Драбблы по Чёрному тюльпану

— Ты не говорил, что мы поедем к графине. — А это важно? — У вас с ней была связь? — Жюльен. Ты что, ревнуешь меня? — Нет. Но поскольку теперь мы вместе, мне было бы неприятно, если бы она делала тебе не дружеские авансы. — Не переживай. Я пресеку любые её попытки покуситься на меня. Но вряд ли я заинтересую её теперь, с моим-то шрамом. — Какая она поверхностная. И я не ревную тебя. Я знаю, что мы любим друг друга. Просто мне было бы неприятно. — А вот я ревновал тебя всё время. — А? К кому это? — К каждой твоей книге. За то внимание, которое ты уделял им, когда мог бы… Тихо. — Что? Я ничего не говорил. Гиём переворачивается со спины на живот и прислушивается, упираясь на локти. Он хмурится и из-за своего сосредоточенного выражения и положения в траве становится похожим на дикого кота на охоте. — Сюда кто-то едет. Братья де Сен-Прё поднимаются со своего местечка у ручья, подбирая оружие с земли, — прежде чем залечь отдохнуть, они спарринговались на рапирах. Их уединение и впрямь нарушают совсем скоро. Ездок в одиночку скачет по ведущему к месту привала пролеску, и даже издалека видно, что на него не надета серая полицейская униформа, — это заставляет обоих близнецов немного расслабиться. Конь под ним идёт рысью, а при ближайшем рассмотрении оказывается легко сложенной, красивой серой в яблоках кобылой-перешерон с заплетённой в косичку гривой. Её хозяин бодро улыбается и держится в седле с военной выправкой. Это маленький, кудрявый мужчина в весьма простой одежде, — даже слишком простой при такой отменной лошади. Братья называют пришельцу не настоящие имена и вовсе не называют родовое. Он же представляется Эммануэлем, ограничиваясь только этим. Когда он выражает желание задержаться и составить им компанию на следующие час-два, пока даст лошадке отдыху, Гиём чувствует неудовольствие: у него были другие планы на их с Жюльеном время. Но Жюльен справедливо замечает, что с учётом всего, что происходило в последние дни, обменяться новостями с другим странником будет весьма полезно. — Еды на обед у нас не слишком много. Но зато Гиём очень вкусно готовит. — Славно! Но вы не думайте, что я буду дармоедом. У меня тоже есть, чем угостить вас. Пока Жюльен и Эммануэль разговаривают, поджаривающий обед Гиём слушает вполуха и искоса осматривает гостя: во-первых, он замечает у него на поясе не только шпагу, но и дракон. Во-вторых, что-то в посадке его глаз, в форме скул несёт на себе отпечаток экзотики. Он однозначно чужестранец. В пользу этого свидетельствует и его манера выговаривать звуки, которая не походит ни на что и явно имеет иностранное происхождение. — У вас такое интересное произношение, — замечает Жюльен на этот счёт с дружелюбной улыбкой. — А! Это всё мой отец. Он долгое время был дипломатом и долг принуждал нашу семью много путешествовать вместе с ним. Так они узнают, что Эммануэль происходит из рода де Сен-При. Но Гиёму он не кажется ни французом, ни тем более графом. Скорее уж тем, кто обокрал графа и хочет сбежать, пользуясь неразберихой вокруг. Гиём не знает лично каждого титулоносца во Франции, но легко может сказать, что их с Жюльеном новый знакомый держится слишком открыто для того, кто вращался в высшем свете. — Сен-При — это Лион, — вспоминает Гиём весьма кстати и прищуривается. — Далеко вы забрались от родового поместья. Тоже любите путешествовать? Он ожидает, что «граф» проколется и проявит себя как мошенник: заявит что-нибудь о прекрасной природе Русильёна, а это уже будет большой неувязкой — в Лионе испокон веков прекрасная погода, всё зелено, полно садов и виноградников. Но Эммануэль избегает его ловушку: — Я наносил визит другу! И сейчас я направляюсь ещё к одному другу, уже в Испании. Они разговаривают ещё около получаса, прежде чем Гиём прерывает обмен Жюльена и Эммануэля, вполне симпатизирующих друг другу. Ему удаётся огорошить Эммануэля, как он и намеревался: — Ваша история не такая стройная, как вам кажется. Многое не сходится. Нет, нет, я не обвиняю вас, лишь указываю на то, что вам может захотеться исправить. Авантюристу простительно быть лжецом. Эммануэль задумчиво потирает подбородок. Он смотрит сперва на Гиёма, а потом на Жюльена с оставшимся на лице дружественным выражением. — Как и героям. — Героям? Каким героям? — Я здесь, может и недолго, мсье Гиём, но пробыл достаточно, чтобы услышать про розыск человека со шрамом и догадки господина Лейтенанта полиции! И в тоже время, я здесь недостаточно долго, чтобы узнать имя вашего дорогого брата. — Жюльен. — Жюльен! — Почему бы и не сказать ему? Его ведь не волнует, кто мы. — Именно-именно. И, заметьте, я не спросил у вас нечто грубое, хоть и имел бы полное право после того расспроса с пристрастием, который вы мне тут мимоходом устроили! А всё потому, что я живу по принципу: «Живи и давай жить другим». — А вы сами и впрямь «Эммануэль»? — Так говорят единственные оставшиеся у меня на руках документы, а это значит, что это и есть моё имя на французской земле! — Так может вы расскажете нам правду, кто вы? — Рассказать-то я могу! — смеётся Эммануэль. — Поверите ли вы мне — другой вопрос! Рассказ Эммануэля звучит следующим образом: несмотря на свой достаточно молодой возраст, он уже воевал на четырёх фронтах, покидая поле боя каждый раз по причине ранения, от которого он живо излечивался в тылу, ну а своей воинской славой заработал себе несколько гражданств и несколько пенсий от разных государств. Прежде чем оказаться во Франции, он пел на «куртагах» во дворце русской царицы, которая возжелала его со страшной силой, хоть и не любила музыку, но он предпочёл милостям Её Императорского Величества своего хорошо знакомого командира, за что впал в немилость в Российском государстве и был и всё ещё остаётся сослан. Но, самовольно наплевал на ссылку, он пошёл в университет. А граф де Сен-при его хороший знакомый и, на самом деле, так крепко, по-братски к нему привязан, что дал ему разрешение представляться его родственником везде, где это может принести ему выгоду. (На этом месте близнецы коротко переглядываются, но этот значительный жест ничего не сказал бы постороннему). — Если всё, что вы рассказываете, правда, да даже половина, вы могли бы быть прекрасным шпионом! — веселится Жюльен. — Мог бы, наверное! Да только одна незадача! — Какая? — Говорю во сне! Поэтому тем лучше, что не останусь с вами на ночь. «Это уж точно», думает Гиём. Интерес Жюльена к новому знакомому вызывает у него неприязнь и он перенаправляет разговор с не поддающихся проверке бахавальств на вполне оценимую конкретику. — И вы не собираетесь воевать против Революции? Она ведь оставит вас без средств к существованию здесь. — Гиём, но ведь и Эммануэль не собирается возвращаться во Францию. Или же? — Всё верно! Хотел бы, да, хотел бы я подольше насладиться здешней южной лазурью! Впереди одни только каменистые пляжи! Но у судьбы на всех нас свои планы! И прямо сейчас она ведёт меня в Испанию. — И какой же у вас план по её покорению? — Пока не знаю! Разберусь на месте. — Уф! А за какое время вы думаете разобраться? — Пара дней, не больше! — Вы очень в себе уверены. — И не только! Побывав военным в четырёх разных войсках, должен сказать вам, что я очень не люблю войну! А попробовать себя ещё и в гражданской не имею совершенно никакого желания, поэтому не останусь здесь ни при каких обстоятельствах. Ну а Испания расположилась ко мне ближе всего. К тому же, сейчас там очень много моих знакомых. — А как вы избежите участия, если вас призовёт Корона? Снова разыграете травму? — Зачем менять что-то, что работает! — Кстати. Вы ведь так и не сказали, как вы вообще относитесь к тому, что происходит. — Хм! Прежде чем я отвечу, скажите мне: у вас одно мнение на двоих? — Головы у нас, как видите, разные. — Что же. Равенство — это очень естественная вещь, но в то же время — это самая большая несбыточная мечта. Сказав это, Эммануэль, явно довольный собой, шлёт полуулыбку Гиёму. Так он показывает ему свой острый слух и цепкую память: он слышал, как Гиём назвал Вольтера Вольтером. — Одно умное высказывание вообще ничего не доказывает. Особенно, если оно вам даже не принадлежит. На самом деле, про себя Гиём признаёт, что в другое время кто-то вроде Эммануэля весьма оживил бы Русильён своими плутнями. По крайней мере, он играет свою роль с сердцем. — Надеюсь только, что я не огорчил вас своим искренним мнением, милый друг Жюльен! Я вижу, что вы человек более идеалистичных взглядов, чем мы с вашим братом. — Так и есть. Но я сделал для их защиты уже всё, что мог, иначе бы не разговаривал с вами здесь и сейчас. Люди получили свой шанс, и я надеюсь, что они воспользуются им с умом! — Нет ничего дурного в том, чтобы надеяться. Особенно, если вам есть чем ещё заняться в жизни. Прощаются все трое уже почти приятелями. Единственное, что вызывает трение — желание Эммануэля расцеловать Жюльена, благодарного слушателя, в обе щеки. — Это русский обычай! — Но мы не в России. — Эх, была бы у меня с собой водка, это бы не имело значения! Adiós! Может быть, мы ещё встретимся под солнцем по ту сторону границы! — Adiós, Эммануэль!.. — Наконец-то. Его внимание к тебе уже начало становиться назойливым. — Ко мне? — Жюльен вопросительно задирает брови. — А я думал, что он заигрывал с тобой. — Хех. Хорошо, что ты не заметил. А я уже думал, что ты испытываешь мою ревность в наказание за новость, что мы сперва остановимся у графини. — Гиём, ну что ты такое говоришь. — Невинный и расстроенный тон Жюльена заставляет Гиёма устыдиться своего подозрения. — Он просто показался мне интересным чудаком. Встретишь ли такого каждый день! — Здесь много и одной встречи. Смотри, сколько времени он у нас отнял. Солнце сейчас на самом верху, ехать будет совсем жарко. — Тогда, может задержимся ещё на часок? Мне казалось, мы не дотренировались. — Не дотренировались. — Но мы уже поели. А фехтовать с полным животом нельзя. — И что ты предлагаешь вместо это? — Пообнимаемся? — Жюльен улыбается и тянет руки. Гиём от его слов заметно расслабляется. Шлёт брату мягкую улыбку. — Значит, пообнимаемся, — и прижимает Жюльена к себе.