Утренняя мгла напоминает застоявшийся в прокуренной комнате дым. Тяжело оседает в лёгких, щиплет глаза и вынуждает веки закрываться самим по себе, словно они не часть одной системы.
Мегуми ушёл минут сорок назад, молча просидев всё это время рядом с пыхтящим из-за жара Итадори. Он теперь замотан в одеяло будто младенец, а подушка идеально подпирает шею, как если бы его голову кто-то придерживал.
Это кажется насмешкой. Жестокое и чрезмерное наказание за
чужие грехи — даровать такую ласку после всего свершенного.
Несмотря на болезненные судороги зараженного нутра, в голове ясно. Мысли не мечутся и их появление легче отследить.
На периферии зрения неподвижный силуэт. Расплывчатый, то ли из-за слезящихся глаз, то ли по какой-то более надоедливой причине. Юджи туда не смотрит. Он вообще никуда не смотрит, кроме как на потолок — видно одиноко висящую пыльную паутинку.
Раздражает.
Пальцы неосознанно сжимают одеяло, стоит только силуэту зашевелиться. Впервые за последние несколько часов.
Грубый и слегка хрипловатый голос. Знакомый до боли. Итадори не может сдержаться, поворачивает голову, забывшись. Ему навстречу — раскаленный метал. В сияющих алым глазах, на удивление, ничего кроме тихой насмешки. Почти что нежно.
Смешок вырывается из губ неожиданно, кажется, для обоих. Сукуна только хмыкает, дергая бровью в предложении объясниться.
— И давно ты так умеешь?
— «Так» это в смысле являться к тебе в виде призрака? — Рёмен все ещё ухмыляется, но глаза его теперь цепляются за кокон одеял не так пристально, точно расслабляется, услышав голос Юджи. Сверкающая лава будто слегка затухает, Двуликий ленно прикрывает глаза, подпирая щеку рукой.
Он сидит на пустом письменном столе напротив кровати и явно не вписывается в обстановку со всеми его одеяниями, будто их королю даровало само море — так они были подвижны от малейшего движения, красивым шелестом расползаясь и взлетая, подобно волнам.
— Какой ещё призрак, — Юджи фыркает и делает вид, что в голове не стрельнуло от того, как сильно он закатил глаза. — Ты поменял классификацию? А начальство в курсе?
Храбрится.
Как глупо.
Слегка размытый, будто из дымки, фантом Двуликого был не больше чем обманом зрения, но тяжелая аура давала понять, что король действительно здесь, в одной комнате с Итадори и даже вроде как мирно ведёт беседу.
Не сильно успокаивало.
Странно было говорить с Сукуной вот так. Но сил на препирания не было, а уж если тот вдруг захочет сразиться, Юджи уверен, что испустит дух стоит ему только принять вертикальное положение.
Это жутко бесило. Напоминание о собственной слабости забурлило в груди расплавленным оловом, больно зажгло. Странная вещь, быть готовым проститься со всем тебе дорогим собственноручно, но дико и до конца сражаться, стоит только кому-то заявить права на твою, пусть и такую, наполненную
бессмысленным смыслом, жизнь.
Фантом шевельнулся, отвлекая от уничижительных мыслей. Рёмен теперь стоял у кровати, расслабленно скрестив руки. Всё в нём выдавало человека — существо — держащего окружение под контролем и нетерпящего неповиновения. В расслабленности — твёрдость мышц кровожадного хищника, и Итадори не глуп, чтобы забыть об этом, так что весь подбирается, устремляя взгляд прямо на незваного гостя.
Сукуна наверняка замечает, потому что едва слышимо выдыхает. Явно забавляется ситуацией, хоть и есть в нём что-то странное, новое. У Юджи это неизведанное вызывает неподдельное любопытство, но он опасливо молчит.
«Меньше знаешь — крепче спишь». Так сказал бы дедушка, а Юджи бы поверил. Поверил, если бы он ещё был десятилетним мальчишкой. А так он давно уже потерял смысл словосочетания «крепкий сон», знает он слишком много и мало одновременно, да и дедушка уже вряд ли сможет сказать хоть что-то.
— Почему они выделили тебе такую маленькую комнату? Мышья конура, — Двуликий почему-то на мгновение кажется обычным человеком. Его гордость наверняка задевает то, что нынешнее тело вынуждено тесниться здесь, что и выражается в брезгливом, человечном, жесте разочарования.
Юджи ожидает чего-то. Резкого рывка, громом потрясающего от неожиданности хохота. Чего-нибудь, что было бы в характере Сукуны. Но король действительно только с неприязнью осматривает комнату, будто он не успел насмотреться за всё то время, что пробыл здесь.
— Комнаты у всех одинаковые, — шаман наконец-то отвечает, всё ещё не сводя глаз с проклятия. Плечи напряжены, брови нахмурены и губы поджаты.
Сукуне это не нравится. Он не тот, на кого Юджи стоит смотреть с такой враждебностью.
— Ну хоть не подвал, да?
Итадори хмурится ещё сильнее, приподнимаясь на локтях выше.
— О чём ты-
— Ну, твои любимые друзья ведь не забывают о своих планах на счёт тебя.
Улыбка Сукуны становится шире и напоминает уже оскал. Он продолжает:
— Казнь, как мило. Интересно, наведаются ли к тебе за день до или от стыда даже глаз с земли поднять не смогут? На последний ужин они принесут тебе свои фальшивые извинения.
Рык вырывается из горла, когда Итадори с громким звуком втягивает воздух через нос.
— Заткнись.
— Что такое? Хочешь прожить свои последние дни, обманываясь? Хотя бы сейчас не дури сам себя, идиот.
Зловещий смех всё-таки разносится по комнате, и это даже снимает какую-то часть напряжения с шамана, потому что ожидание чего-то подобного наконец-то оправдывается. По венам расползается вязкий яд. Сукуна выводит Юджи из себя и явно очень довольствуется этим, потому что с каждым словом выглядит всё более довольным эффектом произнесённого.
— Так называемые друзья твои — отвратительные лицемеры. И ты злишься, потому что и сам это понимаешь, но просто не можешь признать. Горькая правда, так вы говорите? — король склоняется, едва дотрагивается кончиком носа. — И как? Горчит? — последнее слово он почти что шепчет, заглядывая в расширенные глаза.
Итадори не может понять, какого чёрта Сукуна может к нему прикасаться и замешательство явно отражается снаружи в удивленном изгибе бровей и слегка приоткрытых устах.
Розоватый рассвет стелется по окутанной чернилами коже лесным пожаром, тогда как на Юджи он оседает тёплым полотном тропического сада. Тёмные части комнаты медленно наполняются светом и Двуликий, оказывается, выглядит вполне реально и вовсе не мельтешит размытым пятном выдумки подсознания.
Напряжение собирается у шамана комком в животе, когда он нервно облизывает губы и замечает проблеснувшее в глазах напротив
нечто.
— Сукуна, — шепчет он и Рёмен более не сводит взгляда с его губ, только вопросительно мыча в предвкушении.
— Закрой свой рот и проваливай.
Зрачки опасно сужаются. Затуманенный взгляд слегка проясняется, когда король низко смеется грудным смехом, отодвигаясь.
Юджи позволяет себе расслабиться, о чём тут же жалеет.
Ладонь Сукуны оказывается на затылке, крепко хватая за волосы. Тот притягивает не успевшего среагировать парня к себе, впиваясь в бледные от болезни губы. Целует жадно и настойчиво, нагло врываясь в рот и исследуя всё своим языком. Голову кружит от неожиданности, страха и ещё чего-то странного, незнакомо шевельнувшегося в груди. Скрип кровати приводит в себя и Итадори запоздало вскидывает руки, упираясь в широкую грудь короля. Тот в ответ только улыбается в поцелуй напоследок, всё же отодвигаясь и осматривая свою работу.
У паренька губы теперь точно налитая вишня. Горят. Довольное хмыканье — и Сукуна даже готов оставить Юджи в покое. Пока что.
Но задерживается на ещё несколько секунд, любуясь шумно дышащим, раскрасневшимся мальчиком.
Чудесен.
С щелчком пальцев, а может, Итадори просто моргнул, комната оказывается пустой.
Порождение тьмы, исчезающее с первыми лучами солнца.
Так и должно быть.
В голове шумит, а биение сердца ощущается даже в кончиках пальцев, когда Юджи наконец-то приходит в себя, осознавая, что именно только что произошло.
Неожиданный жар прилипает к лицу, покалыванием проходясь по спине.
— Ты! Какого чёрта, — злой вскрик вырывается сам по себе.
В коридоре за дверью слышится щелчок всего спустя пару секунд после этого, но Юджи трясясь от переполняющих его чувств, только выкрикивает, уже зная кто и зачем пожаловал.
— Всё в порядке, Фушигуро, иди отдыхать!
Рваными движениями, психуя и буквально ощущая, как силы покидают его тело, Юджи взбивает одеяло, укрываясь им с головой и утопая в прохладной ткани.
Ни от Мегуми, ни от Сукуны ответа он не слышит.
***
— Мне обязательно туда идти?
— Да, тебе надо хорошо питаться, — Фушигуро выглядит не очень впечатленным, отвечая на один и тот же вопрос уже который раз подряд.
Итадори заметно лучше, поэтому черноволосый и хочет вывести его за пределы комнаты. Столовая — лучший вариант для первого шага.
— Почему я не могу поесть в комнате?
— Потому что ребята скучают. Когда в последний раз они тебя видели?
Юджи резко поворачивает голову, неожиданно едко улыбаясь.
— Скучают? Что за чушь.
Дрожащие пальцы, поджатые губы, пугающе пустой и одновременно наполненный слишком многим взгляд. Фушигуро замирает с поднятой рукой в нескольких сантиметрах от плеча друга, но неловко отступает, стоит Итадори выбраться из затянувшей его пучины мыслей.
В голове проносится жуткая мысль, что когда-нибудь шамана в эту тьму окончательно засосёт и больше они Юджи Итадори не увидят.
— Слушай, — Мегуми вздыхает, трусливо отводя взгляд от друга, боясь увидеть в нём нечто, из-за чего ему бы пришлось думать о том самом.
— Не надо, — сквозь сцепленные зубы шипит Юджи, вставая с кровати, — одно и то же. Все вы повторяете одни и те же слова, вам что их, на бумажке кто-то прописал? Сначала «борись», потом «смирись». Сотни, а то и тысячи людей погибло, Фушигуро! — рычание перерастает в крик, тогда как бледная кожа краснеет и венка на виске вздувается. Парень и не думает затихать, продолжая кричать прямо в лицо своего друга, схватив того за грудки. — Кого вы пытаетесь обмануть своими тупыми ободряющими словами?! Ты придурок, если веришь в то, что они говорят. Если веришь в то, что говоришь ты сам.
— Итадори, послушай, что ты, — Мегуми наконец-то кладет ладонь на плечо светловолосого, но тот только раздраженно скидывает её, выпуская друга из своей хватки и отходя на шаг.
— Моё, — хрипло выдыхает Юджи, смотря прямо в глаза Фушигуро. — Это всё моё. И только моё. Не смейте, блять, улыбаться мне, приговаривая к казни. Меня тошнит от этого. Тошнит от всего. Всё достало, чёрт возьми. Просто, — он сжимает челюсти, хмуря брови в отчаянии, — оставьте меня в покое. Лучше сдохнуть в полном одиночестве, чем в окружении…таких.
Мегуми вздрагивает, не смея отвести взгляда от абсолютной пустоты напротив, в которой даже он сам, кажется, не отражается. В горле пересыхает и все слова, все мысли покидают голову, когда он смотрит перед собой — там друг рассыпается под невидимым грузом, исчезает.
Только когда шаман отпускает его из своей хватки, отходя подальше, Мегуми приходит в себя. Юджи стоит, тяжело дыша, и смотрит в одну точку, обдумывая что-то или просто приходя в себя после всплеска эмоций.
И думается, что нет, всё-таки, ничего более в этом мире прозаичного, чем гибель человека. Обычное серое утро четверга какого-то там месяца, какого-то года, неважно. Солнце скупо освещает комнату, шелест ветра смешивается с шумным дыханием.
Итадори погибает не впервые, но это, наверное, уже последний раз.
Фушигуро до одури боится, что никто и ничто парня больше собрать обратно не сможет. Переломали ему косточки и по одной измельчили, искупали в собственной крови и подожгли.
На языке вертится пара слов, скупых таких, что даже Мегуми они кажутся неискренними и это _так сильно_ расстраивает. Он стоит ещё минуту, смотря куда-то сквозь Юджи и больно кусая язык.
— Ты, всё-таки, приходи, — тихо говорит черноволосый, берясь за дверную ручку и проворачивая её. — Они правда… мы правда скучаем.
— Это и есть то, о чём говорил Годжо-сенсей? — Итадори не смотрит на него.
Фушигуро мог бы сделать вид, что не расслышал.
Мог бы выйти из комнаты, проигнорировав.
Мог бы притвориться, что не понимает.
Но дело в том, что всё он прекрасно услышал и, более того, прекрасно понял. Это уже совсем нестерпимо, в груди больно сжимается, колючка застревает где-то в горле, и он скрывается за дверью, шепча в ответ жалкое:
— Я…не знаю.
***
Юджи заявился на завтрак два дня спустя. Блеклый и такой пустой, что Нобара, казалось, хотела вырвать себе второй — единственный уже — глаз, лишь бы не видеть разворачивающуюся перед ней трагедию.
Итадори походил на неумело склеенные кусочки хрусталя. Внутри у девушки уж точно что-то разбилось — металлический привкус появился на языке, смешиваясь со сладким — от хлопьев. Замутило. Она отвела взгляд, мыча что-то несвязное на не расслышанный вопрос, и утыкаясь в свою тарелку.
В кафетерии тогда было малолюдно, впрочем, как и всё последнее время. Тихо и тоскливо. Всё было как-то не так.
Мегуми сидел напротив, бросая тревожные и, как он думал, никем незамеченные взгляды на друга. В конце концов, внимание всех было ненавязчиво обращено на Юджи.
Юджи ни на кого не смотрел.
В сером и пустом помещении он сливался с обстановкой идеально. Наверное, потому что он и был этой обстановки причиной.
Кугисаки тихо неожиданно даже для себя всхлипнула, маскирую неловкий звук кашлем.
Даже думать так об Итадори — преступление.
Не виноват.
Заслезившиеся глаза случайно встретились с безразличием, засевшим напротив. Шаман наклонил голову, будто только пытаясь играть интерес. Неприятное ощущение
чужого взгляда на коже прожигало.
Конечно, после всего случившегося никто из них уже не станет прежним, только вот в случае с Юджи это совсем уж ломало, прямо вот до конца, навсегда. С хрустом и треском разбивалось сердце.
Непоправимая ошибка — Юджи Итадори напротив. Засыхающий и царапающийся выращенными шипами.
Кугисаки открыла было рот, но комок в горле явно давал понять, что ничего внятного она сказать не сможет.
Зато, к удивлению всех, заговорил сам шаман.
— Ты меня боишься что ли?
И без того тихий зал вдруг будто поглотило безмолвие.
Поле боя.
Нобара дернула уголками губ, в неудачной попытке ухмыльнуться.
Боялась ли она Юджи? Нет, определенно нет.
Боялась ли она того, кем он
становился стал? Точно да.
Получилось только тупо переспросить.
— Я спрашиваю, испытываешь ли ты страх по отношению ко мне? — шрам, проходящий почти через всё лицо Итадори, вдруг показался совсем свежей раной, кровоточащей и пускающая тысячи тонких красных линий вокруг. То на самом деле было проявляющееся раздражение, так незнакомо берущее верх над мимикой сосуда.
— С чего бы?
Юджи хмыкнул задумчиво, потирая переносицу. Он выглядел до ужаса насмешливым.
Напоминал кого-то.
— Ну, а кого ты видишь перед собой?
— Итадори, что за чепуха?
— Я о том, что-! — сжимает он челюсти, заметно горячась. Фушигуро рядом обеспокоенно двигается поближе.
Наготове действовать.
— Ты же видишь во мне не меня, да? Не меня, а Сукуну, — рычит он, вставая и упирая руки в стол. Сухие, покрытые мелкими шрамами — белые нити, сдерживающие разваливающегося паренька. Несколько шаманов неподалеку напрягаются. — Видишь во мне угрозу, ведь так? Ну, признай уже, ты меня не удивишь. Я для каждого здесь, — обводит он всех пальцем, неприятно ухмыляясь, — враг номер один. Причина всех бед и несчастий. Зло воплоти, причём буквально, — смешок вырывается у него тихий, но искренний. Это и правда его забавляет.
Горе забивает сосуды, твердеет, превращаясь в ярость. Ненависть ко всему, и пахнет гарью.
Итадори смотрит уверенно, прямо, при этом ведь точно видит перед собой что-то совершенно другое, никому более непонятное. Это заметно по мечущимся зрачкам, по рваным вдохам. Юджи здесь нет. Лишь безобразное подобие былого.
— Мы не ненавидим тебя, — хмурит брови Мегуми, вставая.
— Врите себе дальше, — скалится он, оборачиваясь.
— Я понимаю, тебе тяжело, — серьезно кивает Фушигуро, пытаясь положить руку на плечо другу, но тот отступает на шаг. — Нам всем тяжело, но давай постараемся держать себя в руках, ладно? Юджи?
— Какого чёрта, — парень поджимает губы, — почему вы, блять, ведёте себя так?
— Как, Итадори? — Нобара наконец-то перестает ковырять палочками омлет, превратившийся в кашу. — Мы просто беспокоимся о тебе.
— О себе лучше беспокойтесь! Отвали, — рявкает он, когда Мегуми еще раз пытается подобраться ближе. Юджи отступает дальше, ускоряя шаг и направляясь к выходу из зала, — вы отвратительны.
Но меня в отвратительности вам не победить.
Неритмичный стук грубой подошвы о пол сливается со сдающимся в грудной клетке сердцем — пауза, снова забьется, но еле-еле, а потом вдруг быстро так, словно маленькая птичка вспорхнет. Жуткая аритмия проникла во все сферы жизни. Изматывает, но начинаешь привыкать.
***
— На кого именно ты злишься? — Сукуна появляется как всегда неожиданно, голос вкрадчивый, едва не теряется в момент грубого хлопка дверью.
— На всех, на тебя особенно, — фыркает Юджи, грузно падая на кровать, не обращая внимания на жалобный скулеж половиц.
Спазм схватывает желудок — так и не поел ведь.
— Ой, да пожалуйста, — говорит проклятье уже будто бы над ухом.
Итадори прикрывает глаза, когда силуэт вырисовывается прямо перед ним.
— Мне понравилось, что ты сказал тогда этим идиотам, — тянет он наверняка подпирая подбородок рукой. Юджи не надо видеть, чтобы знать это наверняка. — Всё правильно, я даже немного удивился, что ты воспользовался моим советом.
— Вот так тебя могу видеть только я?
— Не перебивай, — цыкает король, а шаман начинает сильнее тереть глаза руками. Голова раскалывается.
— Ну так что?
— Да, только ты. Тебя это волнует? — ухмылка в голосе становится слишком очевидной, поэтому Юджи резко распахивает глаза, принимая сидячее положение.
— Почему?
— Что «почему», придурок? — Сукуна закатывает глаза. — Мне откуда знать почему тебя это волнует? Наверное, потому что ты-
— Нет, почему я вижу тебя таким образом? Раньше же не мог? Что случилось?
Проклятье сидит на том же месте, что и в тот раз, из-за чего Юджи немного тушуется, засыпая двуликого вопросами, лишь бы отвлечься от воспоминаний.
— О, потому что мы с тобой становимся ближе, — и скалится так довольно, гад, что кулаки сжимаются сами по себе.
— Что, э, что значит «ближе»?
Король долго молчит, внимательно всматриваясь в паренька. Обдумывает что-то, но потом просто вздыхает, отводя взгляд, под которым Итадори уже места себе не находил.
— Скоро сам поймёшь, чего всю забаву портить.
— Забаву? Ты считаешь это забавой? — шаман даже заикается немного, так бредово звучат слова проклятья.
— Не был бы ты таким упрямым глупцом, тебе бы уже давным-давно жить стало легче.
Юджи пыхтит, жуя щеку изнутри. Как же это всё надоело.
— Что, ещё и ты будешь теперь непонятно что говорить?! Везде какая-то недосказанность, почему все вокруг мне врут?
Сукуна оказывается рядом слишком быстро, Юджи дёргается, но король сильно сжимает предплечье, выглядя слишком сосредоточенным.
— Врут тебе только твои так называемые друзья. Я тебе никогда не врал и не буду, ты меня понял? — он почти рычит, но это не звучит угрожающе, скорее, как если бы Двуликий просто хотел убедиться в том, что его услышали.
Непрошенная влага застилает глаза и Итадори вдруг пугается, что совсем не контролирует, не чувствует своё тело.
Всё такой жуткой болью разрывает, будто тысячи игл впиваются раз за разом, но при этом боль будто бы и не ощущается.
Парень хватает воздух ртом, умоляя себя не трястись. Сукуна отходит.
— То, что ты сказал им в том зале, где вы едите…
— В столовой, — сыпит Юджи, и проклятье кивает, складывая руки на груди.
— Да, в столовой. Ты сказал правду, и они её не приняли, не принимают, потому что их страх оказался намного больше, чем изначально казалось. Ты можешь быть таким же тупицей и строить недоумение, всё отрицать и злиться, а можешь перестать уже строить из себя не пойми кого, и осознать, что они тебе не друзья вовсе.
Внимательно вслушиваясь в слова и их смысл, дыхание Итадори само выровнялось, оставив за собой только редкие судорожные всхлипы. Верить в сказанное не хотелось. Это было жутко. Но зерно сомнений и так уже было посеяно, в землю сухую и непригодную на первый взгляд.
— Подвал всё ещё на месте, его стены всё ещё обклеены защитными амулетами, цепи подобраны специальные, крепкие — не то чтобы это сильно им поможет — а приказ о казни всё ещё лежит на столе у вышестоящих, Юджи Итадори. Пойми наконец.
Сукуна эту землю окропил, излечил и избавил от мешающих сорняков.
Пускай, зерно, корни. Прорастай.
