В разрезе рваного

В жизни Арсения Антона внезапно становится больше, чем самого Арсения. Потому что к приходу Антона от Арса и оставалось-то всего ничего: неподдающаяся контролю постоянная жажда секса, режущее тупым ножом нежелание дальше существовать в этом теле, которое стало слишком грязным, и пробивающееся, словно цветочек сквозь несколько слоёв асфальта, желание быть правильным и быть с кем-то правильным, но Арс его ещё и сверху подошвой давил, не позволяя вырваться, даже если вдруг оно проклюнулось из какой-то щели. И на этих трёх китах строился каждый его день, эти же три горошины мешали ему потом спокойно спать по ночам, тиранили и пожирали весь позитив, как три толстяка. В общем, досчитать до трёх — и прогремел бы взрыв, а Арсений бы погиб где-то под обломками. А тут Антон, который скидывает мемы с волками и контакты профессионального сексолога, которые нашёл у хорошего друга и по совместительству врача Димки. Антон, который серьёзно расспрашивает о том, как продвигается терапия, встречает после сеансов и подвозит домой, а потом ворчит и беззлобно шлёт нахуй, когда Арсений предлагает ему вместе бегать по утрам, потому что регулярная физическая активность может забрать на себя часть сексуальной энергии. Антон, который удивительно гармонично сочетает в себе взрослого самодостаточного человека, причём такого, что от одного взгляда на него можно возбудиться, и ребёнка, который забавно дует губы, когда обижается, не появляется без сладостей и с горящими глазами рассказывает об огромном игрушечном бластере, который увидел в витрине детского магазина по пути на работу. А тут Антон, и вместе с улыбкой на его губах в жизни расцветает надежда. Арсений меняется вроде бы по кусочкам, по деталькам, но все вместе они складываются во что-то настолько масштабное, что Арс перестаёт себя узнавать в самом лучшем из возможных смыслов. С того самого дня, когда Антон приехал к нему вроде бы за кольцом, но и не за кольцом вовсе, Арсений ни с кем не спал, и Антон — не исключение. И не спал, и не целовался, потому что Антон ему по-настоящему понравился, и ирония, конечно, та ещё — обычные люди стремятся установить тактильный контакт с теми, кто им симпатичен, а Арсений по рукам себя бьёт, хотя надо бы не по ним, а по члену, который по всем правилам этикета при каждой встрече с Антоном встаёт, чтобы поздороваться. И это смущает, потому что выдаёт Арса с головой, но Антон не раздражается, не лезет, только подкалывает иногда и вполне серьёзно сам предлагает ему пойти подрочить, а потом вернуться и на свежую голову вместе смотреть какой-нибудь очередной мультик — фильмы они не смотрят, потому что у Арсения встаёт на актёров, а с учётом того, во что совместные просмотры фильмов по всем стереотипам перетекают, становится уж совсем невыносимо. А ещё Арсений начал ходить в фитнес-зал — он, вообще-то, и раньше пробовал, но это было одиночными вспышками, а не регулярным посещением, так что и не считается. Держать себя в форме лишним точно не будет, а ещё это порекомендовал попробовать тот самый врач-сексолог, и Арс пробует, пробует, пробует. И не знает, почему не искал подобных специалистов, которые помогают именно в интимной сфере, раньше, почему думал, что выхода нет, если за решением не надо было далеко ходить, но… привык? Сломался после неудачных отношений, ни в одних из которых он на сто процентов счастлив не был, потерялся, запутался, и стало казаться, что нужно просто научиться жить с этим. Своими силами. Вот он и научился, как мог, а никто не сказал, как можно по-другому. Хотя основная причина, наверное, всё равно не в этом. Просто у Арсения не было человека, с которым и ради которого он бы не просто хотел, а по-настоящему рвался избавиться от зависимости, и Катя не в счёт — она друг. А Антон… Антон — это Антон, и уже само его имя окрашено для Арсения в такое количество самых разных, самых ярких оттенков, что лишних званий и статусов здесь просто не нужно. Арсению открываться сложно, страшно, но он понемногу шагает навстречу, а Антон раскрывает руки и встречает объятиями в конце пути. Он пишет в соц.сетях, и Арсений отвечает ему, потому что не отвечать — невежливо. Он подвозит до дома с сеансов, и Арсений едет с ним, потому что отказываться, когда человек уже потратил время и приехал к нужному месту, бессмысленно. Он пару раз в неделю приезжает в гости или зовёт погулять, и Арсений соглашается, потому что… Да без всяких этих «потому что». Просто он тянется к Антону сам и осознаёт это с каждым разом всё больше, с ним комфортно, легко, хорошо и тепло, и тело как будто всё-таки начинает немного, но прислушиваться, и вот Арс уже реже возбуждается из-за кого-то чужого, случайного, хотя без секса ему действительно тяжело, и дрочка и игрушки за неимением настоящего партнёра идут в ход раза в два чаще. Но всё же это результат. Это маленький, но сдвиг, и Арсений понимает, что идёт на поправку, а буквально месяц назад он думал, что не сможет уже никогда, и это удивительное, ни с чем не сравнимое чувство счастья, медленно наполняющее каждую клеточку тела. — Короче, Арс, я придумал, — в очередной раз и так уже по-родному заваливаясь в квартиру, объявляет Антон прямо с порога, и Арсений заинтересованно склоняет голову. — У тебя там дедлайны по работе на ближайшее время не горят? — Да вроде бы нет, один заказ позавчера сдал, а по другому время ещё есть, — он задумчиво хмурится, а потом видит расцветающую на губах Антона хитрую улыбку, и улыбается сам уголками губ: — И с какими целями интересуешься? — Как будто просто так поинтересоваться нельзя, — Антон складывает руки на груди, но так и смотрит довольным котом и ломается уже через пару секунд, радостно сообщая: — Тут на днях уже лето закончится, а ещё сейчас сезон звездопадов, а ещё мы пропустили, между прочим, месяц, как мы всё это начали вместе… В общем, я арендовал домик на загородной базе, и мы едем туда на выходные! Круто я придумал? — На выходные… Подожди, на эти? Которые завтра? — Арсений почти физически ощущает, как округляются глаза, а Антон лыбится от уха до уха и кивает. — Ага. Сюрприз. — А вещи собрать? Ты бы ещё завтра утром сказал, Шастун, собраться же… — Да куда ты собираться собрался? На выходные, Арс, два дня, одна ночь, андерстенд? Мы не в Париж на фешн вик, мы на природу. Там из ценителей интересных образов только комары, — Антон качает головой и просто сгребает в охапку своих объятий, а Арсений тонет в них и мигом обо всех своих недовольствах забывает, но из гордости бурчит ещё немного что-то невнятное себе под нос, а потом затихает, тычась им в шею и вдыхая аромат кожи с выветрившимся за день парфюмом. — Успокоился? — Успокоился, — и отстраняется мягко, пропуская, наконец, внутрь, потому что настолько Антону не терпелось рассказать, что он у входной двери так и остановился. — Во сколько завтра выезжаем? — В семь, чтоб со всякими форс-мажорами к девяти точно быть там. — И ты прям пойдёшь на такой подвиг? В семь часов утра в субботу? — усмехается Арсений. Что-то совсем на Антона непохоже. — Ой, не душни. Не пойду, а поеду, — закатывает глаза в ответ тот и идёт в ванную мыть руки. Закатить глазки, бросить каламбур и гордо куда-нибудь удалиться — ну чисто арсеньева школа. Значит, не один Антон в этом симбиозе Арсения меняет, и так до мурашек приятно, однако, осознавать, что в другую сторону механизм тоже работает. В ванной шумит вода, на кухне свистит чайник, из открытого окна долетают шумные голоса детей, провожающих последние дни каникул, и во всём этом — дом. Арсений дома, душой и телом дома, квартира, которая раньше была убежищем, где можно спрятаться от осуждения и расставить всё по собственным порядкам, приобретает по ноткам и деталькам особенный уют, потому что здесь можно не только спать, жрать и дрочить, но и встречать кого-то в гости. С Антоном всё меняется, и он переезжает с корнями, даже не перевезя ни одной своей вещи, потому что в этих стенах смотрится правильно, потому что здесь Арс его ждёт. И чуда ждёт, как двадцать лет назад. Антон облокачивается на дверной косяк, останавливаясь у входа в спальню, и с молчаливой ухмылкой на губах наблюдает за тем, как Арсений перебирает футболки и шорты. Хочется же выглядеть на все сто, а ещё весь мир — это подиум, когда ты модель, и поэтому Арсений просто не имеет права облажаться с выбором, даже если дефилировать придётся перед соснами. Может, за такую красоту кто-то из них ему и соснёт… А вот это, кстати, довольно важный вопрос. Брать ли что-то из своего арсенала секс-игрушек? Два дня — это немало, очень даже немало, особенно для Арсения, у которого своеобразная ломка начинается даже в обычных домашних условиях уже спустя несколько часов после того, как он в последний раз кончил. Вообще-то у него под рукой будет Антон, и зачем тогда резиновый член, если есть настоящий, но Арс вышагивает по своему пути лечения, как по канату, и срываться опасно, потому что остановить секс-марафон с партнёром, который имеет все шансы стать постоянным и уже в какой-то степени им стал, будет гораздо сложнее, чем то, что было с однодневками без обязательств. А портить это длительное, но всё же свидание своими отлучками каждые пару-тройку часов вообще не хочется, хотя Антон никогда не против. Арсений думает об этом вопросе больше, чем о том, какую футболку выбрать — значит, дело действительно серьёзное. — Я не знаю, что взять, — ноет он в итоге, падая на кровать и распластываясь на ней звездой. Антон садится на край и укладывает его ноги к себе на колени, поглаживая щиколотки, и это вообще против правил. — А если я скажу, что ты в любой одежде красивый? — Тогда я надену мусорный мешок. — Тотал блэк — это всегда стильно, — Арсений обиженно пихает его руку, подтягивает ноги к себе и садится, обхватывая колени руками, а Антон мягко смеётся. — Монетку подбрось. Там же правило вот это, что, когда она летит, ты уже подсознательно знаешь, какой результат хочешь увидеть. — Это будет необъективное и неаргументированное решение, — вздыхает Арс, потому что слишком привык думать далеко вперёд и просчитывать абсолютно всё, чтобы так просто доверять какой-то монетке судьбу целых выходных. Целых выходных! И речь тут далеко не только о футболках, так что подходить к проблеме взвешенно и обдуманно ещё важнее. — Зато эффективно и быстро, — пожимает плечами Антон. И Арсений понимает, что против лома нет приёма. Антон идёт отключать чайник, а Арс — копаться в кошельке в поисках мелочи. Монетка есть, а дальше-то что? Ещё есть причины, просто не от него зависящие, и копаться в них гораздо сложнее, чем в шкафу. Если ехать и не брать с собой ничего, испытать себя на выдержку? А если не получится? А если именно на этих выходных случится что-то такое, что станет понятно — вот он, тот момент, когда они оба готовы и хотят? Тогда надо взять на всякий случай презервативы и смазку. Но, зная об их наличии, больше соблазн сорваться, а срываться Арсений не хочет. И тратить драгоценное время этих двух дней на то, чтобы дрочить где-нибудь в ванной, пока Антон где-то там ходит без него, хотя могли бы вместе. Слишком много вопросов для одной монетки с двумя сторонами. Слишком много отягощающих обстоятельств. Но пусть тогда, если выпадет орёл, Арсений даже пытаться не будет сдерживать себя, а желание будет удовлетворять всякий раз, когда тело требует. Решка — ради Антона всё-таки можно попробовать взять над собой верх. — Ну как? — Антон подплывает сзади ни разу не бесшумно, но Арсений делает вид, что правда не заметил, как он сюда притопал, и обмякает в объятиях со спины, держа монетку в пальцах. — Придумал? — Орёл — чёрная футболка, решка — чёрная. — Оригинально, — Антон хмыкает, а Арсений вздыхает — это принципиальная разница, потому что отличаются принты и крой, но слишком долго объяснять. — Не расстроишься, если выпадет чёрная? — Сделаю вид, что это та чёрная, которая не эта чёрная, — и подбрасывает, по всем канонам «Орла и Решки» выдерживая интригующую паузу, закрывая сверху ладонью лежащую на руке монету. Ещё не хватает барабанной дроби или нагнетающей музыки, но Антон мягко постукивает пальцами по талии и заинтересованно смотрит через плечо, а Арс решает больше не томить ни себя, ни его, открывает и, сам не замечая, улыбается. Решка. — Победила чёрная. И Антон, ради которого, собственно говоря, в основном и было затеяно всё это, улыбается тоже, ловким движением перехватывает монетку и кидает в карман — вор-карманник промышляет по квартирам доверчивых пенсионеров и молодых сексоголиков, внимание всем постам полиции. И забрать бы эти пять рублей, потому что монетка счастливая, помогает, наверное, сделать правильный выбор, но это ещё предстоит проверить, и если правда так, то пусть Антону и остаётся. Что, не пригодится, что ли? Арсений начал верить в неслучайные совпадения, судьбу и монетку, которая на неё якобы влияет. Всё, приехали. — Я тогда чай попью и поеду, окей? — Антон появляется в поле зрения снова, но теперь уже с кружкой в одной руке и печеньем в другой. Арсений хочет ему сказать всё, что думает, и заставить подметать крошки, но отпускать его так быстро не хочется. Даже если по квартире крошить будет направо и налево. — И смысл? — В смысле «и смысл»? — недоумевает Антон, чуть ли не кусая кружку вместо печенюшки, но вовремя себя одёргивая — Арсений даже посмеяться не успевает. — Ну, бензин лишний раз тратить. И ты сам говорил, как тяжело по утрам встаёшь, а если проспишь? А я ранняя пташка. Курлык-курлык типа. — У тебя голубь — это ранняя пташка? А ничего, что это петухи? Курлык-курлык, блять, — смеётся Антон, но во взгляде вдруг столько нежности и тепла растекается, что Арсений даже теряется на пару секунд. — Значит, хочешь, чтобы я остался? — Значит, можешь остаться, я вообще не против, так даже удобнее будет, — включает Арс режим дебила, как будто не намекал Антону на это только что, но там улыбка уже гвоздями к лицу прибита, и Арсений просто не может её не отзеркалить. — Ну, если у тебя вещи собраны, конечно. — Да че мне там собирать, в магазин всё равно вместе заедем, а так в этом поеду, норм. Значит, остаюсь? — А у самого причинно-следственные связи не работают? — Кто-то включил режим душнилы. — Просто кто-то слишком лох. Антон вместо ответа показывает язык и снова скрывается на кухне, а Арсений идёт к себе, чтобы погладить футболку и штаны на завтра, положить сменное нижнее бельё, тапочки, которые спёр из какой-то гостиницы, чтоб ходить внутри этого самого домика, и… Нет, даже смазку брать не будет, хотя с ней мастурбировать в разы приятнее, чем насухую. Антон стучит посудой — моет за собой, такой весь хозяйственный, — а Арсений только сейчас понимает, что предложил ему остаться. Переночевать. И от одной мысли, что они могут спать вместе, в обнимку, к горлу подступает комок, но… Не рановато ли? Арсений снова мечется, снова думает, и все эти сомнения, которые сопровождают на каждом шагу жизни — его главный враг, но без них просто не получается. Он пишет врачу-сексологу, Андрею, сразу извиняясь за то, что час поздний, и консультируется по поводу того, насколько может навредить двухдневная передержка без оргазмов в той стадии зависимости, на которой он находится сейчас. Бебуришвили отвечает, что если будет совсем плохо, то насиловать себя не стоит ни в каком из смыслов, а ещё, если что, не стоит кидаться в омут от мимолётного успеха и доказывать себе, что всё уже исправлено, но в целом попробовать можно и даже полезно, чтобы узнать, сколько Арс продержится теперь, когда заметны небольшие изменения в лучшую сторону. Не похерить бы их, конечно, какой-нибудь глупостью. Антон из зала зовёт смотреть Зверополис, который включает на телевизоре со смартфона, а Арсений идёт к нему с пледом, постельным бельём и полотенцем и качает головой: им завтра вставать рано, день предстоит насыщенный, и лучше пораньше лечь спать. Антон заметно сникает, и непонятно, от чего больше: из-за того, что мультик обломался или из-за того, что понял, что Арс ему собирается постелить здесь, на диване, а не пустит на свою двуспальную, но соглашается, что действительно пора на боковую, хоть и с надутыми губами. Он в такие моменты кажется совсем ребёнком, которому мама запрещает допоздна играть, но он мальчик послушный — и в ином контексте это прозвучало бы пошло и грязно, но Арс, во-первых, от дедди-кинков и наказаний не фанатеет, а, во-вторых, слишком слаб, чтобы на провокации про пять минуточек не вестись. Поэтому перед тем, как отпустить Антона в душ, невесомо чмокает в эти самые надутые губы и улыбается. И как мало всё-таки этому большому ребёнку надо — да и Арсу, на самом деле, тоже. Он, как и положено гостеприимному хозяину, которым он, кстати, никогда не был, заботливо расстилает постельное бельё на диване, когда Антон уходит, и думает о том, что для полноты картины и полного уюта не хватает только плюшевого медвежонка, уложенного аккурат у подушки, но из игрушек у Арсения только взрослые, и вряд ли Антону будет так приятно обнимать во сне резиновый член. Даже для Арса с его вечным недотрахом это сомнительное удовольствие. — Накормился, напоился, в баньке попарился, теперь спать укладывай, — слышится голос Антона, и Арсений жалеет, что оборачивается, потому что в одно мгновение всё тело будто огнём охватывает: у Антона волосы влажные, на теле поблёскивают одиночными искорками капельки воды, а сам он в одном полотенце, замотанном на бёдрах, совершенно спокойно опускается на диван рядом, заинтересованно оглядывая простынь с принтом веточек. Арсений сглатывает и неосознанно отступает на пару шагов к двери, потому что даже просто лицезреть эту картину не хватает сил. И в паху всё скручивается за пару секунд, а дальше что? Арсений знает, что это уже не просто реакция тела — это реакция его самого, а Антон невывозимо горяч и то ли специально издевается, то ли просто не понимает этого, но одним своим видом с ума сводит за считанные секунды. — Арсений, я к тебе обращаюсь. Реально, видимо, не понимает, а Арсений плывёт безбожно. — Ну укладывайся, добрый молодец, — Арс прежде всего накрывает его пледом чуть ли не с головой, чтоб скрыть от себя самого красоту тела в первую очередь, но Антон возится, принимая удобное положение, и плед предательски сползает, оголяя плечи и ключицы. Арсению натурально — гомосексуально, точнее — плохо, потому что… Слишком хочется. Слишком, невероятно сильно, всего и сразу: от того, чтобы провести самыми подушечками пальцев, до того, чтобы оставить пару кусачих и мокрых засосов. И как он собирается провести с этим человеком два дня без перерывов на подрочить — вопрос интересный. — Всё, уложился? Давай, спокойной ночи. — А сказку? — и губки бантиком, и бровки домиком, и весь он снова становится похож на обиженного маленького ребёнка, а Арс качает головой, глядя на то, с какой поразительной быстротой Антон переходит из состояния горячего мужчины, перед которым ноги сами разъезжаются, до мальчишки, которого хочется обнимать и целовать в непутёвую макушку. Сказка ему нужна на ночь, ну вот что это такое? — Как дед насрал в коляску? — Арсений уточняет всё-таки иронично, а Антон в ответ закатывает глаза и фырчит, как ёжик. Даром, что колючки до сих пор не выпустил. — Ты из какого вообще года эту фразу откопал? — А тебе сколько годиков, чтоб сказки на ночь просить? — Арс устало трёт виски, но всё же улыбается и опускается на корточки перед Антоном, чтоб лицами оказаться примерно на одном уровне. — Ну конкретно в этом десятке семь, — и так гордо это произносит, так довольно, что и не придерёшься, и лжи в словах не найдёшь. То ли кот, то ли жук. — Что, семь? А я думал, восемь, — цитирует Арсений Карлсона раздосадованным голосом. — Значит, ближайшие десять лет нам с тобой ничего не светит. — Возраст согласия начинается с шестнадцати. — Я ещё пару лет подожду, чтоб голова на место встала. — А у тебя самого, я смотрю, встала не только голова, — красноречиво скашивает взгляд к видимому бугорку на домашних шортах Антон, усмехаясь, а Арсений чувствует жар в районе щёк. За подъёб пятёрка, ничего не скажешь, но Антон усмехается снова, только теперь уже без всякой хитрости, протягивает из-под пледа ладонь и ведёт ей от скулы до подбородка так нежно, что рехнуться можно — и от чувств в моменте, и от грёбаных контрастов. — Да ладно, всё нормально. Я тебя тоже подожду. — Надеюсь, что не пару лет, — Арсений, ведомый внезапным порывом, перехватывает чужую руку, гуляющую по его лицу, и целует запястье. Ему нравятся, так нравятся эти маленькие, секундные нежности, и чёртики внутри успокаиваются, вручая нести главное знамя бабочкам в животе, но он по-прежнему побаивается внедрять их в жизнь совсем, с корнями, и поэтому встаёт, наклоняясь только, чтобы целомудренно поцеловать в лоб. — Спокойной ночи, Антон. — Добрых снов, — Антон едва заметно кивает и закрывает глаза, а Арс, не разрешая себе глазеть на светлые, будто выгоревшие на солнце ресницы дольше пяти секунд, уходит из комнаты и выключает свет, и в последний момент из темноты тихо доносится: — А сказку так и не рассказал, жмот. — Спи уже, — вздыхает Арсений и улыбается сам с собой, аккуратно закрывая дверь. Он возбуждён и разнежен — очень редкое комбо ощущений, но с Антоном расцветает во всех красках, а ещё Арсению почему-то начинает казаться, что Антон всегда спал в его гостиной. И, чтобы не спугнуть его сон, Арс шагает по собственной квартире едва ли не на цыпочках, хотя это максимально странно — в конце концов, Антон вряд ли уже успел заснуть, а даже если и успел, то точно не проснётся от того, что Арс обычным своим шагом дойдёт до ванной комнаты. Но хочется, так по-дурацки хочется заботиться о нём тоже, вернуть взаимностью хотя бы в маленьких деталях то, за что сам Арс Антону искренне и безмерно благодарен: с тех пор, как Антон протянул руку помощи и попросил довериться, приняв Арсения таким, не прошло ни дня, когда бы он не окружил Арса вниманием, заботой и теплом. И Арсений улыбается каждому вопросу о том, как настроение, в их переписке, ценит невероятно то, что Антон тратит своё время и приезжает зачастую просто попить с ним чай и поболтать о чём-то неважном, а сейчас даже воду в душе включает тихо, хотя это и совершенно неважным кажется на фоне поступков Антона. Или даже в мелочах — важность? Мысли о нём в голове перемешиваются, приобретают то мягкие пастельные, то красные постельные оттенки, и Арсений проводит рукой по стоящему члену пока ещё легонько и запрокидывает голову. Тонкие струйки падают на лицо и шею, Арсений слизывает капли с губ, закрывает глаза и воспроизводит перед ними картинки с Антоном, почти полностью оголённым, с влажными волосами и стекающими по телу каплями — усиливает нажим, движет кулаком быстрее, резче. Представляет, как Антон подминает его под себя на том диване, где, наверное, мирно спит сейчас, горячими влажными руками оглаживает торс и пробирается руками под шорты, массируя и сжимая — давит стон в закушенной губе. Движения его ладони в реальности с точностью отражаются в фантазиях, но уже руками Антона, и ощущения от этого становятся словно бы ярче. Арсений и забыл, каково это — представлять определённого человека, о нём мечтать и его хотеть. И где-то внутри ощутимо легче, хоть и по-прежнему слишком мало, мало Антона — что в фантазиях, что, уж тем более, наяву. Но Арсений оргазма достигает быстрее, даже на пару секунд правда погружается в то самое состояние, прошибающее всё внутри, за которым так гнался на протяжении более, чем десяти лет, и которое совершенно потерялось за сухой и бесчувственной дрочкой, за бездушным сексом без обязательств. Антон меняет всё, здесь и сейчас, даже не зная об этом, и Арс, приводя дыхание в порядок, припадает спиной к кафельной стенке и думает, наверное, просто на приливе гормонов, что без него уже не получится.

***

— Арсений? На плечо осторожно ложится ладонь, но Арс не в сознании и из царства Морфея выходить напрочь отказывается, поэтому не обращает ровно никакого внимания на то, что его сон пытаются потревожить, и упорно спит дальше. А рука на плече наглеет и переходит все грани приличия, сжимая и даже чуть-чуть встряхивая — Арсений морщится и поворачивается на бок, натягивая одеяло чуть ли не до ушей. Что от него хотят, кто его трогает… Вставать рано, доспать бы эти несчастные несколько часов… — Арсений, Арс, проснись, пожалуйста. Тихий зов и просьбы настойчиво повторяются, рука с плеча не исчезает, и Арсений всё же пытается включить спящий мозг и понять, что такое вообще происходит. Получается не без труда, закрыть глаза и завалиться обратно хочется до безумия, но он трёт их, открывает и щурится, пытаясь найти в темноте комнаты причину пробуждения, пока до него постепенно не доходит, что он, во-первых, дома не один, и от этого бы испугаться, но, во-вторых, он предложил вчера Антону остаться на ночь, значит, бояться нечего. И зачем он тогда его будит, если договаривались наоборот? Что-то случилось? Проспали? Но за окном же темно ещё… Арсений ничего не понимает. — Арс, прости, что бужу, можешь мне уебать даже, я не обижусь, но мне тут очень нужна твоя помощь, — Антон опускается на край кровати и смотрит на него в темноте тревожно и жалобно, губы поджимает и кусает нервно. — Что случилось? — Арсений, более-менее очнувшись и привыкнув к темноте, хмурится и пытается по выражению лица Антона понять, что произошло, но навыки в человеческой психологии проснуться ещё не успели, так что он просто сжимает чужую ладошку сразу двумя своими. Антон дрожаще выдыхает. — Тут, в общем… Ну… — он говорит сбивчиво, мнётся, опускает глаза и голову, но Арс сжимает его ладонь чуть крепче, и Антон наконец нормально озвучивает проблему: — Там паук. — Где — там? — В зале, прям на стене, над спинкой дивана, мне не спалось, и я в телефон залипал, а потом посмотрел туда случайно и… — Антон ведёт плечами и ёжится. — Я их боюсь пиздец. — Ну пойдём бить, — Арсений улыбается уголками губ в поддерживающем жесте, хотя от комичности ситуации можно даже расхохотаться истерически: здоровый двухметровый мужчина дрожит и сжимает сейчас его руку, тревожно оглядывая каждый угол, чтоб проверить, не выползло ли суровое восьмилапое чудовище откуда-нибудь ещё. Арсений встаёт с кровати, а Антон, продолжая за него цепляться, идёт следом, но на входе в зал прячется за спиной и остаётся в дверях, и Арс, стараясь не давить на него, и так перепуганного, спрашивает участливо: — Ещё раз, где он был? — Вон, вон там, — Антон тычет пальцем, и Арсений подходит, заодно оглядываясь в поисках чего-то тяжёлого, чтобы прибить, но книги ему жалко, телефон Антона, брошенный сбежавшим солдатом на верную смерть — тем более, так что в ход идёт картонная коробка салфеток, из всего присутствующего наиболее подходящая, и с этим оружием Арсений направляется к стене: немного выше дивана действительно сидит паучок, мелкий такой, с лапками такими тоненькими, что они прозрачными кажутся. В общем, страх Антона вполне понятен — настоящий тарантул. — У него ноги такие же длинные, как у тебя. Вы бы нашли общий язык, — хмыкает Арсений и резким движением придавливает несчастное существо коробкой. — Всё, эта кровь будет на твоей совести. — А ты знаешь, что в Гарри Поттере вот такие вот мелкие пауки ползли из своего логова лесного, где жили твари гигантские? Ненавижу тот кусок фильма, — сообщает Антон, по-прежнему зажимаясь где-то в дверях. — Да, кстати, не советую открывать дверь на балкон — у меня там как раз тоже Арагорн живёт. Или Арагог? Как там его звали? — Ублюдок, сука, ебучий — так и звали. Арсений не знает, с чего ему смешнее: с самой ситуации, с того, как Антон прикрывает страх злобным взглядом исподлобья на то место, где недавно паук сидел, или с того, как он называет его собрата из фильма. Смешно всё вместе, и Арсений, который чаще улыбается и коротко хмыкает, нежели чем смеётся, сыпется сейчас конкретно, даже рёбра ладоней к глазам прикладывая, потому что на них слёзы истерические выступают. Антон не заливается вместе с ним, но вроде на лице уже нет такой напряжённости, так что миссию можно считать выполненной. — Сколько раз мне нужно пожелать тебе спокойной ночи, чтоб она реально стала спокойной? — отсмеявшись, спрашивает Арс, но Антону, видимо, не так смешно. — Ага, а она прям само спокойствие в этом твоём рассаднике пауков, — он демонстративно фыркает и складывает руки на груди. — А если у тебя за диваном таких целое гнездо? И они ночью вылезут? — Ты предлагаешь отодвинуть диван и проверить? — Арсений издевательски усмехается и протягивает руки, чтобы ухватиться за края. — Блять, Арс, нет! — у Антона лицо, как в сказках, то краснеет, то бледнеет, хотя если бы Арсений посреди ночи увидел прямо перед глазами какую-нибудь дохлую рыбину, он бы из дома сбежал, а Антон вживую натерпелся, так что, как бы не было прикольно над ним стебаться, пыл можно и поумерить. Особенно учитывая, что раннее пробуждение всё ещё никто не отменял. — А что тогда? — Можно я у тебя посплю? — и смотрит, как кот из Шрека, только в реальной жизни, и Арсений уже задумывается, не было ли это всё хитрым планом для того, чтобы образом жертвы и принесённым в жертву пауком перебраться к Арсу, но слишком уж по-настоящему Антон был испуган, но сейчас явно просёк, что инцидентом можно воспользоваться. Но вдруг правда пауки? И ни ножек, ни рожек, ни Антошек на утро не останется — съедят всей своей гурьбой, а кости под диван утащат, и будут у Арсения скелеты не только в шкафах. А это, между прочим, уголовкой светит. — Пойдём уже, горе, — вздыхает в итоге он, как будто это решение далось ему очень непросто, но где-то внутри себя Арсений даже рад, что всё так сложилось, и остаток ночи они проведут вместе — в самом невинном из смыслов, потому что ни на что, кроме как спать, он тупо не согласится. И тело его, он очень надеется, тоже, хотя непосредственная близость мужчины в постели очень даже настораживает, и именно из-за этих опасений Арс и принял вечером решение спать по отдельности. Но не сложилось, значит, надо вместе. Кому надо? То ли судьбе, то ли им обоим, а она их только к этому подталкивает. Антон с подушкой в руках и улыбкой на лице идёт в спальню вслед за Арсением и, стоит ему только улечься, обнимает со спины — недаром Арс думал, что не хватает плюшевого мишки, Антону явно надо кого-то обнимать. И этим кем-то быть, признаться честно, настолько приятно, что по телу даже проходят мурашки, а тепло его рук передаётся Арсению не только внешне, но и внутривенно. — Спокойной ночи, Арс, — Антон трётся носом о его волосы и целует куда-то в макушку, а Арс, выдыхая, закрывает глаза и расслабляет губы в полуулыбке. — Спокойной ночи. До будильника остаётся чуть меньше двух с половиной часов.

***

Антон не выглядит, как спящая красавица из мультика, вот вообще ни разу: в уголке приоткрытых губ блестит капелька слюны, причёска похожа то ли на воронье гнездо, то ли на живое воплощение фразы «я упала с самосвала, тормозила головой», на щеке красный след от руки, а из положения большой ложки, в котором он уснул, поза перешла в стоп-кадр того самого воздушного зазывалы у автомоек с разлетающимися по всем сторонам конечностями. Он не просыпается, как в кино, сразу посвежевшим и бодрым, а, наоборот, игнорирует будильник и продолжает спать, даже не дёрнувшись на звук, но Арсений, который и сам только-только глаза открыл, смотрит на него и умилённо улыбается. Ну и что, что не принцесса Аврора? Так даже лучше. Будить Антона не хочется совершенно, но он, впрочем, и не кажется человеком, который на утренние сборы тратит ежедневно по пять часов, хотя впечатление, конечно же, может быть обманчивым, и Арс тихо хихикает, представляя, как по утрам вместо того, чтобы с заёбанным выражением на сонном лице варить себе кофе, Антон готовит пп-завтрак, накладывает патчи и делает зарядку под «Single ladies» — обязательно в фитнес-купальничке поверх лосин и с повязкой на башке, чтоб чёлка в глаза не лезла. И за то, что лишил его возможности провести утро именно так, Арсению, если что, даже огрести будет не жалко, но сейчас он решает Антона не будить и продлить его сон хотя бы на полчаса — время вроде бы позволяет. Он сползает с постели и голыми ногами шлёпает до ванной, где уже чисто на автомате мастурбирует — лет с пятнадцати он каждое утро просыпается с возбуждением, и если раньше это списывалось на возраст, то сейчас стало уже просто неотъемлемой частью утренней рутины. Механические движения делают своё дело за Арсения, который ещё не совсем отошёл ото сна, чтобы о чём-то или о ком-то думать в этот момент, и оргазм пролетает мимо, как веник над Парижем, даже не ощущаясь толком и не принося никакого удовольствия, но хотя бы успокаивая желание на некоторое время. А дальше чайник, который нужно выключить за секунду до того, как он начнёт свистеть, чтоб Антона не разбудить, скворчащая на сковороде яичница и с характерным звуком открывающаяся пачка йогурта, но в тишине начинает казаться, что треск разносится на всю квартиру. Хорошо хоть, что патчи под глаза ложатся беззвучно, потому что везти на этот маленький отдых помимо себя и вещей ещё и два мешка картошки под глазами Арсений не хочет категорически. Когда завтрак готов, а стрелки на часах приближаются к первой четверти седьмого, он понимает, что тянуть уже некуда, оставляет тарелку с яичницей на столе, чтоб остывала, заваривает чай в кружку с Беззубиком и возвращается в спальню. Ничего не изменилось, и Антон как спал, так и спит, разбросав руки и ноги по кровати и посапывая носом. Такой большой, но такой маленький, такой смешной, но такой очаровывающий, и в этом весь он — в контрастах, в крайностях, в совмещении несовместимого. К отсчёту минут после будильника прибавляется ещё парочка, потому что Арс смотрит на него и, кажется, просто любуется. Без поводов и причин, без целей и планов, просто ловит момент и любуется, на эти жалкие секунды вылетая из той реальности, в которой сон другого человека в своей постели может только присниться. Арсений касается его аккуратно, даже не ладонью, а самыми подушечками пальцев, и это, по сути, бесполезно, потому что вряд ли Антона разбудит, но Арсений слишком долго вытравливал из себя всю мягкость и нежность, потому что места им всё не находилось, а сейчас ощущает жгучую потребность всё скопившееся Антону передать. И это, может, неправильно, и нельзя в человеке, который просто под руку подвернулся в какой-то момент, воплощать то, что раньше по тем или иным причинам не получалось, потому что это, получается, всё равно, что его использовать, а Арсений так не хочет. Но всё-таки касаться хочет, и что-то внутри подсказывает, что далеко не только потому, что просто устал от постоянной жёсткости в отношении к себе и к партнёрам. Пальцы чертят дорожку по плечу до шеи и обратно, легонько постукивают, а Антон так забавно морщится, что Арс сам не замечает, как начинает улыбаться. — Сынок, вставай, школу проспишь, — тоненьким высоким голосом щебечет Арсений, наклоняясь поближе к лицу, и легонько дует — он давно ещё в инсте натыкался на видео, в котором хозяин, чтобы разбудить слепую и глухую собачку и при этом не испугать её, ложился перед её мордочкой и дул, а, когда она просыпалась, протягивал руки и давал понять, что это он, нет никакой опасности. И почему бы такой же способ не попробовать на человеке? Арсений пускает струйки воздуха из приоткрытых губ, а Антон ёрзает на постели, постепенно просыпаясь, и лучше, наверное, откатиться, чтоб случайно не получить локтем от просыпающегося Антона, но Арс так и зависает над его лицом, ожидая, когда откроются глаза. — Бля, Арс, я на такое уже не поведусь, — хрипло и неразборчиво отвечает Антон и глаза трёт, ладонью при этом всё-таки чуть не заехав Арсению по носу, но тот только хмыкает, отмечая для себя это короткое «уже» — значит, когда-то вёлся? Антон глаза так и не открывает, щурится вместо этого и ничего больше не комментирует, спрашивает только всё так же низко: — Сколько сейчас? — Шесть девятнадцать. — Подожди, в смысле? — Антон резко вскидывается, и Арсений от него отлетает буквально за долю секунды, еле успев отстраниться, чтоб они со всей силы лбами не столкнулись. — Будильник не сработал? — Да сработало всё, или ты за сорок минут не поешь и не умоешься? — А приготовить? А ты в ванную? — А ты думаешь, что я только что проснулся, и сразу умытый, причёсанный и с мятной свежестью изо рта? — усмехается Арс, продолжая отвечать вопросом на вопрос, но у Антона наконец начинают прокручиваться в голове шестерёнки, и он отрицательно мотает головой. — Ну так вот и я о том же. Вставай давай, завтрак остывает. — А, ты уже приготовил? — Логичный вопрос. — Не душни. — Я уже принял душ, больше не буду, — Арсений сладко улыбается, Антон закатывает глаза, но полуулыбка в уголках его губ прослеживается явно, и довольный этим Арс встаёт с кровати и уходит, оставляя Антону право самому отойти ото сна и очнуться немного. Надо ещё кофе заварить, хотя Арсений уверен, что будет сегодня полон энергии и без него. Антон появляется в проходе минут через десять, уже умытый, но по-прежнему с беспорядком на голове, тратит ещё несколько секунд на потягушки и широко зевает, а Арс едва ли не пропускает момент, когда кофе готов политься на недавно вымытую плиту, потому что не залипать просто не получается: он в однотонной футболке и в боксёрах, а полностью обнажённые ноги кажутся длинными до бесконечности и взгляд к себе приковывают, потому что, как и весь Антон в принципе, сочетают в себе красоту сексуальную и красоту романтическую, заставляют метаться между возбуждением и по-детски добрым восхищением без всяких умыслов. А Антон так и продолжает зевать, и ведь даже не понимает, как одним своим видом Арсения снова и снова выводит из колеи обычных утренних дел. Хотя тот факт, что он сейчас здесь и все эти выходные будет рядом, сам по себе делает это утро особенным. Антон уминает яичницу, пьёт чай, продолжает периодически зевать, а Арс наблюдает за ним то в открытую, то искоса, забывая про то, что самому надо позавтракать тоже. Он ест, конечно, но будто бы этого не замечает, и знает ведь, что так питаться неправильно, нужно осознавать и получать удовольствие, но другое удовольствие, двухметровое и немного сонное, сидит напротив и привлекает Арсения гораздо больше, так что выбор становится очевиден. Когда Антон доедает и, невежливо тыльной стороной ладони вытирая рот, вежливо говорит «Спасибо», Арс моет посуду. Когда Антон кричит и спрашивает, можно ли взять расчёску Арсения, тот соглашается, даже не ударившись в вечные сомнения. Когда Антон скачет по коридору, на ходу одеваясь, Арсений усмехается и с уложенным рюкзаком на плече колдует над укладыванием чёлки. Когда Антон проводит с ним утро, Арсению кажется, что так всегда было, есть и будет. — Посидим на дорожку? — когда Антон всё же выходит в прихожую, Арсений решает, что без этой дурацкой традиции они обойтись не могут, и вопросительно склоняет голову к плечу. Антон вздыхает и кидает взгляд на часы, без слов показывая, что они уже пять минут как не успели выехать в семь часов, но Арс остаётся при своём: — Ну давай, дорога же за город. Или тебе доро́га не дорога́? — Ты же понимаешь, что нам ещё в магазин надо заехать? И это тоже время? — Арсений кивает, а Антон вздыхает ещё раз, но оглядывается по сторонам и всё-таки опускается на стойку для обуви. Арс тут же плюхается рядом, отодвинув кроссовки, и трётся плечом о плечо, но времени действительно мало, и Антон встаёт почти сразу же, перехватывая рюкзак у Арса и забирая его себе: — Всё, погнали. — Паганини. Антон прыскает, опуская голову и качая ей, а Арсений, уже научившийся в этом жесте разглядывать совершенно доброе «Ну какой же дурак», улыбается и думает, что теперь они точно готовы ехать. Спустя два с небольшим часа и три мелкие ссоры касаемо вина в магазине, музыки в плейлисте и неподготовленности Шастуна, который, жулик бессовестный, вчера сказал, что ему и собирать-то нечего, а сегодня заставил Арсения минут двадцать ждать в машине под какую-то непонятную репчину, пока он заскочит к себе и возьмёт вещи, они всё-таки добираются до пункта назначения — даже не приходится увиливать от летящего прямо в лобовуху бревна, хотя Арсений всё равно ворчал, потому что водить надо нормально, двумя руками держась за руль, а не как этот выпендрёжник — весь на расслабоне. Хотя выпендрёжник выглядел при этом настолько охуенно, что Арс ворчал только для вида, а сам мгновенно простил ему все грехи просто за возможность втихую повосхищаться. База отдыха встречает их небом в облаках — даром, что не юностью в сапогах, — и непередаваемым ароматом свежести, который грудь наполняет, как наркотик, распирая мигом и вскруживая голову. Зелёные шапки сосен теряются в белых шапках кучевых, а у Арсения возникает крайне идиотское желание потеряться среди всего этого самому, но он берёт пакет с едой, пока Антон берёт оба их рюкзака, и, чуть ли не с раскрытым ртом оглядываясь по сторонам, идёт вслед за ним к маленькому одноэтажному домику, отведённому под ресепшн, чтобы оплатить заселение и получить ключи. А где-то вдали особенным оттенком голубого на фоне неба отливает озеро, и Арсу вдруг становится так легко, что он, вопреки всем физическим потребностям, забывает даже, как в машине измучился от возбуждения, пока смотрел на своего личного водителя. И дышится легче, и легче танцуется, и Арсений идёт вприпрыжку, улыбаясь разноголосому пению птиц и мелькнувшей где-то среди веток белочке во все свои тридцать два, счастливый при этом больше, чем на все сто. И дорожка, огороженная камешками, прямо как дорога из жёлтого кирпича, ведёт туда, где даже фальшивый фокус покажется волшебством, а всё желаемое вдруг может найтись прямо внутри. И ему, по дороге сюда ворчащему то по одному поводу, то по другому, сейчас нравится абсолютно всё: и погода, и само место, и клетчатая жёлтая рубашка Антона, и Антон, конечно же, тоже. Их коттедж вообще приводит в какой-то детский восторг, потому что и изнутри, и снаружи у него стены деревянные, которые так и веют истинно деревенским уютом и теплом на душе, заставляя почувствовать себя младше лет на двадцать. Антон тоже улыбается и вопросы организации берёт на себя, принимаясь первым делом раскладывать еду и напитки в холодильник, а Арсений, который должен бы ему помочь, шарится вместо этого по комнатам, то и дело сопровождая перебежки то мысленным, то даже озвученным вслух «Вау», потому что правда же вау! А ещё на втором этаже целых три спальни, и здесь уже приходит очередь Антона ворчать: из-за того, что на этой базе только два типа дач, на шесть и на восемь человек, пришлось, по сути, переплатить, но Арс готов ему вернуть всё и даже от себя доплатить за то, что тот его вот так неожиданно вытащил подальше от мира и поближе к природе, потому что сейчас, когда он плюхается на кровать и подставляет лицо солнечному свету из окна, ему настолько хорошо, что от улыбки щёки рвутся. — Ну что, выбрал, где спать будем? — Антон спрашивает сначала откуда-то издалека, видимо, только поднимаясь по лестнице, а потом появляется сам с рюкзаками в руках. Хоть кто-то взрослый и ответственный в этом доме. — Вот тут, — Арсений, который нашёл в этой комнате выход на балкон, в своём выборе ни на секунду не сомневается и хочет показать все прелести и преимущества Антону, поэтому подскакивает, тянет его за руку, вырывая вещи и бросая их на пол, и ведёт к двери, выходящей наружу. — Смотри, тут можно курить, а можно посидеть с бокалом вина и перетереть за жизнь, а ещё отсюда видно озеро, вон там, за соснами, видишь? Пойдём туда купаться сегодня? Там же можно купаться? — Можно, Арс, мы сходим обязательно, только давай сначала разложим всё, — Антон улыбается ему, объясняет такие простые, банальные вещи, как ребёнку малому, но Арс всё равно цепляется за деревянные перила, чуть ли не перевешиваясь за них, и вглядывается вдаль, утопая в первых впечатлениях, ни одно из которых не подвело, и в том, как же всё-таки мягко и тепло звучит чужой голос, но сам молчит, не находя нужных слов, а Антон понимающе спрашивает, касаясь ладонью плеча: — Снова залипаешь, да? — Ага, — и ведь правда сказать нечего, потому что просто это всё не передаст того, как внутри перещёлкивает и пускает разряды по каждой клеточке нечто такое, что годами лежало поломанным и ремонту не подлежащим. — Да я тоже, вообще-то. Даже курить здесь не хочется, — и голос его звучит сейчас тише, вдумчивее, погружая в атмосферу ещё сильнее, а сам Антон погружает его в ненавязчивые объятия со спины и будто бы мимолётом целует в макушку, а Арсений прикрывает глаза и не представляет просто, как они смогут отсюда выйти, если кажется, что правильнее и лучше быть не может. Но вдалеке по-прежнему виднеется озеро, на веранде первого этажа есть уличный столик и мангал, в холодильнике — вино и шашлыки в готовом маринаде, которые остаётся только пожарить, впереди — целые выходные, в которые Арсений точно поставит на телефоне авиарежим, чтоб никто не мешал улетать на своё собственное седьмое небо. И всё же он понимает, что время у них ограничено, и завтра вечером нужно будет уже возвращаться обратно, а, значит, каждую секунду нужно наполнить так, чтобы не жалеть потом о потерянных возможностях, и Арсений соглашается с Антоном и возвращается обратно в дом, чтоб сразу решить все вопросы из разряда организации и больше к ним не возвращаться. Тем более, что и решать-то особо нечего — подумав, он взял обе чёрные футболки, между которыми выбирал вчера, просто ту, которая была в приоритете из-за монетки, надел сегодня, а в остальном вещей с собой особо и нет. Аналогично и у Антона, поэтому разбираются они быстро, сдвигают две односпальные кровати, отчего в груди приятно тянет, потому что даже обсуждать этот вопрос не стали, как будто спать вместе — это нечто само собой разумеющееся, но спать с человеком не в том смысле, что трахаться, для Арсения особенно трепетно. Просто сегодня это осознанно и не вызывает вопросов, а вчера из-за определённых обстоятельств Антон воспользовался положением жертвы и только поэтому перебрался к нему, хотя Арсений, конечно же, не повёлся бы, если бы сам не хотел где-то внутри себя повестись даже на самый глупый предлог. Солнце рассыпается лучами-крапинками и добирается до земли, застревая в кронах, за что Арс хочет обнять каждую сосенку, потому что с его чувствительными глазами это настоящее спасение, но всё равно на улицу надевает панамку, за что Антон с самым довольным выражением лица награждает его званием грибочка-подсосника. А под соснами обычно маслята растут, но это уже не так важно, потому что ржать с подсосника гораздо веселее — шутка откровенно тупая, но Арсений почему-то сыпется, и Антон тоже, потому что дураки. Но дураками быть очень даже хорошо, ни о чём не думать и просто наслаждаться моментом — ещё лучше, и пока они медленным шагом идут, сами не зная, куда, прогуливаясь по тропинке, Антон рассматривает бор вокруг, а Арсений рассматривает его. И всё-таки пускает в расслабленную, освобождённую от всего голову одну маленькую мысль о том, что без Антона всего этого бы не было, и того Арсения, который сейчас шагает и радуется каждой детальке, не было бы тоже. — Блин, а здесь белочек, наверное, нельзя кормить, да? — пока Арс снова бродит где-то далеко от реальности, Антон рассуждает вслух и явно расстраивается из-за этого, и хочется приласкать, пожалеть, а, может, и вовсе плюнуть на все правила и дать ему покормить какого-нибудь зверька прямо с рук, но Арсений знает, что правило это небезосновательно и создано для безопасности животных, так что только усмехается беззлобно в ответ: — Её сначала словить надо, а потом уже подкармливать. — Ой, как будто ты бы сам не хотел белочку покормить. — Я просто знаю, что нельзя. — Я тоже, — Антон вздыхает тяжело, и в одном этом вздохе обиды столько, что пожалеть его хочется ещё больше. — Просто они же хорошие такие, ну. Пушистые, хотя я не гладил никогда, не знаю, но пушистые же. — Ну, если она сама прибежит, то погладить ведь никто не запрещал? — Арсений заговорщицки подмигивает, как бы давая понять, что не всё ещё потеряно, и Антон улыбается, отводя взгляд и, видимо, высматривая всё-таки заветных зверьков среди веток. И вряд ли, конечно, белки, как по волшебству, побегут к ним, доказав, что мысли материальны, мечты сбываются, но Арсений их искренне не понимает — если бы у него была возможность побежать в руки к Антону и даром получить целую порцию ласки, он бы понёсся, сломя голову. А у него ведь есть такая возможность, и если в городе Арсений боялся ей воспользоваться, хоть и хотелось не раз, потому что боялся привязаться слишком быстро и от этого пострадать, то сейчас он не может не тянуться всем своим существом навстречу человеку, который просто идёт рядом и совершенно искренне, не пряча эмоций, делится тем, что хотел бы погладить белочку. И вместо этой самой белочки Арсений лезет на деревья, на ветках виснет, прося себя сфотографировать и совершенно не боясь показаться странным со своей гипертрофированной любовью к этому процессу, строит самые разнообразные гримасы, находит такие позы, что у Антона брови вверх взлетают то ли от удивления, то ли от немого восхищения, но позы только для позирования, и Арс не даёт разбушевавшемуся мозгу продолжить цепочку ассоциаций, заполняя все мысли тем, как бы ещё интересно сфоткаться и вложить в это какой-нибудь особенный смысл — он не просто под деревом сидит, как будто посрать захотелось, он грибочек-подсосник, как Антон уже сказал, а раскиданные в разные стороны ноги на самом деле вовсе и не ноги, а корневая система. И Антон улыбается, смеётся, вставляет собственные комментарии, но, стоит признать, погружается в дело и сам, с явным интересом подбирая ракурсы и чуть ли не ползая за Арсением вслед, чтоб классный кадр сделать, и от этой вовлечённости ещё сильнее сердце щемит. Арс не знает, сколько времени они проводят так, перебегая из локации в локацию и переходя от обсуждений смешной тени на фотке к вопросам существования домовых, но базу они, кажется, обходят полностью, и Арсений, несмотря на то, что сам Антон держится довольно отстранённо, когда дело касается непосредственно попадания в кадр, всё-таки уламывает его на несколько кадров, и складывается, как пазл, абсолютно всё: и модель прекрасна, и фотограф знает толк, и природа красива, и даже погода, обычно меняющаяся по десять раз на дню, сегодня к ним благосклонна, а из масштабных перемен пока только зашедшее за облака солнце и следующая за этим перемена освещения. Но и она не портит настроения, потому что день и тень рифмуются, значит, складываются, а если что-то складывается, то обязательно как нельзя лучше. К озеру они решают прийти во второй половине дня, потому что сейчас, во-первых, не самый удачный свет, чтобы фоткаться у воды, и для Арсения это жирный минус, во-вторых, они пошли прогуляться вдоль базы совершенно налегке и не взяли плавки, а если возвращаться в дом сейчас, то пойти сюда сразу же заново они с вероятностью девяносто девять и девять десятых поленятся, в-третьих, Антон хочет есть и жаждет встречи с пивком, которое за то время, пока они гуляли, уже должно было охладиться, и кто Арсений такой, чтобы препятствовать? Сам он, чтобы не предавать в себе особу голубых кровей, в магазине взял вино и даже представил, как красиво будет вечером сидеть на веранде, потягивать его из бокала и думать о жизни, глядя на звёзды, но о бокалах никто как-то не подумал, а из бутылки негигиенично, так что придётся быть аристократом с бумажным стаканчиком, но и это Арса не расстраивает. Ему вообще сегодня вряд ли что-то может настроение испортить, но он об этом не думает, чтоб не сглазить. Зато думает о том, насколько же давно ему так легко не было, чтоб в общей атмосфере момента не давило ничего, кроме атмосферного давления. И вряд ли всё дело только в самом факте выезда за город, хотя и он играет огромную роль — просто Антон идёт рядом и рассказывает о смешных случаях на работе, и Арсений правда слушает со всем вниманием, и ему правда интересно, как его друг и коллега, Макар, умудрился сломать кулер. Просто Антон улыбается и в эти моменты становится особенно красивым, хотя он и без этого невероятно красив, и Арсений уже даже примерно посчитать не может, сколько раз в его голове проскакивала эта мысль, но как можно не ловить себя на ней снова и снова, если Антону так идёт эта клетчатая рубашка? Просто с ним удивительно комфортно, и Арсений, не задумываясь, показывает себя таким, какой он есть где-то внутри себя, каким он мог бы быть всегда, если бы не душила зависимость, заставляя обнажать только тело. А Антон принимает его, и Арс, наверное, мог бы влюбиться в само отношение к себе, которого от потенциальных партнёров как-то не довелось узнать, найти в нём человека, способного восполнить дефицит тепла и уважения, но ведь он, даже не стараясь запомнить, запоминал и впитывал в себя каждую мелочь, каждую деталь об Антоне, каждую привычку и предпочтение, тихонько мечтал о тактильном, а не только сексуальном контакте, и во всех фантазиях видел не размытый образ, а конкретного человека. И даже если отбросить рассуждения, рефлексию и самоанализ — сердце бьётся будто бы чуть чаще, отражается где-то в зрачках при взгляде на Антона и подстраивается под ритм его шагов. — Бля, Арс, ты вообще хоть чем-то питаешься, кроме йогуртов этих своих и салатиков? — Арсений, уже успевший засесть за столом с пачкой йогурта, поднимает глаза, но Антон слишком занят тем, чтоб нарезать колбасу и пожарить её вместе с картошкой, поэтому беззлобно ворчит, даже не оборачиваясь. И претензии по поводу питания у него к Арсу не впервой, так что он уже не заморачивается на серьёзные взгляды и попытки уговорить есть основательно и плотно, но совсем их всё-таки не оставляет, и в этом тоже есть что-то особенно домашнее. — Ещё фрукты и кофе, — облизнув ложку, отвечает Арсений, а Антон демонстративно тяжело вздыхает. Но ведь у них сегодня маленький праздник? Для Арса точно, и даже важнее, может, чем день рождения и Новый год вместе взятые, поэтому он всё-таки окликает Антона: — Но я надеюсь, что шашлык ты вечером пожаришь нормально — попробовать не откажусь. — Да я вообще золотой шашлычник всея Руси, понял? — Антон даже приосанивается, видимо, зацепившись за это скрытое «слабо», и движением истинного профессионала встряхивает сковородку, наглядно давая понять, что его руки не для скуки. Арс беззвучно хихикает, но виду не подаёт. — Это будет лучший шашлык в твоей жизни. — Только с условием, что завтра утром мы вместе устроим пробежку. И зарядку, — и даже видя только затылок Антона, Арс с детальной точностью мог бы описать, как исказилось сейчас гордое лицо этого золотого шашлычника. Три, два… — В смысле пробежку? Ты не охуел тут часом? — Надо, Антош, надо. Калории будем сжигать. — А за Антошу можно и сковородкой отхватить. — Антошка, Антошка, дожарь уже картошку, — Арсений откровенно смеётся, а Антон показывает ему фак, но к совету вроде прислушивается и продолжает заниматься готовкой. — Ну а почему нет? Мы дорожки более-менее изучили, а здесь воздух свежий, лесной, от сосен тенёк идёт и утром не так жарко и душно. Идеально же. — Я сюда вообще-то отдохнуть ехал, — бурчит Антон в ответ, по-прежнему настроя не разделяя. — А это активный отдых на природе, всё правильно. — А я хотел нормальный, без ролевых игр в персонального тренера. — Тогда мы можем устроить ролевушку с доктором и пациентом, — пожимает плечами Арс. — Я страдаю сатириазисом, а ты выписываешь мне терапию повышенной физической активности и проходишь вместе со мной. — Козырями решил бить? — Просто это же правда здорово. И для здоровья, и энергией зарядиться, и для того, чтобы… — Арсений запинается, чуть прокашливаясь, и заедает паузу йогуртом. — Определённые обстоятельства не возникали. Арсению не надо объяснять, какие именно, и это он тоже ценит в отношениях с Антоном, потому что вместо того, чтобы постепенно выстраивать доверие и, только полностью узнав человека, открыть самую главную и страшную тайну о себе, Арс вывалил на него всё самое важное, будучи пьяным, возбуждённым и слишком чувственным, что, наверное, неправильно, но сейчас ощутимо помогает. Антон молчит, и только скворчащая сковородка прерывает повисшую тишину, не давая совсем в неё упасть. Она вроде бы и не тяжёлая, но чем дольше, тем больше устают руки её держать на весу, чтоб на голову не свалилась, а Антон наверняка сейчас думает о том, что так называемые определённые обстоятельства в любой момент могут стать — встать — проблемой. И Арс тоже об этом думает, но понимает вдруг, что за всё время прогулки ни разу с этим не столкнулся — слишком был отвлечён, и это… странно? непривычно? даже удивительно? Но до неверия хорошо. — Ты, кстати, как сейчас? — будто бы в подтверждение спрашивает Антон, и Арсений, ещё раз прислушавшись к себе и к своим ощущениям, понимает — действительно хорошо, без осложнений. — Ну, в машине немного было, но контролируемо, — он поднимается с места, чтоб налить себе воды, и у плиты наконец сталкивается с Антоном взглядом, в котором сложно прочитать что-то одно, но тем интереснее разбирать по полочкам каждый оттенок его эмоций. — Если что, говори, сам знаешь. Тут же ещё туалета два, так что проблем не должно быть. — В том и дело, что я не хочу. — Совсем? — Если ты будешь так на меня смотреть, то я за себя не ручаюсь. Антон чуть встряхивает головой, поджимая губы, но Арсений успокаивающе улыбается ему, потому что хотеть секса — одно, а хотеть Антона — другое совершенно, и утоляет, наконец, жажду, за чем изначально и вставал. Оставлять на кухне этого шеф-повара не хочется, хоть делать тут Арсению особо и нечего теперь, а просто так проводить время там, где есть еда, чревато последствиями — закидываешь в себя незаметно какие-то перекусы, даже не осознавая, а это даже вреднее, чем просто жрать условный фастфуд. Но Антон поломал уже не одну стену, и сейчас ради него хочется остаться, даже если разговаривать они либо ни о чём не будут, либо будут, но ни о чём. Но главное же, что вместе? И зачем сидеть в большом доме вдвоём, но порознь? Арс задирает ногу на стул, сгибает в колене, ставит на него локоть, а на руку, в свою очередь, укладывает подбородок, и достаёт телефон, листая фотографии и озвучивая комментарии по поводу каждой — здесь лицо не вышло, а здесь вышло, но из кадра. Смешить человека, который ест — не лучшее занятие, но человек сам виноват, что смеётся, а Арс в придачу к обычному «приятного аппетита» желает ещё и не подавиться, так что с него взятки гладки. И вообще, он сидит напротив и не уходит никуда, хотя фигуру блюсти сложнее, когда картошечка пахнет на весь первый этаж — Арс держится и не попрошайничает, вместо этого жуя яблоко, хотя Антон бы точно не отказал и ещё бы сам добавки ему положил. То, что вместе им легко — теорема, которая перестала нуждаться в доказательстве ещё тогда, ночью у клуба. То, что они как-то сразу подобрали друг к другу ключи, до неприличия расширив границы личного пространства и впустив туда кого-то нового, чужого, без проверок на верность и прочность, вызывает как непонимание, так и восхищение, потому что неужели так правда может быть? Они вроде как в этих отношениях, которые ещё не отношения, на испытательном сроке, без обещаний и обязательств, но все эти «без» улетают в бездну, потому что без Антона становится не то и не так, и в этом суть. А сейчас он рядом: ест, от удовольствия смешно вытягивая губы уточкой, поправляет кудрявую чёлку, чтоб не лезла в глаза, и с набитым ртом откликается на замечания Арса о фотографиях тем, что, если лицо чем-то не устраивает, то виноват не фотограф, а мать-природа, а без всего этого как-то уже и не представляется. Вечер наступает до обидного незаметно, как бы напоминая, как быстро может пройти день, которого утром казалось так много, но Арсений противоречиво его ждёт. Пока ещё не совсем стемнело, Антон, ответственный за пропитание, идёт на улицу разжигать мангал и жарить шашлыки, а Арсений режет огурчики-помидорчики и накрывает уличный стол, хотя накрывает, конечно, громко сказано: расставляет одноразовую посуду и приносит салфетки, которые приходится придавливать, потому что иначе они разлетаются из-за ветра. А Антон в моменты особой сосредоточенности высовывает и зажимает между губами кончик языка, кажется, даже не замечая этого, и Арс, закончив со всеми своими обязанностями, сидит рядом с ним на ступеньках, обняв колени, и даже не сбегает от надоедливых комаров, чтобы понаблюдать за тем, как размеренно и плавно Антон действует, и поперекидываться с ним беззлобными подколами. Солнце на закате пробивается сквозь верхушки сосен особенно красиво, так, что дух захватывает, и Арсений хочет заново обойти всю базу, чтобы сфотографироваться в этом красновато-рыжем свете, но Антона не отвлекает и делает только кадры самой природы, справедливо решив, что она достойна внимания не меньше, чем его лицо, пусть даже улыбающееся. Даже без фильтров и обработки кадры получаются эстетичными, а Антон, которого Арс тоже тихонько фотографирует себе на память, откладывается не только где-то в плёнке, но и на сетчатке глаза. Он слишком увлечён шашлыком, чтоб строить из себя шута и корчить рожицы, чуть только завидев направленный на себя объектив, и вот такой, расслабленный и ненапряжённый, он до невозможного цепляет взгляд и лишает возможности оторваться, и Арсений бы готов в самых ярких красках расписать всё о его красоте в такие случайные моменты, но Антон этого смущается и всегда переводит тему на что-то нейтральное, из-за чего становится по-настоящему обидно. Арсений бы хотел, чтоб Антон себя мог увидеть его глазами, когда тот просто идёт по дорожке, жарит шашлык, болтает, улыбается, смеётся по-дурацки фальцетно, как Микки Маус. Хотя, если мультики брать в расчёт, то глаза у Арса в такие моменты, наверное, превращаются в сердечки, а это Антона наверняка бы смутило ещё больше, заметь он, но ведь и сам иногда смотрит так, что по телу мурашки проходятся, а губы приоткрываются сами собой — значит, один-один. И всё бы было совсем хорошо, если бы за сердечками не пряталось ещё что-то, что Арс сдерживать не в силах, но он старательно отвлекает себя всяческими способами, чтобы разрешить проблему тогда, когда она ещё только начинает зарождаться. В последний раз он удовлетворял себя рано утром, но от удовлетворения там была только дырка от бублика, и сейчас ему, конечно, слегка не по себе. Тело, привыкшее к тому, что его желания исполняются если не моментально, то хотя бы в пределах пары часов, не вдупляет вообще, что происходит, но сознание контролирует его и держит в узде. Ломки, как таковой, вроде бы и нет, но то и дело проскальзывают мысли о том, что неплохо бы хоть как-то утолить голод, особенно, когда в непосредственной близости находится красивый мужчина, к которому Арсений испытывает чувства выше низменных потребностей. Пока вроде бы справляется и надеется, что завтра продержится тоже, хотя будет явно тяжелее, но сейчас осознанность, вдумчивость и атмосфера момента помогают удерживаться на плаву и не падать. — Пахнет вкусно, — Арсений ведёт носом по воздуху, прикрыв глаза, и вдыхает аромат готовящегося мяса вперемешку с запахом дыма. Антон, который перевернул шампуры и сейчас ждёт, когда шашлык прожарится до конца, опускается на ступеньки рядом и щёлкает прямо по кончику носа, заставляя его инстинктивно поморщить. — А я ж говорил, что я мастер. — Ага, а я Маргарита. Мастер пожарить покупной шашлык. — Это тоже искусство, — Антон гордо задирает подбородок, опираясь локтями на ступеньку выше, и откидывает спину, задумчиво улыбаясь чему-то своему уголками губ. — Во всём есть своё искусство. — На философию потянуло? — Арсений усмехается, но думает, что, наверное, даже почти согласен. — Если подашь мне со стола ещё пива, могу тебе процитировать Канта. — Серьёзно? — Нет, конечно. Но пива правда подай, если не сложно, — Арсений прячет в показном вздохе умилённую усмешку, потому что Антон снова своим излюбленным приёмом смотрит на него глазами кота из Шрека, на которые не клюнуть невозможно, и, собственно говоря, клюёт: всё-таки встаёт и идёт к столу, чтоб принести ему бутылку, пока вслед ему улетает воздушный поцелуй. — От души душевно в душу. Огонь тихо потрескивает, Антон припадает к горлышку и делает несколько глотков, по-прежнему как-то особенно задумчиво глядя в непонятном направлении, а Арсений не прерывает ход его мыслей, растворяя в такой комфортной для них обоих тишине собственные мысли о самом важном и медленно укладывая голову Антону на плечо. Краем глаза он замечает, что губы чужие растягиваются в полуулыбке, и прикрывает глаза. Небо темнеет, солнце уходит, а на ночь жирное есть вредно, но сегодня можно. Можно всё и даже чуточку больше. Антон осторожно касается плеча, плавно отстраняя от себя Арса, когда нужно встать и закончить с приготовлением, а Арсений, хоть и понимает прекрасно, что обижаться на это будет только самый тупой человек, смотрит с прищуром и чуть поджимает губы, потому что его буквально лишили грелки под боком. Он ёжится немного, потому что ветер действительно уже прохладный, а Арс по жизни одеваться по погоде не умеет и не хочет, вот и сидит в футболке. Не то чтобы страдает, но немножко пострадать в некотором плане даже смысл жизни, когда ты не состоялся в качестве драматического актёра, а из ролей осталась только драма квин. И вечер-то для этого образа самый идеальный: и вино где-то недалеко ждёт, и чужая пачка сигарет, и мысли о том, что вместе с солнцем догорает август, с августом — лето, а с летом — жизнь, в которой девиз «секс, наркотики, рок-н-ролл» был вынужденным, но единственно возможным, только без рок-н-ролла и, слава богу, без наркотиков. — Готово, тарелки тащи, — оповещает Антон довольно, и Арсений, отмирая, поднимается и притаскивает ему на всякий случай сразу всю пачку. По шампуру на тарелку, по Шастуну на Арсеньку — так правильно, да. Есть не очень хочется, но шашлык настолько ароматный, что так и манит, и ангел внутри Арсения, который топит за правильное питание и зож, горит синим пламенем где-то на потухающих углях мангала. Антон пока расставляет тарелки с мясом на столе, ножом снимая кусочки, и накладывает порцию сначала себе, а потом на Арса глаза поднимает: — Тебе сколько? — Двадцать семь, — Антон стопорится, застывая с куском шашлыка на вилке, хмурит брови, а потом чуть ли не заряжает этой вилкой Арсению в глаз, хотя он, если честно, скорее выбрал бы второй вариант в этой проверке на натурала. — Ладно, два положи, — кивнув, Антон кладёт три, и Арсений щёлкает у него перед глазами пальцами: — Ты умеешь до двух считать? — Это штрафной, чтоб у тебя рот хоть чем-то был занят, — Антон совершенно спокойно опускается на свой стул напротив Арсения и давит кетчуп в тарелку из пачки, как будто вообще не при чём. — Ты в курсе, как двусмысленно это звучало? — Да, я старался. И старался он явно не только над двусмысленностью, но и над мясом, потому что Арс, попробовав, оценивает по достоинству: с учётом того, что шашлык магазинный, можно было ожидать всё, что угодно, но получилось вкусно, отрицать нельзя. Антон, сидящий напротив, измазывает губы в соке и кетчупе, как ребёнок, и, пока Арс ещё доедает второй кусок, уже закидывает в рот четвёртый, откусывая сразу чуть ли не половину, и эта простота без попыток что-то показать или как-то подобать, конечно же, подкупает безбожно, хотя Антон с самого начала был с Арсением самым обычным. И необычным всё-таки, единственным таким среди всех. Они снова перебираются на ступеньки, когда наедаются: Антон с пивом, Арсений с вином, а в общем друг с другом. Вокруг стрекочут сверчки, атакуют комары, летят на свет ночные бабочки — Арсений думает, что был когда-то в шаге от того, чтобы стать одной из них, но свет всё-таки нашёлся, такой же высокий и худой, кстати, как фонарь, и сидит сейчас рядом, хлебая лёгкий алкоголь. Арс, наблюдая за ним, тоже плюёт на бумажные стаканчики и прикладывается прямо к горлу — вино чуть обжигает внутренности и кислит на языке, но вспоминается, как дальний родственник, с которым были связаны самые абсурдные, но самые лучшие истории прошлого, и приятно ударяет в голову, и без того дурную. Ветер дует чуть сильнее, и Арсений снова ёжится, сжимаясь, чтоб побольше сохранить тепло. Антон, кажется, заметив это, прищуривается, снимает рубашку, в которой выглядит так красиво, и накидывает на Арса. А она пахнет сигаретами, чуть терпким парфюмом и его кожей — Арсений тут же зарывается в неё, благодарно улыбается и при всех свои ста девяноста сантиметрах роста чувствует себя каким-то крошечным, когда мягкая ткань ложится на кожу и унимает лёгкую дрожь от холода, заменяя её теплом. Теплом во всех смыслах. — Я прям люблю такие выезды, знаешь, — Антон говорит негромко, спокойно, и его голос звучит среди звуков природы так органично, что даже вливается в общую мелодию. — Мы в офисе устраиваем такие раз в год, темы иногда задаём всякие, типа вот пижамная вечеринка, пионер-лагерь или просто фрик-стайл какой-нибудь. А с пацанами некоторыми мы ещё сценки всякие разыгрываем, чисто на импровизации, коллектив развлекаем — так кайфово всегда, прям как будто перерождаешься за одни выходные. — Правда кайфово, — Арсений не знает, говорит ли он сейчас за свои ощущения или так за Антона радуется, но, наверное, чем дальше от привычного уехать, тем больше получается освободиться. — Я до этого никогда так не ездил, ну, максимум мы с одноклассниками ходили на набережную выпускной отмечать. Хотя нас потом в отделение повели, а мы в бобик не помещались, и пешком шли… — Да ладно? Нет, я понимал, что на Алых Парусах менты дежурят, но чтоб выпускников задерживать… — Не, это в Омске было, — Арсений улыбается кривовато и губы поджимает. Шрам вроде зажил, но всё равно при прикосновении отдаётся. — Я только потом в Петербург переехал. — Тебе идёт. — Что? — Питер. Ты весь какой-то питерский, — Антон пожимает плечами и ненавязчиво придвигается ближе — так, что плечи и бёдра соприкасаются. — А ты по учёбе переехал? — По болезни, — Арсений усмехается и прикладывается к вину снова, находя в нём поддержку и опору, чтоб продолжить. Прошлое мелькает перед глазами желтоватой плёнкой с непроявившимися пятнами, раскалывается обрывками фраз и осуждающих взглядов, которыми Арса закидывали, как тухлыми помидорами, потому что облажался он тогда знатно. Он делает ещё пару глотков и продолжает: — Я там просто не смог бы жить, просто чем старше, тем хуже. Кому я там нахуй нужен был, сам подумай? Гей с сатириазисом? — Как минимум родителям? — Антон делает попытку, и в его голосе даже надежда какая-то слышится, но стреляет он мимо и в то же время в самое яблочко, только прогнившее, червивое и отравленное до кучи. — Они, наверное, больше всех были рады, что я уехал. Больше ни перед кем не позорятся, — Арсений знает, что всё к лучшему, и делать ему в Омске правда было нечего, но что-то внутри нестерпимо горчит даже сквозь время. Хочется обжигать внутренности сигаретами или алкоголем, чтоб заглушить, и это чуть ли не из самого детства идёт — переживать моральный ущерб, заменяя его физическим, но Арсений же взрослый, а взрослые должны понимать, что это вообще не выход. Понимать он понимает, но легче от этого не становится, и он защищается от нападающего морока воспоминаний ироничными ухмылками: — Ты бы сам как отреагировал, если бы в один прекрасный день на стене подъезда написали, что твой сын — шлюха? Не где-то между этажами или в лифте, а прям снаружи, граффити. — Пиздец… — Ну вот и я о том же. — Ты перебил, так что нихуя я не о том, — по Антону видно, что он в шоке, но старательно это скрывает — Арсений чувствует и видит прекрасно, но подыгрывает, чтобы не обижать, и вскидывает бровь, намекая этим, что внимательно слушает, о чём же Антон был так красноречив и немногословен. Антон выпивает ещё немного пива, ровно таким же способом собираясь с силами, и Арса это даже немного смешит — и много бы они смогли без алкахи? Явно не повод для гордости, но Антон, чуть икнув, всё-таки объясняет: — Пиздец то, что кто-то вообще посмел это сделать, уебал бы этой мразоте. А как бы я отреагировал… честно, вообще не представляю, но я бы точно не стал обвинять тебя, потому что не ты же написал, ты вообще не виноват. — Если бы был не виноват, то и не написали бы. Не без оснований же. — Да похуй, с основаниями или нет, это максимально ублюдский поступок, — Антон уже не пытается скрывать эмоций, и к культурному шоку прибавляется ни разу не культурная злость. — И что потом было? — Родителям досталось от какой-то тётки, которая главная по подъезду, и меня заставили смывать, но это ладно, я бы и сам пошёл. А так… Родители выпытать пытались, кто это мог сделать, а мне семнадцать лет было, и я, конечно, от этого сильно подорвался тогда, обычно скрывал от них личную жизнь, а тут на эмоциях сдуру рассказал и о том, что нашёл парня, и о том, что мы с ним попробовали, и о том, что после этого зачесалось буквально всё, постоянно хотелось ещё, — Арсений закрывает глаза и будто бы секундной вспышкой переживает всё то время заново: видит лицо своего первого ухажёра, который был на четыре года старше, вспоминает на кончиках пальцев то чувство стыда за свои желания, которые побороть не получалось, но он цеплялся снова и снова, как умалишённый, не видя границ, пока отношения из-за этого плачевно не закончились. А дальше рыдающая мать, отец, который молчал, молчал, а потом замахнулся для пощёчины, но так и не ударил — в глазах тогда столько раздражения и отвращения было, что Арсений уверен до сих пор, что тому противно было даже в ударе касаться такого опущенного и грязного сына, но и так эмоционального Антона он от этой информации решает оградить и выводит без подробностей: — В общем, они во мне очень сильно разочаровались. — Бля, ну ведь они должны были поддержать, да проигнорировать хотя бы, но в тот же вечер, когда ты сам только увидел эту хуйню, — Антон поджимает губы, опускает голову и качает ей, как будто бы не веря до конца, но Арс в ответ на его взгляд только качает отрицательно сам и прячет ухмылку в уголках губ: проехали, уже не страшно и почти не больно. — Это неправильно. — А с их точки зрения неправильно — это когда сын любит не девушек, а парней, и в несовершеннолетнем возрасте хочет постоянно трахаться. Они у меня всегда были консервативными, от них даже за обидку какую-то получить можно было, потому что я же мальчик, а мальчики не плачут, ты что. — Да у меня просто до сих пор в голове это всё не укладывается. Прости, вообще не умею поддерживать, но… Ты же сейчас понимаешь, что ты ни в чём не виноват? — Да вроде бы понял уже, да, — вино заливает потревоженную рану, а Антон, который до умиления отчаянно борется за справедливость и сейчас, спустя столько лет после того инцидента, пытается доказать то ли Арсу, то ли его родителям, то ли вообще себе самому, что это всё неправильно и нечестно и нужно было поступить по-другому, кажется сейчас котом, который ложится на больное место и излечивает просто своим присутствием. — Мне нормально, не переживай. — А надо, чтоб было хорошо, а не нормально. — И много ещё тебе надо? — Чтоб ты лёг. Арсений даже нахмуривается немного — куда? Здесь, на ступеньках? Так никак ведь не ляжешь. Или он имеет в виду спать? Спать Арс точно сейчас не пойдёт, ему ещё посидеть хочется на воздухе, не отпускать этот вечер, перетёкший в ночь, из-за старых болячек. Но Антон решает вопрос за него и аккуратно надавливает на плечо, заставляя уложиться прямо на его колени, и тут же зарывается пальцем в волосы, перебирая и поглаживая прядки, расчёсывая чёлку и массируя кожу головы, а Арсений в эту внезапную нежность — как иронично — падает с головой, не сопротивляясь. Это не перевод темы, не увиливание от серьёзного разговора — это та самая поддержка, которую Антон якобы оказывать не умеет, но Арс чувствует её на всех уровнях и благодарит так же без слов, ластясь к рукам и устраиваясь удобнее. Антону он доверяет. — Это всё началось раньше гораздо, на самом деле, — Арс не знает, зачем рассказывает, если не спрашивали, зачем начинает с самого начала, но ему кажется почему-то, что так будет легче перевернуть страницу, если с первой и до последней строчки пропустить её через себя и осознать, и он следует за желанием, складывая слова раньше, чем мысли: — Мне было одиннадцать, кажется, не помню уже. Начался какой-то нездоровый интерес к члену, но родители всё списали на половое созревание и, скажем так, били по рукам, типа вот это грязно, так делать плохо. Потом начал порнуху смотреть и понял окончательно, что девушки мне как-то вообще неинтересны, думал, что это странно так, потому что всем же девочки нравятся, а мне нет, поэтому скрывал, и проблем, пока никто ничего не знал, вроде особо и не было. Но меня прям тянуло, лет в пятнадцать уже хотел попробовать, каково это вообще, сексом заниматься по-настоящему, а не просто в душе дрочить, но с партнёрами в спальном районе Омска дела обстоят не самым радужным образом — в прямом смысле не самым радужным, — Антон тихонько хмыкает, и Арс, прикрыв глаза, продолжает: — Пока не нашёл, старался по максимуму с пацанами водиться, в компании прибиваться к своим и старшим, касаться их как-нибудь ненавязчиво, а потом первый парень, первый раз и «Арсений — шлюха» на подъезде. Я для бабок на лавочках был и наркоманом, и проституткой, кто-то со мной общаться перестал, кто-то за гаражами зажимал, стебался, что мне такое должно нравиться, потом хотели проверить и на бутылку посадить пытались, главный стереотип же, — рука в волосах замирает, но Арсений перехватывает её и переплетает пальцы, успокаивая и Антона, и себя, когда в голове проносится всё это жуткое: — Я сбежал почти сразу, только страха натерпелся жёсткого. Ко всему этому ещё и в универе было не то всё, не моё, родители класса с восьмого меня на эконом готовили, а я как бы не был против, но и за не был. В итоге накопил денег со стипендий и подработок за первый курс и уехал в Питер. Тяжело было, но вылез, потому что знал, что возвращаться некуда. А здесь просто в отрыв ушёл, потому что меня никто не знает и осуждать не будет, всем похуй, с кем я сплю и насколько часто. Арсений замолкает, и Антон молчит тоже, только ладонь его своей, как всегда, потной, сжимает чуть крепче. Арс не знает, какой ответ хочет получить, а, может, ему и не нужно это вовсе, потому что вся эта исповедь, на самом деле, сухие факты, и если бы он ещё и об эмоциях своих рассказывал на каждом этапе, то не хватило бы ни времени, ни сил, но Антону, кажется, с лихвой достаточно, чтобы сейчас переваривать, запивая ахуй пивом. Он как-то при Арсении отвечал на звонок мамы: светился весь, улыбался, спрашивал про теплицы на даче и рассказывал без всякого раздражения, как он сам, что кушает и когда собирается приехать. Арса, выросшего в сплошной серьёзности, вся эта нежность поразила тогда, и неудивительно, что сейчас Антона так поражает его история, в которой ни одного «П» не нашлось: ни понимания, ни поддержки, ни принятия. Но у Арсения уже не так болит прошлое в груди, и он даже себе не врёт — правда не болит, потому что сейчас ему хорошо. Он вот уже больше месяца делает аккуратные шажки в сторону той жизни, где зависимость не будет его тревожить, а на этом пути его за руку держат и не дают оступиться. У него теперь Антон есть, и он, конечно, не сможет додать Арсению родительскую любовь, не сможет исправить ошибки предыдущих партнёров, но рядом с ним Арсений не смотрит в прошлое, на его основаниях строя будущее, где один исход безысходнее другого, а ловит настоящее, и это, наверное, гораздо важнее. — Я так восхищаюсь тобой, честно, — после молчания, которое затянулось то ли на минуту, то ли примерно на целую прожитую заново жизнь, Антон всё-таки подаёт голос, а Арсений думает, что ни одного повода для восхищения нет: он просто научился сбегать, оставлять проблемы за спиной, но не учёл того, что снежный ком катится за ним и рано или поздно задавит. И что тут хорошего? Но Антон подносит замочек из сцепленных рук к губам и мягко целует, так осторожно и бережно, как будто переломать боится — Арсений ломаный-переломанный, ему бы не впервой, но такое отношение пускает по коже мурашки, а под кожей — бабочек. — Я бы, наверное, не смог. Никто бы так не смог. — Ты преувеличиваешь. — Может быть, но всё равно, Арс, — Арсений поворачивает голову так, чтобы посмотреть в глаза Антону, а тот смотрит на него сверху вниз с такой нежностью во взгляде, что рехнуться можно. — Ты очень сильный человек, это точно, и ты обязательно всё поборешь, я уверен в тебе. Арсений думает, что нет, никакой он не сильный — он слабый, безбожно слабый, и сейчас он слаб, потому что справиться с резко накатившими чувствами не может. Антон в нём уверен, Антон считает его сильным, и разве может Арс его подвести, не оправдать эти слова? В них же кроется гораздо больше, чем банальная поддержка — Арсения окутывает теплом и заботой от пары фраз, потому что Антон, просто глядя на него с улыбкой даже не на губах, а в глазах одних, заставляет поверить в чудо и в то, что всё непременно будет хорошо, заставляет не просто поверить, но самому бежать к белой полосе, чтоб по ней идти к своему счастью. А у счастья паутинки мимических морщинок вокруг глаз, кудрявая чёлка и самые мягкие на свете губы. — Без тебя бы этого всего не было, — и эта фраза звучит, как самое заезженное клише из дешёвого фильма, но Арсений даже на подсознательном уровне понимает, что это правда, простая, как день — без Антона бы не получилось. Не захотелось бы меняться, потому что легче было идти на поводу у желаний, а потом сожалений, и снова желаний, чтоб сожаления заглушить. Не было бы чёткой цели, не было бы мотивации, не было бы сил, всё тех же сил, которые Антон теперь находит в Арсении, определённую долю, наверное, даже не осознавая того, заложив ему самостоятельно, появившись в один момент в его жизни. И не было бы тяги в груди и трепета в каждом взгляде, по которым Арс за годы одиночества в чужих постелях так, оказывается, скучал. — Ну как сказать… — Антон чуть смущается, поправляет чёлку, падающую на глаза, свободной рукой, а потом взгляд уводит куда-то вверх, рассуждая: — У меня бы не получилось тебе помочь, если бы ты не захотел помощь принять, но ты ведь решился, а с твоей историей это же охуеть сколько мужества надо. И сейчас ты тоже сам идёшь к тому, чтобы победить зависимость, а я вроде как пинок под зад, чтоб не расслабляться. — Вот он и был мне нужен. Они замолкают снова, и каждый думает о своём, но Арсений поклясться готов, что всё-таки немного об одном и том же. Антон снова целует его ладонь, касаясь губами по очереди каждой костяшки, смотрит с такой лёгкой, светлой улыбкой, что даже в темноте сияет, и второй рукой медлительно гладит по голове, соскальзывая иногда на скулу и проходясь по ней самыми подушечками пальцев. Ласки действуют на Арса губительно, потому что он тает, рассыпается под действиями рук и губ, отпускает себя и позволяет расслабиться, погрузиться с головой, утонуть в этой влюблённой нежности. И то ли от них, то ли от выпитого алкоголя, то ли от раннего подъёма и насыщенного на мысли и чувства дня, то ли от всего и сразу его в сон начинает клонить, и чем дольше он моргает, тем опаснее становится — закрыть глаза и открыть только утром. Ленивая плавность и у Антона проскальзывает, ему тоже нужно поспать, тем более, что утро вечера мудренее, а Арсений адекватно оценивает свои габариты и антоновы физические возможности, чтоб отмести сладкую мысль о том, что можно нагло уснуть прямо у него на коленях, а тот потом донесёт до второго этажа, разденет и уложит спать. К тому же ещё душ принять нужно, и вроде бы надо вставать, чтоб весь этот ритуал отхода ко сну пройти и уложиться в тёплую уютную постельку как можно скорее, но этот день отпускать до болезненного не хочется, хотя по часам наверняка начался уже новый. Будут ли они когда-нибудь ещё такими же расслабленными и вдумчивыми, открытыми и честными? На этой волне комфортно настолько, что терять её даже страшно, но ведь найдут же они новую? Найдут. И даже лучше найдут, но всё равно Арсений максимально оттягивает тот момент, когда нужно будет уйти, пусть даже в дом, пусть даже в их общую на сегодня спальню. — А ты не замёрз без рубашки? — Арс вдруг опоминается, что пока он сам лежит в полном комфорте, Антон сидит в одной футболке и в одной позе, которую даже поменять особо никак не может из-за тела на своих коленях, но тот лишь улыбается и качает головой. Врёт же — сам рассказывал, что мерзлявый по жизни, вот и ходит постоянно то в рубашках, то в толстовках поверх футболок, но Арсения эта маленькая жертвенность во всех смыслах греет. — Замёрз же. — Пойдём тогда? — Тогда пойдём. Глупые улыбки, глупые уточнения того, что уточнять не надо. Всё так глупо, на самом деле, но тем больше настоящего и живого, идеального в своей неидеальности, и есть свой шарм в том, чтобы вместо того, чтобы встать и уйти, сначала подумать об этом, потом отложить, озвучить, решить, снова отложить и только потом сделать. Им, наверное, жить вместе противопоказано, потому что тогда такие шатания будут регулярными, а время далеко не всегда так свободно, как сегодня, но сейчас Арсений разбирает постель, пока Антон идёт в душ, а потом, уже стоя в кабине под водой, понимает, что впервые за долгое, очень долгое время не мастурбирует. Даже в мысли уже не лезут слова вроде «подрочить», потому что не касается, не трогает, потому что в этом гораздо больше смысла, поводов и причин, и он справляется. Справляется — и вслед за суточной тяжестью внезапная лёгкость по венам растекается, будто патокой. Комната встречает темнотой, но Антон встречает его теплом, ему одному свойственным, и даже потеющие ладошки Арсения не раздражают, а умиляют, а объятия, в которых обычно жарко и повернуться никак удобно не получается, сейчас обволакивают вторым одеялом. Он утыкается носом куда-то в изгиб шеи, мягко касается губами кожи, дрожаще выдыхая, когда Антон целует его в макушку и прижимает чуть крепче, чуть ближе — а Арсу ведь казалось, что ближе сегодня уже просто некуда. А вот, оказывается — можно. — Арс, а можно вопрос? — Антон говорит тихо, шёпотом, хотя они одни в целом доме и никакой необходимости в этом нет, но звучит настолько лично и интимно, что дыхание замирает, и Арсений просто заторможенно кивает. — Вот ты рассказывал, что в Питере пустился во все тяжкие. А когда ты в последний раз именно влюблялся? — В смысле, до тебя? — Арсений осознает эти слова как-нибудь потом, а сейчас он почти уже спит, и подсознание отвечает за него. — В смысле, до меня, то есть в меня тоже? — у Антона в голосе то ли радость, то ли удивление, то ли облегчение, но разбирать кашу из эмоций уже нет никаких сил, тем более, что кашу нужно кушать по утрам, и Арс просто снова кивает, вжимаясь в его тело и потираясь носом о кожу, пахнущую каким-то персиковым гелем для душа и самим теплом. — Хорошо, ладно, ну… Спокойной ночи, Арс. — Добрых снов. Перед тем, как уснуть окончательно, у Арсения в голове вертится почему-то нежный и тонкий голос Мэри Поппинс, поющий о том, что он придёт, он будет добрый, ласковый — ветер перемен.

***

— Ну заебись, что сказать. Дождь за окном долбит уже больше двух часов, и если сначала он просто капал на мозги, то сейчас стекает уже вместе с ними. Конечно, сидеть в загородном доме посреди соснового бора и слушать, как он трещит за окном, весьма романтично, и в иных обстоятельствах Арсений был бы рад так провести целые выходные, особенно с учётом того, что всё это время он будет не один, а с Антоном, а вечером потом с ним же засыпал бы под равномерное постукивание, но сейчас это вообще не прикольно — им через несколько часов уже надо бы выезжать по-хорошему, потому что в придачу к настоящим грозовым тучам нависают ещё и пробки, неизбежные под Питером в воскресный летний вечер, когда все возвращаются с дач и деревень обратно, и радости вся эта красота не добавляет. Но этот дождь всё идёт и идёт, даже не идёт, а переходит в активное наступление, обламывая и утреннюю пробежку между сосенками, и поход на озеро, где Арсений так хотел искупаться, но отложил на сегодня, не удосужившись даже прогноз погоды посмотреть, а там ничего позитивного: любовь зарядила дожди-пистолеты и обстреливает ими Санкт-Петербург и область, добавляя холодное лето в качестве приятного бонуса. Эта песня вспоминается снова и снова, не в первый раз уже, и она, наверное, в какой-то степени даже оказалась пророческой, когда вдруг заиграла у Антона в машине в ночь после пьяных посиделок с Катей, но сейчас Арсению бы пластинку сменить, потому что ему слишком жалко, что оставшееся время здесь приходится проводить внутри коттеджа, а в припеве не жалко, не жалко. — Обидно, конечно, но я даже рад, — тем временем отзывается Антон, отхлёбывая чай, пока Арсений с самым депрессивным видом смотрит в сторону балконной двери, держа в руках уже третью чашку кофе за утро. — Зато ты не повёл меня на зарядку и дал выспаться нормально, а я, когда невыспавшийся, хожу, как живой мертвец, ничего не хочу и активность в минус уходит, так что дождь просто не дал тебе совершить ошибку и увидеть меня такого, радуйся. — А я радуюсь, разве не видно? — Радуешься, что идёт дождь, потому что за ним не видно твои слёзы? — Да, и из-за них у меня кофе стал солёным, так что сгоняй, пожалуйста, на кухню и завари новый, всё равно свою чашку относить пойдёшь, — на самом деле, кофе у Арсения просто остывший, а заваримый в пакетиках по сравнению с капсулами и кофемашиной у него дома и так та ещё бурда, которую в остывшем состоянии так тем более пить почти невозможно. Возможно, Арс просто зажрался, но он правда морщится, когда подносит чашку к губам — тут либо новый заваривать, либо совсем без кофе выживать. — Сам сгоняй, это не я тут пробежки утренние планировал, — Антон его меланхолию явно поддерживать не собирается, как, впрочем, и вставать с постели, а Арсений думает, что неплохо бы от него заразиться таким же здоровым похуизмом: получилось — хорошо, сорвалось — ну и ладно. И, может, проваляться вдвоём до самого отъезда даже круче? Арсению, у которого шило в заднице не только в том плане, что трахаться постоянно хочется, но и в том, что на месте он долгое время сидеть не может, хочет постоянно во что-то новое ввязываться, чтоб энергию скопившуюся выплеснуть, этот план не кажется таким уж выигрышным, но обстоятельства в лице Антона всё же заставляют посмотреть на ситуацию по-другому. — Мы такими темпами весь день проваляемся, надо придумать что-нибудь. — А что тебя не устраивает в тюленьем лежбище? — Как минимум то, что я не тюлень. — А, ну да, — Антон хмыкает и отставляет пустую уже кружку из-под чая на тумбочку, с хитрой улыбкой склоняя голову. — Ты морской котик, сорян, что попутал. — Коты — активные животные, — Арсений делает вид, что пропустил комплимент мимо ушей, но к щекам на мгновение — не больше, чем на мгновение — почти приливает краска. Котик, пусть и морской — так банально, но приятно всё-таки. — Это ты где активных котов видел? Они же жрут и спят, Арс, им похую вообще. — А котята? — Котята ещё может быть, а к чему всё это вообще? — К тому, что нам надо чем-нибудь заняться, — Арсений складывает руки на груди и вскидывает подбородок, давая понять, что претензии не принимаются, но не учитывает того, что смотрится наверняка смешно, весь такой серьёзный, но сидящий в турецкой позе и укутанный в кокон из одеяла. И не успевает Арс об этом подумать, как Антон прыскает и ржёт бессовестно, и это обидно как минимум потому, что сам Арсений не слишком врубается, в чём повод. — Вот если бы тебе сказали закончить фразу, то ты бы что ответил? Заняться?.. — отсмеявшись, спрашивает Антон, и до Арса доходит двусмысленность мгновенно, но каждый ведь думает в меру своей испорченности, так? И это исключительно проблема Антона — не надо было замечать то, чего не было. — Вышиванием, — намеренно огрызается Арсений в ответ, но по Антону видно, что он даже на капелюшечку не верит, что так действительно можно подумать, но это всё ещё его проблемы. — Ну правда, может, игра какая-нибудь? Типа правды или действия? — В правду или действие вдвоём? А че тогда не в бутылочку? — усмехается Антон, но вроде бы интереса в нём становится больше, и это радует. — Можем и в бутылочку, как раз там твои из-под пива. — Ебать интрига, конечно. Если ты целоваться хочешь, просто скажи. Арсений думает: а хочет? Смотрит на Антона, на губы его пухлые, изогнутые в лёгкой ухмылке, и сглатывает вязкую слюну, неосознанно раскрывая свои собственные, потому что да, хочет, ещё как. Но он слишком гордый, чтобы сдаваться так просто, чтобы признаться в открытую, хотя до сих пор в голове с точностью до мелочей иногда вспоминается ночь, когда Антон целовал его так много, что, казалось, так они и задохнутся, сплетённые в объятиях на постели. Вслед за картинками вспоминаются и ощущения, а ещё встаёт не только вопрос о том, чем бы им заняться в освободившееся из-за дождя время, но и член, который без внимания находится уже вторые сутки, и это для него удар. Но в одеяле вроде не так видно, и, пока возможно терпеть, Арсений терпит. — Я хочу, чтоб было интересно, — тянет он, переходя на капризы, но Антона и этим тоже не проймёшь: как сидел, усмехаясь, так и сидит. — У тебя же на работе инициатив всяких дофига и больше, может, есть что-нибудь такое, что можно на двоих адаптировать? — Вспомнить бы ещё, конечно, — Антон задумчиво хмурится, и смотрится это крайне умилительно. — Есть одна хуйня, но она хуйня. — Расскажи. — Это короче на то, чтобы диалог завязать, то есть ты вкидываешь какую-то фразу и сразу же объясняешь, почему ты это сказал. Например, я вот начинаю: привет, как дела? Я это сказал, чтобы начать разговор, потому что это самый банальный метод. — Мысли вслух, получается? — вопрос риторический, но проблема в том, что Арсений иногда может сморозить откровенный бред и выдать его просто так, без подоплёки, потому что слова в голове соединились в каламбур, и вот как это объяснишь? Но вроде бы интересно, да и выбирать особо не приходится, потому что все подобные игры обычно рассчитаны на компанию, а не на двоих, так что он кивает: — Давай, только пойдём хотя бы на первый этаж, а то мы из постели так и не выберемся. — А объяснить, нахуя? — А мы уже начали? — С этого момента да, — довольно отзывается Антон, сползая с кровати и забирая вместе со своей кружкой чашку Арсения, и сделал он это наверняка неосознанно, но арсова гордость подлетает буквально до небес в этот момент, потому что своего он всё-таки добился. Жалко только, что Антон уже убежал посуду мыть и сия торжества не наблюдает. Дождь по-прежнему стучит за окном, настраивая на романтичный лад, и на бутылку вина, недопитую вчера, Арсений смотрит с аристократичной задумчивостью: быть или не быть, пить или не пить? Антону сегодня нельзя, потому что он машину поведёт, и Арсу бы быть немного гуманнее, потому что атмосфера располагает, а невозможность мучает, и он так и крутит в размышлениях бутылку в руках, изучая этикетку и вчитываясь в состав и производителя. Выпить бы, освободить немного голову, но алкоголь расплетает язык и прочие конечности, а у Арсения и так силы на исходе — он держится уже второй день, и ему не то чтобы прям мучительно, но тяжеловато, а с определённым градусом в крови сдерживать себя он совсем перестанет. А с Антоном хочется быть трезвым. Антону хочется доверить своё тело тогда, когда не останется никаких сомнений ни в нём, ни в себе. — Включишь музыку фоном? — Антон заходит в зал и улыбается усевшемуся на диване с бутылкой — хорошо, что не на неё от бессилия — Арсению, но, видимо, опомнившись, добавляет: — Это я попросил, чтоб немного разрядить атмосферу. — А она у нас разве загруженная? Я спрашиваю, потому что мне лично сейчас комфортно. — Не то чтобы, но давай всё-таки включим. Это просто мне интересно узнать, что ты выберешь. Арсений втягивается быстро, пусть и собственные ощущения осознаёт ещё не до конца: с одной стороны, это максимально тупо, с другой — максимально честно, и даже не приходится вглядываться в глаза и жесты, чтобы что-то понять. Вот так, просто и без заморочек, чтоб всё сразу было до предельного понятно — в обычной жизни люди так не умеют, но сейчас игра на сплочение коллектива находит отражение в соревновании с оттенком вызова, а Арсений ни в чём не умеет наполовину, поэтому ставит абсолютно всё и играет ва-банк. Сейчас его задача не промахнуться с выбором музыкального сопровождения, и Арс, конечно же, не простит себе, если Антона не удивит — как минимум проницательностью и хорошей памятью на детали, потому что находит подборку самых хитовых треков Зверей и решает, что если с них всё началось, то… не закончится, нет, но начнётся что-то новое. — Узнаешь с трёх нот? — с лукавым прищуром глядя на Антона, спрашивает Арсений и приближается к нему, оказываясь в расстоянии считанных сантиметров. — Я это спрашиваю, потому что если не узнаешь, то нам не о чем разговаривать. — Узнал с одной, ты ещё поздно спрашиваешь, — Антон возвращает ему тот же взгляд с хитрецой в поволоке, прикрывает глаза, растягивает полуулыбку и плавно качает головой в такт лениво-лиричного «Для тебя», идеально подходящего под атмосферу. — На самом деле я это сказал, чтоб не сдавать позиции, но я даже не хочу тебе ничего доказывать, просто под песню кайфануть. Арсения искренне удивляет то, что такая расслабленность может быть даже без алкоголя буквально с первых секунд, но к песне из динамика прибавляется приглушённый стук дождя, и всё это создаёт такую магию момента, что грех, наверное, не откинуть стеснение и не открыться. По беззвучно раскрывающимся губам Антона Арс читает каждую строчку, наблюдает за незамысловатыми движениями его тела, которое то и дело случайно — или совершенно умышленно — касается его собственного, и без всяких преувеличений восхищается: Антону удаётся совмещать в себе наивную простоту, что и зацепиться, кажется, не за что, и удивительно тонкую органику, умудряясь жить в этом тихом, едва слышном вокале, в движениях, от полноценного танца далёких, в своей открытости и неспешности. И он ведь по жизни такой: никуда не гонится, предпочитая расслабляться и наслаждаться моментом, даже если этот момент под собой подразумевает бездумное залипание в телефоне в час ночи, улыбается, когда ему хочется улыбаться, не бегает вокруг да около, говорит прямо, действует сразу. Таких людей ещё поискать надо, и каждый из них на вес золота, а Арсений не знает, сколько грехов совершил в прошлой жизни, что в этой ему досталось по самые гланды, но сколько же совершил при этом хорошего, что в этой у него вдруг появился Антон. Ниоткуда, словно чудом каким-то, и Арс не знает, кого за него благодарить, поэтому просто думает, что ему чертовски с ним повезло. Антон — мотивация. Антон — вдохновение. Антон — повод. Антон — причина. Игра благополучно срывается, потому что говорить уже не хочется никому: за них всё сказано, более того — спето, и подпевают они теперь сами, вкладывая в известные с юности строки возможность увидеть в них что-то новое и растолковать по-новому. Это же последняя стадия, когда в песнях о любви человек начинает видеть себя и того, в кого влюблён, переносить сюжет песни на сюжет жизни? А если последняя стадия, то чего: шизы или влюблённости? Просто для Антона всё это чудо и такая сильная любовь, он ещё не знает, и это точно он ставит втихаря капканы на Арсения, барана такого. Ну и, конечно, всё, что его касается — а касается Антона в этот конкретный момент только Арсений, проезжаясь пальцами в танце то по локтю, то по плечу, — всё только начинается. А когда начинаются «Районы-кварталы», Арс даже думать не утруждается, на два голоса с Антоном подпевая громче, чем играет песня. — И что, все сосались под районы-кварталы? — Арсений, уже не стесняясь вообще ничего, укладывает руки Антону на плечи, перетаптываясь на месте под ритм и качая головой из стороны в сторону. Антон кладёт руки на его талию, а ещё смотрит из-за близкого расстояния сверху-вниз, и от этого искры внутри разгораются ещё сильнее. — Спрашиваю, потому что припоминаю, что для кое-кого это вообще традиция. — Все, кроме тебя, — усмехается Антон. У них есть несколько секунд проигрыша до третьего куплета, и времени на разговоры катастрофически мало, так что добавляет он сразу же: — Потому что я припоминаю, что кое-кто обещал попробовать, и, мне кажется, сейчас самое время. — Подожди, — Арсений прикладывает палец к губам Антона, но улыбается ему настолько многообещающе, что сразу понять — ждать долго не придётся. — Я это прошу, потому что сейчас ещё не самый идеальный момент. «Вот и всё, никто не ждёт, и никто не в дураках», — легко, когда никому нет дела до того, где они и с кем, легко, когда никто никого не осуждает за любовь и нелюбовь, легко, когда дурак, но влюблён настолько, что дураком себя уже не чувствуешь. «Кто-то любит, кто-то врёт и летает в облаках», — Арсений был по жизни слишком ветреным, летал из рук в руки, из постели в постель, а сейчас поднимается куда-то на седьмое небо по самым сопливым канонам, и он искренен в своих чувствах не только с Антоном, но и с собой, а это дорогого стоит. А дальше ярко-жёлтые очки, в которых он любит фоткаться, два сердечка на брелке и не только на брелке, развесёлые зрачки напротив, в которых расплёскивается целая история, и шагает Арс налегке, не обременённый больше никакими сомнениями. Слова утекают сквозь пальцы, Арсений ловит на себе взгляд Антона, слышит последний такт перед припевом и не просто понимает — знает, что вот сейчас. Припев гремит, а сердце гремит вместе с ним, когда они одновременно тянутся друг к другу, чуть ли не сталкиваясь лбами, и сплетают губы. Арсений закрывает глаза и отдаёт Антону всего себя, а Антон принимает и отдаёт ему даже больше, перехватывая инициативу и целуя так, словно нужно ему каждую секунду наполнить так, чтоб всё, сразу и побольше. Он обводит языком контур губ, проталкивается им внутрь, касается кончика языка Арсения — это всё настолько жарко и жадно, что крышу срывает только так, и Арс плавится в его руках, обвивая шею и утягивая Антона на себя. Его дыхание в те редкие мгновения, когда поцелуй разрывается, опаляет губы и рассудок, заставляет самого дышать сбивчивее и реже. И плевать, что песня уже успела смениться на другую, и непосредственно под «Районы-кварталы» они пососались от силы секунд пятьдесят, да даже того меньше — только начали, только вошли в раж, только накрыли губы губами, но так плевать. Они целуются впервые с той ночи, когда Антон подвёз его, пьяного, до дома, они дорвались и теперь всё желание, которое накопилось за это время, разом выплёскивают в каждом прикосновении, каждом движении, каждом вздохе, и это всё так невероятно, что даже верить в реальность происходящего не хочется — если улетать, то по полной. Губы Антона мягкие, и их так до одури приятно сминать, оттягивать и облизывать, что Арсений теряет всякую выдержку и подчистую отказывается отрываться от них даже для того, чтобы отдышаться, как будто если оторвётся один раз — оторвётся насовсем. Антон, кажется, в своей тяге доходит до той же крайности, напирает всё больше, как будто Арсения у него отберут, если он хоть на мгновение потеряет хватку, вжимается в его тело и хаотично оглаживает распалённую кожу, пробираясь длинными пальцами — без колец на этот раз — под футболку. По телу бегут мурашки, по виску бежит капелька пота, по Арсению плачет психиатрическая клиника, потому что он чуть ли не приход ловит, погружаясь в поцелуй гораздо сильнее, чем просто физически. Реальность отзывается вспышками, гремящими фейерверками, разрывающимися изнутри и опадающими снопом горящих искр, перед закрытыми глазами вспыхивают и гаснут звёзды, проживая свои бесконечно долгие световые лета за считанные мгновения одного непрекращающегося поцелуя. Счёт времени теряется, как и ощущение пространства вокруг, и всё, что есть сейчас у Арсения — губы на губах, собственные руки, гуляющие по изгибам шеи и широких плеч, и чужие — не чужие на самом деле уже совсем — руки, бесстыдно оглаживающие бока и рёбра под футболкой. И это тот минимум и одновременно максимум, который он только мог ждать и просить у высших сил, следуя всем принципам терпения и сдержанности, чтоб в один момент просто сорваться и послать их нахуй. Рома Зверь поёт о том, сколько всего ему там не важно. Арсению тоже, потому что он чувствует, наконец-то чувствует, блядский боже, и в чувствах своих захлёбывается. Потому что чувства и ощущения — не одно и то же. Потому что ощущал Арсений много, и в основном — потребность, которая с каждым разом становилась всё нестерпимее, ощущал чужие тела, вбивающиеся в его собственное, ощущал, в конце концов, что жизнь проходит мимо него, пока он ищет не мотивацию каждое утро вставать с кровати, а партнёра на один раз, чтоб в кровати по итогу оказаться. А чувствительность он потерял где-то в перебежках между принципами и желаниями тела, между совестью и зависимостью, потерял и думал, что всё, с концами, и никакое бюро находок ему не поможет — оказалось, просто не там искал, потому что сейчас Арсений чувствует, чувствует, чувствует. И возбуждается. Возбуждается эмоционально, доходя едва ли не до трясучки, когда Антон особенно ощутимо прикусывает его губу или, оторвавшись на несколько секунд, чтоб убрать чёлку, лезущую в глаза, или выдохнуться, прикладывается с новой силой так, будто и не целовал всё это время до. Возбуждается физически, потому что как тут не возбудиться? Даже будь Арс самым обычным человеком, у которого в плане либидо нет никаких проблем, он бы не выдержал, а жар его сейчас окутывает с ног до головы, и Арсений сгорает дотла, чтобы потом, наверное, вылететь фениксом из пепла. Разве может он сопротивляться, разве может не хотеть Антона каждой своей клеточкой? И, казалось бы, прекрасный способ провести день внутри дома и при этом выполнить всю норму активности даже с лихвой, но в сердце, бешено колотящемся о рёбра, всё ещё сидит что-то такое горькое, что не позволяет терять голову совсем и удерживает её на последних ниточках, пока мосты сгорают, рушатся и падают к ногам. Желание Арсения осознанно, и возбуждается он, потому что конкретный человек в конкретный момент безостановочно целует его и обводит руками изгибы торса под футболкой, а не просто из-за того, что тело требует удовлетворения двадцать четыре на семь, но если отпустить себя сейчас, то сможет ли он удерживать себя потом и не сводить каждую встречу с Антоном в горизонтальное положение? В этом Арс не уверен вообще, а пробовать пока что ещё боится — значит, не время. — Шаст, — голос чуть хрипит, Арсений мягко укладывает ладонь на грудь Антона, чуть отстраняя от себя, и он останавливается, с немым вопросом глядя в глаза. А губы у него распухшие, ещё более пухлые, чем обычно, и Арс сам не понимает, как тянется к ним пальцем и медленно ведёт, замирая с придыханием и расфокусированно наблюдая за тем, как собственный относительно бледный палец скользит по ним, алым цветом горящим. Мысли спутываются в комок, а комок превращается в шар для боулинга, который сшибает внутри всё на своём пути, но Арсений всё-таки вычленяет из них самое важное и вкладывает буквально из губ в губы, в паре сантиметров от лица Антона, и как нельзя кстати здесь приходится та самая игра, требующая объяснения всему и вся: — Нам нужно притормозить, Шаст, пожалуйста. Я говорю это, потому что скоро уже не смогу отвечать за себя. — Тебя пугает что-то? — Антон звучит обеспокоенно, и Арсений даже не знает, как ответить на этот вопрос, но в этом и дело — в сомнениях, в сомнениях, которые сопровождают его везде, ядовитыми нитями переплетаясь с венами и артериями. — Я спрашиваю, потому что переживаю, Арс, если что-то плохо, тебе плохо или во мне что-то не то, скажи об этом, я же не хочу давить. — Да с тобой всё вообще хорошо, даже ещё лучше, просто… — Арс и сам не знает, как облачить боязнь в текст и подать так, чтоб ещё и Антона ею не заразить, но он слишком гордый, чтобы проигрывать, когда сам же решил затеять, поэтому подбирать слова всё же приходится: — Я прошу, потому что я хочу себя полностью контролировать, а сейчас я нихуя не уверен в том, что у меня это получится. Выдохнуть. Выдохнуть бы, успокоиться, привести себя хотя бы в относительный порядок и понять уже наконец, что нельзя бросаться в самое пекло, когда на ногах ещё не крепко стоишь. И Арсений выдыхает вроде бы, но сбивчиво, чуть дрожаще, выдыхает в самую кожу, потому что отстраниться нет сил, но и находиться в такой ошеломительной близости спокойно едва ли возможно. Он прекрасно понимает, что все эти качели не доведут до добра, корит себя за то, что сначала думает, что можно, а потом понимает, что нельзя, и если Арсения самого это всё значительно подбивает, то что вообще говорить об Антоне, которому он так-то совершенно чужой человек, может, симпатичный, но проблемный, что пиздец. Но Антон смотрит на него, прикусив губу, как будто боится, что она снова может потянуться к губам напротив, или просто волнуется, смотрит так вдумчиво, молчит, а потом обнимает — безобидно, наивно, светло настолько, что даже глаза слепит. Арсений утыкается носом в его плечо, собственными руками немного робко сминая футболку на его спине и с лёгкой грустью замечая, как руки Антона пропадают с кожи и ложатся кольцом теперь уже поверх ткани, но это, наверное, самое лучшее решение, как, впрочем, и всё, что он для Арса делает, каким-то невероятным образом считывая насквозь даже то, что он сам в себе откопать не в силах, и поступая так, как надо, с ювелирной точностью попадания. Антон его обнимает, и в этих объятиях тепла, нежности и бережности хватит, наверное, на целый мир, а он всё одному Арсению отдаёт, и он, до того плавившийся в огне, сейчас расплывается лужей. Объятия Антона успокаивающие, как чай с ромашкой, как мерное постукивание дождя, как мамина или бабушкина колыбельная в детстве, они осторожные, чуткие, ненавязчивые, и Арсений не чувствует себя в них спрятанным за семью замками, но защищённым от целого мира и даже чуть-чуть от себя и той болезни, которая не даёт спокойно и по-человечески строить отношения с человеком, который цепляет каждой своей частицей. Возбуждение никуда не девается, зудит в паху и напоминает о себе дискомфортом, желанием хоть как-то уделить ему внимание, но Арс не может так, а Антон может всё и чуточку больше, задерживая его в своих руках и в маленьком мирке, где просто всегда хорошо. Убегать от проблем — плохо. Решать проблемы — муторно, долго и сложно. Быть проблемой и для себя, и для Антона, и для их возможного будущего — до злости, до отчаяния обидно. Но ведь на одно маленькое мгновение можно просто обнять его, вдохнуть запах кожи и сжать собственные руки крепче, безмолвно давая понять, как же всё это Арсению сейчас важно и нужно. — Ты сейчас в ванную? — Антон отстраняется, но руки по-прежнему держит на его талии, заставляя Арса резко выдохнуть: то ли от того, что он не хотел, чтобы эти объятия когда-либо заканчивались, то ли от того, что теперь он никаким образом не может к Антону притереться хотя бы более-менее незаметно — впрочем, по его вопросу ясно, что незаметно не получилось, и Арс за это себя корит, потому что снова своим возбуждением всё портит, но всё же замечает одну важную деталь: Антон не дополняет, не объясняет, не продолжает, только смотрит с ноткой обеспокоенности в больших, как у ребёнка, глазах. — А мы разве закончили играть? — съехать на другую тему легче, потому что Арсений, если честно, и сам ответ на этот вопрос не знает. Конечно, никуда он не денется, придётся идти в ванную и справляться самому, но справится ли он? Опыт подсказывает, что в особо запущенных случаях даже яростная дрочка на час и больше помочь иногда не может, а Антон — это точно случай из ряда вон. Но пока Арс ещё не ответил сам себе, он начинает новую игру, вопросом на вопрос, а сам, по-прежнему придерживаясь правил, всё-таки объясняет сказанное: — Я спрашиваю, потому что ты сам не объяснил, значит, я выиграл, и я хочу, чтоб ты признал это. — А разве не очевидно, почему я спросил? — Но такие правила. — Но мне это лучше знать, потому что я её предложил, — Арс уже было открывает рот, но понимает, что сказать ему нечего, хотя Антон внаглую нарушает и весьма сомнительно прикрывается владением идеи. Но ему самому, видимо, это очень нравится, поэтому он усмехается краешком губ, когда Арс замолкает, но быстро возвращается к основной теме разговора, с которой Арсений самым благоприятным образом соскочил: — Так ты в ванную или нет? Или всё-таки нужна… — Антон запинается, подбирая слова, — моя помощь? — Я не знаю, честно, — Арсений опускает глаза, рассматривая мягкий ковёр под босыми ногами, и думает, думает, думает. Его помощь нужна, но вряд ли он на данный момент в состоянии её принять. Хотя сейчас-то он как раз в состоянии, а вот потом ему может стать даже хуже, в том числе и физически — организму достаточно любой мелочи, чтобы зажечься. — Может, само пройдёт? Да кого он обманывает. Глупый вопрос, не требующий ответа, и всё же надежда умирает последней, хотя, казалось бы, давно уже похоронена где-то на задворках. Антон снова молчит, заменяя слова взглядами, в которых кроется гораздо больше, и кусает губы — дурная привычка, но до той же самой одури манящая, потому что губы у него такие пухлые, мягкие и, как оказалось, на вкус не менее прекрасные, чем на вид. Арсений снова хочет их поцеловать, и вроде бы никаких запретов нет, обоюдного желания — море необъятное, но страшно, что этим он сделает себе только хуже. Вдруг правда сейчас лучше немного успокоиться, держать дистанцию, тогда и возбуждение не будет тревожить так сильно? Но так могло быть год назад или, может, даже два, а сейчас Арсению слишком тяжело брать себя в узды вместо того, чтобы брать под уздечку. Но он же вроде на поправление пошёл? Но он держится вторые сутки, это много, а ещё это сложно, но это принцип, в конце концов. А на фоне всё ещё играет музыка, и песня, которую Арс пропустил мимо ушей, погрузившись сначала в Антона, потом в безумие, а дальше в размышления и бесконечные сомнения, сменяется на «Напитки покрепче». Не помешало бы, конечно. — Ты свободен на один медляк? — Антон склоняет голову к плечу и чуть улыбается, а Арсений понимает в какой-то момент, что перед этой улыбкой в этой жизни вряд ли способен устоять. — А потом будем смотреть по обстоятельствам и что-то решать. — Потом? — Всё потом. — Значит, свободен. Арсений обвивает его шею руками и прижимается по новой, вымаливая у собственного тела эти четыре минуты на то, чтобы правда побыть свободным. Желание потереться о чужое бедро, чтоб уделить хоть немного внимания вставшему члену, практически невыносимо, и всё же руки Антона и сама его близость действуют успокаивающе вопреки тому, что близость в другом её смысле распаляет внутри такой огонь, что одним дуновением, чтобы потушить, и не обойдёшься. Но сейчас всё равно по-другому, и сам Антон обнимает его как-то иначе: как будто более невесомо, осторожно, но оттого не менее заботливо. Они перетаптываются на месте, иногда добавляя к этому ленивые повороты, чтобы снова вернуться на те позиции, в каких начали, и Арс старательно прогоняет из головы все мысли, только тихонечко подпевая песне. Лето и правда вчерашнее, но ничуть не ошибка, а совместных ночей слишком мало, чтоб они стирались, и вообще смысл Арсению не нравится, потому что сейчас всё совсем не о том, но музыка пробирается внутрь, в самую глубь, и в какой-то момент даже на слова ему становится всё равно. Просто этот медляк нужен не только для того, чтобы отложить на время принятие серьёзных решений, но и для того, чтобы прочувствовать в этот момент друг друга насквозь, объясниться без слов, и Арсению с Антоном комфортно, Арсению с Антоном хорошо. А ещё у них общая любовь как минимум к Зверям, как максимум — друг к другу, но это уже где-то за гранью, а они договорились, что пускай всё будет потом. — Я как будто в лагере, — тихо усмехается Антон, и Арс прячет лицо у него на плече — у него с лагерем отношения не сложились, потому что не сложились отношения в нём, но эта банальная романтика действительно сейчас возвращается, хотя откуда ей взяться? — А вам там на дискотеках только Зверей и ставили? — Нет, но просто они мне казались не настолько сопливыми, как всё остальное. И музыка кайф. И снова замолкают, и снова погружаются в прошлое, только каждый в своё. Молчать, вообще-то, не очень хорошо для людей, которые вроде бы строят — или уже построили? — отношения, надо обговаривать свои «можно» и «нельзя», то, что друг в друге не устраивает, а чего хотелось бы больше, но Арс с Антоном знаком считанный месяц, разве что немного больше, но уже понимает его зачастую без разговоров, и точно так же понимают его — Арсений это чувствует. И так сейчас, сегодня, вообще. И это, наверное, судьба? Так Катя говорила, когда Арс ей про Антона рассказал, но он тогда не поверил, но теперь и сам видит ситуацию под углом розовых или ярко-жёлтых, как в песне, под которую все обязательно сосутся, очков. «Напитки покрепче» становятся короче, как слова в строчке припева, а Арс всё ещё не хочет ни о чём думать, но «потом» плавно перетекает в «сейчас», и ему приходится прислушаться к себе, а не к музыке: возбуждение не пропало, но так сильно, как могло бы, вроде не зудит. Хочется, конечно, но хочется ему каждый день и по несколько раз, а, с другой стороны, какой смысл терпеть, если дома он всё равно сорвётся и отыграется на себе за оба дня какой-нибудь из игрушек? — Как ты? — в голосе Антона столько заботы, что Арсения тянет позорно разреветься от такого тона. — Более-менее. Пойду в ванную; надеюсь, ненадолго, — разрывать руки и тела сложно, но Арс всё же отрывается и, виновато улыбаясь напоследок, поднимается на второй этаж. Если он подрочит себе сейчас, то до дома точно дотерпит, но присутствие Антона, хоть и где-то далеко за дверью, смущает и не даёт действовать по обыденной технике, и даже само тело, которое обычно только и делает, что тупо болит, как будто стопорится, угадывая обман — на нём должны быть другие руки, а это что такое? У Арсения просто не получается, не удаётся, и разрядка маячит очень далеко за горизонтом, с каждым новым, словно неумелым движением только отдаляясь и становясь миражом. И он старается отключиться, старается представить всё того же Антона, но мозг по-прежнему напоминает ему, дураку, что настоящий Антон рядом, и почему раньше, что вчера, что сегодня, его это вообще не тревожило? Арсений уныло двигает кулаком, и вроде бы как всегда, но нет никакого результата, даже самого неощутимого, но осторожный стук в дверь заставляет оживиться и даже сжать член в руке неосознанно до болезненного сильно. — Арс, всё норм? Ты там уже почти час, — Арсения пробирают мурашки. Как же он близко, их только дверь и разделяет, и организм совсем с ума сходит, потому что даже на сам голос член вдруг начинает реагировать. Приехали, конечно. — А ты уже успел все морги и больницы обзвонить? — Арсений не знает, откуда вообще берутся силы на дебильные шутки, но понимает, что час сидеть в ванной без всяких признаков жизни и оргазма — реально не окей, а очко, причём самое натуральное, но не очень натуральное на самом деле, а гомосексуальное, но это всё опять лирика на струнах нервов, которые от невозможности кончить скоро лопнут. — У меня не получается найти оргазм, он сдох, значит, в больницы звонить уже не надо. — Давайте поможем Даше найти оргазм, — нарочито бодрым голосом предлагает в ответ Антон, а Арсению весело, но не очень, потому что он тут, может быть, в какой-то степени погибает тоже, и помощь бы тут пригодилась вполне реальная, а не мультяшная. — Я зайду поискать? Вопрос при всей своей очевидности и предсказуемости ставит в тупик, но думать долго не приходится, потому что Арс уже просто устал от этого непроходящего, неудовлетворяемого возбуждения, которое сковывает вообще всё остальное. Допустим, он пустит Антона сейчас, а дальше что? Не последует ли за одним маленьким срывом большой взрыв, и всё, что сделано и проработано, полетит к чертям? Может, Арсений слишком драматизирует, а, может, это здраво и объективно для человека, который обычно отчаянно пытается быть готовым ко всему и продумывать все возможные события на три хода вперёд, но сейчас он уже просто не в состоянии противиться ни желаниям тела, ни желаниям разума. Нужно. Ему нужно. Он дёргает ручку двери со своей стороны, давая понять, что открыто, и будь, что будет. В моменте Арс даже хочет поставить себя на место Антона и оценить хотя бы по пятибалльной шкале картину, которая ему открывается: на закрытом унитазе сидит мужчина со спущенными штанами, держит член в руках и задумчиво пялится куда-то в стену. От самого же себя хочется нервно рассмеяться, потому что выглядит Арсений явно жалко, но Антону достаточно сделать всего пару шагов, чтобы оказаться прямо напротив, и, когда он опускается прямо перед ним, будто бы даже как-то иначе дышится, а внутри замирает не сердце, наверное, но что-то не менее важное. — И как? — вопрос глупый, некорректный, риторический, в конце концов, потому что в том и проблема, что никак, и вместо ответа Арс только смотрит внимательно на него, опустившегося на корточки, пытаясь разглядеть во взгляде хоть что-то, что сделает последствия этого поиска ещё более предсказуемыми, чем они есть сейчас, но глаза Антона слишком живо теплятся, чтоб найти в них холодную чёткость и продуманность. — Как видишь, — в итоге только и вздыхает, а Антон усмехается. — Вижу, что хуёво. — Во всех смыслах? — Абсолютно во всех, — Антон закусывает губу, чуть клонит голову к плечу и на Арсения глядит внимательно. — Но я могу помочь. — И как? — пришло время вопрос отзеркалить, и, может, он со стороны не менее тупой, чем предыдущий такой же, но Арс сейчас правда не в том состоянии, чтобы сразу считывать намёки до последней точки. Антон не отвечает — уводит взгляд, плавно скользит им по телу ниже, а Арсений снова замирает перед ним, снова чувствует абсолютную свою слабость и не только неспособность — нежелание сопротивляться. Какая-то его часть хочет прикрыться, отдаётся лёгким румянцем на щеках, когда чужие глаза задерживаются на колом стоящем, но так и не удовлетворённом члене, другая же часть хочет использовать Антона по максимуму для того, чтобы как раз-таки удовлетворить, мысли о правильном и неправильном, хорошем и плохом разрывают, и Арсений только и может, что дышать, как дышал всегда, когда нужно было хоть немного собраться с силой. Размеренный вдох — одна ладонь Антона ложится на оголённое колено, а другая добирается до талии и притягивает ближе к краю, как к краю пропасти. Сбивчивый выдох — с корточек Антон пересаживается полностью на колени и облизывает губы, прикрыв глаза, а голова его находится аккурат на уровне арсового живота, и сюда бы фразу «Я видел порно, которое начиналось так же», потому что ничего другого с такой позы начаться не может. Снова вдох; выдох. Арсений едва заметно кивает головой и прикрывает глаза, не в силах больше видеть эту истинно щенячью преданность в глазах Антона, не в силах вынести её и не сойти так медленно с ума. Вдох. Выдох. Чувствительность возрастает в разы, когда перед глазами темнота, и Арсений в собственном сбивчивом дыхании пытается найти дыхание Антона, медленно покрывается мурашками, когда тёплые ладони чуть сильнее, чуть ближе прижимаются к коже, и давится вздохом, жмурясь до звёздочек, когда головка плавно скользит в те самые губы, которые хочется залюбить до каждой трещинки. Он предполагал, ожидал, но можно ли к такому вообще быть готовым? Может ли земля из-под ног не уезжать, когда так осторожно, медленно, вдумчиво и чувственно до одури? Антон не торопится, как будто изучающе ведёт языком, осваивает длину постепенно, не насаживаясь до самых яиц, и это, наверное, совсем не то, чего хотелось бы тому Арсению, который искал хоть какой-то способ удовлетворить возбуждение, но именно то, что нужно Арсению, который ищет не оргазма, а самой ласки, которому важен человек, а не член между ног. И он плывёт безбожно, потому что Антон даёт ему своими неспешными действиями даже больше, чем мог бы дать самый профессиональный и опытный порноактёр. Антон сам задаёт себе темп, ускоряет его, видимо, привыкнув, а Арс боится открыть глаза и посмотреть на него, но хочет в это же самое время до безумия, потому что знает — это будет разрыв всего и сразу, даже если картинка в жизни будет сильно отличаться от картинок красивых киношных постельных сцен, которых, качественных и убожески дешёвых, Арс и в реальности своей повидал немало. А Антон только продолжает, берёт глубже, изнутри обводит языком, подключает руку — Арсений, не зная, куда деть руки, обхватывает ими крышку унитаза, на которой сидит, и несдержанно поскуливает, хотя дом целиком и полностью их, звуков можно не прятать. И всё это дрожью и дробью отзывается в груди, и сердце колотится по бешеному, и жара смешивается с теплом, пошлость с нежностью — так, как умеет Антон, не было у Арса никогда. Или он просто затонул в ощущениях и не чувствовал? Но сейчас он чувствует, чувствует с лихвой сразу за несколько бесцветных лет. Ведь Антон даже не сосёт, нет — он просто сам кайфует от процесса, он расслаблен, не принуждает себя к глубоким заглотам и не играет в мастера минетов всякими техниками, но оттого у него и получается ещё лучше, ещё ярче, чем если бы он пропускал член до горла, до слёз на глазах. Арсению его манера нравится, но сказать «нравится» — ничтожно мало, чтоб весь спектр эмоций передать, потому что непередаваемо это всё, неописуемо. Просто Арсений отдаётся весь, сполна, даже не отдаваясь в том смысле, в котором принято это воспринимать, просто ему очень хорошо и очень плохо, просто губы у Антона пухлые, мягкие, влажные от выступившей слюны, и просто весь Антон такой невозможный в каждом своём движении, что Арса можно и не искать, потому что он с головой и без шансов на выживание. Да Антону можно и просто существовать, чтобы Арсений от возбуждения крышей ехал. Арсений рискует, ставит на кон примерно одну свою жизнь из одной и открывает глаза, и то ли бог, то ли чёрт лишь и знает, стоило ли оно того. Светлые ресницы на прикрытых веках Антона чуть подрагивают, когда он ведёт головой, чёлка липнет к вспотевшему лбу, губы поблёскивают и выглядят ещё более пухлыми, чем обычно, а между ними скользит, равномерно погружаясь, собственный же член, и это какой-то особенный вид эстетики. Арсений глаз не может оторвать, не может закрыть рот даже на секундочку, постоянно роняя то рваные выдохи, то короткие стоны, когда Антон переходит и так уже пересечённые им же границы, и так хочется положить ладонь на его щёку, обратить на себя его помутневший взгляд… Арс уже путает фантазию и реальность, потому что они смешиваются и встречаются где-то на грани сознания, но, кажется, он правда даже не контролирует полностью собственных жестов, потому что думает о желаниях позже, чем их осуществляет. И Антон правда смотрит на него, замирая лишь на пару секунд, а потом принимается за дело снова, а Арсений перебирает мягкие прядки его волос, совсем легонько оттягивает их, не желая сломать ни один завиток, и запрокидывает голову, сам же не выдержав долгого зрительного контакта, потому что слишком. Его уносит от долгожданного, такого необходимого физического удовольствия, которое так сильно подкрепляется удовольствием внутренним, его чувствительность, за столько лет острых ощущений затупившаяся, пронзает навылет, и до оргазма совсем недалеко, но Антон… нет, а Антон? — Ты же… А ты? Тебе тоже? — слова путаются, не складываются, превращаясь в бред с хрипловатыми нотками, но Арсений придерживает Антона за плечо, заставляя остановиться, и смотрит внимательно, просто не желая, не разрешая себе кончить без него. В прошлый раз, когда он был пьян и откровенен больше, чем на сто, Антон довёл его до оргазма и уехал, но Арс не может себе больше такого позволить. А Антон улыбается уголками губ, отстраняется, с лёгким призвуком выпуская член изо рта, и чуть качает головой: — Давай сначала ты, а я потом сам? — Нет, я хочу с тобой, — и это, может быть, выглядит, как каприз, но Арсению по-настоящему важно не оставить всё так, как тогда. — Как я… нам, то есть, ты хочешь? — Иди ко мне, — и Арс всем своим существом тянется навстречу такому обволакивающему просящему голосу, а Антон обхватывает его за локти, помогает подняться и переступить спущенные до самых щиколоток трусы, а потом без нужных — и ненужных тоже — объяснений просто утягивает в поцелуй, прямо на ходу стягивая сначала с него, а потом и с себя футболки, и Арс загорается, кажется, с новой силой, потому что целоваться с Антоном хочется так, что в губах покалывает. Одежда летит на стиральную машинку, на неё же опирается поясницей Арс, когда Антон зажимает его своим телом, и такое маленькое, но всё же лишение свободы тем человеком, которому Арсений доверяет всецело, ещё больше раззадоривает и распаляет. Антон переступает через шорты, Арс переступает через страхи, и оба вжимаются друг в друга, целуются не остервенело, но жадно, не упуская ни одной секунды, ни одной возможности стать ещё ближе и сполна ощутить губы на своих губах, пока руки хаотично гуляют, цепляясь за шею, плечи, талию, спину. Арсений, кажется, почти находит в лопатках Антона крылья, гладит позвонки, как пёрышки, а Антон пальцами в противовес обжигает его скулы и щёки, так и утягивая на себя — как будто без удержания Арс может оторваться. Не может, не хочет и не будет, пока над ним властвует мучительно-яркое желание чувствовать именно этого человека на всех уровнях. Они сплетаются, соприкасаются каждой частичкой, каждой клеточкой, Арсений притирается бёдрами и нетерпеливо толкается навстречу, не в силах ждать, и между телами змеёй скользит ладонь Антона, плавно опускаясь ниже — настолько ниже, насколько требует того распалённое донельзя возбуждение. Из груди рвётся несдержанный рваный выдох, когда Антон обхватывает оба члена сразу, аккуратно ведёт кистью вверх-вниз, и сердце, упавшее куда-то в пятки, вверх-вниз вместе с ней, а перед зажмуренными глазами мигают искры, целые звёзды загораются. Они прерывают поцелуи, но тем сильнее обжигают дыханием губы, Арсений утыкается в изгиб шеи и тихонько постанывает, глуша звуки в коже и прогибаясь в пояснице, чтоб притереться ещё сильнее, чуть ли не до царапин вжимается пальцами в плечо Антона, а вторую руку и сам тянет к паху, накрывая его ладонь. Потому что так — вместе. Вместе — лучше. И в каждом жесте, в каждой детали примерно всё и даже больше, и Арсений прекрасно на своём печальном опыте знает, с чем сравнивать: то, что происходит сейчас — не просто секс. Не просто взаимная дрочка, не просто передёргивание, чтобы унять возбуждение, которое иначе, как хоть каким-нибудь контактом, никак и не заглушить — скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья, как у Пастернака, и этого не отнять, не вырезать из дрожащих ресниц на прикрытых веках, судорожного дыхания через рот и стремления во всём быть ближе, чем это вообще возможно. Низменная потребность перетекает в возвышенные чувства, грязные желания и порнушные требования ещё в какой-то момент переходят в поэтические сравнения и метафоричность, и всё это о многом, очень о многом говорит, но губы сейчас заняты, и не из слов — из действий, из тяги навстречу складывается маленькая, но до вспышек яркая история одного момента. И, как и положено историям о чудесах, в реальной жизни невозможных, она заканчивается хэппи эндом, а Арсений кончает, пачкая брызгами и свои, и антоновы пальцы. Тот догоняет совсем быстро, на самой высокой ноте запрокидывая голову и обнажая длинную шею, ещё более хрупкую на фоне массивной цепочки, и к ней Арс исступленно прижимается губами, разбрасывает поцелуи, ведомый не мыслями, которые унеслись уже далеко и надолго, а самим подсознанием. Лёгкое ощущение эйфории, тягучие секунды, обволакивающие вязким туманом — всё это возвращается, всё это начинается с чистого листа после предыдущего, загрязнённого кучей помарок, не теми мыслями и не теми людьми, которые в моменте и на людей похожи не были. Арсений не улетает на седьмое небо, но ему достаточно и первого, потому что добежать до горизонта, где загорается изо дня в день новый рассвет, было раньше невозможно, а теперь их ладони, одна под одной, медленно выпускают опавшие члены и сплетаются крепко-накрепко. Может, Арс просто слишком остро реагирует на осознанную близость после нескольких лет без обязательств, но ведь это близость, и она осознанная, и от этого хочется позорно скулить — и всё-таки от счастья. — Вот это ты… помог, — давит он немного хрипло и поднимает на Антона глаза, а он смотрит в ответ, и от улыбки рядом с ними тоненькими паутинками расползаются мимические морщинки. Совершенно очаровательные, до невозможности. — Спасибо. — Обращайся, — Антон усмехается, и Арсений усмехается тоже, зачарованно и очарованно, чувствуя щемящую нежность от этого внезапного возвращения маленькой игры. А Антон смотрит на него, и Арсений тоже смотрит и не хочет взгляда уводить, только бы и дальше так выискивать и отмечать в глазах чужих каждую искорку и даже собственный силуэт. Поселиться в глазах Антона — разве не замечательная идея? Жить в них, как и жить в его голове, и любить, и убить, а что не убьёт, то сделает сильнее — Арсений размякает, плавится, но зрительный контакт разрывает лишь ради того, чтобы поцеловать его губы снова. Теперь уже мягко, плавно, медленно, теперь уже никуда не торопясь и ничего не требуя. Спокойно и аккуратно, наслаждаясь их вкусом и разделяя его на отдельные нотки, чтоб каждую из них запомнить и воспроизвести потом, сыграть на струнах памяти. Антон ловит эту расслабленность, перенимает её, не перехватывает инициативу и не пытается языком вылизать весь рот изнутри, ведёт им неспешно, как будто бы тоже смакуя — впрочем, Арсений в нём не сомневается, как не сомневается и в том, что сейчас у них каждая мурашка, каждый вдох и выдох на двоих. А разве может быть иначе после такой связи? И разве может сама по себе их связь быть другой? Арсений улыбается в поцелуй, и ему почему-то кажется, что меньше, чем через долю секунды Антон делает то же самое.