Сэнгоку моногатари

Что важно сразу иметь в виду – великих поэтов здесь нет. Герои сочиняют стихи, выражая свои чувства, или передавая друг другу сообщения, или вступая друг с другом в диалог, более или менее удачно, иногда остроумно, иногда нет, но это всё далеко не Басё и не Оно-но Комати. Автор и не ставил себе целью создать выдающиеся произведения поэтического искусства, автор стремился сочинить за своих персонажей такие стихи, которые будут им впору. В указанное время в Сообществе Душ были в ходу следующие поэтические формы: Танка – пятистишие. Расцвет формы пришелся на эпоху Хэйан, к рассматриваемому времени она уже несколько устарела. Форма аристократическая и больше женская, хотя мужчинами используется тоже. Рэнга – серия стихотворений, создаваемая несколькими соавторами по цепочке, когда к трехстишию добавляется двустишие, затем – снова трехстишие и так далее, чтобы на стыке каждый раз получалось самостоятельное стихотворение из пяти строк. Самый популярный на тот момент жанр. Хайку – трехстишие. Следует различать хокку – открывающее стихотворение рэнги, хайкай – юмористическое стихотворение, которое может быть как зачином для рэнги, так и самостоятельным произведением, и собственно хайку – полностью самостоятельное трехстишие. Последние в описываемую эпоху еще только зарождались (в Сообществе душ процесс шел быстрее, чем в Мире Людей), расцвет их придется на период Эдо. Канси – четырех- либо восьмистрочное стихотворение на китайском языке. Исключительно мужская форма, женщинами практически не использовалась. В Сообществе Душ, в отличие от Мира Людей, нередко писали стихи по этой форме, но на японском, и это тоже называлось канси. Песня-перекличка – не имеет жесткой формы, была широко распространена в крестьянской среде, на праздниках и в разных обрядовых действах, особенно связанных с плодородием. Две группы участников, чаще всего парни и девушки, обмениваются куплетами, обычно, но не обязательно, в форме вопросов-ответов. Важно иметь в виду, что по-японски, в отличие от русской традиции, стихи не обязательно записываются именно в нужное число строчек; одну строку от другой отделяют специфические «режущие» слова, а запись может идти и сплошным текстом. В силу принципиальной разницы в языках по-русски не всегда удается выдержать нужное количество слогов; но будем считать, что в оригинале все было как надо. То, что уже было сказано в комментариях к самому тексту, не повторяется. Рэнга Митихары Кэйдзи и Акамацу Рюдзиро. (1) Краскам осени, жаль Не догнать весеннюю зелень. Время полной луны… (2) Смотрит в небо, вздыхая, Рубщик бамбука. (3) Тучи с востока приносят Первый снег нового года. Увидим ли? (4) Слива, вишня – как снег… Ирисы понадежнее. (5) Ирисы в вазе и в сердце. Как длинен праздничный день! Как двухцветные рукава. (6) В тучи луна завернула Желанную весточку. (7) За тучей тысяча звезд Протянулись по небу… Где вы, сороки? (8) К Западу, верно, летят. Может, праздник справляют и там? (9) Любая птица Может от стаи отбиться. Но не сорока. (1) Митихара, как, во-первых, более старший по возрасту, а во-вторых, владелец «осеннего» меча, себя ассоциирует с осенью и красным осенним цветом, а юного зеленоволосого Рюдзиро - с весной и зеленью. «Иро», цвет, также означат «любовь». Выражения «женские цвета» и «мужские цвета» обозначают гетеросексуальные и гомосексуальные отношения соответственно. Стихотворение в целом означает: «Жаль, что мне не удалось выказать вам свои чувства. Да и, возможно, я для вас староват… Но мне хотелось бы любоваться луной с вами вместе». (2) Переводя тему на «Повесть о старике Такэтори», Рюдзиро отвечает откровенной насмешкой. Такэтори, рубщик бамбука – старик, с прекрасной лунной принцессой его связывают чисто отеческие отношения, а сама принцесса Кагуя устроила всем, набивающимся к ней в женихи, сложные испытания, а в итоге ни за кого замуж так и не вышла, поскольку должна была вернуться на небо. Но вместе с тем тут проглядывает и завуалированное признание: он, Рюдзиро, как Кагуя-химэ, не волен в любовных делах. Одновременно Рюдзиро, называя адресата «рубщиком бамбука», намекает, что знает, с каким он тут заданием: сражаться против клана Такэдзаки (фамилия состоит из иероглифов «бамбук» и «мыс»). (3) Митихара насмешку понял (намек на невозможность отношений – нет), но сам факт того, что прекрасный незнакомец ему ответил, счел обнадеживающим. А главное, понял намек про кланы. Признав себя «рубщиком бамбука», он описывает себя как человека, глядящего в небо и думающего, что принесет ему новый год. С востока (географически) – это из Сейрейтея, где находятся резиденции глав всех значительных кланов. И одновременно тучи двигаются с Востока – а значит, на Запад, в сторону Чистой Земли, Новый год, новый снег – новый этап в жизни, белый снег – как белый монашеский платок. К тому моменту Митихара уже решился принять постриг, и говорит именно об этом. Но до того ему предстоит опасная миссия, из которой он может и не вернуться. И при всем при этом (постриг мужским цветам не помеха), Митихара не оставляет надежду встретить Новый год вместе с прекрасным незнакомцем. (4) Говоря о мимолетности весеннего цвета, о мимолетности снега, который упадет и скоро растает, Рюдзиро печалится о свидании, которое все еще не состоялось и пока не может состояться, и одновременно извиняется за это. Счастье, «юки» - мимолетно и ненадежно, как снег, но они оба – самураи, у них есть воинский дух и воинский долг, и вот это – твердо, надежно и непреложно. Упоминая ирис «сёбу», символ самурая, Рюдзиро одновременно объясняет, что не может пока встретиться именно потому, что исполняет свой воинский долг (Митихара понял это как выполнение некого служебного задания), и одновременно обещает, что даст о себе знать не позже Праздника Мальчиков, уж это-то наверняка. Но сакура тоже – символ самурая, как самый благородный из цветов (ср. пословицу: «Сакура среди цветов, самурай среди людей»), и самый недолговечный – жизнь воина может оборваться в любой момент, как вишневый цвет, унесенный ветром. Рюдзиро одновременно намекает: но вообще на этом задании я могу и погибнуть, и тогда уж ничего не поделаешь. (5) Как Митихара понял и сам, стихотворение вышло невразумительное. Он пытается развить тему ирисов, что у кого какие ирисы, у кого – сёбу, воинский дух, а у кого и аямэ, замешательство, пытается приплести сюда рукава со всей их богатой поэтической и бытовой символикой… (6) А вот здесь Митихара внезапно делает нестандартный ход. Во-первых, он добавляет строфу не в свою очередь. Он рубит напрямую практически без символизма, перечеркивая собственную же предыдущую строфу, и одновременно придает ей отсутствующий ранее смысл: все было путано и непонятно, да, про это и речь, но теперь – со всем разобрались, вот и отлично. Он подтверждает встречу. И при этом – он возвращает рэнгу к началу, к теме луны, и передает Рюдзиро инициативу в дальнейшем развитии и рэнги, и отношений. (7) Рюдзиро подхватывает тему туч, трактуя ее как скрытность, секретность, вынужденную таинственность. Он обращается к легенде о небесных возлюбленных, Ткачихе и Волопасе. Тех разделил Млечный путь, и между ними с Митихарой – тоже есть не скоро преодолимое препятствие, пока скрытое от взоров; для тех сороки раз в год создают мост из своих крыльев – и он мечтает о таком же мосте для них с Митихарой. (8) В прощальном стихотворении и, как он полагал, финальной строфе рэнги Митихара дает ответ на вопрос, заданный прежде как риторический. На Запад, в Чистую Землю – вот куда он уходит, и вот где теперь, как он надеется, состоится их с Рюдзиро следующая встреча, теперь уже – навсегда. (9) Теперь уже прощается Рюдзиро, и он соглашается, он говорит то же самое: в будущих рождениях может случиться все, что угодно, возможно, путь друг к другу будет долог и труден, но друг друга они не потеряют. Если все души когда-нибудь соберутся в Чистой Земле, и не пропадет ни одна – значит, и они, рано или поздно, но обязательно встретятся. Митихара, когда писал предыдущую строфу, еще до своего озарения во время медитации на крыше – надеялся на встречу. Рюдзиро, услышав его слова и приняв их в свое сердце – в ней твердо уверен. Стихи Митихары Кэйдзи (Кэнсина) Зимним утром Свежий снег устилает Путь по равнине… Но память об осени Не уходит из сердца. Путь по равнине (иероглифы «мити» и «хара» соответственно) обозначает самого Митихару, осень, «аки» - Акихимэ. Смысл танки: несмотря на появление здесь новой молоденькой женщины, я по-прежнему думаю только о тебе. Хоть старый пень, Хоть старый чайник - А сердце тянет раз в год Увидеть вишневый цвет! Здесь особого символизма нет, в общем-то, имеется в виду именно то, что сказано. У кого есть волосы - Пусть причешется. Стыдно на подносе Выглядеть кое-как. Митихара отвечает на предложение сдаться дерзким, вызывающим и решительным отказом, выбирая для этого самую брутальную, подчеркнуто воинскую форму канси. Но на японском языке. Образованные люди в Японии хорошо знали письменный китайский язык (в нем используются те же иероглифы), с устным было гораздо хуже, из-за недостатка контактов с носителями. Митихара не исключение; стихотворение на китайском он мог бы написать на бумаге, но сымпровизировать и произнести вслух – здесь он запросто мог напутать и опозориться, а что еще хуже – не донести свою мысль до противника. Невольно у него получилась угроза еще и лично капитану Такэдзаки – ведь это как раз у него есть Уми-но Ками. Этого смысла Митихара не закладывал, имени капитанского занпакто он тогда еще не знал. Где ты, луна? Летней ночью укажи мне дорогу. По ней без страха уйду, Когда за спиной те, кто верит. Дзисэй Митихара снова пишет в форме канси. Летняя ночь – символ слишком рано оборвавшийся жизни. Показательно, что прежде самого себя он ассоциировал с осенью: теперь, когда предстоит умирать, он кажется сам себе моложе, чем когда ухаживал за юношей с еще детской прической. Митихара отчасти повторяет мотив последнего стихотворения своего учителя: не жаль отдать свою жизнь за жизни других. Но этот мотив раскрывается у него двояко. Он отдает жизнь за верующих, за свою паству. Он – отдает жизнь за своих друзей, за тех, кто верит в него, и он – в этот трудный час чувствует их поддержку. Песня Митихары Лишь пятьдесят лет под небом Живет человек. Пятьдесят раз по пятьдесят Живет шинигами. Но путь у всех живущих един. Есть ли кто-то, Блуждающий под этим небом, Кто однажды бы не развеялся, Как утренний сон? Путь у всякой души один: Отсюда к Чистой Земле. Песня перекликается со знаменитой песней из спектакля Но «Ацумори» и, видимо, сложена под ее влиянием. Но здесь тема краткой человеческой жизни и неизбежного ухода переосмысливается, причем дважды: в реалиях Сообщества Душ, куда приходит человек после земной смерти, чтобы через некоторое время уйти и оттуда и переродиться дальше, и в свете буддистского (амидаистского) представления о том, что милостью Будды Амиды все души рано или поздно обретут спасение в Чистой Земле. В итоге, несмотря на минорное настроение, песня в целом скорее оптимистична. Стихи Акамацу Рюдзиро Честно, на яркой сосне Какой-то кокон висит! Ловят окуня на креветку. Может, из этого кокона Бабочка развернется? Рюдзиро одновременно смеется над тем, что его тетушка, вся забинтованная, выглядит как кокон, и одновременно желает ей из этого кокона выйти уже капитаном. А поверхностные порезы – не такая уж и большая плата за капитанский чин. Все, что хочу оставить После себя в этом мире – Это два зеркала. Много лет назад Таданага сказал своему косё: «Если я когда-нибудь стану настолько самонадеянным, что начну считать, что я самый умный, все знаю, все правильно понимаю и все предусмотрел - разрешаю тебе поставить мне два зеркала». Чтобы увидеть шрам на спине и вспомнить, что и самый близкий может предать, и самый умный – ошибиться в расчетах. И вот Рюдзиро и напоминает ему об этом. Сумел-таки уесть своего господина. И все же это не только укус напоследок. Рюдзиро на тот момент не надеялся на помилование и действительно готовился умереть. И он хочет, чтобы смерть его была не напрасной – чтобы Сихоин Таданага, капитан второго отряда, взглянул на себя со всех сторон и подумал, кто он и что он делает. Стихи Акихимэ Смотрят: весенней ночью Над замком взошла луна. Комендант возвратился! Юмор здесь не только в сравнении блестящей комендантской лысины с луной, но и в том, что луной обычно любуются осенью. Рукава будут сухими. Пусть намокнет всё, что угодно. Но рукава – будут сухи. Влажные от слез рукава – традиционный образ в хэйанской и вообще аристократической поэзии. В самурайской – встречаются гораздо реже. Чисто с практической точки зрения, если совершать харакири по всем правилам, то рукава заправляются вниз, и крови на них попадет не так уж и много. Отвергая традиционный образ, повторяя это дважды, с нажимом, Акихимэ говорит своему шинигами: не беспокойся обо мне, я, несмотря на все свои одежды, не героиня из «Гэндзи», я – самурайский меч. Я – не стану плакать. Я умру так, как подобает самурайскому мечу. Песни на деревенской свадьбе Что за утка-мандаринка без селезня? Что за кустики хаги без оленьего зова? Грустно луне, если нет озера, Где бы ей отразиться. Воды озера ждут, когда в них отразится луна, Стонет олень в горах, устремляясь к цветущим хаги. Уточка-уточка, не поплавать ли нам вместе Вокруг отраженья полной луны? Пара уточек-мандаринок – символ счастливого супружества. Олень, стремящийся к цветущему кусту хаги – символ любовного томления. Луна также часто используется в любовной поэзии. Вообще в поэтической символике образованных слоев стонущие в горах олени, цветущие кусты хаги и полная луна относятся к осенним сезонным словам. В деревенском фольклоре сезонность тоже четко выражена, но наборы слов и образов несколько отличаются. Рэнга на ханами в Шестом отряде (1) Жалко весло свое В воду мне опустить. Цветущие вишни! (3) Кажется, едва расцвела – А ветер подул… Опавшие лепестки. (4) Буря несет поперек луны. Четыре дурачка смотрят в небо. (5) Другие ошметки перьев. Дерево так собою гордится… А станет в итоге хворостом. (6) А сороки к лету Свой наряд обновили. Луна вообще-то, если без дополнительных уточнений – осеннее слово. Одно из двух, либо Юкихиро сглупил, либо намекает уже даже на время скорого (но в итоге в тот год так и не состоявшегося) нападения. Дзисэй монаха-нукекуби Жизнь променять На другие жизни… Стихотворение напоминает предсмертное стихотворение Бэссё Томоюки: Досады нет во мне при мысли, Что жизнь свою меняю я На жизни остальных. В 1580 году братья Бэссё защищали замок Мики и после многомесячной осады были вынуждены капитулировать и добровольно покончили с собой в обмен на сохранение жизней остальным (обычная практика в эту эпоху). Тут почти нет философии – в распоряжении монаха были считанные секунды, и он должен был дать Митихаре знать, что примет взрыв на себя, чтобы тот не сунулся и не помешал, и не погиб тоже. И вместе с тем – он ведь действительно некогда променял жизнь своего сына на жизнь сына своего господина, и вот к чему это привело. Можно предположить, что если б он успел закончить стихотворение, в конце говорилось бы, что это искупление. Стихи на тайной встрече Юкихиро и Цукихимэ Представители высшей знати Сообщества Душ, воспитанные на классической литературе, они обмениваются танка – форма традиционная и изысканная, но уже несколько вышедшая из моды. Юкихиро старательно подчеркивает свою правильность и приверженность традициям, в противовес «балбесу» Хоситэру. А Цукихимэ столь же старательно ему подыгрывает. И если читателю покажется, что в этом стихотворном диалоге присутствует ощущение флирта – то ему покажется правильно. Рано вечером… В ветках вишневых Едва показалась луна. Скоро ли мне Дорогу сердца осветит? Как уже говорилось, Юкихиро спрашивает собеседницу, когда они смогут поговорить по душами. Луна, «цуки», здесь символизирует Цукихимэ. Вечер, кроме собственно времени суток, имеет также значение старости, конца жизни. Юкихиро сразу же намекает, о чем именно пойдет разговор. Светит луна… Но не снег ли Весною белеет? На снегу – Не тигра ль следы? Цукихимэ соглашается на разговор, при этом уточняет, обыгрывая созвучие «юки» - счастье и «юки» - снег: этот разговор касается тебя? (Юкихиро – «счастье повсюду», здесь – «снег повсюду») Речь пойдет об отце? (Юкитора – «счастливый тигр», здесь – «снег» и «тигр»)? Не слишком ли это опасно? Хокку Акари Ах, воинам из столицы Откуда было б и знать Каждую собаку в нашей глуши? Акари обыгрывает фамилию «Комамура» как «собака» и «деревня», при этом прямо намекает, что представляет из себя клан Комамура, что они собачьего рода – и подтрунивает над столичным шинигами Митихарой, не разбирающимся в провинциальных делах и неспособным понять этот намек.