Антон даже сейчас, ещё не начав, максимально аккуратен и внимателен, и Арс знает, что всё будет хорошо, а потому ему легче. Первый палец входит без относительных затруднений, на втором дискомфорт, до того почти не ощутимый, усиливается, но Антон двигает ими внутри медленно, давая привыкнуть, второй рукой успокаивающе поглаживая внутреннюю сторону бедра. Если бы вместо этого он Арсению подрочил, было бы наверняка в разы легче, но это отголоски прошлого, когда без этого было совсем никак, а Арс входит то ли в настоящее, то ли в будущее, но в любом из случаев сам для себя отмечает, что размеренность и вдумчивость каждого действия нравятся ему прямо-таки до мурашек. И Антон не медлителен, а именно осторожен, словно прощупывает почву, ищет тот самый подход, который нужен, те самые точки, которые повышают уровень чувствительности выше всяких пределов, и сейчас растягивает стенки так плавно и постепенно, что о какой-то боли даже думать не получается — чувства замещают всё с лихвой. Был ли он таким заботливым и бережным всегда? Или именно к Арсу, ломаному-переломанному, так относится? Арсений приоткрывает глаза, смотрит из-под подрагивающих ресниц на то, как Антон сосредоточен, как прищуривается и поджимает губы, как дышит широко, и так неважно всё то, что было до — он ведь не целует, а губами пылинки сдувает, не трогает, а касается, как будто Арсений — кукла драгоценная, которая разбиться может от одного дуновения ветра. И Арс не поймёт, наверное, никогда, чем заслужил такое отношение, чем такого человека заслужил в принципе, но то, что вот такой вот Антон в его жизни появился — чудо, не иначе. Такой вот Антон, самый лучший во всём без всяких преувеличений. — Ты как? Ещё или достаточно? — спрашивает он, останавливаясь, и снова смотрит в глаза, а Арсу от зрительного контакта совсем крышу сносит. — Достаточно, думаю, — чуть замявшись и прислушавшись к ощущениям, отвечает он и кивает для пущей убедительности, а Антон кивает в ответ, но тормозит снова, оглядываясь по сторонам, хотя вряд ли на стенах найдётся что-то такое, что ещё им пригодится. Нервничает, волнуется, и Арс не знает, как ему в полной мере дать понять, что тот всё правильно делает, не находит слов и сил в себе на слова, поэтому старается передавать эмоциями, касаниями и, найдя руку Антона, всё ещё мягко гуляющую по бедру, переплетает пальцы и сжимает этот замочек, по-прежнему в глаза глядя. — Я хочу лицом к лицу, хорошо? — Конечно, — Антон наклоняется и невесомо так, едва ощутимо касается губами губ, оставляя лишь эфемерную тень поцелуя, но Арсению этого более, чем достаточно сейчас, хотя будь его воля, он бы Антона целовал днями и ночами, чтобы губы его на своих отпечатать на целую жизнь. А сейчас он смотрит на то, как раскатывается презерватив по чужому члену, и очень хочет хотя бы потрогать немного свой собственный, но ждёт, находит в себе непонятно откуда взявшееся и второе, и десятое дыхание, и мерно отсчитывает глотки воздуха через рот. Вдох — он чувствует, как головка касается колечка мышц, и слышит сверху дрожащий тихий стон. Выдох — Антон медленно толкается внутрь, а Арсений жмурится и сжимает в пальцах простынь. Вдох — тяжело, после такого долгого перерыва тяжело, и времени на то, чтобы привыкнуть, надо больше, но Антон никуда и не торопит, дышит вместе с ним, в один такт. Выдох — легче. Первые толчки осторожные, плавные, с остановками на подышать и расслабиться, и тот Арс, который был раньше, превозмогая боль, скорее насадился бы сам и принялся скакать в буквальном смысле, чем стал бы ждать, потому что получить разрядку ему было важнее и нужнее всего, но сейчас всё самое главное — в самом процессе, а не в том, как и насколько скоро он закончится. Антон не разгоняется по щелчку, продолжает двигаться медленно, и сквозь вздохи, похожие то ли на стоны, то ли на скулёж, Арсений слышит, как он сопит носом, и мысленно ставит себе в голове пометку завтра заехать в аптеку не только за транквилизаторами, но и за чем-нибудь от насморка, а то этому дураку ведь простудиться как нечего делать. И нормально вообще думать об этом во время секса? С другой стороны, а кто вообще устанавливает рамки того, что нормально, а что — нет? Просто Антон заботится сейчас, начиная как можно более осторожно, чтоб не порвать и не причинить боль, а Арсений заботится о нём, заглядывая в недалёкое будущее завтрашнего дня, и самого же себя отвлекает от неприятных, как ни крути, ощущений вроде бы сторонними мыслями, но всё так же об Антоне. А о ком ещё можно думать, если не о нём? Арсений в него погружается с головой, пока Антон погружается в его тело, и за такую близость можно многое отдать. Арс больше хочет, ещё больше, ему не терпится и неймётся, и, привыкнув, он тут же показывает это, уже самостоятельно подмахивая бёдрами в ритм быстрее, но Антон не переходит на новый темп настолько резко, насколько просит тело — наращивает постепенно, делая движения более отрывистыми, а Арсений судорожно дышит через открытый рот, стонет на особо глубокие толчки и запрокидывает голову, вслепую находя руками плечи Антона и прижимая его ближе к себе. Его чувствовать надо. Не только в себе, а по всему телу, чтоб каждая клеточка касалась каждой клеточки, а губы — губ, и без этого как бы хорошо до одури не было, но всё равно не то, не так. Член стоит до болезненного дискомфорта, требует внимания, и Арс, забывающийся на каждом новом толчке, уже просто не знает, куда податься: то ли двинуться к Антону ближе, то ли попросить его ускориться, то ли накрыть его рукой свой стояк, потому что терпеть становится невыносимо, но ни единой здравой мысли — вспышки, звёзды перед глазами и одно порнушное «Ещё», которое застревает в горле и вырывается полустоном. Антон и сам в состоянии не лучше, и в те редкие моменты, когда Арс не жмурится и не откидывает голову, становится видно, насколько тот возбуждён — тоже до предела. А ещё он безбожно красив, и если не физический, то эстетический оргазм накрывает Арсения из раза в раз, стоит ему только окинуть Антона затуманенным взглядом. Всё перемешивается, мелькает, вспыхивает и гаснет, Арсению жарко, он хочет, даже не осознавая, чего именно — просто хочет, и жгучее желание растекается по всему телу, бьётся загнанной птицей, отдаёт по коже мурашками и прерывистыми стонами. Он выгибается Антону навстречу, пытается сделать со своей стороны всё, чтобы глубже, больше, быстрее, но в своём состоянии он практически беспомощен, а Антон считывает все его намёки без слов, давая именно то, что в этот конкретный момент так необходимо. Меняет угол проникновения, замедляется, а потом резко толкается внутрь снова, сражая наповал этими волнами, угадать последовательность которых не представляется возможным, притирается сам и тихо постанывает — каждый звук эхом отдаётся в голове, раскатывается и вызывает ответный стон внутри самого Арсения. Он не знает, какой орган чувств у него развит больше — сейчас все работают на полную и получают тоже сполна, и это так непривычно, но как же, сука, восхитительно. Антон наконец приникает к его телу, придавливая к постели приятной тяжестью, и Арс обездвижен, обезоружен и дальше по списку, но весь контроль в руках Антона — и он горит. Арсений целует его хаотично, мокро, будто бы одичавше, оголодало, не в состоянии с собой совладать, цепляется и льнёт к нему, сминает и оттягивает его губы, неосознанно прикусывая, когда член внутри проезжается по простате и выбивает целый табун мурашек, проходящих мгновенным разрядом тока, обвивает его бёдра своими ногами, а Антон не прекращает двигаться, задевая торсом возбуждённый член — Арсений уже не стонет, а скулит на протяжном выдохе, потому что ему настолько же хорошо, насколько и плохо. Когда Антон наконец накрывает его своей ладонью, Арсу кажется, что он кончит прямо сейчас — как же он ждал, как же нуждался, боже. Но ложное ощущение подступающего оргазма быстро тает, и это до несправедливости обидно, хотя оно и сменяется новым, не менее приятным и горячим. Антон большим пальцем надавливает на головку, скользит по всей длине, иногда чуть сжимая, после нескольких попыток входит в тот же темп, с каким вбивается в его тело, и это точно конечная — Арсений хочет кричать, выть в голос, потому что внутри у него чувства уже не умещаются. Ещё, ещё, ещё. У него не было секса не три месяца, а все три года — безликие партнёры при всей напористости и резкости не доставляли ему и капли того, что делает Антон сейчас. Они нужны были, чтоб утолить жажду до разрядки, а Антон просто нужен, его прикосновения нужны, его губы нужны, в моменте нужнее воздуха, и этот самый воздух Арс заменяет для себя его сбитым дыханием. До безумия, вне рамок, без границ, и нет слов, чтобы это описать и передать хоть малейше. Антон толкается особенно резко, вбивается едва ли не до самого основания, резко стонет, как будто у него весь дух в секунду выбивает из груди, и кончает — Арсений с ума сходит и очень хочет тоже, вместе с ним, чтобы даже здесь они были вместе, накрывает ладонь Антона на своём члене и двигает ей как можно быстрее, и вроде близко, близко же, но… Он стонет теперь уже, кажется, от разочарования, а не от того, как пульсирует опадающий член внутри. — У меня… не получается, — сбито шепчет Антону в самые губы, смотрит загнанно и думает, почему он вообще такой проблемный, почему ему до сих пор так сложно дойти до простого человеческого оргазма, почувствовать его с тем человеком, от которого бабочки в животе и огонь в паху. Но не получается. Арсений чуть ли не до боли кулаком ведёт, управляя ладонью Антона в бешеном темпе, но не получается. — Получится, — Антон успокаивающе улыбается, и Арс не столько видит, сколько слышит это в самом его голосе. — Дай мне самому. И Арсений не может идти против — убирает свою ладонь, перенося её на чужое плечо, смотрит в глаза зелёные с поволокой и им верит. Антон, так и остановившийся прямо в нём, снова начинает двигаться, идентично ведёт рукой по стволу, целует в губы — Арсений от ощущений разрывается, не может сконцентрироваться ни на одном из них, но вместе они дают какое-то адское комбо. Он снова теряет способность мыслить, снова поддаётся всему, что клокочет внутри, снова входит в раж. И тонет, и теряется, и забывает о всех своих дефектах, потому что Антон заполняет все неровности, как никто другой никогда не мог. — Давай: раз, — Антон передаёт слова из губ в губы, ускоряет движения, бьётся о тело Арса своим, а сам Арс бьётся в агонии. — Два, — и Арсений не знает, до чего идёт отсчёт, но такое ощущение, что по окончании точно что-то взорвётся и, скорее всего, взорвётся внутри него. — Три, — голос разливается по внутренностям, и Арс входит под его действием в какое-то состояние гипноза. — Сейчас. Тело прошибает как будто молнией, Арсений несдержанно стонет, толкаясь в руку Антона, и правда кончает — грудь распирает, дыхание срывается, перед зажмуренными глазами искры бешено мелькают, и он даже не понимает, что с ним происходит, потому что не чувствовал такого настолько давно, что, кажется, и не чувствовал никогда вовсе. Не замечает, как Антон выходит из него и ложится рядом, не замечает, как вытирает влажными салфетками испачканный живот, не замечает, как тот целует его — теперь осторожно, медленно, не жарко, а тепло, не замечает ничего вокруг и только приводит дыхание в порядок, как всегда приводил, когда не мог справиться с возбуждением, а сейчас не может справиться с его последствиями. Вдох, а на выдохе сердце заходится мелкой дробью. Он Антона так сильно любит — до невозможного. — Я… не верю вообще, — качает головой Арс, так и не открывая глаза. Голос от постоянных стонов звучит теперь с хрипотцой, по вискам катится пот, а отдышка мешает нормально говорить, но это всё абсолютно неважно. — Мог бы и спасибо сказать, — так же хрипло, как и он сам, отзывается Антон с лёгкой усмешкой, и Арсений наконец поворачивается к нему и так и замирает, просто глядя в глаза неотрывно и находя в них на приливе чувств больше, чем целый грёбаный мир. — Спасибо. — Да не за что, — Антон раскрывает руки, и Арс прижимается к нему, утыкаясь носом в изгиб между шеей и плечом, и обнимает так крепко, чтоб точно никогда не отпустить, а Антон обнимает его в ответ и зарывается губами куда-то в волосы, целуя в макушку. — Ты как? — До сих пор не понял, — честно отвечает Арс, не целуя даже, а просто губами прикладываясь к его коже. — Но это было сверх всего вообще. — Оцените услуги «Яндекс. Такси» по десятибалльной шкале. — А такси, потому что доставляет до оргазма? — Именно поэтому, — тихо смеётся Антон, и в таком его смехе, усталом и негромком, даже вся теплота этой вселенной не умещается. — Ну так что? — Двенадцать, и отстань от меня. — Это ты ко мне пристал, рыба-прилипала. — Не люблю рыбу. — Я знаю. Он знает всё и даже больше, и даже то, чего сам Арсений о себе не знает. Может, это судьба, и это всё так свыше суждено, может, случайность простая, совпадение, но похуй вообще-то, как всё сложилось — главное, что сложилось, и сейчас Антон, ёрзая на постели, одной рукой пытается притянуть вверх скомканное одеяло, чтоб их с Арсением укрыть, а Арс засыпает спокойно, с улыбкой на губах. Все раны зашиты. Он вылечен.