-• • •-
Птицы щебечут в кронах вековых деревьев — кажется, что встречают; долгая, протоптанная и частично заросшая колючей травой дорога становится круче, и впереди виднеется знакомая старая сосна: стоит на возвышении, корни наружу, и веток почти не осталось, да и те — кривые. Клэй проходит мимо неё и вытягивает голову, пытаясь высмотреть средь таёжных тёмно-зелёных зарослей деревянную табличку, стоящую возле входа в деревню. Но, кроме величественных сосен и елей, что колют небо частоколом своих верхушек, ничего не видно. Сил у Бамби немного поубавилось, и она вместе с братом поравнялись с остальными — до Велды, теперь идущей впереди, всего пара шагов, а Зак-миротворец и Дэррил — замыкающие. Тайга непривычно свежа. Вроде бы, прожил здесь всю жизнь, а только сейчас замечаешь, насколько воздух чист. Приятно пахнет сосновой смолой, хвоей и поздними летними цветами, что прячутся средь высокой травы, выглядывая из-за неё одними лишь яркими цветками. Слышно бурундука или полёвку, шуршащую где-то в зарослях, и белку, чьи цепкие коготки легко поднимают её вверх по сосновому стволу — только рыжий хвост успеваешь заметить. Из-за облака выходит солнце, и Клэй прикрывает глаза, греясь в его лучах. Ощущение, будто бы всё это — запахи, звери и прогулки — забылось, вылетело из головы, и сейчас постепенно влетает обратно множеством воспоминаний: поиск грибов вместе с маленькой Бамби, попытки взобраться на шаткий валежник с Ником, уроки от Дэррила по стрельбе, и совсем давняя прогулка с мамой — уже и не вспомнишь, за чем. Лес ощущается вторым домом, а настоящий, первый дом где-то впереди, в меньше чем получасе ходьбы. Оба дома Клэй не ценил — понимает только сейчас, возвращаясь с Голодных Игр. Тайга непривычна, а родная деревня, наверное, и вовсе покажется счастливым сном. Думается, это оттого, что Клэя чуть не забрал Капитолий — шумная, каменная, холодная и нисколько не похожая на Шестой Дистрикт столица; чуть не убил на Голодных Играх, как Памелу и других трибутов… Клэй ёжится. От мысли, что у всех погибших трибутов тоже были семьи, к которым они больше не вернутся, и вовсе становится дурно. Бамби требовательно тянет за руку, обращая внимание Клэя на себя, и спрашивает звонко: — Расскажешь про Игры? А про Капитолий? Голос сестры вырывает из тяжёлых раздумий, возвращает в солнечный день вдали от Капитолия и его ужасов. И Клэй приоткрывает рот, не зная, что ответить. Все его воспоминания будто разом перемешались в кашу — не рассказать ни об одном. В нескольких шагах позади отзывается Дэррил: — Мне кажется, лучше дойти до дома и поговорить там, недолго же осталось. Тем более, Ник обидится, если начать без него. Бамби резко оборачивается через плечо, наверняка бросая на Дэррила хмурый и полный вредности взгляд. — Ну блин! — возмущается она, затем возвращая взгляд на дорогу. — Мне же интересно! — Нику тоже интересно, — нейтрально говорит Велда, — а от его обид я тебя спасать не буду. Клэй не вмешивается в их небольшой разговор — не сможет разомкнуть счастливую улыбку, что расцветает на его лице. Казалось бы — мелочь! — дорожный разговор: Бамби, как обычно, вредничает, Дэррил пытается её утихомирить, и Велда немногословна, а если бы здесь был Ник, то встал бы на сторону Бамби, и… Всё такое знакомое, привычное, родное, что расплакаться хочется. Клэй так скучал по семье, прогулкам по лесу, Шестому Дистрикту — по всему, в общем! — что, наверное, его счастье разливается во все стороны тёплой и мягкой рекой. Зак вдруг чихает, и Дэррил тут же подхватывает: — Вот, точно! Значит, идём до дома. Тропинка сворачивает вбок, петляет меж широких стволов вековых сосен. Под ногами хрустит шишка, и пение птицы заглушает шаги. Клэй запрокидывает голову и ловит взглядом её маленький силуэт: сидит на ветке, сложив крылья, подставляет спинку к солнцу и забавно открывает свой маленький клювик, насвистывая незамысловатое «тви-ию, ви-ви-ви». Ветер гуляет средь крон деревьев, шуршит сосновыми иголками; изредка его слабые порывы опускаются ниже, взъерошивают пряди длинных волос, кидая их то в лицо, то в щёку. Клэй заправляет одну такую за ухо и замечает табличку сбоку от дороги. Ножка накренилась, надпись немного скосилась, и покусанный временем деревянный бок зарос мхом, но надпись хорошо читается, как и прежде: «Шестой Дистрикт. Деревня шахтёров». Дошли. Ещё совсем немного, и тропинка расширяется. Впереди, средь затенённых зарослей и еловых лап вырисовывается каменный забор с колючей проволокой сверху. Серое покрытие сильно потрескалось, где-то сквозь него пробиваются таёжные травы, и внизу, ничем не прикрытая, лежит кирпичная кладка, заложенная в основу забора. Колючая проволока же местами вывернута наизнанку, выглядя ещё более колючей, а где-то её вовсе нет. Может, этот забор, когда его возвели, и выглядел угрожающе, но сейчас ни высокому Клэю, ни Велде, на чьей голове средь волнистой копны иногда можно найти седой волос, ни облачённому в почти полную — шлем открыт — экипировку Заку не составляет труда пройти через него. Прямо там, где тропинка ударяется в забор, зияет грубо выбитая и много раз расширявшаяся дыра — только кирпичи и ржавые железки торчат. У шахтёрской деревни был нормальный вход; давно, правда — Голодных Игр тогда ещё не проводили… Однако, Клэй ни разу его не видел. Заколотили, может, перегородили чем-то в прошлом; одна табличка осталась — её сохранили и перенесли сюда. По ту сторону караулят миротворцы. Два силуэта в белом, шлемы открыты, болтают о своём, прислонившись к ближайшей сосне. Частенько их можно застать за распитием чая, — если так можно назвать отвар из пары трав, — или игрой в старые, засаленные карты, привезённые с их родных дистриктов, но сегодня они ни с чем. И, завидев идущий с леса люд, миротворцы вскидывают головы. Бегло осматривают Клэя, его семью и Зака, припоминают, наверное, что они идут с железнодорожной станции, — Велда или Дэррил должны были об этом сказать перед выходом, — и один из них приветливо машет рукой, мол, проходите. Клэй вспоминает миротворцев из Капитолия и не может сопоставить их с местными, служащими в Шестом Дистрикте. Потому что вот они — миротворцы! — живые люди, а не безмолвные чёрные шлемы, разящий за метры холод и строгая дисциплина. Будто капитолийские всё это время были не настоящими — подменил кто, иль переодел в миротворческую форму чудом ожившие каменные статуи. Миротворцы возвращаются к своей беседе, а Клэй провожает оба их силуэта взглядом, ловя себя на мысли, что скучал ещё и по ним. Родная деревня встречает запахом сырой древесины и грязи, видом на пустые улицы и тишиной, нарушаемой лишь шагами. Кажется, будто старые деревянные дома, чьи крыши прогнулись под собственным весом, давным-давно опустели, и за кривым забором стоит заброшенный двор, но это лишь на первый взгляд. Проходя мимо, Клэй ловит на себе косые взгляды: жильцы некоторых домов пристально наблюдают через окна — не часто на окраине собирается группа людей. Местные всегда подозрительны к мелочам, но отчего-то именно сейчас колет под ложечку и копошится червём в животе тревога — кажется, что сельчанам будет не безразличен победитель Голодных Игр. Клэй никогда и не думал, что его встретят с почётом, как выразился президент Шлатт; скорее, местные станут только пуще упрекать и ненавидеть его семью — видите ли, отпрыск Тейкенов сыскал славу в Капитолии и вернулся живым! Хотя, может, двухлетнее снабжение крупами и предметами первой необходимости сгладит их гнев до милости. Чья-то собака вдруг громко лает, — аж сердце подпрыгивает, — скребёт когтями по рыхлой земле; кудахчут курицы, лениво расхаживая рядом с курятником, — Клэй видит их сквозь щель в заборе, — и кто-то вспахивает мотыгой грядки — такие привычные, незаметные когда-то звуки сейчас бросаются на слух и кажутся необычными. Это не постукивание копыт запряжённых в повозки лошадей, не журчание фонтанов, и не шаги в тихом коридоре — словом, не Капитолий! И Клэй дивится: неужто он успел так привыкнуть к каменной столице? Покосившиеся от старости деревянные дома медленно плывут за спину с каждым шагом, а развилка на небольшой улочке — приближается. Клэй знает: отсюда — вправо, до холма, а там, на возвышении и чуть глубже в перелесок, стоит его родной дом. Тоже косой, со скрипучими ставнями и полом, с подбитым будто бы ударом булыжным основанием — на том где-то сбоку дома залегла страшная трещина. И вода журчит; один узкий, — вброд перейти можно, — речной приток течёт совсем рядом. Клэй думает о доме, вспоминает, как он выглядит, и на ум отчего-то приходят лица родных: хмурая Велда, мягкий Дэррил, взбалмошная сестрёнка, такой же бесноватый Ник и… мама. Мама, чьи волосы напоминают солнце, чей смех — звон колокольчиков, и чьи объятия всегда были согревающе-мягкими. Клэй горько хмурится: как она там, с больными ногами? Лежит в постели, спрятав лицо в подушке, или сидит, укрывшись тонким одеялом, с ожиданием смотрит в окно её спальни? Вмиг становится до боли тоскливо. И отчего-то — стыдно... Велда уводит всех за поворот, и холм, ограждённый с трёх сторон частоколом сосен и елей, показывается вдалеке. Узкая окраинная улочка сменяется более широкой, и Клэй снова глазеет по сторонам, будто идёт здесь впервые. Пара сельчан несёт деревянные вёдра с водой, — с надтреснутого дна на землю падают капли, — группка лохматых мальчуганов собралась у приоткрытой калитки — слышно, как они зовут другого мальчика гулять; вдоль одного из заборов, глухо позвякивая колокольчиком, щиплет траву коза. И миротворец ленно проходит мимо, почти не выделяется средь других сельчан; Клэй заметил его, лишь когда он прошёл сбоку — белая форма бросилась в глаза. Велда обходит маленькую лужицу на дороге, а Бамби приходится уводить от неё за руку, не то наступила бы. Уже на подходе к холму Клэй начинает ловить на себе взгляды: возле открытой калитки совсем дряхлого домика на него косится девушка, держащая в руках пустой деревянный таз; по другую сторону улицы хрипло кашляет, невольно привлекая к себе внимание, мужчина средних лет; и девочка с длинной косичкой, идущая мимо, оглядывает, кажется, с ног до головы, удивлённо прикладывая палец ко рту. Клэй супится и бегло смотрит в ответ, ища в глазах то, что эти люди не сказали бы ртом, но не видит ничего, кроме удивления, холода или, что отдаёт в плечи дрожью, отвращения — от мужчины. «Вот вам и почёт, президент Шлатт,» — мрачно думает Клэй, возвращая взгляд к дороге. Стоящие тут и там сосны бросают на дорогу колючие тени; солнечный свет, падающий на тёмно-изумрудные хвойные лапы, создаёт тёплый полумрак, в который погружаешься, будто в мёд цвета сосновой смолы. И чем выше на холм, тем гуще мёд. Идти становится чуть труднее, и выпирающие из дороги камни заменяют редкие ступеньки. Взгляд поднимается сам собой, и Клэй вскидывает брови — узнаёт кривоватые очертания стоящего на краю соседского домика. Его булыжное основание выглядывает через рыхлую бурую почву, которую будто кто-то разворошил огромными когтями; торчат корни, тянущиеся от ближайшей сосны, и травы покачиваются от слабых потоков ветра. Выше — местами поросшая мхом тёмная древесина с едва видным силуэтом крыши. Соседская собака вдруг поднимает лай, видимо, заслышала шаркающие шаги. Клэй помнит её: молодая, худая, как палка, но борзости — хоть отбавляй. Сидит на привязи возле своей будки, и никто не проходит мимо неё незамеченным. Иногда кажется, что лай на всё живое — её единственное развлечение, и она это со скуки делает. Но разве стала бы она лаять, когда Клэй и его семья ещё даже близко к соседскому дому не подошли? Ответ разносится до боли знакомым вскриком: — Клэ-э-э-эй!!! Хромой, с костылём в качестве опоры, Ник показывается на вершине холма, и даже отсюда видно, как он широко улыбается. Клэй не сдерживает ответных улыбки и вскрика: — Ни-и-и-ик!!! Бамби поднимает его руку и тоже от души горланит: — Мы пришли-и-и!!! Под сварливое: «Ой, да бегите уже,» — от Велды Клэй срывается с места, окрылённый доселе неизвестным чувством; и Бамби мчит за ним. Дыхание сбивается, в груди стискивает-бьётся-взрывается капитолийским фейерверком, искря цветными крапинками в сердце; тоска, душащая тоска омывает будто бы волной, и тут же уходит, оставляя после себя влагу — на щеках. Где-то на полпути Клэй отпускает Бамби, и через несколько томительных, нестерпимо томительных секунд со всей мочи стискивает в руках человека, который заставляет фейерверк в груди взорваться ещё раз. И ещё — на лице, искря крапинками теперь уже льющихся потоком слёз. Ник стискивает в ответ, насколько ему позволяет костыль под рукой. — Клэ-э-эй! — и вопит чуть ли не в ухо, утыкаясь мокрым (от слёз) лицом в изгиб шеи. Клэй стискивает его до дрожи в плечах, и ослабляет хватку лишь для того, чтобы переложить одну руку на тёмную макушку Ника, взлохмачивая ему волосы. — Ни-и-ик, — не так громко, надрывно от внезапно подступивших к горлу слёз, зовёт Клэй в ответ, — я дома! Я дома! — Ты дома, дуралей, — нежно повторяет Ник, оставляя сухой поцелуй на виске Клэя. Тот расплывается в хнычущей улыбке и заваливает Ника ответными смазанными поцелуями — то в лоб, то в щёку. — Мы все дома! — Бамби обнимает сбоку, чуть ли не врезаясь в них обоих. И Клэй приобнимает её рукой — той, что лежала на спине Ника. Объятия, кажется, длятся вечность. Тёплую, приятно-стискивающую в груди вечность, в которой есть только родные люди, слёзы и треснувшие на счастливые улыбки лица. Дэррил обнимает с другого бока, — Клэй и не заметил, как он, Велда и Зак подошли, — стискивает, но почти сразу отстраняется, похлопав Ника по плечу. Тот нехотя разжимает объятия, но успевает стиснуть напоследок перед тем, как отойти на шаг. В его глазах что-то сверкает — или слеза, или капля гнева. — Придурок! — Ник несильно бьёт в плечо, вымещая всё то, что копилось у него за недели разлуки. — Перепугал всех! Мы места себе не находили, ты… ты! Клэй! Ударяет в плечо ещё раз, сжимая пальцами ткань туники. — Убил бы тебя!!! И вдруг искренне добавляет, опуская голову: — Спасибо. Одно маленькое слово, и в груди взрывается последний фейерверк. Самый яркий, искрящий, покалывающий в сердце, между рёбер. Затапливающий с ног до головы: стыд от слов, смущение, откуда-то взявшаяся колкая неловкость, и тепло-тепло-тепло — от осознания, что Клэй смог. Он победил. Он вернулся. Он спас Ника от смерти. И никакие двухлетние снабжения, слава, почёт, — да что угодно! — не смогут затмить это доселе незнакомое чувство. Тёплое, как объятия. Искрящее, будто капитолийский фейерверк. — Шелби нас уже заждалась, — напоминает Велда, вдруг наталкивая на одну мысль. Бьющую в голову, точно лай соседской собаки, мысль: «Я хочу поделиться этим чувством. С Ником, с мамой, Дэррилом, Велдой, сестрёнкой… даже с Заком. Хочу, чтобы они чувствовали то же, что и я; чтобы и для них этот момент стал таким же ярким, как для меня. Но я не могу, нет. Делиться я мог только с Джорджем…»-• • •-
Родной дом встречает скрипом входной двери и запахом ягодного пирога: сладким, с капелькой кислинки и волной — свежеиспеченного теста. Сняв обувь, Клэй проходит внутрь кухни — комнаты, заменяющей и прихожую, и гостиную. Справа от входа стоит печь из серого камня, слева — длинный обеденный стол, приставленный вплотную к стене, над ним — помутневшее окно. Пирог лежит на дряхлой скатерти, укрытый сверху полотенцем — чтоб не остыл, и мухи не сели. В глубине комнаты стоит деревянный сундук, над ним приколочена полка, а на ней в горшочке цветёт букет полевых цветов. Правее — дверь в комнату Велды и Дэррила, а дальше от неё уходит коридор, в который, едва успевши зайти в дом, устремляются Ник и Бамби, голося: «Тёть Шелби!»; «Мам!». Клэй ощущает, как от не слезающей с лица счастливой улыбки у него уже болят щёки. Он было порывается за братом и сестрой, подходит к коридору, но что-то его вдруг останавливает. Что-то щипящее под сердцем и колющее испугом, заставляющее лишь наблюдать, как два силуэта заходят в самую дальнюю комнату. Не успевает Клэй поймать это ощущение за хвост, как замечает... «Патчи!» — слетает с его языка. Встревоженная громкими голосами и топотом, коричневая в медные подпалины и тёмную полоску кошка сначала было провожает взглядом Ника и Бамби, а затем поворачивается к Клэю. И семенит к нему маленькими лапками в белый носочек, вскинув хвост. «Привет, красавица,» — воркует Клэй, опускаясь на корточки. Патчес отвечает ему тихим «мав» и ластится, выгибая спинку. Клэй чухает её по макушке и плечам, а в голове у него проносятся догадки: «Патчи позволили жить дома? Её никто не выгнал, когда я ушёл? Да быть не может!» — и на лицо лезет радостная улыбка. Сзади слышно скрип входной двери и пару тяжёлых шагов. Наверное, Велда, Зак и Дэррил дошли. Однако, по звукам зашёл только кто-то один. Клэй оборачивается через плечо и видит разувающуюся Велду, а та смотрит на него в ответ. И хмурится, ставя свою обувь в угол. — Ты чего здесь сидишь? — спрашивает недоумённо и выпрямляется; Клэй замирает, не зная, что ответить, а Велда окидывает его взглядом с ног до головы. — Кошку на родную мать-то не меняй, успеешь ещё потискать. Клэй нервно сглатывает, косясь в сторону коридора, и встаёт на ноги. Его снова одолевает то щипящее ощущение, которое он не успел прощупать в первый раз, и которое сейчас мешает ему просто сделать шаг. А Велда читает его, как открытую книгу: — Ты, что, боишься? Клэй бросает на неё взгляд пойманного врасплох зверя, а в голове звучат слова про больные ноги мамы; и своя догадка — «наверное, за меня переживала» — бьёт под дых. Так вот оно что... — Не съест она тебя, — сварливо заверяет Велда и подходит ближе. — Затискает до полусмерти, разве что. Патчес отходит к столу, а Клэй снова смотрит вглубь коридора. И ощущает цепкое, как кошачьи когти, чувство тревоги. Неправильное чувство, которого не должно быть перед встречей с мамой. Снова смотрит на Велду, отводит взгляд за её спину — на приоткрытую входную дверь. Видно, как Дэррил и Зак стоят снаружи, переговариваются о чём-то... Велда скрещивает руки на груди и клонит голову вбок, навязчиво влезая в поле зрения, и Клэй тушуется: кривовато улыбается ей и отходит к коридору из чувства, что иначе бы его стукнули. Неловко останавливается на полпути, но глубоко вздыхает и продолжает идти — уже из чувств тоски и желания встречи. Самая дальняя, третья комната открыта; голоса Бамби и Ника становятся громче, но слов отчего-то не разобрать. Клэй смело заглядывает внутрь. Окно нараспашку, льёт солнечный свет. Подле стоит Ник, что-то увлечённо рассказывает и показывает руками, опираясь на костыль. Над постелью нависает Бамби, качается из стороны в сторону на носках, что-то добавляет в слова Ника. И их двоих внимательно слушает… — Мам, — тихо зовёт Клэй сидящую на кровати женщину с волосами цвета мёда и пшеницы. Бамби и Ник замолкают. Шелби поворачивается к Клэю и улыбается ему так тепло, что сердце тает. Так тепло, что ноги сами шагают ей навстречу... — Вернулся наконец, одуванчик, — ласково говорит Шелби и заключает Клэя в крепкие объятия.