flame contagious

Дело вот в чем. Минхо знает о нем всё. Он видит, как меняются его эмоции по тону голоса или тому, как дергается уголок его губ. Он знает, как подбодрить его, когда ему это нужно. Когда Минхо рядом, всё становится на свои места. Но есть одна вещь, которую он скрывает вот уже три года. Он овладел актом подавления своих эмоций до такой степени, что однажды убедил себя в том, что Минхо для него значит не больше, чем любой другой стажер или – когда они уже дебютировали – участник. Сначала все было нормально, но с годами Джисон вырыл в своем сердце дыру в размере Ли Минхо, думая, что все держит под контролем, но однажды пустота превратилась в настоящий конгломерат чувств и воспоминаний, и он понял, что избавиться от них у него просто не хватит сил. Но кого он пытается убедить в обратном? Речь идет о Минхо, черт возьми. О Минхо, который умеет любить, потому что то и дело протягивает ему кофе со словами «я случайно заказал лишний» или упаковку чипсов «по акции 1+1». О Минхо, который умеет любить, потому что первый замечает, как во время тренировки Джисон морщится от боли, и тут же делает ему массаж. О Минхо, который умеет любить, потому что поздно ночью прокрадывается к нему в постель, потому что знает, что нужен ему. О Минхо, который умеет любить, но притворяется, что это не так. Он – самый любящий человек, которого Джисон когда-либо знал. Он умеет любить, и дарит любовь всем, что у него есть, но краснеет и смущается, когда кто-то делает то же самое. Поэтому Джисон так любит его дразнить, вбрасывая «я люблю тебя, хен» в самые неожиданные моменты. Во время каникул Минхо приглашает его к себе домой. Он знакомится с его родителями, и те относятся к нему, как к родному. Он, заранее выпив таблетки от аллергии впервые со времен старшей школы, знакомится и с его котами. Минхо пытается выманить их из переносок, поджимая губы и издавая неприятные звуки поцелуев. – Это Дори, – он указывает на крошечного серого полосатого кота с розовой лентой, повязанной вокруг шеи, – Мне кажется, я показывал тебе его фото. Конечно, показывал. Минхо присылал ему сотни, если не тысячи их фотографий, и Джисон сохранил их всех в альбоме под названием «Любовь всей моей жизни». У него даже на экране блокировки стоит Суни, одетый в очки, и Минхо об этом знает. – Потри пальцы друг о друга и дай ему их понюхать, – говорит он, когда Дори направляется к младшему, – Он не кусается; он просто стесняется незнакомых людей, ему нужно узнать тебя поближе. Джисон делает так, как он говорит, и кот тут же подходит ближе, и он гладит его по макушке. Затем Дори забирается ему на колени и сворачивается клубочком. Взгляд Минхо в этот момент – мозаика из звезд и огней. – Я никогда не видел, чтобы он так вел себя с незнакомцами, наверное, ты правда ему понравился. Может, он узнал тебя по нашим фотографиям. Потому что у старшего на телефоне коллекция из тысяч фотографий с Джисоном, и каждый раз, когда они куда-то идут вместе, галерея только пополняется. Нет ничего более очаровательного, чем то, что Минхо показывает эти фото своим котам. И именно тогда Джисон осознает, насколько каждый аспект его жизни связан с Минхо. Он – первый человек, о котором он думает, когда просыпается, и последний, о ком он думает, когда ложится спать. Он – тот, кто смеется даже над самыми глупыми его шутками, тот, кто рядом всегда, каждую секунду, и, казалось бы, его уже тошнить должно от его присутствия, но это не так. Он – тот, кто заставил его почувствовать себя полноценным. Тот, кто стал его домом. А сейчас… Тот, кто стал источником всех его проблем. В своем одиночестве и пустоте, которую он ощущает каждый гребаный день своей жизни, Джисон может винить свою карьеру, потому что у него никогда не было времени на знакомство с новыми людьми, потому что он либо работает до поздней ночи, либо спит, чтобы были силы работать дальше. Но потом он оказывается с Минхо, и пустота ощущается совсем чуточку меньше. Только вот есть одно но. Он влюблен в него вот уже три года. Им хорошо вместе лишь на какое-то время, потому что после наступает ночь, и он ощущает истинный вес того, что они натворили. И внутренности разъедает ядовитой кислотой, потому что он понимает, что Минхо никогда не станет для него кем-то больше, чем просто другом. Для Минхо это лишь стечение обстоятельств. Для Джисона – всё. Потому что внутри четырех стен его небольшой комнаты Минхо заставляет его ломаться на части. Он распарывает тщательно наложенные младшим швы, пока Джисон, заключенный в клетку эйфории, смотрит на собственное вырванное сердце, которое тот держит в своих руках. Потому что, когда дело касается Минхо, у Джисона нет ни единого шанса. Никогда не было. И когда Джисон признает это, ирония рушится. Минхо должен был принести ему обед. Но в ту секунду, когда он входит в студию, поворачивается замок, гаснет свет, и Джисон забирается к нему на колени. Напрочь забыв о еде, он касается губами его шеи, покрывая влажными поцелуями каждый миллиметр его кожи. Они оказываются в дальней части комнаты, и он прижимается к его паху, руками упираясь в бедра. Все происходит слишком быстро. Становится трудно дышать, сердце бешено колотится о грудную клетку, бедра двигаются в тандеме с бедрами старшего. Он дрожит, чувствуя чужую твердеющую плоть, и в животе завязывается тугой узел. Минхо слабо стонет ему на ухо, и он крепче держится за его плечи, дабы не сойти с ума окончательно. Они не целуются. – Можно я… – в тусклом свете его комнаты Минхо меняет их положение, расстегивая пуговицу на его джинсах. Он вытаскивает его член из боксеров и размазывает преякулят, проводя рукой вверх-вниз, и Джисон жмется ближе, обвивая руками его шею. Они встречаются взглядами, и с губ старшего срывается тихий стон. Их тянет друг к другу невидимой силой, лбы соприкасаются, а зрачки расширяются. Они всё ещё не целуются. Джисон забывает, как говорить, когда Минхо начинает водить рукой по всей длине. Не слышно ни звука, кроме тихих вздохов, смешивающихся со стонами от наступающего экстаза. Часть его хочет остановиться, потому что это его, блять, убивает, потому что Минхо так близко, потому что несмотря на то, что он сейчас делает, ему плевать. Он больше не может смотреть. Он закрывает глаза и сосредотачивается лишь на удовольствии, электрическим током проходящем сквозь тело. – Блять, Джисон, – хрипит Минхо, ускоряя темп, – Ты такой… Какой? Он хочет задать этот вопрос, но не успевает, потому что бедра дрожат, и он кончает ему в руку, пачкая его футболку. Он откидывается назад. Самообладание старшего явно дало сбой, потому что выглядит он совершенно разбито: порозовевшие щеки, блестящая от пота кожа, полуприкрытые глаза. Джисону до боли хочется поцеловать его. До боли хочется вспомнить привкус его губ и убежать от всех проблем, тем самым их решив. Но он этого не делает. Он отрывается от старшего, натягивает боксеры и спрашивает уже приевшееся: – А как же ты? – Все в порядке, – едва слышно бормочет Минхо в ответ, но каждое слово, как острый, пронзающий кожу кинжал. Взгляд падает на его промежность. На спортивных штанах виднеется мокрое пятно. То есть… Джисон широко раскрывает глаза, потому что Минхо только что кончил себе в штаны. Он моргает. Минхо только что кончил себе в штаны. Краем глаза старший замечает его реакцию. – Это горячо, – хрипит Джисон, потому что не знает, что еще сказать. Минхо усмехается, но в глазах его ни капли веселья. – У меня в сумке для танцев есть чистая одежда, но она внизу, – пауза, – Принесешь? Джисон кивает. Он надевает брюки, а затем идет на поиски его сумки и находит ее на стуле в конференц-зале. Он возвращается, Минхо бросает тихое «спасибо», и больше они не говорят друг другу ни слова. В комнате тихо, если не считать царапанья ручек по бумаге. Последние две песни для предстоящего альбома были доработаны еще неделю назад, а сегодня они решили поработать над песнями для следующего. Потому что они не имеют права на отдых, потому что постоянный поток работы никогда не заканчивается. Чанбин пишет строчку. Джисон рисует завитушки на полях. Чанбин пишет еще одну строчку. Джисон рисует глаз в верхнем углу страницы. Он не замечает, когда Чанбин перестает писать и направляет все свое внимание на него. Из транса его выводит только стук ручкой по столу. – Джисон. Парень рефлекторно выпрямляется и смотрит на старшего, широко раскрыв глаза от удивления. – Что? Чанбин просто смотрит, скрестив руки на груди и неодобрительно нахмурив брови. Затем выражение его лица смягчается, и Джисон, выдохнув, расслабляется. – Что случилось? Хан хмурится. Да, обычно он пишет быстрее, чем сегодня, и заканчивает примерно за час до старшего, но у всех бывают моменты, когда наступает писательский блок. – С чего ты взял, что что-то случилось? Чанбин кивает на покрытый каракулями лист бумаги и вскидывает бровь. Справедливо, думает Джисон. – Как ты себя чувствуешь? – спрашивает старший, казалось бы, из ниоткуда. Джисон озадаченно оглядывает комнату, а затем отвечает: – Хорошо…? – А Минхо? Теперь расспросы начинают приобретать смысл. – Не знаю, – он стискивает зубы, чувствуя бог знает откуда взявшуюся волну раздражения, – Сходи к нему и спроси. – Да что ты? – недоверчиво склоняет Чанбин, – Я думал, ты знаешь, потому что… черт, вы оба последнее время ведете себя странно. Джисон закатывает глаза и шумно выдыхает. – Слушай, – начинает он, – Я тебя, конечно, люблю, но перестань лезть не в свои дела. Старший щелкает языком. – То, что ты приправляешь это своим «я тебя, конечно, люблю», не значит, что ты сейчас не ведешь себя как ребенок. – Хорошо. В чем смысл этого разговора? – Хорошо, – вторит Со, а затем прямо в лоб, – Что происходит между тобой и Минхо? Джисон понимает, почему он спрашивает. Только вот у него нет ответа, потому что он и сам не знает, что происходит. Что ему сказать? Что Минхо… что? передергивает ему, когда случай подворачивается? Или что они таким образом решили снимать стресс? Единственная загвоздка здесь в том, что он безумно влюблен, а Минхо никогда не будет видеть в нем кого-то больше, чем друга. Да, когда он смотрит на Джисона, в глазах его появляется огонек, но лишь иногда. А Джисон только тонет все сильнее, да хватается за хрупкие веточки надежды, думая, что все же сможет спастись. Но его взгляд сверкает так же, когда они смотрят фильм, и наступает счастливый финал, когда во время готовки он доводит свой стейк до средней прожарки, когда после долгих репетиций все парни танцуют, как единое целое. Потому что именно так он смотрит на то, что делает его счастливым: взглядом, полным безграничной любви. И к Джисону это не имеет никакого отношения. – Ничего, – бормочет он, схватив лист бумаги, а затем комкает его, как мертвый, увядший лист. – Не похоже, – звучит, как насмешка. – Не делай вид, что что-то знаешь. – Знаю, – он делает паузу, чтобы глубоко вдохнуть, – Послушай, вы двое… как бы выразиться… вы будто связаны невидимыми нитями, и каждый раз, когда эти нити ослабевают и грозятся вот-вот разорваться, это видят все. Джисон ничего не говорит, только хмурится, потому что аналогия глупая. – Не знаю, – вздыхает Чанбин, – Но это видит каждый, потому что в одну секунду у вас происходит синхронизация, и ты пишешь тексты так, будто ты гребаный Шекспир на стероидах, и все отлично, а в следующую ты хандришь и рисуешь в своем блокноте эти сраные глаза. Проходит мгновение. Джисон по-прежнему молчит, ожидая, что он продолжит. – Мы всё видим, понимаешь? Мы видим, что ты что-то к нему чувствуешь. – Чувствую… – он говорит монотонно, но чувствует, как сердцебиение подскакивает до небес. Он не спрашивает, но Чанбин воспринимает это как вопрос. – Чувствуешь, – кивает парень и тянется за ручкой, покатившейся по столу, а затем щелкает по ней пару раз, – Рядом с ним ты ведешь себя по-другому, ты будто становишься… мягче. И это довольно сложно, потому что он… как бы сказать… рядом с ним нужно быть настороже, потому что никогда не знаешь, что он выкинет в следующую секунду, просто потому что это Минхо. И так со всеми, кроме тебя. И я не говорю, что это плохо, просто рядом с тобой он тоже… другой. Джисон вспоминает, как, будучи стажером, который только начинал узнавать Минхо, он и правда всегда был настороже. Он возвел вокруг себя стену, усиленную миллионами болтиков и винтиков, но уже через неделю после их первого разговора за кофе, большая ее часть была разрушена. Вторая же осталась на месте, потому что однажды ночью Минхо забрался в его кровать, и он напугался до чертиков. Стажеры (да и в принципе… люди) никогда не вторгались в его личное пространство подобным образом. Но когда он взглянул на Минхо – бесформенные тени украшали его лицо – в его выражении не было ничего, кроме легкого безразличия ко всему, что происходит вокруг, и намека на удовлетворение. Минхо просто лежал рядом, ни о чем не думая. А потом он так же просто стал неотъемлемой частью его жизни, и теперь Джисон не вспомнит, какой его она была до него, даже если попытается. Он не вспомнит, каково это – не любить Минхо: как сокомандника, как друга, как... парня. Он просто не сможет. Он чувствует, как к щекам приливает жар. – Кончай со своим психоанализом. Чанбин лишь пожимает плечами. – Я просто говорю тебе, что вижу. – Тогда замолчи, – отстреливается он. Ничего не говори. Делай вид, что ничего не видишь. Нечего видеть. Только то, что он скучает по Минхо, как последний идиот. Ничего нового. – Нет ничего плохого в том, чтобы испытывать к кому-то чувства, но это тяжело, когда вы находитесь в… – он обводит жестом комнату, – …таком месте, как это. – Я знаю, – отвечает Джисон, – Но я все равно ничего не могу с этим поделать, так что… не беспокойся обо мне. Я в порядке. Я справлюсь. Он и правда мало что может сделать. Что ему делать, если всякий раз, когда Минхо улыбается ему или смеется над его шутками, его сердце начинает биться сильнее? Что ему делать, если он скучает по его прикосновениям, ласкам и поцелуям настолько, что физически больно? Что ему делать? – Я знаю, – вздыхает Чанбин, – Но я… – Я справлюсь, – повторяет он приглушенным шепотом, стараясь убедить, скорее, себя, чем друга. Чанбин в ответ только понимающе кивает. Когда объявляют, что Минхо дебютирует с группой, Джисон подпрыгивает от радости. Он немедленно бросается к старшему, стоящему на платформе, и обнимает его. Все остальные бегут следом, толкая их с Феликсом в групповые объятия. Перед ними толпа людей, гулкий хор оживленных криков, а их измученные тела ослепляет ряд прожекторов. Но Джисон не реагирует ни на что, кроме Минхо. Это было его мечтой, – их мечтой, – и, несмотря на то, что шанс на дебют почти вырвали у них из рук, они, черт возьми, дошли до конца. Есть огромный список вещей, которые ему еще предстоит сделать, но он знает, что он не один. Минхо будет рядом. Он игнорирует всё, что происходит вокруг. Когда он целует Минхо в щеку и кричит от радости, оглушительный рев превращается в бесшумные помехи. Они все еще на сцене, окружены океаном тел, но Минхо на мгновение бросает взгляд в его сторону и слегка улыбается. Джисон улыбается в ответ, и чувствует, как бешено колотится его сердце. Его улыбка предназначена Минхо и только Минхо. Тот просто кивает, и улыбка на его губах становится шире, а затем он отворачивается, переводя внимание на остальных парней. У Джисона нет никаких сомнений. Он хочет, чтобы это чувство длилось вечно. Все начинается так, как обычно. В общежитии кроме них никого. Минхо лежит рядом. Он запечатлевает поцелуи на его шее, заставляя кожу гореть, но следов не оставляет. Он просовывает руку ему под пояс, и Джисон произносит его имя, как тайную мольбу. И тут старший останавливается. Джисон отрывает голову от подушки: – Что ты делаешь? Взгляд Минхо затуманен. – Ты хочешь…? Он не хочет делать никаких предположений, но собственное сердцебиение заполняет уши, и теперь это – все, что он слышит. – Что? – медленно спрашивает он. Минхо кусает губу, делает глубокий вдох, а затем отвечает: – Трахнуть меня, – выходит на выдохе, и Джисон едва слышит это сквозь шум в ушах, но чувствует отдающие электрическим током капли дождя, пронизывающие его кожу и пропитывающие его глубокой любовью. Наступает тишина. Такая тишина, какой никогда не было. Тишина, обозначающая ожидание, желание, но незнание, что делать. Он просто смотрит на Минхо, неподвижно сидящего перед ним, а его слова продолжают неустанно крутиться в его голове. Он знает, что, если сделает это, то никогда не оправится. Он никогда не избавится от чувств, на подавление которых потратил все свои силы. – О, – наконец, хрипит он, будто это первое, что он говорит за последние несколько дней, – Если хочешь. – Хочу, – шепчет Минхо, – А ты? Хочешь? Джисон только утвердительно хмыкает, потому что говорить? Нет, он себе не доверяет. Минхо придвигается ближе, и Джисон нерешительно тянется к подолу его футболки. Тот обхватывает его запястье и поднимает их руки, чтобы стянуть одежду через голову. Джисон понимает, что это первый раз, когда Минхо остается без футболки, когда они делают что-то подобное, поэтому он обводит взглядом его торс, пока их взгляды снова не встречаются. Минхо первым опускает глаза. Больше не о чем думать. Джисон отбрасывает свою футболку в сторону и тянется к молнии на его брюках. Минхо мягко отталкивает его руку, сам расстегивает молнию, снимает брюки и бросает их на пол. Джисон толкает его на матрас и, прижавшись губами к его ключицам, рассыпает поцелуи по коже, ладонями скользит вниз по рукам, а затем просовывает их ему под задницу, чтобы стянуть белье. – Ты уверен? – спрашивает он, и это кажется странным, слишком интимным. Жалюзи закрыты, шторы задернуты, а сквозь щели проскальзывают отблески заката. Он снова смотрит на Минхо: свет рассеивается по его коже, освещая его лицо золотыми крапинками. Он безумно красивый. Он хватает его за плечи и с абсолютной уверенностью усаживает его между своих бедер. – Еще как. Слова мгновение крутятся в голове, а затем он кивает. Оторвавшись от него, он тянется к ящикам, там лежит полупустая бутылка смазки и нераспечатанная упаковка презервативов, на случай, если он когда-нибудь решит привести сюда кого-нибудь. Однако он их так и не использовал (в глубине души и не собирался), потому что… Минхо. Минхо. Он оборачивается. Минхо, прикрыв глаза, лежит на кровати, полностью обнаженный, и он скользит взглядом по его телу: гладкая кожа, твердый член, грудь, вздымающаяся от глухих вздохов, пряди волос, спадающие на глаза. Джисона не спасти. Он громко сглатывает. – Хан Джисон, – голос хриплый, а тон такой отчаянный, что Джисон готов кончить прямо сейчас, – Какого черта ты так медлишь? Сердце колотится в груди. Он не утруждает себя ответом на вопрос. – Знал бы ты, как меня ведёт от твоего голоса. – Клянусь богом… – нетерпеливо шипит Минхо, и неловкое напряжение между ними рушится, – Иди сюда. – Хорошо, хорошо, – он пододвигается ближе, бросает все рядом и снова садится меж его бедер, осыпая торс слабыми поцелуями. Затем он берет смазку и, выдавив немного на ладонь, согревает ее пальцами. – Готов? – шепчет он ему на ухо, но не получает в ответ ничего, кроме тихого вздоха. Обведя пальцем вход, он уверенно, но нежно надавливает на него, наслаждаясь тем, как Минхо начинает слабо постанывать. Он делает все медленно, обдумывая каждое движение и с головой погружаясь в эти ощущения, и плевать, что это всего лишь один палец. – Джисон, – выдыхает старший, – Ты, блять, убиваешь меня. – Это хорошо или плохо? – И то, и другое, – он дышит прерывисто, – Еще один. Джисон добавляет палец, и Минхо, зашипев, напрягается. Как же приятно, отстраненно осознает он, иметь возможность доставить ему такое удовольствие, ведь раньше ему этого шанса не давали. Но это слишком. Он слегка сгибает пальцы и дотрагивается до стенок, пока Минхо задыхается, выгибаясь в спине. Его бедра напрягаются, а короткие ногти впиваются в его руки. – Какой же ты тугой, – тихо замечает Джисон, – Ты давно…? – спрашивает он, но слова, сорвавшись с губ, тут же обрываются. Наверное, не стоило спрашивать. Это не его дело, встречается ли Минхо с кем-то на стороне. Не его дело, видел ли это кто-то другой, чувствовал ли кто-то другой то, что чувствует сейчас Джисон, прикасался ли кто-то другой к его шелковой, бархатной коже так, как Джисон. Не его дело, целовал ли кто-то другой эти сладкие губы. Не. Его. Дело. (Но любопытство все равно прожигает дыру в сознании.) Минхо усмехается. – А ты как думаешь? – это все, что он отвечает, – Вставь третий. Джисон кивает, вставляя третий палец. Он давит сильнее, проталкивая его внутрь, и старший извивается. Джисон двигает пальцами туда-сюда, кончиками задевая простату, и Минхо до побелевших костяшек сжимает простыни, пытаясь найти в них опору. – Господи, Джисон, – заикаясь, бормочет он, – Я готов. Не желая, чтобы он кончил раньше времени, Джисон вынимает пальцы и хватает презерватив. Устроившись перед входом, он останавливается, внимательно наблюдая за выражением его лица в поисках любых признаков дискомфорта. – Уверен? – ловит он себя на том, что спрашивает снова, потому что ему нужно знать, что он правда этого хочет. Минхо не должен жалеть, даже если для него это ничего не значит. – Пожалуйста, – умоляет он, и этого достаточно – Джисон медленно, осторожно входит. У Минхо перехватывает дыхание, и Джисон чувствует, как краснеет. Это странно, очень странно, но его щеки продолжают окрашиваться во все оттенки красного при мысли о том, что это он и только он этому причина. – Блять, – прошипев, он начинает двигаться, а пустота внутри наполняется жаром миллиона обжигающих лазурных огней. Минхо обвивает ногами его талию, притягивая ближе, и он продолжает выстраивать ритм, двигаясь кропотливо медленно, потому что знает, что, если будет двигаться быстрее, долго не продержится. Минхо изгибается, прижимаясь ближе, содрогаясь всем телом и издавая тихие, отчаянные стоны. Джисон теряется в этом чувстве. Ритм устойчивый, с каждым толчком он касается его простаты, и в тишине комнаты слышны лишь шлепки кожа о кожу, неровное дыхание и заплетающиеся мантры, произносящие имена друг друга. – Джисон… – задыхается Минхо, сжимаясь вокруг него, – Джисонни… блять. Солнце уже село, в комнате темно, все расплывается перед глазами. Джисон тянется к его члену, начиная водить рукой по основанию и продолжая двигаться. Он чувствует ровный жар чужого тела, и весь дрожит, пока глаза покрыты туманом эйфории. Туман рассеивается, и Минхо смотрит на него – его глаза сияют даже в темноте. Сердце замирает на долгие несколько секунд, и он заставляет себя замедлиться. Давление в животе нарастает, и он чувствует, что вот-вот кончит, но не позволяет себе сделать этого, потому что хочет, чтобы этот момент длился вечно. Это чистый эгоизм – хотеть, чтобы Минхо почувствовал то же, что и он, делать вид, что их секс что-то значит, когда на самом деле это не так. Ему кажется, что с губ старшего срывается мимолетный шепот: – Красивый. Их взгляды по-прежнему прикованы друг к другу. Джисон скользит взглядом по его лицу. Его покрасневшие губы блестят от слюны, и ему просто хочется поцеловать их. Но он этого не делает, потому что с поцелуями покончено. Уже как несколько недель. Если бы он попытался поцеловать его сейчас, во время секса, это был бы конец. Он влюблен по уши, и, если они поцелуются, Минхо все поймет, и он больше не сможет отрицать свои чувства. Все разрушится, их отношения после этого никогда не станут прежними. Поэтому он обхватывает его челюсть и убирает влажную челку со лба. И это еще большая ошибка, потому что теперь он ясно смотрит в его глаза, и во взгляде его он видит нечто, чему не осмеливается дать название. Его решимость слабеет, и ему вдруг кажется, что Минхо собирается поцеловать его: он слегка приподнимает голову, взглядом скользит по его губам, и… Джисон отворачивается. Бедра Минхо дрожат, и он кончает ему на живот и руку, через пару секунд Джисон кончает следом, едва ли в состоянии удержаться на ногах. Совершенно измученный, он уходит в ванную за полотенцем и спустя мгновение возвращается. Минхо выглядит измотанно, но глаза его сияют. Джисон трет глаза тыльной стороной ладони. Он забирается обратно в кровать, ложится рядом с Минхо, на них нет одежды, только уже чистое белье. Они не говорят друг другу ни слова. Они не говорят о том, что они, блять, только что сделали. Не говорят о том, что это значило. Ни шутки, ни смешка. Ничего. В тишине сумерек Джисон сворачивается клубком, и Минхо обнимает его сзади. Дыхание одно на двоих, и сердцебиение, кажется, тоже. И так было всегда: в первый раз, когда они спали в одной постели, во второй, и каждый раз после. Минхо спит в его объятиях, просыпается рано и ждет его по другую сторону рассвета. Он существует в каждом уголке его жизни, знает его, как свои пять пальцев, и с ним все вокруг приобретает смысл. Распорядок снова меняется. Это больше не быстрый минет, как было раньше. Минхо отправляет в групповой чат сообщение типа «в квартире снизу прорвало трубу, возвращайтесь где-то через час!!», и Джисон лежит на кровати, вдыхая его присутствие сквозь туман его мятного парфюма, пока тот входит сзади. Или наоборот. Они кончают, убираются и забираются под одеяло, пока остальные не вернулись. Они не говорят об этом. Минхо барабанит пальцами по его обнаженной коже в том же ритме, что и его сердцебиение, и пустота внутри только увеличивается. Ночь после их дебютного шоу. Радужное конфетти уже сметено со сцены, макияж смыт, а Джисон все еще чувствует адреналин, бурлящий в венах. На уме один вопрос. – Ты думал о том, что все-таки дебютируешь? – спрашивает он Минхо, и тот тут же, шурша волосами по подушке, поворачивается и смеется. Минхо, черт возьми, смеется. Громко, живо, будто его вопрос оказался самой смешной шуткой на свете. Или самой тупой, Джисон не знает точно. – Смешной ты, – говорит он сквозь смех. Джисон лежит рядом, застыв в примеси шока, раздражения и смущения, потому что он просто хотел поговорить. Хоть раз в жизни, искренне. А Минхо, блять, смеется над ним. В конце концов Минхо замолкает. – Да уж. – Что смешного? – Твой вопрос. – Я серьезно, вообще-то, – голос повышается сам собой. – Хорошо, – просто отвечает Минхо, – А это был мой серьезный ответ. Джисон, нахмурившись, шлепает его по руке. – Конечно, серьезный ответ. Поведение старшего сменяется будто выключателем, он задумывается, поджав губы в тонкую линию. Затем он вздыхает. – Ты правда хочешь, чтобы я ответил? Джисон кивает. – Да, – говорит Минхо, и Джисон не знает, как реагировать на внезапно честный ответ, – Конечно, думал. Кто вообще подписывает контракт со стажером, а потом выкидывает его на улицу? Джисон хмыкает. – Любой может в какой-то момент захотеть сдаться, – продолжает он, и слова его прерываются лишь хрустом его пальцев или рычанием автомобильного двигателя на улице, – Но ты не смог бы, даже если бы очень сильно захотел. И теперь, когда ты уже дошел до конца, нет смысла думать о том, что могло бы произойти; все, о чем ты должен думать сейчас, – это то, что ждет тебя в будущем. Джисон поворачивается на бок и с минуту изучает его лицо. Волосы рассыпались по подушке, глаза отражают медные точки света. Может быть, это потому, что уже поздно, и его мозг затуманен, но слова Минхо звучат так, словно они подкреплены каким-то опытом. – Ого, – удивленно усмехается он, – Говорить у тебя получается лучше, чем я думал. Минхо ничего не отвечает, только прищуривается и легко пинает его под одеялом. Джисон думает, что всё в порядке. Они впадают в новую рутину, занимаются сексом по выходным, и, если не думать о с каждым днем растущей дыре внутри, все относительно хорошо. Они в одной постели, а за окном – кромешная тьма. У Джисона звезды перед глазами, на внутренней части век отпечатывается тень лица старшего, а с губ шепотом, надрывное Минхо, Минхо, Минхо. Ничего не меняется. Он ожидает, что Минхо вот-вот вернется из ванной и ляжет рядом. Он ожидает, что проснется от лучей солнечного света, проблесками оптимизма льющихся сквозь шторы, которые напомнят ему: по крайней мере, это лучше, чем вообще ничего. Но ни того, ни другого не происходит. – Ты куда? – тихо спрашивает он, опершись локтями на матрас. – В свою комнату, – и говорит он это так, будто очевиднее некуда. Будто это не странно – уходить после того, как несколько месяцев предпочитал оставаться. Это забавно, правда. Его комната находится совсем рядом, и Джисон спокойно может встать, открыть дверь и пойти туда вместе с ним. Он спокойно может расслабиться в его постели, пока темная занавеска, свисающая с перил кровати, будет служить барьером между реальным миром и его убежищем. Но Минхо не хочет, чтобы он шел за ним. Джисон хмурится и спрашивает: – Почему? В ответ лишь молчание, а в глазах – вина и сожаление, точно такие же, что окрашивают стенки легких Джисона и выдавливают оставшийся в них воздух. Минхо пожимает плечами, прорезая тишину словами, тупым ножом режущими внутренности. – Потому что это моя комната…? И ничего больше не в порядке. Всё просто... кончено. Вообще, если подумать, всё как раньше. Между ними только секс. Только вот то, что происходит после, – когда Минхо, ложась рядом, заползает под одеяло и крепко обнимает его, пока они оба не провалятся в сон – этого больше нет. И для Джисона это самый настоящий конец. Минхо больше не хочет иметь с ним ничего общего. Наверное, он просто сложил все части паззла воедино: он знает о нем всё, видимо, и о чувствах его он тоже теперь знает. Теперь он не хочет находиться с ним в одной комнате дольше необходимого. Странный вид общения, которое явно продлится недолго. Начинается промоушен. Волосы Минхо выгорели золотисто-русым, и Джисон проводит слишком много времени, наблюдая за ним в общежитии и на радиостанциях, замечая, как он, казалось бы, избегает любого места, где Джисон оставил частичку своего присутствия, и всё, что ему остается, это слушать переливы его смеха из коридора и наблюдать, как сахарная нить, переплетающая их пальцы, превращается в холодную паутину. Они по-прежнему занимаются сексом. Но Минхо никогда не остается дольше, чем нужно. И это становится их новой рутиной.

джисон: можно я сегодня переночую у тебя?

чанбин: а что не так с твоей комнатой?

джисон: не знаю чонин спит не хочу его беспокоить.

чанбин: а что насчет минхо?

джисон: хаха кстати о нем..

чанбин: понял хочешь поговорить?

джисон: может быть не знаю

чанбин: я оставил дверь открытой приходи, когда захочешь Дверь в комнату слегка приоткрыта, и Джисон проскальзывает внутрь. Лампа, подключенная к розетке, излучает белый свет. Две другие кровати пусты, скомканные одеяла и простыни лежат поверх матрасов. – Где все? – тихо спрашивает он, закрыв за собой дверь. – Не знаю, наверное, все еще в компании, – подняв голову, Чанбин двигается, похлопывая по пустому месту, освобожденному для младшего. На его кровати не очень много места, но сойдет. Джисон лежит на спине и смотрит в потолок, пока тот не оживает, и спирали статики не появляются перед глазами. Он забывает о том, что Чанбин лежит рядом, пока тот не кашляет. – Поговорим? Наверное, так стало бы легче, но каждый раз, когда он думает о Минхо, он чувствует, как сердце сжимается, на грудь давит чем-то тяжелым, здравый смысл вот-вот даст сбой, а глаза горят призрачными слезами. – Я облажался, – шепчет он, надеясь, что слова его затеряются где-нибудь в ночи. Чанбин молчит, но тянется к нему и притягивает ближе. Они лежат так несколько долгих минут, и единственным звуком служит лишь их ровное дыхание. – Я облажался, – он давится словами, а слезы обжигают уголки глаз, – Я… он даже не хочет… Чанбин успокаивающе поглаживает его по спине. – Все будет хорошо, – бормочет он, – Все в порядке. Не в порядке. – Я… – он с трудом заставляет себя сдержать слезы, – Я… это ведь был просто секс… Чанбин продолжает водить узоры по его спине в надежде успокоить, будто сказанное его ничуть не удивило. Наверное, он и правда не удивлен. Они всегда были физически привязаны друг к другу. Только вот вместо того, чтобы просто обниматься и спать в одной кровати, они начали сидеть друг у друга на коленях, оставлять поцелуи на каждом миллиметре кожи и горячим дыханием обдавать кончики их носов. Неудивительно, что Джисон оказался в такой ситуации. – Мы переспали и… – продолжает Джисон, зажмурив глаза в попытке успокоить свой голос, – Он мне больше даже не друг, понимаешь? Он никогда не захочет… – Не говори так, – мягко перебивает его Чанбин, – Не думаю, что когда-нибудь наступит день, когда он решит, что вы больше не друзья. Джисон прикусывает губу. Так сильно, что выступает кровь. – Тогда почему… – голос слабеет, – Мне не стоило этого делать… Нет смысла думать о том, что стоило или не стоило. Время вспять не обернуть. Прошли месяцы. И теперь все кончено. Ему просто нужно двигаться дальше и надеяться, что эта гребаная дыра внутри заполнится чем-то более серьезным, чем интрижка. Потому что да. Интрижка. Вот, что это было. И его вина в том, что он, прекрасно зная правду, продолжал думать, что это было чем-то большим. – Я облажался. – Нет. – Мы больше не друзья, – вторит он. – Перестань, – бормочет Чанбин, – Вам нужно поговорить. Джисон кивает, уткнувшись головой в подушку. Он настолько устал, что даже не подумал о том, что можно... поговорить. Тишина. – Я люблю его. – Я знаю. Снова тишина. – Поэтому я облажался. Чанбин изменяет положение. – Джисон, просто поговори с ним. Я уверен, он даже не осознает, что делает. Самое смешное, думает про себя Джисон, так это то, что он тоже не знает, что делает. Никто из них не знает. Минхо не знал, что делал в ту ночь, несколько месяцев назад, когда положил ладонь на его затылок и посмотрел на него так, что дыхание сперло (потому что Минхо явно понятия не имеет, что его взгляд способен заставить почувствовать). Не знал, что делал, пока целовал его, думая, что Джисону просто нужно расслабиться, и это точно поможет. Не знал, что делал, пока вжимал его в матрас, пока скользил по животу холодными пальцами. В ту ночь его взгляд был переполнен желанием, он пьянил, и Джисон уже зашел слишком далеко, отчаянно желая узнать, каково это – чувствовать его прикосновения. Затем он предложил сделать то же самое, – чтобы отплатить услугой за услугу, так сказать, – но получил отказ. Минхо решил справиться со всем сам, в ванной, сделал вид, что ничего не было, лег рядом и прожег новую бездонную пропасть в его сердце. На этом моменте они должны были прекратить. Они не должны были незаметно для остальных красться по зданию, выстраивать свои графики так, чтобы найти друг для друга время, просыпаться рано и ложиться спать еще позже. Ничего из этого не должно было произойти. Потому что это должно было случиться лишь однажды. Джисон больше ничего не говорит. Чанбин засыпает, обняв его со спины, а Джисон не смыкает глаз до самого утра. Проходят недели, и они разговаривают только в случае крайней необходимости. Только к концу промоушена – когда они свободны от сцен и встреч с фанатами – он, наконец, видит Минхо. В общежитии никого нет. Все ушли либо поесть, либо по магазинам. Кроме него остались только Чонин и Минхо. Но Чонин, мимолетом поглядев на них, – Минхо на кухне, Джисон в гостиной – усмехнулся и, прошептав что-то старшему на ухо, куда-то ушел. Вот так удача. Джисон сидит на диване, прижав к себе подушку. Вид из окна – море голубого цвета, навес из невесомых хлопковых облаков, висящий в небе, ликует и насмехается над его страданиями. Он делает вид, что сосредоточен на игре в своем телефоне – графика размазывается в неразличимые пятна цветов – слушая, как Минхо кипятит воду в чайнике. Если не считать журчания воды, здесь тихо. Он спускает ноги с дивана и идет на кухню, стараясь не производить слишком много шума, чтобы не нарушить окружающее их надуманное спокойствие. Когда он заходит на кухню, Минхо не удостаивает его взглядом, сосредоточившись на чайнике. – Привет, – его голос прорезается сквозь шипение чайника. Минхо с секунду смотрит в его сторону. Затем: – Привет. – Мы редко проводили время вместе в последние пару недель, – осторожно начинает он, кладя руки на прохладную столешницу, – Нам стоит как-нибудь сходить поужинать или… – Да, – равнодушно отвечает Минхо, – Стоит. – Через пару улиц отсюда открылся новый японский ресторан. – Звучит неплохо. На этом разговор заканчивается. Джисон чуть не закатывает глаза. Рычаг чайника щелкает, в воздух просачивается струйка пара. Минхо явно не собирается обсуждать произошедшее, поэтому Джисон выпаливает быстрее, чем успевает подумать. – Прости меня. Минхо вскидывает голову. – За что? Джисон неуверенно смотрит в ответ. – За… я не знаю… за последние несколько месяцев. Я все испортил, и мне не стоило говорить лишнего, поэтому… прости меня. – Я… Он не позволяет Минхо ничего сказать и говорит быстрее, чем может уловить. – Просто забудем об этом, хорошо? Как ты и сказал, мы должны смотреть в будущее, а не в прошлое, да? Джисон, наконец, делает паузу, и бессвязное бормотание прекращается. Минхо хмурится. – Хорошо, – выдыхает он, и даже не смотрит ему в глаза, – Если ты так хочешь, то ладно, – его голос понижается почти до беззвучного шепота, – Но ты… это не твоя вина. Я не понимаю, почему ты решил, что должен извиняться? – Я… – он делает глубокий вдох, – Просто… мы ведь друзья. И что бы мы ни делали, это не должно было встать между нашей дружбой. Я понимаю, меня просто уломать оказалось легко, но то, что произошло, не должно было помешать нам оставаться друзьями. Глаза старшего расширяются. Он смотрит отстраненно, будто он где угодно, но только не здесь. – Что? – И, знаешь, дело не только в нас. Эта ситуация влияла и на всех остальных, мы не должны были позволить этому встать между группой. – Остановись, – обрывает его Минхо, – Что? Ты что вообще говоришь? Джисон чувствует, как внутри начинает закипать злость. Минхо собрался делать вид, что ничего не было? – Ты забыл о том, что мы делали последние несколько месяцев? – Я не об этом, – спокойно говорит Минхо, и его тон резко контрастирует с тоном младшего, – Я о том, что ты только что сказал. – Что я сказал? – Что тебя было легко уломать, – говорит Минхо, – Не говори так. На секунду он замирает. – А как я должен это сформулировать? – Не так, – единственный его ответ. Джисон закатывает глаза, злясь еще сильнее, и стискивает зубы. – Меня легко было уломать, я подвернулся под руку, оказался удобным вариантом… ну? Как мне лучше выразиться? – Господи, – хмыкает Минхо, – Я серьезно, вообще-то. – А я – нет? – он не понимает, чего Минхо добивается от него, – Если я… если я не прав, то что тогда? – Я не знаю, – отвечает старший, постукивая пальцами по поверхности столешницы, – Но не говори так о себе, – выходит слишком резко, и Джисон вздрагивает, – Я никогда не считал, что ты просто «попался мне под руку». – Конечно, – выплевывает Джисон, и его голос срывается, – Значит, ты начал всё это, потому что хотел унизить меня, или что? Потому что именно так это и выглядит. – Унизить? – повторяет Минхо, – Давай я скажу сейчас честно? Я, блять, понятия не имею, о чем ты говоришь. – Перестань прикидываться дураком. – Что ты хочешь услышать? – его голос дрожит, – Ты решил просто взять и обвинить во всем меня? Он не хочет ничего говорить. Он хочет, чтобы они вернулись в самое начало. Туда, где не было поцелуев, не было секса, где они не избегали друг друга. Где все было как раньше. – Хочу, чтобы ты сказал, в чем был смысл? Мы должны были оставаться друзьями, и в первые несколько месяцев все было по-прежнему, все было даже хорошо, но потом ты начал избегать меня. Думал, я не замечу? Воздух становится холодным. Минхо напрягается, голос его переходит в едва различимое бормотание. – Прости меня. Это я должен извиняться. Рев крови в ушах достигает крешендо. – Что я сделал не так? Минхо снова поворачивается к плите, не сводя глаз с чайника. – Ничего. В этом нет твоей вины. – Тогда в чем дело? Сердце пропускает удар. – Джисон, – выдыхает Минхо, – Это не важно. – Блять, это очень важно, – огрызается в ответ младший. Он знает, что должен отпустить это, забыть, но не может, – Нельзя целый месяц просто игнорировать меня, а потом сказать, что это не важно. Я заслужил знать правду. Минхо отворачивается, но Джисон не собирается отступать. Он обходит его, встает лицом к лицу и вдруг замечает, как по его щеке катится слеза. – Хен… прости м- – Нет, – обрывает его Минхо, – Не извиняйся. Ты не виноват. Но он виноват. Он виноват, и то, что происходит сейчас, – этого бы не произошло, если бы не он. Он делает один осторожный шаг вперед и, оказавшись ближе, большим пальцем проводит по его щеке, вытирая слезы. Другой рукой он обхватывает его челюсть. Он не помнит, когда в последний раз видел, как Минхо плачет. – Хен, – шепчет он, – Что происходит? – Все в порядке. – Я серьезно, – настаивает Джисон, – Давай поговорим. – Нет. – Хен… – Что я должен сказать? – шипит Минхо, оторвав его руку от своего лица. – Скажи, как мне все исправить. – В том-то и дело, Джисон. Ты этого никак не исправишь. – Тогда в чем дело? – Господи, – глаза Минхо остекленели от сдерживаемых слез, – Что ты хочешь от меня услышать? – Просто… – Мне… – в глазах сплошное отчаяние. Джисон делает шаг назад. – Мне сказать, что я влюблен в тебя или что? Потому что да, я влюблен. Доволен? Поначалу все было хорошо, но потом я просто взял и все испортил, когда… – он хватает ртом воздух, его грудь периодически поднимается и опускается, – Прости меня. Мне просто нужно было время. Мне правда жаль, ты ни в чем не виноват. А затем он отворачивается и начинает рыться в кухонном ящике, пока Джисон с трудом пытается усвоить услышанное. Снаружи раздается автомобильный гудок. – Ты… что? Минхо не отвечает. Он продолжает что-то искать, гремя столовым серебром. – Хен, что ты только что сказал? – голос срывается, несмотря на то, как сильно он старается держать себя в руках. Минхо наконец поворачивается к нему лицом. Его глаза покраснели. – Я не хочу об этом говорить. – Нет, повтори. – Джисон, – вздыхает он и качает головой, – Я же сказал, я не хочу об этом говорить. Прошу, просто уходи. Пожалуйста. – Нет, я… – он бросается к нему, но ноги будто покрыты слоем свинца. Он поворачивает его лицом к себе, но Минхо продолжает смотреть в пол, – Ты не знал? – О чем? Джисон смотрит на него с секунду, а затем притягивает к себе для поцелуя, но тот быстро отстраняется. Он смотрит в глаза и медленно моргает. – Если это какая-то шутка, Джисон, то это ни черта не смешно. – Это не шутка, – Джисон улыбается, вытирая высохшие слезы с его щек, – Я чувствую то же самое, и мне казалось, что все это уже поняли. Но, видимо, все, кроме тебя. Как ты мог не заметить? Минхо моргает пару раз, и в его взгляд будто возвращается жизнь, он сияет. Сквозь барьер решительности пробивается нежная улыбка – та самая, в которую Джисон влюбился несколько лет назад. Его пряди, снова выкрашенные в темный цвет, мягко спадают на лоб и глаза. Он смотрит на Джисона так, будто находится в месте, где умирает одна мечта, а другая тут же возвращается в жизни. – Наверное, я слишком много думал о собственных чувствах, чтобы заметить, – шепчет он наконец. – Как и я, – усмехается Джисон и притягивает его ближе, а затем, положив ладонь ему на щеку, нежно целует. Время останавливается. Он целует его, – нежно, тепло, медленно, сладко, – потому что никакой бомбы замедленного действия, которая вот-вот должна сработать, больше нет. Они просто целуются. Минхо тает от его прикосновений, обвивает руки вокруг его талии и жмется ближе. Джисон отстраняется лишь для того, чтобы сделать глоток воздуха, а затем оставляет еще один поцелуй на уголке его губ, затем на кончике носа, на крошечной родинке сбоку. Он целует его снова, на этот раз немного дольше, стараясь запомнить этот момент. Когда он отстраняется, Минхо дышит прерывисто. Глаза его все еще красные, а губы припухли. – Давно? – вдруг спрашивает Джисон. – Не знаю, – шепчет Минхо, глядя в пол, – Наверное, с тех пор, как ты захлопнул дверь у меня перед носом. – Хен… – тянет он, утыкаясь лбом в его плечо, – Только ты мог влюбиться в кого-то после такого. – Не в кого-то, – поправляет Минхо. Джисон почти не слышит, – В тебя. В первый раз, когда Минхо засыпает в его постели, они все еще стажеры. Джисон знает его всего полтора месяца, но Минхо заходит в его комнату с отяжелевшим от усталости взглядом и велит ему подвинуться. Он забирается в постель, занимает пустое пространство и прижимает Джисона к стене, пожелав, чтобы расстояние между ними было побольше. Через несколько минут он засыпает. И это всё. Джисон не против физической близости. Он практически напрашивается на объятия и поцелуи от других стажеров, но замирает, когда Минхо переворачивается и обнимает его за талию. Он чувствует, как жар накрывает его тело словно вторым одеялом, но не проходит и минуты, как неуверенность испаряется, и он утыкается лицом в изгиб его шеи и прижимается щекой к его коже. Он не знает, что это за чувство, растущее внутри. Тонкие лозы привязанности, медленно опутывающие его сердце. Что он знает точно, так это то, что к этому легко привыкнуть. Джисон просыпается от тяжести – кто-то лежит у него на груди – и ладони, пробегающей по волосам. – Доброе утро, – бормочет Минхо. – Доброе утро, – он моргает, пытаясь привыкнуть к свету. А затем понимает… Минхо все еще здесь. Минхо все еще здесь, даже после того, как прошлой ночью они, вернувшись в его комнату, не могли оторваться друг друга, целуясь, пока воздуха в легких не останется. Он здесь, даже после того, как Джисон толкнул его на кровать и навис сверху, забираясь ему под футболку и пальцами очерчивая гладкую кожу. Он здесь, даже после того, как они оба, услышав, как остальные потихоньку начинают возвращаться, притворились спящими. Но Джисон всегда просыпался один, потому что Минхо вставал раньше, а Чонин и подавно. А теперь Минхо здесь. – Почему ты еще не встал? – спрашивает Джисон, прикрывая глаза, пока старший перебирает его волосы. – Я встал, – он указывает на свое (очень бодрое) лицо. Он переоделся, волосы только что вымыты. Он уже приготовился ко дню. И все же он все еще здесь. Джисон дует губы. – Ты знаешь, что я имею в виду. Минхо не отвечает, только хмыкнув, подается вперед и целует его в уголок рта. Прежде чем он успевает отстраниться, Джисон кладет руку ему на затылок и притягивает к себе. И когда он углубляет поцелуй и запускает пальцы в его волосы, им обоим плевать, что он еще не почистил зубы. Они отрываются друг от друга. Джисон вздыхает, уткнувшись лбом в лоб Минхо. – Ты все еще здесь. – Да, а не должен? – Должен, просто… – он вздыхает, улыбнувшись, – Ты здесь. – Да, – усмехнувшись, говорит Минхо, играя с торчащими прядями его волос, – А тебе пора вставать. – Не хочу. – Руководству все равно, хочешь ты или нет, – хихикает он, выползая из кровати, – Я уже опаздываю на занятие по вокалу, так что увидимся позже? Джисон кивает, не сводя с него глаз. Утреннее солнце окутывает комнату, заливая его фигуру золотом. Минхо кивает в ответ и, поцеловав его напоследок, уходит. И Джисон уверен… к этому тоже будет легко привыкнуть.