Chanhee, the Teenage Witch

По человеческим меркам Чхве Чанхи было около двадцати трёх.        По меркам же колдовским, потому как сам он обычным человеком не был точно, Чанхи проживал свою шестую жизнь.        Но так или иначе, всё время своего существования Чанхи видел смерть.        Она преследовала его, куда бы он ни пошёл. С самого рождения она была с ним, была той, кого он увидел, впервые открыв глаза. Его обыкновенные глаза, подобно глазам новорождённого котёнка, были слепы почти девять дней. И всё это время он видел лишь то, что показывала ему Она, через дарованный как знак милости — или проклятия — ещё один глаз.        Фигурально, конечно, выражаясь. На деле же это было всего лишь родимое пятно, неприятной уродливой кляксой растёкшееся в самом центре его лба. По форме оно, конечно, напоминало глаз, и шутки, которые некоторые частенько отпускали в его адрес, по иронии судьбы оказывались не так уж далеки от истины.        Третьим глазом Чанхи видел духов, различных менее приятных существ изнанки и, конечно же, смерть. (Это очень раздражало, потому что иметь «третий глаз» для того, чтобы быть колдуном, было вовсе не обязательно).        Но быть странным, Чанхи, в общем-то, привык.        Глаз, не имеющий века, нельзя было просто закрыть. Его, словно птицу, никак не затыкающуюся, пока не наступит ночь, приходилось чем-то накрывать — волосами, кепкой или одной из тех дурацких панамок, которые сейчас носили все и каждый. Чанмин частенько клеил ему на лоб стикеры — просто так, потому что это делало Чанхи менее пугающим и до нелепого милым. Природа — или точнее сказать, мистическая изнанка, частью которой Чанхи безусловно являлся, — такие фишки просекала на раз-два. Если глаз был закрыт, видения приходили ночами: во снах, когда он не мог себя контролировать. Поначалу (ещё в те времена, когда он совсем молодой и зелёный, проживал свою первую жизнь) он не разбирал, где правда, а где — иллюзия, подкинутая ему изнанкой. Иногда видения, приходившие во снах, не давали ему спать по несколько дней. По иронии, опять же, судьбы (Чанхи много знал о судьбе, и за все свои годы почти привык к тому, насколько любит она шутить), проживая сотни чужих смертей, он мог спасти лишь одну жизнь — свою. Забывшись беспокойным сном в своей уютной, безопасной квартире, заполненной разными амулетами и оберегами сверху донизу, он видел яркие, сравнимые с явью картины. Все они были реальны настолько, что даже к своим годам, Чанхи так и не научился никак с ними справляться. Начав видеть такой сон, он уже не мог проснуться, пока видение, которым смерть делилась с ним, словно смешным видео из инстаграма, не заканчивалось.        Чанхи фильмы без хэппи эндов терпеть не мог.        В этот раз сон тоже был крепким. День выдался насыщенным, и, вернувшись из магазина, который был делом его последних двух жизней (Чанхи продавал всякую псевдомагическую чушь дамочкам различного возраста и сомнительного вида подросткам, а из-под прилавка торговал, конечно, настоящими колдовскими штуками), парень был рад коснуться головой подушки.        Иногда, как например, сейчас, ему снился в мельчайших подробностях один и тот же сон.        В нём Чанхи снова был ребёнком, он бежал по зелёным полям, босыми ногами ощущая нагретую жарким летним солнцем землю и примятую пшеницу. Небо оставалось чистым, без единого облачка, и не оставляло мальчишке ни единого шанса укрыться от палящих солнечных лучей. Он всё бежал и бежал, пока его дыхание совсем не сбилось, и он не рухнул на колени, споткнувшись о подвернувшийся под ногу камень. Отдышавшись, отряхнув колени и ладошки от пыли, он снова поднялся — его плечи едва возвышались над верхушками пшеничных колосьев. Они как будто выросли за несколько минут на целую голову, а то и две: бежать теперь было сложно, приходилось расталкивать колосья по сторонам, расчищая дорогу. Он замедлился, решив, что солнце ещё высоко, и он обязательно успеет, а потом и вовсе остановился. Лечь, вытянув гудящие от долгого бега ноги было приятно. Ветра почти не было, но колоски всё равно лениво шевелились в застоявшемся душном воздухе. Он поднимал маленькую ладошку перед собой, вытягивая руку вверх, пропуская солнечные лучи сквозь пальцы. Они ослепляли. Вода во фляге, привязанной к поясу, давно закончилась, и жажда становилась сильнее с каждой минутой. Мальчик смахивает пот со лба и обтирает руку о грязную, почти насквозь промокшую от пота рубаху. К жажде добавляется голод, и мальчику приходится снова встать и бежать, пока ещё остались силы. Солнце всё ещё высоко, прямо над головой, и тяжёлый, прогретый за длинный летний день воздух обжигает легкие. Ничего не двигается. Не летают птицы, не шумит ветер, только тихо шелестят колосья, раздвигаемые худыми мальчишескими руками. Шаг, ещё шаг, потом ещё и ещё — так быстро, как только можно. Скорее, скорее, выбраться из этого бесконечно огромного засеянного пшеницей поля, чтобы… Он останавливается. Будто вспомнив что-то, оглядывается назад, но в голове лишь сплошное «беги, беги». Словно кто-то на ухо шепчет.        Зачем он бежал вообще? И куда…        Голоса вновь зовут его. Сердце бешено стучит в груди, лёгкие сжимаются так, что приходится наклониться, чтобы сделать очередной вдох. Солнце всё ещё высоко. Края поля скрываются за горизонтом. Безумно хочется есть, а от жажды кажется, будто в рот насыпали песка. Его путь кажется бесконечным, но это начинает беспокоить его лишь сейчас. Мальчик приникает ухом к земле, прислушиваясь: даже мышь не прошмыгнёт, только его собственное тяжёлое дыхание нарушает тишину. Но он всё же находит то, что искал. Он идёт на звук, на тихое, но такое желанное журчание воды. Он не думает ни секунды, забирая чуть влево, ведь всё равно ничего не меняется: он продолжает идти вперёд, и всё то же палящее солнце и пшеница сопровождают его.        Вода оказывается почти иссохшей речушкой с заросшими колючим кустарником и изрытыми канавами берегами. Его ноги подламываются от усталости, когда он пытается присесть, чтобы зачерпнуть воды и умыться. Она проходит сквозь его ладони, словно воздух, оставляя их сухими и грязными, как и прежде. Обессиленный, он трет руками глаза и пытается ещё раз, но вода, словно мираж, словно искусная иллюзия, снова не даётся в руки. Он пытается пить, но всё, что чувствует — это пыль на потрескавшихся губах. Мальчик встаёт и продолжает идти. Бежать больше нет сил, но он всё ещё полон решимости добраться… Он блуждает по бесконечному полю многие часы в ожидании того, что солнце наконец закатится за горизонт, но оно не спешит. День, словно особо жестокая пытка, всё продолжается. Он жует траву, сочную, но совершенно невкусную, но все равно не чувствует хотя бы толики насыщения. Его ноги устали, а голова, кажется, и вовсе плавится под полуденным солнцем. Шаг за шагом, он идет всё медленнее и медленнее. Шаг за шагом, пока не забывает о том, что голоден, о жажде, о немеющих от долгой ходьбы ногах, о том, что ему нужно бежать, о том, что ему нужно вернуться…куда? Он спотыкается, запинаясь о собственную ногу, и падает. Распластавшись по земле, он не находит сил, чтобы ещё раз подняться. Он на миг прикрывает глаза и больше не чувствует жара. Он не чувствует боли в обожжённых легких, не чувствует колючих стеблей пшеницы, не чувствует камня под головой и крови, струящейся по виску. Не помнит, что должен был вернуться домой.               Проснувшись среди ночи, он скребёт горло в попытках вдохнуть воздух. Всё ещё живой, в своём собственном теле, весь потный и с проклятущим третьим глазом, но зато в своей кровати на чистой, сбитой простыни, и с телефоном под подушкой. Чанхи приходит в себя и задыхается, в очередной раз чувствуя забивающий ноздри запах земли и сырой плоти, оседающий на языке металлический вкус крови. Вкус смерти, который иногда даже не успевал до конца исчезнуть, если видения настигали его несколько раз за ночь.       — Я принёс воды.        Тенью замерший у кровати Хёнджэ уже не пугает так, как первые пару лет, когда Чанхи было привычнее просыпаться одному, тратя не меньше часа на то, чтобы унять головную боль и заставить ноги ходить. Это было похоже на сонный паралич, и каждый раз Чанхи меланхолично задавался вопросом, может ли он умереть и так тоже? Во сне, когда его хрупкое сердечко не выдержит?        Может и так.        Хёнджэ протягивает стакан, и Чанхи молча (потому что горло саднит, и ему наверняка ни звука сейчас не издать) принимает его, осушая в несколько больших глотков.              — Спасибо.        Хёнджэ кивает, и выглядит обеспокоенным настолько, насколько это возможно для не совсем живого и не совсем материального. По ночам, когда солнечный свет не рассеивает большую часть его магического существа, его эмоции больше всего похожи на человеческие, какими были при жизни.              — Мне позвонить инспектору Ли?        Чанхи раздумывает с минуту, а затем решительно качает головой. Там, во сне, он бежал. Бежал от жары, от жажды, от голода, но всё равно никак не мог убежать. Потому что смерть ждала его, он уже был у нее в руках. Там, во сне, ещё каких-то пару мгновений назад мальчик был жив, но Чанхи уже не так молод, чтобы обмануться. Слишком хорошо помнит этот сон, это видение, этот день. Здесь, в реальном мире, в этот самый момент никто не умирал. Мальчик, которого он видел, в реальном мире уже давно лежал мёртвым. Лежал все те четыре с лишним сотни лет, которые прошли с тех пор, как Чанхи так глупо и беспечно оборвал свою первую жизнь. Инспектору Ли они обычно звонят как раз вот в таких вот случаях — когда Чанхи не по своей воле становится первым, кто узнаёт о чьей-то смерти неподалёку. Полицейские, конечно, считают его чокнутым и вообще парнем весьма сомнительным, но в голове инспектора Ли достаточно извилин, чтобы принимать помощь колдуна и не шептаться за спиной.        Он вообще как человек довольно неплох. У него с Чанхи довольно тёплые деловые отношения.        Но в этот раз они обойдутся и без посторонних глаз.              — Нет. Разбуди Чанмина. Пожалуйста.              — Ночные рандеву по кладбищам и лесным чащам, — со знанием дела тянет Хёнджэ, кивая сам себе. — Романтично как всегда.              Чанхи только закатывает глаза. Чанмин в жизни прозябающего в современности колдуна Чхве Чанхи появился внезапно и неожиданно, но остался надолго и в сложный, уже, казалось, законченный паззл жизни встал как влитой. Первое время, конечно, Чанхи присматривался, настороженно держал дистанцию и смотрел на сопливого ещё совсем (по меркам изнанки) Чанмина немного свысока. С другими колдунами Чанхи до этого никогда особо дружбы не водил. Но с Чанмином, каким бы хаотичным и странным он ни был, оказалось как-то даже уютно. И в такие моменты — когда чувствуешь себя слабым и жалким, как никогда нужно иметь рядом кого-то, кто это чувство развеет.              — Своди его уже на нормальное свидание.        Чанхи на шутки Хёнджэ уже не обращает внимания. Чувство юмора у ведьмачьего духа, как и при жизни, весьма своеобразное. Впрочем, Чанхи и сам не то чтобы душа компании, так что в этом они квиты. Инспектор Ли говорит, что это у них профессиональное. Вроде как все колдуны и ведьмы, как и полицейские, имеют своё особое чувство юмора.        Чанхи зевает и трёт налившиеся тяжестью веки.              — Сделай мне кофе.               Хёнджэ, конечно же, не делает.               Чанхи хватает часа, чтобы привести себя в порядок. Он выбирается из постели и принимает душ — тело липкое и привкус земли всё ещё на языке даже после сильно мятной зубной пасты. Кофе он себе всё же не заваривает, делая выбор в пользу травяного чая — сушеных самодельных чаёв у него на все случаи жизни.        Чанхи надевает джинсы, какие не жалко (чёрные), ботинки, хотя в них и жарко летом (тоже чёрные), и непромокаемую ветровку с капюшоном (она ярко-голубая, но так уж вышло). На улице ни намека на дождь, но ветер порывистый, и вообще Чанхи никогда не был любителем погулять в ночи. На часах уже четыре утра, и в полях наверняка роса, так что так или иначе его наряд довольно продуман. Хёнджэ не переодевается, но ему простительно: он запросто может не замечать физического дискомфорта, потому что может, при желании, своего тела не ощущать вовсе.        Его с собой и не звали вообще-то.        Но он всё равно идёт.               Чанмина на их с Чанхи и духами ночное «свидание» подвозит сонный и сильно взъерошенный Ёнхун. У него на щеке до сих пор красный след от подушки, и Чанхи парня действительно жаль. После мерзкого сна их обоих обнять хочется до безумия сильно, но Чанхи себе такого не позволяет. Только рассматривает их внимательно и давно уже гложущий его вопрос молча проглатывает.        Какие у этих двоих отношения — он не знает, но, видимо, достаточно близкие, чтобы Ёнхун согласился ради Чанмина куда-то тащиться в такую рань. Ёнхун вообще замечательный.        Чанмин, в отличие от Ёнхуна вполне приспособленный к ночному образу жизни, выглядит вполне бодро. На нём странной расцветки полосатый свитер и свободные летние шорты до колена (Чанхи, почему-то, его одежда всегда нравится), и Хёнджэ в своей привычной манере от такого наряда кривится, говоря что-то о том, что в этой семье со вкусом явно проблемы.        Неизвестно, кого почивший в прошлом веке колдун считал эталоном вкуса, но Чанхи смутно подозревал, что самого себя.                     — Утра.        Чанмин ярко улыбается и в ответ на приветствие машет Чанхи спрятанной в длинный рукав ладонью. Чанхи забирается к нему на заднее сидение.              — Куда едем? — Ёнхун выглядит немного бодрее и заметно напряжённее, когда на пассажирское сидение плюхается Хёнджэ, и спешит вновь обратить внимание на дорогу. Странный он, думает Хёнджэ. Чанмин, ему кажется, намного более пугающий, пусть даже и не призрак, но Ёнхун этого не замечает будто.               В четыре утра в городе ожидаемо тихо. Чанхи живёт не в самом центре, так что на трассу они выбираются достаточно быстро. В динамиках тихо играет что-то мягкое (так похожее на всё, что окружает Ёнхуна), а Хёнджэ тихо мурлычет что-то себе под нос, прислонившись виском к стеклу.        Обычно, когда такие сны случались, Чанхи приходил на то самое место, вставал среди зевак или офицеров полиции (а иногда и в гордом одиночестве) и смотрел. И каждый раз жуткое чувство узнавания переворачивало желудок: он на чужие тела смотрел словно на самого себя, а иногда их души, беспокойные и неприкаянные, стояли рядом и смотрели вместе с ним.        Сны были подробными, но с каждым годом отыскать нужное место становилось всё сложнее. В каменных джунглях современного города все улицы были между собой похожи, да и безопасность в домах какая никакая была. Просто так в квартиру, где потенциально кто-то только что умер, было не пробраться. Поэтому Чанхи часто закрывал глаза (фигурально и в прямом смысле) на свои видения, оставляя мёртвые тела на совесть родных или полиции.        Но иногда игнорировать сны не получалось. Образы сидели где-то на задворках сознания, словно грязные разводы на лобовом стекле машины, мешая ясно видеть окружающий его мир. Поэтому, когда место смерти увидеть наяву было нельзя, Чанхи выбирался за город и искал место силы. Точку, куда бы стягивались все призраки, ведомые изнанкой и отчаянно желающие найти покой.       — Останови здесь.        Они сворачивают с трассы через двадцать минут пути и останавливаются посреди какой-то грунтовки. По правую руку — огромное засеянное поле. Чанхи выбирается из машины и осматривается. Ноги тонут в густой, примятой росой траве, а лёгкие наполняются воздухом, наполненным ярким ароматом сочной травы.        И Чанмина.        Чанхи чувствует на себе прилипший к одежде за полчаса сидения рядом аромат его квартиры, насквозь пропахшей благовониями: Чанмин помогает Кевину, а Кевин живёт жизнь гаданием на картах таро, эзотерикой, очищением кармы и квартир от негативной энергии. Не бесплатно конечно, но зато качественно и взаправду, без всякого шарлатанства, хотя стоит признать, иногда люди хотят совсем уж невыполнимого.        Чанхи проходит вперёд. Он не оглядывается, чтобы посмотреть, следуют ли за ним остальные. Он знает итак, что Ёнхун (для своей же безопасности) останется в машине, а Хёнджэ наверняка останется с ним, чтобы наболтать какой-нибудь чуши и припугнуть. Чанмин пробирается следом, морщась, когда мокрая трава полосует его голые ноги.              — Куда… — Чанмин равняется со своим другом-наставником и немного сбавляет скорость, — куда мы идём? Хёнджэ сказал, ты хочешь показать мне что-то?        Чанхи кивает и останавливается, разворачиваясь озадаченно к Чанмину. Глядя в искреннее лицо напротив, Чанхи вдруг ещё больше проникается симпатией и жалостью к Ёнхуну: если Чанмину было всё равно, зачем в четыре утра Чанхи понадобилось прогуляться с ним по полю, то бедный парень, не связанный с изнанкой, едва ли разделял его взгляды. Впрочем, Ёнхун и самому Чанхи никогда не отказывал, если случалось его о чем-то просить.              — У меня было видение. Он не сказал тебе? — Чанхи поднимает бровь и кидает взгляд назад, словно бы надеясь увидеть Хёнджэ у машины, где его и оставил. Чанмин мотает головой и выглядит взволнованным, и Чанхи приятно от того, что тот переживает. Потому что Чанхи часто снится что-то, и он часто вот так Чанмина из дома вытаскивает. Под предлогом очередного занятия, конечно, как например, сейчас, но Чанмин не глупый и знает, что это всё потому, что Чанхи одному плохо.              — Значит…значит, мы ищем тело?        Чанмин — странный. Немного смешной и очень чуткий, хоть и невыносимый большую часть времени. Он словно мысли читает и за тебя всё сам додумывает. Чанхи вторжения в личное пространство не любит, но в Чанмине ему это даже нравится. Он по привычке закусывает нижнюю губу и вновь начинает двигаться вперёд. Когда это искать тела стало его работой?              — Не в этот раз.              — Не…не в этот раз? Тогда что?        Вопрос Чанмина остаётся без ответа, и какое-то время двое просто бредут по полю в полной тишине. Чанхи опускает руки, касаясь достающих ему до середины бедра зелёных колосьев, и чувствует, как щекочет кончики пальцев присутствие чего-то чужого, иномирного.              — Посмотрим просто. Послушаем.        Чанмин встаёт рядом и рукавом своего свитера касается чужой руки. Он понимающе молчит и больше ничего не спрашивает, пока Чанхи глаза закрывает и стоит недвижимо, слушает. Ему самому безумно хочется за эту руку схватиться и держаться крепко-крепко, чтобы не утащило.                            — Как их много здесь, — хмуро замечает Хёнджэ, и его силует слабо мерцает в первых лучах летнего солнца.              — Кого — их? — Нерешительно спрашивает Ёнхун, раздумывая над тем, чтобы вернуться обратно в салон машины. Ёнхун не то чтобы боится Хёнджэ, но разговоры с ним не самые простые, и парень предпочитает не оставаться наедине, как сейчас.              — Душ, — поясняет Хёнджэ, окидывая взглядом поле. Ёнхун делает то же самое, но кроме Хёнджэ никаких других духов, конечно, не видит. Он и колдуна-то видит лишь потому, что тот больше жив, чем мёртв, а значит человеческим глазом воспринимается легко.        Хёнджэ в ответ на его замешательство только посмеивается и предлагает:              — Показать?        И не понятно — шутя или всерьёз. У Ёнхуна от всего этого сверхъестественного мурашки по спине, но он кивает всё равно. Хёнджэ усмехается его смелости (или глупости) и осторожно холодной ладонью касается не закрытой одеждой части чужой руки.        От холода Ёнхун вздрагивает внезапно, но ничего плохого не чувствует. Хёнджэ смотрит внимательно перед собой, и Ёнхун возвращает свой взгляд на поле тоже.              — Какие…молодые, — только и может выдавить он, не зная, что ещё сказать. Их там, полупрозрачных, объятых мягким золотым ореолом в свете восходящего солнца, наверное, не меньше полусотни. Поле большое, и маленькие фигурки полевых духов кажутся совсем крошечными вдалеке. Ёнхун с изумлением раскрыв рот наблюдает, как они, словно дети, выпрашивающие сладости, снуют туда-сюда, окружив два тонких силуэта в центре поля. Говорят что-то. Общаются.        Он вдруг иррационально почему-то боится, и на какую-то долю секунды двигается вперёд, словно бы пытаясь подойти ближе. Хёнджэ его удерживает и качает головой.        Ёнхун понимает. Глупо всё это, конечно. Уж кому-кому, а этим двоим никакие духи ничего плохого точно не сделают. Ёнхун в законах изнанки не силён, да и с Чанмином знаком всего то год, чем уж там говорить о Чанхи. Ему бы вообще сейчас преспокойно дома спать, но нет, вот он, здесь, в поле, в компании призрака и двух колдунов приехал, ни свет ни заря, чтобы…        Что?              — Зачем они сюда пришли? — задаёт наконец мучающий его с самого начала вопрос. Хёнджэ убирает руку и со всей серьёзностью пожимает плечами. Призраки тут же пропадают, и Ёнхун снова видит лишь своих друзей, стоящих посреди поля в совершенно нелепом полосатом свитере и непростительно яркой голубой ветровке.        Смешные и немного нелепые.              — Ищут труп.        Ёнхун давится воздухом и отчаянно не понимает, на Хёнджэ пялясь с выражением оставленного хозяином щенка:              — Что?              — Труп, — повторяет Хёнджэ просто. — Чанхи находит трупы и передаёт их полиции, чтобы те могли найти их родных, захоронить, ну и поймать убийцу, если повезёт. — Замечая, что выражение лица Ёнхуна становится уж совсем жалким, он вопросительно поднимает бровь, невинно бросая:              — Ты не знал?               Чтобы заверить Ёнхуна, что никакого трупа нет, уходит не меньше десяти минут, три усталых вздоха Чанхи и одно хорошее объяснение о том, что прогулка с духами — всего лишь своеобразная медитация и очередной урок магии от великого учителя Чанхи. Ёнхун верит, а Чанхи просто рад, что на этот раз даже не приходится врать.        Через час они едут обратно. Чанхи садится вперёд и расспрашивает Ёнхуна о работе, чтобы тот за рулём совсем уж не уснул. Летнее солнце уже высоко, и сквозь открытые окна в салон набивается удушливый запах свежей травы и пыли. Чанхи вдыхает поглубже и думает, что любит это больше всего.        Хёнджэ снова мурлычет себе под нос слова песни, и Чанхи, неожиданно даже для себя, подхватывает, развеивая мелодичным голосом сонный коматоз раннего утра. Чанмин всё равно вырубается, укладывая голову на ремень безопасности, и спит до самого дома Чанхи.        На прощание Чанхи извиняется перед Ёнхуном, а Чанмин зевает и говорит, что неплохо было бы вместе позавтракать. Чанхи смотрит на время — пятнадцать минут седьмого — и отвечает, что через пару часов — вполне.        Когда машина отъезжает, Хёнджэ выглядит как сама невинность, произнося:              — Так это всё же свидание, м?        Чанхи чувствует, как краснеют его уши, но всё равно закатывает глаза.