Драбблы по Чёрному тюльпану

Пока восставший Руссильон приходит в себя, вечером в карете Гразийяка Катрин подводит свои, личные итоги. Её маркиз был слабым, нервным, но он не был самым плохим вариантом. Их брак позволял ей ровно то, чего ей хотелось, обеспечивал одновременно и свободой, и безопасностью. Катрин перебирает раздражавшие её особенности образа покойного мужа. Его бурчание и встряхивания рук, его животик, который он прятал под корсетом под бархатной жилеткой. Его брезгливо оттопыренная нижняя губа, и мутные глаза, и старческие ужимки, и как когда он зацикливался на каких-то мыслях и никак не мог восстановиться, переволновавшись, то всё собирал эпитеты, пока не получал успокаивающие нюхательные соли. Его склонность к театральности, на самом деле, характерная для них всех в высшем свете. Всего этого больше не будет. Многим замужним повезло гораздо меньше. А он не чаял души в её очаровательных улыбках и легко позволял себя дурачить. От неё требовалось только выслушивать его и не стряхивать с себя прикосновения. А поддерживать с ним сплетни Катрин никогда не было в тягость. То была лёгкая жизнь. И она закончилась вместе с образом её маркиза, покачивавшегося на верёвке, увиденным ей издалека, перед тем, как пришлось бежать. Катрин повторяет себе то, что ей сказал Князь, с приоткрытым ртом сидя спящий тут же рядом. Держа её руку своей рукой в перчатке, он сказал: в Париже, — а именно туда они в конце концов решили направиться из-за какой-то военной формальности, — для них будут новые возможности. На случай, если что-то случится уже с Князем, Катрин придётся припомнить всех своих знакомых по всему Королевству. Она красива, достаточно молода и не обременена детьми. У неё есть хорошие шансы наладить связи, выбравшись с насиженного места. Не зря же она состояла в переписке с многими, подразумевая достаточно, но никогда не склоняя к обязательности в письмах. Ей повезло, что она вовремя сменила покровителя и даже не успела подпустить Ля Муша к себе. Шумный, глупый и напыщенный, лейтенант полиции гораздо больше заслужил смерть на виселице, чем… Катрин подозревает, что никогда не забудет, как Гиём обернулся и бросил на неё насмешливый взгляд перед тем, как подняться на эшафот с поднятой головой. Будто он победил их всех, но они ещё этого не знают. Жив он или нет, Катрин будет скучать по нему. Красивый, умный, острый на язык, самоуверенный. Гиём относился к ней насмешливо и слегка снисходительно, но всегда давал чувство неодиночества. Ей нравилась их куртуазная соревновательность, их словесный спарринг и, разумеется, другое. Гиём как-то заметил, что большинство людей переоценивает свою способность заниматься любовью даже больше, чем свою способность пить. Но безусловно сам он, гадёныш, таким не был. Галантный, щедрый и чувственный любовник-не простолюдин, приятный во всех отношениях, — что-то должно было быть с ним не так. И раз он не предпочитал мужчин, то, видимо, обречён был оказаться мстителем в маске. Обдумывая его характер, Катрин решает, что это хорошо накладывается на его скрытность. Понимая, она одновременно совершенно не понимает. Как Гиём мог предать их, аристократов? Ладно — обогащение, ладно — насмехательство над прочими в высшем круге. Это-то Катрин может себе хорошо представить, но Революция? Пойти на поводу у черни? Это уже дурновкусие, которого она никак не могла ожидать. И теперь, из-за низких симпатий одной сволочи, она вынуждена бежать. С иронией, она думает о том, что ей вечно не хватало остроты впечатлений, было слишком скучно в спокойной и искренней провинции у границы. Её всегда так бодрило, когда они пару раз в год выбирались в поездки в другие страны. Теперь ей остаётся надеяться, что она задержится во Франции так долго, как только сможет. Что в какой-то момент за Князем и за ней не последуют по пятам, как за дичью. А чтобы удержаться на новом месте, ей придётся соблюдать новые правила. Катрин смотрит в окно и пытается вспомнить, как оно было раньше, до её замужества по выбору матери и переезда на Юг. О какой жизни она читала, о какой жизни ей рассказывали, и что она сама успела увидеть ещё будучи совсем девочкой, выставляемой на показ для оценки. Катрин смотрит в окно, в тёмный ландшафт дороги, и воображает шорохи одежды и приглушённые разговоры при свечах, горящих в коридорах в поздний час. Предложения телами и намерения, которые проступают за словами только при особом понимании, — как секретные послания специальными чернилами при поднесении огня к бумаге. Надменный смех, который открыто гуляет по имениям одних, пока другие прячутся с помощью секретных ходов в стенах и шкафах. И как слугам переплачивают как нигде, чтобы те доносили услышанное, а у картин есть глаза, которые живут отдельной жизнью. Как в гостиных и обеденных залах ежедневно кормят отборнейшими деликатесами и ложью, и всем приходится думать на несколько шагов вперед, сутками напролёт отслеживать, сравнивать, соотносить, из-за чего все постоянно пишут и разыгрывают целые пьесы, которым не нужна сцена. Если есть что-то известное о Париже всем и каждому, так это то, что там в ходу самые узкие корсеты, самые дорогие и качественные ткани, самые замысловатые украшения, шляпки-ленты-кружева, и человеческие слезы стоят меньше, чем где-либо ещё на свете. И как нигде понимаешь, сколько урона могут нанести слова… Карета везёт Катрин в её новый дом, сквозь леса и поля, на полном скаку.