***
Наше время. Россия открывает глаза, устремляя взгляд в чистое звёздное небо, тихо и как-то грустно ухмыляется, после чего вновь обхватывает никотиновую палочку тонкими пальцами и делает затяжку так, как умеет только он. Долго, протяжно и глубоко. По-аристократичному даже, что подмечает Германия. Выёбывается он, проще говоря. Немец курит вместе с ним, но не те горькие тяжёлые сигареты, что обычно курит Россия, а тонкие, с ментолом. Те, что полегче, и от которых на голодный желудок голова не кружится так, будто ты два месяца бухал беспробудно. Федерация хмыкает и в шутку обзывает его девчонкой, что курит только ментоловые, смотрит сопливые мелодрамы и пьёт красное полусладкое. Даже не смотря на то, что красное полусладкое вино они пьют вместе за милую душу, дай только повод. Россия тяжко вздыхает, выпуская особо густое облако табачного дыма в прохладный ночной воздух, и цокает языком от тяжёлого эффекта. Германия, стоящий рядом, делает чуть менее глубокую затяжку и сразу же выдыхает дым, закатывая глаза на пафосные движения России. — Для кого выделываешься? — усмехается альфа, подмечая привычку друга строить из себя непонятно кого перед другими. — Мы здесь одни, даже папы нет, — уже тише добавляет парень, устремляя взгляд в небо. Россия пожимает плечами и снова затягивается, опираясь спиной и затылком о холодную бетонную стену ресторана, в котором проводился корпоратив в честь дня рождения какой-то там не особо значимой страны. Им, по сути, похуй, чей праздник, они пришли ради бесплатного алкоголя. И нет, им за это даже не стыдно. Из ресторана уже почти все ушли, а потому на улице и нет никого толком, потому они спокойно могут поболтать ни о чём на заднем дворе ресторана, где лают собаки и едва доносится отвратный запах с помойки. — В привычку уже вошло, — хмыкает омега, пожимая плечами. Не подумайте, они с Германией не конченные алкоголики, просто любители выпить качественного алкоголя. Они напивались до состояния нестояния, так сказать, до свинячего визга, лишь раз. Сейчас они даже лёгкого головокружения не ощущают, так что те, кто твердит, что они два алкоголика, которые каждый день бухают до беспамятства, пускай сосут. Завидуют просто. — Больше пафоса королю пафоса, — тихо, на выдохе, шепчет альфа, а следом усмехается и хрипло смеётся. Россия смешок подхватывает, и даже позволяет ленивой улыбке тенью скользнуть по его лицу, за место обычной хитрой и самодовольной усмешки, будто приросшей к его лицу. — Ты никогда не задумывался о том, что было бы, откажись ты от предложения отца ещё тогда? — вдруг спрашивает Германия. На миг Россия ощущает дежа вю, потому что вспоминает, как пару десятков лет назад, Германия в таком же состоянии спрашивал у него то же самое. Слово в слово. С этого факта он лишь сухо усмехается, но для приличия над вопросом задумывается. — Были бы мы тогда знакомы? — продолжает немец. Германия часто любил задавать подобные вопросы, заставляющие задумываться о смысле бытия и о своём отношении к этому миру. Россия за это друга очень уважал. Если бы не он, Россия вряд ли бы для себя понял своё отношение к миру и мировоззрение. Он бы даже и не задумывался о том, что на самом деле к миру, по сути, безразличен, как и к людям. Для него теперь отчётливо ясно, что смысл жизни в том, чтобы его найти, и у каждого он свой. И вряд ли бы омега пришёл к выводу, что людей и стран всех считает грешными, просто кто-то в большей или меньшей степени, а кто-то умело это скрывает. — А даже если и были бы, то дружили б? — не унимается альфа. Россия поворачивает голову к другу, поджимая губы, и чуть улыбается, пожимая плечами. — Я не знаю, Гер, — честно отвечает Россия. — Это надо подумать. Германия кивает и отворачивает голову обратно к звёздному небу, которое сейчас так отчётливо отражается в глазах. Немец вдыхает полной грудью, наслаждаясь лёгкой июньской прохладой, и улыбается неожиданно нежно. — Я думаю, — начинает Федерация. — Что мы бы всё равно дружили. В разных вселенных, всё равно. Германия чуть улыбается, а глаза его сияют. — Почему? Вопрос он задал с детской наивностью, улыбнувшись так невинно, и словно ребёнок, закусив губу, склоняет голову на бок, с любопытством глядя на омегу. — Родственные души вместе в любых вселенных, — просто отвечает омега, прикрывая глаза. Они с Германией давно считали себя лучшими друзьями и родственными душами. Они находили себя и своё спасение друг в друге, понимали друг друга так, как никто понять не мог, и между ними была особая связь. Они не любят друг друга так, как любят альфа и омега. Они любят друг друга даже больше, чем как друзей. Скорее, как братьев, или больше, но не в том плане, что люди обычно считают. Скажи они кому-нибудь, что до безумия любят друг друга больше чем друзья или братья, кто-нибудь, да что там, любой бы подумал, что между ними романтические чувства, которых они друг к другу никогда не испытывали. Этой связи и любви не объяснить и не понять, да им это и не нужно. Они есть друг у друга и всё. — Я бы, наверное, был чуточку более счастливым, — пожимает плечами русский. — И разъёбанной психики бы не было. Россия затягивается, открывая глаза, и пристально смотрит на Германию. — Была бы нормальная, — серьёзно отвечает он. — Ну, психика. Он не жаловался, и жил с Рейхом вполне счастливо, имея самого лучшего в мире альфу и самого верного друга, имея огромную власть и авторитет, а главное, свободу свою и своей семьи. Но Россия умел смотреть правде в глаза, особенно, когда вырос. Пришлось научиться. Когда в какой-то момент он начал просыпаться с мыслью о том, что живёт зря, и что ему хочется умереть, и даже любимый Рейх и лучший Германия не были для него удерживающим его в этой жизни якорем. Потом он, конечно, поборол свою депрессию, но понял вдруг, что не до конца счастлив, зная, что большая часть семьи его ненавидит, а власть его лишь на половину, что он в отношениях и в официальном браке с убийцей своего отца. Что-то упорно сжимает его грудь, мешая совершить полноценный вдох, а горло сжимают невидимые руки. Ему словно не хватало кусочков паззла, чтобы стать полноценным и, наконец, счастливым. Он будто чего-то не видит и что-то упускает из виду, а потому задыхается, мучаясь в догадках и ощущения отсутствия в груди воздуха и сердца. Находясь с Рейхом в отношениях и равных правах на страну и территорию, ему пришлось подстраиваться и осваивать жестокую политику, беспощадно уничтожая конкурентов и пытая порой людей. Он стал жестоким, будто от того милого и славного мальчика с улыбкой с ямочками на щеках не осталось ничего. Тот мальчик умер на войне. Спрыгнул прям с обрыва, разбивая своё маленькое и хрупкое тело об острые камни на дне пропасти. Так умер РСФСР, а из его бренного тела, останков, словно феникс, возродился Российская Федерация. Жестокий и холодный юноша, режущий взглядом острее самого острого клинка в мире. Таким он стал. И такой он угнетает самого себя с каждым годом всё больше, чувствуя, как покрытое толстым слоем льда сердце со временем каменеет навсегда без возможности растаять и стать нормальным. Но об этом знает только его лучший друг. Ни к чему его альфе знать о том, как он своими руками сломал своего омегу, сотворив из него холодного бездушного лидера, которого боялся весь мир. И пускай политика сейчас у них мирная, а все знают Россию, как милосердного и сердобольного лидера, он навсегда останется в их глазах холодным и беспощадным, что за свой народ и его благополучие своими зубами грыз глотки каждому, кто позарился на его территорию. Пусть для Рейха это был лишь ресурс достижения абсолютной власти, для России его страна и его народ были чем-то бóльшим и родным. Он в своё время оставлял за собой кровавый след, поясняя всем непонятливым, что бывает с теми, кто посягает на его народ и смеет переходить ему дорогу. Его боятся, его уважают, и он этим упивается. — Да, наверное, — кивает Германия, туша свою сигарету о стену и дожидаясь ответного действия от России. — А ты бы так и остался в другом мире трудоголиком, — хмыкает русский. Германия весело ухмыляется, демонстрируя доставшиеся ему от отца острые клыки, и поправляет очки. — И оба в любой вселенной курили бы как паровозы, — хмыкает немец. — О да, — коротко смеётся Россия. Он улыбается, демонстрируя ямочки на щеках, которые обычный человек или страна увидеть не мог или не имел права, так что сжимает сердце, и пытается впитать эту атмосферу очередного задушевного разговора под звёздным небом. — Ладно, я поехал домой, — тушит сигарету омега. — Обещал быть дома не поздно и не в говнину бухой. Bis bald, Freund. Федерация салютует немцу, приложив два пальца к виску и махнув ими в сторону, и садится в машину, выезжая на трассу. Он бы обязательно поехал в этот всратый ресторан с Рейхом и ржал бы до слёз с реакции пугливых и впечатлительных официантов вместе с ним, но альфа так не вовремя заболел достаточно сильно, чтобы омеге пришлость использовать всё своё обаяние и строгость одновременно, чтобы заставить мужчину остаться дома и нормально лечиться, иначе, цитата, Рейх, сука, я этот градусник тебе в жопу запихаю, если не примешь лекарства! Постукивая тонкими пальцами пианиста по рулю в такт ненавязчивой мелодии, Россия издаёт чисто-русское «пу-пу-пу», понимая, насколько сильно устал, и сильный-жестокий-волевой омега желает оказаться в объятиях своего вредного-больного мужа, который строил из себя героя, которому никакая ангина ни по чём. «Муж, охуеть» — думает Россия каждый раз, стоит ему бросить взгляд на безымянный палец, на котором красовалось красивое и удобное кольцо из дорогущего-Рейх-ну-нахуя-металла тёмно-винного цвета и с гравировкой даты, когда Дитрих поставил на нём свою метку. Россия широко и ласково улыбается, стоит ему вспомнить этот день...***
— Росс, звал? — раздаётся голос Германии из двери комнаты для переодеваний и макияжа, говоря проще, гримёрки для свадьбы. — Входи, — хрипит омега. Когда младший немец, одетый в красивый опрятный смокинг, входит в небольшую комнатушку, то видит, что Россия сидит на кресле спиной к зеркалу, прижимая колени к груди и обнимая их, и держит подбородок на острых коленях в белых брюках. На глазах русского слёзы, которые, если польются, то размажут подводку, которой ему накрасили глаза, от чего приглашённые Украина, Казахстан и Беларусь поржали, и вообще «Россия, пиздец, ты как гот, ха-ха.» Сердце альфы сжимается от беспокойства за друга и тот в одно мгновение оказывается перед ним, чтобы присесть на корточки, и, в силу низкого роста России и достаточно высокого роста немца, взять его за руки, заставляя смотреть себе в янтарные глаза. — Россия, что случилось? — спрашивает Германия, сжав губы. — Я...— хрипит парень, опуская ноги вниз и стирая слёзы, размазывая мало-мальский макияж. — Я волнуюсь, мне нужна твоя поддержка. Германия ласково улыбается, треплет Россию по голове осторожно, чтобы, не дай боже, не испортить причёску. Он тянет омегу за руки, заставляя тоже опуститься со стула на корточки и обнимает его за плечи, крепко к себе прижимая и разрешая Федерации всплакнуть ему в плечо. Спустя время омега успокаивается, улыбаясь и вытирая слёзы, затем шепчет смущённое «спасибо» и зовёт девушек, что помогали ему с образом и ругались на испорченный макияж, не боясь русской кары, и покорно его исправляли, выгнав из помещения альфу. Россия осматривает себя в зеркале, вполне довольный своим образом, и кивает сам себе. На нём была бордовая рубашка, белые брюки, жилетка и пиджак, а так же чёрный галстук, что отлично сочетался с тяжёлыми чёрными ботинками с высокой подошвой и цепью на завязках, что так походили на готские, но от которых омега просто тащился. Не слишком по-официальному свадебно, но они не для этого зарабатывали себе статус чуть ли не властителей мира, чтобы соответствовать правилам, кем-то там неизвестным установленным. Россия, блять, свой статус и авторитет голыми руками вырывал, он может себе позволить хоть в одних трусах выйти к алтарю и хер ему кто что-нибудь скажет. Пусть попробуют, им Рейх сразу же глотки порвёт. Россия идёт к выходу и благодаря своему отличному зрению видит, что Рейх стоит у алтаря в такой же одежде, что и он, за исключением того, что кроме рубашки, весь костюм был чёрным, а галстук белым. На нём были такие же ботинки, что и на России, и от этого щемило сердце. Он вдыхает поглубже и берёт Германию под локоть, дабы тот проводил его к алтарю, отца-то нет, чтобы выполнить эту работу. Под торжественный свадебный немецкий марш Россия, держась за локоть друга, медленно шефствует к алтарю, зная, что сотни глаз провожают его взглядом. Но на всех их ему плевать, у него перед глазами только его альфа, что ласково улыбается, смотря только в его голубые глаза. Стоило ему встать перед Рейхом, в нос тут же ударил его феромон любимого красного вина и шоколада, от чего сердце защемило от любви и её переизбытка, так что Россия лишь шире улыбнулся, щурясь, и смотрит на своего Рейха с щенячьим обожанием и безграничной любовью. Он едва ли запоминает, как они с Рейхом поочерёдно на русском и немецком дают свои клятвы и обмениваются кольцами, он очухивается только тогда, когда им разрешают поцеловаться, и под общее улюлюкивание, он буквально впивается в губы своего теперь мужа, целуя его гораздо дольше и развратнее положенного, но никто и не сказал ни слова против.***
...Россия ещё раз коротко улыбается воспоминанию и возвращает своё внимание на дорогу, съезжая с основной дороги на слабо освещённую трассу, ведущую к ним домой и за город. Едет он спокойно, буквально семьдесят километров в час, от чего в свете фар любая мелочь не проскочит мимо цепкого взгляда России, но внезапно перед машиной оказывается непонятный чёрный дым, что пугает омегу до усрачки. Россия сразу топит педаль тормоза в пол, но по инерции проезжает ещё пару метров, как раз наезжая на эту самую дымку, от чего та рассеивается, оставляя Россию с инфарктом и диким охуеванием. Выходить из машины омега, честно говоря, струсил, и остался сидеть в машине, крепко сжимая пальцами руль до побеления костяшек, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце, что стучало о рёбра настолько сильно и громко, что стук отдавал в ушах, приглушая музыку в салоне машины. Резонное «какого хуя?» всплывает лишь через добрые семь минут, что Федерация просидел в салоне, крепко сжимая руль и с глазами размером с блюдца смотря на дорогу. Будь он на общей трассе, его бы, не смотря на статус, хотя бы в мыслях, миллион раз бы уже обматерили, но ему совершенно плевать, у него стресс. Всё малое количество алкоголя, что, до того, как он сел за руль, успело немного выветриться, вышло из его организма окончательно, когда, выпав из оцепенения и едва повернув голову, его затошнило и Россия едва успел открыть дверь машины до того, как просто блеванул на дорогу. Чуть не вывернув нахуй кишки из себя наружу, бледный омега садится обратно в машину и достаёт из бардачка машины пачку влажный салфеток, вытирая свой рот от остатков рвоты. Теперь, в темноте родного леса, что была его верной союзницей, Федерация чувствовал себя неуютно, врубая фары на максимальную яркость и, не смотря на страх, достаточно медленно езжая домой, боясь, что его опять вырвет. Перед тем, как зайти в дом, Россия ещё пару минут сидит в машине, стараясь успокоиться, и привести свою бледную морду-лица в порядок, дабы у болеющего мужа не возникло вопросов. Дверь, ожидаемо, не заперта, а в доме царит аромат еды, от чего желудок, благополучно выблевавший всю еду, громко заурчал, но Россия сомневается, не стошнит ли его опять, если он сядет поесть? Рейх, как оказалось, сидел в гостиной на кресле, читая книгу на немецком, но его опухшие глаза и нос выдавали, что он всё ещё болеет и, конечно же, не все лекарства принял. — Привет, — шепчет Федерация, подходя со спины и приобнимая, затем чмокая мужчину в висок. — Целоваться не будем, ты болеешь, а из нас кто-то же должен за порядком следить. Дитрих ухмыляется, скаля острые клыки, и приподнимает голову, встречаясь взглядом с чистыми голубыми глазами его омеги. — Привет, сладкий, — хрипит от больного горла тот, пытаясь поцеловать русского хотя бы в уголок губ. — Как мероприятие? — Хуйня полная, — морщит идеально-ровный нос Россия. — Лучше бы и не шли. Сейчас Россия реально думает, что лучше бы он не ехал и присмотрел бы за своим альфой, что так упрямился и не желал лечиться, быть может тогда странного инцидента можно было бы избежать. Или можно было бы просто не садиться пьяным за руль, тогда никакой хуйни бы не было — услужливо подсказывает подсознание, но Россия в мыслях его затыкает, убеждая себя, что выпил он не настолько много, чтобы ему померещилось такое. — Я приготовил на завтра поесть, — разрушает тишину нацист, аккуратно, из-за слабости в теле, вставая с дивана. — Пошли спать? Я знаю, что ты не голоден. — Не голоден, — кивает Федерация. — Но десерт бы съел, — тихо добавляет, идя за Рейхом и смотря кое-куда пониже поясницы, облизывая губы. — Что-что? — игриво переспрашивает немец. Вот же чёрт без рогов, слышал же прекрасно, но решил подразнить омегу, заставляя его вновь повторить произнесённую ранее фразу. Чёрта с два он ему подыграет! Он сам себе запрещает целовать Дитриха, пока тот болеет, но стоит им оказаться в их комнате, как Россия толкает мужчину в грудь, заставляя его упасть на кровать, а затем садится рядом с кроватью на колени. Тонкие руки ложатся на пояс домашних штанов Рейха, припуская их и оглаживая начинающий вставать член альфы сквозь ткань боксеров. Тот шипит, аки змея, но взгляда алых глаз не отводит, смотря в наглые очи своего мужа, в которых черти танцуют, а на устах застыла пошлая ухмылочка, так не свойственная прошлому ему. Россия обводит взглядом и рукой член альфы, после чего на пробу лижет головку сквозь ткань белья, от чего Рейх рычит и запускает руку в белоснежные волосы РФ, чуть сжимая их. Омега усмехается и наконец припускает бельё альфы, опаляя горячим дыханием приличного размера орган мужа. Россия лизнул головку снова, уже без мешающей ткани, от чего Рейх издал глухой стон, так что русский даже удивляется, насколько они оба, спустя столько десятков лет близости, до сих пор друг друга хотят и настолько друг к другу чувствительны. Федерация вбирает в рот малиновую головку, пошло хлюпая, и втянул щёки, спрятав зубы. Он посасывает головку члена словно клубничный леденец, порнушно высовывая язык, так что альфа лишь рычит, да стонет от удовольствия. Россия постепенно берёт глубже член в горло, намеренно оттягивая процесс, дабы помучать своего альфу, ведь тот, как никто другой, знает, насколько глубоко омега научился брать в рот. Дитрих чуть сжимает локоны парня, едва сдерживаясь, чтобы не толкнуться бёдрами навстречу такой горячей глотки омеги, что вздумал играть с огнём. — С-сука, вот выздоровею и выдеру так, что живого места на тебе не останется, — шипит Рейх. — На лоскуты тебя порву. Россия лишь усмехается с членом во рту и намеренно посылает горлом вибрации, хмыкая, а затем резко опускается до предела, утыкаясь носом в лобок Рейха. Тот хрипит, ещё сильнее сжимая белоснежные кудри пассии, и всё-таки толкается бёдрами навстречу глубокой глотке парня, от чего тот мычит, посылая охуительные вибрации. Россия двигает головой вперёд-назад так быстро, что тошнота вновь возвращается, но он упорно игнорирует это чувство, желая довести своего мужа до конца. Вскоре, русский чуть ли не глаза закатывает от того, насколько быстро он двигает головой, всё-таки доводя Рейха до оглушительного оргазма, и пока тот отходит, помогает себе рукой достичь пика. Россия сбрасывает с себя одежду прямо на пол и быстро принимает душ, переодеваясь после в домашнюю одежду, и ложится спать на грудь своего альфы, обнимая его руками и ногами и чувствуя, как тот прижимает его в ответ. Всё бы ничего, если бы уже засыпая, Россия не почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.***
— Может поедешь со мной? — спрашивает Россия, упираясь коленом в стул меж ног Рейха, и скрещивая руки на груди. — А я останусь, ты ведь можешь снова заболеть. Рейх выздоровел относительно недавно, и соответственно вышел на работу, от чего у русского на работе появилось больше свободного времени на раздумья. Тот странный случай он почти не вспоминал, чёрный дым лишь изредка приходил к нему в кошмарах. — Ну это будет вообще позор, — хмыкает омега. — Дважды заболеть в июне, Рейх. Тот лишь хмыкает и прижимает к своей груди омегу, держа руки на его талии и смотря снизу вверх. Сегодня Рейх решил остаться на два часа позже обычного, дабы разгрести дела и сходить на пару собраний. Естественно, он настоял на том, чтобы Россия поехал домой без него. — Да нормально всё будет, сладкий, — отмахивается от него альфа. Россия скептически выгибает бровь, но всё же решает не спорить и реально начинает собираться домой, отсыпав себе на дом четверть стопки документов. Поцеловав мужа, он выходит из кабинета, прикрывая за собой дверь, как тут же натыкается на США. Со вторым самым влиятельным омегой среди всех его коллег у него сложились чисто рабочие отношения. Привет-пока и рабочие организационные вопросы. Они были лишь вынужденными союзниками, не более, но Штаты периодически пытался хоть немного сдружиться с холодным русским. — Здравствуй, — кивает русский, стреляя холодными глазами. — Добрый вечер, Россия, — фамильярничает американец, слабо улыбнувшись. Россия тихо хмыкает, но странного Америку, как обычно, решает не трогать. Естественно, он знал, как перед ним и Рейхом стелится американец, раньше завидовавший их власти, а сейчас старающийся угодить, дабы быть в хороших с ними отношениях. Потому что он понимает, что если не будет с ними сотрудничать, то попросту не выживет. Федерация садится в свою машину и едет домой, чувствуя дежа вю, но в этот раз, по крайней мере, светло, что обнадёживает. Ну или он получше рассмотрит ту херобору, что так его напугала. — Да с чего я вообще взял, что это повторится? — тихо произносит Россия, поджимая губы. Доехав до родной обители без приключений, Федерация тихо включает музыку и идёт ужинать, попутно с телефона читая сообщения в чатах и новости на главном сайте браузера. Тело приятно расслаблено после работы и пяти минут лежания на кровати, от которых он чуть не заснул. Ужин, спасибо нацисту, готовить не пришлось, так что Россия неспешно поел, порезав ножом палец, когда хотел порезать хлеб, попутно разбирая забранные с офиса бумаги, и чувствовал себя просто прекрасно. Спустя время на телефон приходит сообщение от Рейха о том, что тот немного задержится, так как в офис заглянули добровольно отказавшиеся от статуса страны ЯИ и КИ, с которыми альфа сохранил дружбу. Россия кивает сам себе, откладывает в сторону стопку уже просмотренных документов и бредёт на улицу, прихватив пачку сигарет, внутри которой неизменно была чёрно-красная зажигалка. Присев на крыльцо, Федерация зажал губами никотиновую палочку и чиркнул зажигалкой, поджигая её кончик. Он тут же закрыл глаза, делая глубокую затяжку, и чуть улыбнулся, спустя пару секунд выдыхая табачный дым. Он сам не заметил, когда курение стало его отдушиной, способом проветрить голову и освежить мысли, но он прекрасно понимал, насколько это вредно, хотя поделать ничего с этим не мог, да и особо не пытался. Вот Германия молодец, он курит тонкие, от которого почти никакого эффекта нет, в которых важен лишь сам процесс и лёгкое ощущение никотина. Россия же предпочитал тяжёлые, отказываясь признаваться даже самому себе в том, что такие горькие сигареты ужасно напоминали ему отца, что в своё время курил подобные. Краем глаза парень замечает на неосвящённой части леса, что среди деревьев, в темноте, будто виден дым. Тот самый блядский дым. Россия мгновенно тушит сигарету и забегает в дом, закрыв дверь на все имеющиеся замки, испугавшись, что то, возможно, не тень, а просто спрятавшийся среди деревьев недоброжелатель. Да, вот такой вот он жестокий и холодный убийца, который испугался чьего-то силуэта в лесу. Но он тогда был один, так что эмоции можно было не прятать под железной маской, признаваясь самому себе, что да, он малость трухнул. Дабы отвлечь себя от этой вакханалии, происходящей с ним в последнее время, РФ включил на телевизоре рандомный канал, на котором показывали какое-то совсем уж дурацкое кино, но лучше он будет приподнимать уголки губ от наитупейших шуток, чем сидеть в тишине и темноте, думая о каких-то страшилках. В итоге, он сам не заметил, как уснул, так и не дождавшись прихода альфы, под шум всё ещё максимально дебильной комедии, с расчётом на то самое поколение, которым плевать что смотреть, в котором лишь второсортный туалетный юмор, приправленный пошлыми сексистскими шутками.***
Обычно, человек просыпается от яркого света, проникающего сквозь щель в шторах, когда не плотно их закрыл, или вовсе забыл захлопнуть, морщась от настырных солнечных лучей, что скачут по твоему лицу. Человек может проснуться от того, что ему слишком жарко, или наоборот, слишком холодно. Может проснуться от жажды попить или от объятий любимого человека. А вот Россия просыпается с чувством дискомфорта, словно на его груди, по меньшей мере, сидит кто-то очень тяжёлый, и пристально на него глядит. Не открывая глаз, парень почувствовал, что что-то очень сильно не так, а разум забил тревогу. Открыв глаза, Россия видит перед собой чёрную дымчатую фигуру, что сидела на его груди, но чётче всего были видны смутно знакомые бирюзовые глаза, неестественно светящиеся в темноте. От страха сердце замерло и начало хуярить с такой силой, будто вот-вот разобьёт грудную клетку. Руки ощутимо дрожали, как и всё тело, которому от леденящего страха стало вдруг так холодно, а в ушах будто был вакуум, от чего он толком и не слышал и не видел того, что происходило. Чёрная фигура неотрывно следила за ним, но в чувства русского привёл тот факт, что эта самая фигура склонилась к нему и очень больно вонзила свои клыки ему куда-то в ключицу, кажется, рядом с меткой Рейха. Издав хриплый, от давления на грудь, крик, Россия забрыкался, пытаясь скинуть с себя неизвестного, но от страха все конечности словно онемели, да и фигура, что начала приобретать очертания, не спешила с него слазить. В итоге, на фоне слышится какой-то шорох и грохот, но от страха Россия толком и не разбирает, что это, и парень успевает заметить фигуру Советского Союза перед тем, как его скидывают с тела парня, и успевает знатно охуеть перед тем, как, наконец, потерять от страха сознание, проваливаясь в спасительную темноту, где никого и ничего пугающего нет.***
Россия приходит в себя в своей комнате спустя добрых двадцать минут, чувствуя, как сильно у него болит голова, и как сильно он разбит от потери сознания. Будто с похмелья встал, ей богу. Но тут же в голову приходит осознание, почему именно он потерял сознание, и сердце подпрыгивает, заставляя парня подняться резко на кровати, игнорируя сильную боль в голове. Сердце бьётся о грудную клетку, оглушая парня, пока он сам спускается вниз, желая убедиться в том, что это всё его сон, плод его фантазии и разъёбанной психики, что это всё он придумал сам, просто отравившись своими сигаретами. Но уже на лестнице он слышит ругающиеся на кухне между собой голоса, из которых отчётливо отличает голос давно почившего отца. — Какого хуя..? — шепчет он сам себе, а ноги ускоряются, в итоге он почти вбегает на кухню. Конечности каменеют, придавливая его к полу, а глаза выпучены от шока настолько, что вот-вот выпрыгнут, и Россия, кажется, вспоминает все известные ему молитвы, русские и не очень, католические и православные, даже что-то из буддизма вспомнил, спасибо Китаю за посвящение в культуру. На кухне, привязанный к стулу, действительно сидит его отец, СССР, Союз Советских Социалистических Республик, собственной, мать его, персоной. Смотрит на сына так нежно и неверующе одновременно, что у России самого сердце сжимается, и ни о чём не думая, он поддаётся порыву в своей голове, подскакивает к отцу и крепко его обнимает, чувствуя, как в верёвках напрягается его тело в попытках обнять в ответ. — Россия... — шепчет коммунист, максимально, насколько это возможно в его положении, прижимаясь к сыну. Федерация себя не контролирует и чувствует всем своим естеством, как что-то внутри него, где-то в самом укромном уголке сердца, с каждым продолжительным вздохом с хрустом ломается, как ломаются его кости, как слёзы бездумно льются по его щекам, а в нос ударяет такой родной и любимый запах его отца, что всегда пах безопасностью и домом. Россия цепляется за его одежду ногтями, царапаясь сквозь неё, но ему откровенно на это, как и Советам, плевать. Сейчас главное то, что отец тут, что это не мираж и не фантазия. Что он жив, и Федерация может его обнимать и чувствовать его запах. Стоящий чуть позади Рейх понимающе выжидает, когда трагичное воссоединение семьи произойдёт, когда они смогут отлипнуть друг от друга, хоть и понимает, что это надолго. Ссоры с неожиданно воскресшим врагом подождут, пока это важно его омеге. Скрепя сердцем, немец не оттаскивает от коммуниста омегу, что словно прирос к нему, ведь понимает, что эта погань, мать вашу, из мира мёртвых восстала. Не просто же так это произошло, тем более, когда их власть на пике. Возможно, Союз восстал и, узнав о положении дел, захочет вернуть территорию и власть себе. А Россия краем сознания понимал, что отцу надо многое узнать из того, что произошло, и ничего из этого ему не понравится ни разу. Но это подождёт. Он ждал семьдесят с лишним лет, и пару минут тоже подождёт, хоть и понимает, что разговор будет тяжёлым и он ни разу к нему не готов, да и не был никогда. Хотя, наверное глупо признаться, что в тяжёлые времена парень действительно представлял, что было бы, если бы отец воскрес. Что бы тогда сказал или сделал Россия? Сейчас всё вылетело из головы. — Я скучал, — как в бреду шепчет младший. — Я тоже, — тихо отвечает ему коммунист. — Россия, — зовёт его на немецком Рейх. — Надо узнать у него, что за хуйня происходит. — Да, надо бы, — кивает Россия, нехотя отлипая от отца. — Ты знаешь немецкий? — удивлённо спрашивает Советы и хмурится. — Что произошло, пока я был мёртв? — Давай-ка лучше ты сначала расскажешь, что происходит, и каким, мать твою, образом ты жив, если я самолично тебя убил, — шипит нацист. Союз хмурится и едва сдерживается от грубости и парочки отборных матов в сторону врага, но осекается. Россия слишком близко стоит к Рейху, от него пахнет немецкими феромонами, а на их безымянных пальцах блестят одинаковые кольца. Сердце учащённо бьётся от неприятной догадки, но он откладывает этот разговор и покорно говорит. — Я сам не знаю, как это случилось, — начинает он. — Может развяжете меня? — Ну уж нет, — рычит Рейх. — Ты снова нападёшь, будто я тебя не знаю. — Не знаешь, — рычит в ответ русский, напрягая мышцы, и уже собирается продолжить, как встревает Россия. — Тихо оба, блять! — кричит он, сверкая холодными глазами. — Вы, сука, не будете пререкаться, и поебать мне на вашу вражду, вы выслушаете друг друга. Омега принялся развязывать отца, освобождая его от верёвок, и тот, слегка размяв затёкшие мышцы, заключает сына в крепкие объятия, зарываясь носом в его белоснежную макушку. Спустя время он всё же отстраняется, потому что Рейх напоминает о том, что они вообще-то ждут объяснений, какого хуя он воскрес. Тут без матов никак, эншульдигон. — Умирать больно, — говорит он, садясь за стол, когда это делают Россия и Рейх. — Сначала было никак. Потом я очнулся в каком-то тёмном и холодном лесу, где одни чёрные деревья, а потом очутился в реальном лесу посреди дороги, а потом снова темнота. И вот, я очутился тут, увидел Россию и понял, что ты, — он обратился к Рейху с доле неприязни. — Тут, и как-то связан с моим сыном, потому оставил метку, чтобы меня не смогли снова убить. — Ты сделал, блять, что?! — буквально орёт Россия, подскакивая с места и хлопая по столу ладонями, оглушая альф. Он округляет глаза и мчит в ванную, по пути снимая с себя футболку. Действительно, на его ключицах, поверх метки Рейха, оказался советский символ — серп и молот. сукасукасука Бегущая строка из отборнейших матов сразу и на русском и на немецком проносится в его голове, пока он со слезами на глазах смотрит на двойную метку на его ключицах, понимая, что теперь принадлежит не только своему мужу, но и, сука, отцу. Да, ненормальная симпатия и тяга к отцу была ещё давно, задолго до его смерти, и в тайне он желал о его метке, но, блять, не так, не спустя столько времени, не таким образом. Его отец им воспользовался. Воскрес и оставил метку, чтобы не быть убитым сразу же после воскрешения. Пиздец. Полнейший. Это не то, чего от жизни ждал русский. Он мечтал об оставшихся кусочках паззла, чтобы из обломков, наконец, собрать себя воедино, а вместо этого чувствует, как его ещё сильнее ломают на мелкие кусочки. В ванную врывается Рейх, осматривая двойную метку России, но ничего не говорит, лишь поджимая губы, и прижимает омегу к себе, убаюкивая и успокаивая его. — Я ему объяснил, что территория наша и что прошло столько лет, — говорил немец больше для того, чтобы отвлечь омегу. — Пригрозил ему, что несмотря ни на что, найду на него управу, если он решит отобрать власть. — Мне всё равно, — хрипит он. — Рейх, он меня пометил! Сука, пометил, чтобы остаться в живых! — Мы разберёмся, — отвечает тот, с печалью смотря на убитого парня. — Пойдём, вам надо поговорить. Взяв Федерацию за руку, он ведёт его обратно на кухню, где его ждёт коммунист. — Вражда враждой, — говорит он. — Но человеческие чувства мне не чужды, что бы ты там себе не думал. Поговорите. И уходит, оставляя их наедине. Россия садится напротив отца, убито смотря в стол. — Россия...Он тебя пометил? — неверующе шепчет альфа. — Поверить не могу! — распаляется всё же он, вопреки собственным мыслям о том, что нужно оставаться спокойным. — Ты спишь с ним, с Рейхом! Он воевал против нас, бесчеловечно напал, нарушив договор, пытал наших, убил меня, в конце концов, а ты, блять, с ним спишь?! Предатель! — Не смей звать меня предателем! — надрывая голос, прокричал Россия, обернувшись на отца. — Ты погиб, и что мне оставалось делать?! — Не попасть в руки к врагу, — подхватывает коммунист, повышая голос. — Россия, ты предал меня, братьев и сестёр. Продался врагу и живёшь припеваючи! Не так я тебя воспитывал… — Да, — хмыкает омега. — Не так. Но ты подумал, что мне оставалось делать после твоей смерти? Что вообще было. Разве так тебя воспитал Российская империя? Ты обвинил меня, не зная сути произошедшего, какой из тебя коммунист? — разочарованно тянет Россия, отворачиваясь к окну и скрещивая руки на груди. Слёзы предательски пошли из глаз, а голос начал дрожать. — Я только-только сбежал из плена, узнаю, что ты убит, а вся семья в концлагере. Папа, они пообещали пытать их всех на моих глазах, если я не соглашусь! — у него начиналась настоящая истерика, а голос звучал всё громче и громче, дрожа от кома в горле. Союз не знал, что на это ответить. На исповедь сына он лишь молчал, чувствуя волнение, неловкость, шок и боль. А ещё, он чувствовал, как разрывается его сердце от того, до какого состояния он довёл омегу. Союз понимает, что сын ещё не закончил, а потому даёт ему время на передышку, не перебивая и ожидая продолжения, хотя он не уверен, что хотел бы слышать то, что Россия сказал потом. — Ты внедрил нам свои принципы, что мы должны быть идеальной семьёй, примером для подражания, умелыми пионерами и прилежными учениками, совершенно не спрашивая нас, хотим ли мы этого? Стоило тебе в тридцать четвёртом году объявить меня своим наследником, так они обозлились на меня, объявили своим врагом. Я терпел словесные унижения, терпел побои, а потом тебе в глаза врал, что на улице подрался, их защищая, а ты ничего не видел! Россия упрямо пытался стереть неконтролируемый поток слёз, который показывал то, насколько слаб сейчас омега перед коммунистом. — Я попал в плен, потому что пытался увести немцев от уязвимых сестёр, пока братья где-то прохлаждались, — фыркает он. — Когда меня поставили перед выбором, то я не раздумывая выбрал семью. Я знал, что они меня не любили, но присоединился к врагу, чтобы они были живы. После я вновь терпел избиения и унижения, только чтобы видеться с ними, когда мне позволяли, — Россия опускает голову вниз, а затем поднимает разбитый взгляд на отца. — Они, как ты сейчас, не зная всего, в лицо называли меня предателем и лжецом. А потом… Россия замолчал, не в силах продолжить. Он пытался было пару раз сказать, но ком в горле мешал этому, и из его уст доносились лишь разные хрипы. Отцовское сердце не могло видеть подобную картину настолько разбитого сына, а потому Союз зажмурился, пытаясь стереть из памяти этот образ и воссоздать воспоминание некогда счастливого РСФСР. — Со мной остались только Беларусь, Казахстан и Украина, — всё-таки, ему удалось продолжить говорить. — Остальные… Все до одного попросили меня их убить…И чтобы это сделал обязательно я. Сердце коммуниста замерло и ухнуло куда-то вниз, а кровь в венах застыла. Ком мгновенно образовался в горле, и ему захотелось тот час закричать так, чтобы вся планета услышала. — Естественно, я не смог этого сделать. Я не позволил никому их убить. Они теперь живут сами по себе. Не люди, но и не страны. Республики без территории и своего народа, — шепчет омега. Не в силах больше стоять, СССР рухнул на стул, пряча лицо в ладонях. Плечи подрагивали в немом плаче, а вместо криков, их его уст доносились хрипы. — Со временем, я смирился, смог полюбить. Теперь ты знаешь, через что я прошёл, так что не смей звать меня предателем, — чеканит ледяным голосом Россия, подавая отцу стакан воды. Затем омега подходит вновь к окну, держа руки за спиной. — Я сделал всё для семьи и своего народа, даже если они меня возненавидели за это. Эти слова были сказаны тихо и хрипло, но коммунист, кое-как пьющий воду из стакана, всё равно их услышал. Советы уже успел более-менее успокоиться, так что смог выдавить из себя: — Прости меня, прости! Я…действительно обвинил, не разобравшись, — коммунисту бы сейчас закурить, да только не к месту будет такая просьба. — Я действительно был ужасен… — Ты никогда не был хорошим отцом, — говорит Россия, доставая из шкафа бутылку виски и разливая по стаканам. — Но я всё равно тебя любил и люблю. В тот же миг его заключают в крепкие отцовские объятия, по которым Федерация до сих пор временами тоскует. Все слёзы были уже выплаканы, но на отцовском плече Россия всё равно вновь начал рыдать, безудержно и надрывно. Родной феромон отца дразнил обоняние, прогоняя в воспоминаниях счастливые моменты, и от того истерика накрыла Россию ещё одной волной, пуще прежнего. — А знаешь, что самое ужасное? — хмыкает омега, отстраняясь и уходя к окну. — Что до войны я умудрился влюбиться в тебя, как в альфу, по уши. Увидев тебя, понял, что чувства нихуя не прошли, а лишь забылись, а потом я узнал, что ты оставил мне метку, чтобы остаться в живых, чтобы тебя не убили. Он хмыкает и достаёт из кармана пачку сигарет, задерживает меж губ сигарету и поджигает её кончик, моментально затягиваясь и рвано выдыхая в открытое окно. — Ты, блять, мной воспользовался, — хмыкает он. За спиной молчал коммунист, но русский чувствовал его взгляд на своей спине. Чувствовал напряжение, повисшее меж них, такое сильное, что если между ними положить шнур от зарядки и подключить его к телефону, тот начнёт заряжаться, а лампочка загорится. — Ублюдок, — произносит одними губами парень, вновь делая глубокую затяжку, но уже не так спешно и яростно. — Это не так, — тихо говорит СССР. — Что? — яростно переспрашивает Россия, обернувшись, и стреляет холодом так, что Союз наверняка давно бы уже покрылся льдом, были бы у омеги какие-нибудь способности. — Я тоже испытывал к тебе влечение, Россия, — он роняет на свои руки голову. — Считал себя ужасным аморальным педофилом, растлившим своего сына. Блять, да меня кошмары мучали каждую ночь очень много лет, и я постоянно чувствовал перед тобой вину. Теперь ты знаешь всё. — Ты действительно ужасный отец, — хмыкает омега, замечая, как дронули плечи альфы от этого. — Но я люблю тебя в ответ, и это значит, что мы оба ужасны. Я тоже сын не лучший. Я действительно рад, что ты вернулся, папа. Россия подходит к альфе и обнимает его, понимая, что он, чёрт возьми, действительно плачет. Его сильный и волевой отец, что никогда не плакал, прекрасно справлялся с пятнадцатью детьми и работой в одиночку, сейчас плачет, словно раненный ребёнок, от чего щемит сердце. — Это не значит, что я готов тебя простить, но значит, что готов дать тебе шанс. — Спасибо, Россия, — сломлено шепчет коммунист. — Это очень много для меня значит. Я попытаюсь ужиться с твоим...мужем. Ради тебя. — Спасибо. Россия поговорит и с Рейхом, попросит, чтобы они, пусть это и звучит по-детски, попробовали найти общий язык и не ссориться, смогли забыть вражду и жить мирно. Хотя бы ради него самого, чтобы он чувствовал себя в безопасности. В любом случае, миру о его воскрешении знать нельзя, а кроме как к России, идти Союзу больше некуда, поэтому выбора у них нет. Российская Федерация, вопреки своему мнению недавно, всё же понял, что, кажется, только что нашёл ещё один кусочек паззла, что должен собрать полную картину России, чтобы тот обрёл себя и свой смысл жизни. Это начало новой эпохи в его жизни, начало чего-то нового, и может, сигнал от матушки Судьбы, что всё это время омега делал что-то неправильно, и что пора что-то менять. Он разберётся с этим и найдёт остальные кусочки паззла, чего бы ему это не стоило. Он хочет быть счастливым.