the one i killed is me

Половина четвертого утра. Ядовито зеленые цифры на прикроватной тумбочке — первое, что бросается в глаза после пробуждения от болезненного и липкого кошмара. Казалось бы, нормальный человек первым делом обратил бы внимание на пронизывающую всё тело боль, стучащую в висках и пульсирующую в районе запястий. Но Итадори в последнее время, кажется, не жил совсем, даже не существовал, потеряв понимание дня и ночи, упустив грань между вчера и завтра. Сложно было о чём-то судить в рамках нормальности, не теперь. Взбивая простыни и путаясь в одеяле, он провёл неизвестно сколько где-то на грани, не слыша и не видя ничего, и одновременно откликаясь на каждый шорох. Паника поднимается к горлу кислым комом и тут же уступает место настоящему ужасу, стоит пересохшим глазам уловить обволакивающую темноту вокруг. В комнате кто-то есть. Чья-то тень мельтешит перед лицом, пока сердце в груди заходится в бешеном стуке. Подсознание рисует пестрящие красками картинки того, что произойдет дальше. Чья-то когтистая лапа хватает его за шею, не давая и шанса вздохнуть перед тем, как трахея проламывается под натиском. Слышится только пугающее шипение, перетекающее в отвратительное бульканье — кровь подобно кипящей воде поднимается ко рту, вырываясь меж дрожащих губ. А потом Юджи слепнет на пару секунд, хватая от неожиданности воздух словно выброшенная на берег рыба. Шея цела, а металлический привкус на языке остается всего лишь привкусом. — Мегуми? Что ты тут делаешь? Голос хриплый, больше похож на сипение подбитого зверя. Фушигуро медленно отходит от выключателя, присматривается к Итадори, сужая глаза. Чёрные волосы в полнейшем беспорядке, а лоб разрезала глубокая, острая складка, наполненная тревогой. Юджи думает, что всё это — иллюзия воспалённого мозга. Мегуми предстает не близким и дорогим другом, а случайным человеком, однажды отпечатавшимся секундным столкновением на памяти. Узнаваемые черты, мимика и движения, не несущие с собой тёплых воспоминаний. Будто незнакомец ворвался в комнату, неожиданно и нагло. Неприятно. Беспокойно. Небо за окном уже сереет, а комната, даже с включенным светом, всё равно погружена во мрак. Будто именно здесь прячется не задетая предрассветными сумерками ночь. Позже она разойдется, затаится по углам, но всё ещё будет. Такая же тёмная и непроглядная. Неизменная. — Нет, это ты какого чёрта делаешь?! — Мегуми, вскрикнув, тут же затихает, неловко закусывая щеку. В глазах у парня — ни капли сна. Только мечущееся бешенным пламенем непонимание. Когда он хватается за ледяные руки Юджи, то задерживает дыхание, словно это ему больно, словно это он здесь в развернувшееся под ногами пекло падает. Кажется, Фушигуро и правда был бы не против забрать себе всю боль Итадори, но только что там забирать, если шаман уже и так в предсмертной агонии будто, и не чувствует ничего потому что сгорел весь, ничего не осталось. Руки у него разодраны по локоть, темные пятна пачкают одеяло и футболку. На многое можно было списать — пусть даже на неожиданное нападение проклятия, пусть и глупо — но у Юджи под ногтями куски собственной кожи. И это чуть ли не единственное, что он сейчас мог бы с более-менее стоящей уверенностью назвать «собственным». Своим и только своим. Не душа, даже жалкая кожаная оболочка, и та ему больше не принадлежит. -Что ты сделал!..

что-ты-наделал-ты-убил-их-они-погибли-из-за-тебя-ты-виноват убилвиноватубилвиноватубилвиноватубилвиноватубилвиноват

— … с собой?! Дёргается как от пощёчины. В глаза словно песка насыпали, сухие ужасно, а плакать всё равно хочется, совершенно по-детски, от обиды. От навалившегося груза и от неспособности что-то со всем этим сделать. Черноволосый поджимает губы, аккуратно вертя руки из стороны в сторону и ёрзая, спеша ринуться за бинтами, но при этом абсолютно не желая оставлять друга одного. А Юджи и не помнит, чтобы он вот так с собой. В голове гудит и с каждой секундой становится всё невыносимее. Наверное, это как-то отражается на лице, потому что Фушигуро задерживает дыхание, сдерживая себя от последующих вопросов. Итадори отмахивается. — Да всё нормально. О, конечно. — Я в порядке. В самом хаотичном. — Просто что-то стрёмное приснилось. Мегуми смотрит на него неверяще, и Юджи правда не может понять, откуда, учитывая его состояние, в нём берётся такое сильное и такое неожиданное желание рассмеяться. Нервное. Ломота во всём теле настолько отвратительна, ощущается болезнью, от которой не спастись и от всего это рассудок затуманивается. Хотя куда уж больше. Хочется сболтнуть что-то ещё более выбивающее из колеи, но вместо этого Итадори только хлопает себя по губам, пока его лицо меняет цвет с бледного-зеленого на белый и обратно. Он подрывается с кровати, больно ударяясь бедром о тумбочку, и несётся в ванную, сбивая ещё что-то по пути. Позади слышится спешка, Фушигуро что-то говорит ему, выбегая из комнаты с хлопком двери, но Юджи не понимает. Всё это — мельтешащие помехи, посторонний шум. У него самого кожа трещинами покрывается. Сквозь них что-то зловонное, чернее самой тьмы льётся. Юджи не пугается, наоборот даже, прислушивается. Внутри тихо, как и последние дни, может, недели. Итадори мог бы притвориться, что всё это было сном. Мерзким и ужасным, какими и бывают кошмары, но на коже остались шрамы; среди друзей, он уверен, что многих не досчитается, а в глазах почти всех мимо снующих — страх и отвращение. Двуликий молчит, да. Но от его невидимого взгляда всё ещё бросает в дрожь, от сгущающейся внутри силы хочется свернуться в комочек и иссохнуть поганым паразитом. Жуком, которого растопчут не столько от ненависти, сколько от ненадобности, мизерности, за которой парня и не заметят. Может, только кости хрустнут и рассыпятся прахом, а за подошвой ботинок потянется то самое, уже непонятно как долго заменяющее Юджи. Прогнившее насквозь, пропитавшее всю комнату своей сыростью. Как смердящая от давности вода в вазе, как липкое пятно на полу, как заржавевший нож, как ледяная вода в душе, как кислотно желтый цвет лампы, как заплесневевшая еда. Что-то достаточно ожидаемое, мысль о чем должна была стать обыденной, чему противиться было бы очень глупо. Итадори словно чешется весь изнутри, он знает, что глупо. Он также знает то, что они удивятся. Разочаруются. Испугаются. Он не сомневается, что от друзей не останется и следа — перед ним предстанут каратели. Возможно, кто-то, всё-таки, смилостивится, опустит оружие, захочет поговорить по душам.

Глупые.

Юджи упирается дрожащими зрачками в отражение зеркала, оседая на холодный кафель. На губах улыбка — наверное; парень не понимает, где он, где отражение, где его выдумка, а где реальность — хочется хохотать, но его ли это желание, дрожью отдающее в пальцах? Кусает со всей силы ладонь — что-то в нервных окончаниях отзывается, потому что так и должно быть, но не больно всё равно. Белое освещение создает из ванной комнаты подобие дешевой декорации. Всё вокруг крутится, сверкает и гаснет. На затворках сознания вспыхивает догадка, что он умирает. Прямо вот в этой малюсенькой ванной общежития, будто Юджи в какой-то дешевой мыльной опере. Только вот дело в том, что нет никакой съёмочной группы и всё это не игра на камеру. Парень умрёт и испепелится за секунду, а, может, будет гнить здесь днями, пока кто-то из ребят не решится снова его проверить. Ворвутся в комнату, загудят, зароятся. На руках уже и ран ведь нет — всё затянуто аккуратно. А в голове медленно проясняется. В зеркале напротив теперь существо осознанное и здравомыслящее. Тенью виснет, заслоняя свет. Льнёт ближе, ластится словно, наваливается приятной тяжестью. Рядом — Юджи Итадори. Паренёк исхудавший, осунувшийся, бледный очень и с синяками под глазами, но зато в глазах этих что! Сукуна порыкивает довольно, крепко придерживая мальчика, и не может насмотреться. Сколько бы страха в Юджи не плескалось, сколько бы раз он сам не повторял как сильно ненавидит Двуликого — всё это блекло по сравнению с тем воцарившемся покоем, стоило королю только показаться. И всё это сладко так, противно и приторно до скрежета на зубах, но Сукуна сам не может уследить за всей бурей внутри себя; жадно вдыхает запах Юджи, ворошит светлые волосы. Мальчишка. Маленький такой, хрупкий вроде, а силища эта в нём откуда? Такая, что самого Короля к себе по-свойски притягивает, рядом удерживает. Мегуми возвращается один, застывая на пороге комнаты, и не смеет вздохнуть лишний раз. Итадори улыбается своему отражению ярко, счастливо. Улыбается впервые за последний месяц. Улыбается совершенно незнакомо. Пугающе, по чужому. Становится неуютно. Становится как-то зло на самого себя от незнания, как же лучше поступить, что сделать. Фушигуро долго отгонял от себя навязчивые мысли, не верил, обманывался. А сейчас вот стоит в комнате своего друга, смотрит вроде бы на него, того самого — того же приятного оттенка волосы, те же шрамы под глазами, даже толстовка знакомая; ну да, схуднул немного, ведь не страшно, да? Но видит он не Юджи. Может, Мегуми упустил что-то очевидное, допустил ошибку и вот прямо на его глазах Итадори, солнечный, всегда такой чертовски яркий Итадори, гибнет. А может, Мегуми просто идиот, которому и не суждено вовремя додуматься до чего-то действенного и спасти паренька. Страх фонтаном бьёт в груди — хочется что-то сделать сию секунду, кинуться к парню, тормошить его долго, кричать отчаянно, или просто направиться к кому-нибудь, кто сможет придумать что-то, помочь. Фушигуро так и остается стоять у порога, не замечая, как сильно он сжал кулаки, оставляя на внутренней стороне ладоней отпечатки ногтей. Человек пропадает, а помочь ему никто не может.

***

Поговорить по душам уже не получится. Поздно. Сукуна не позволит. А у Юджи и души-то уже нет.