Карнавал

Чимин, кажется, готов этому напыщенному длинноногому страусу с глиттером на всем лице все яйца отбить, которые этому омеге точно в дальнейшем даже для имитирования оргазма не понадобятся, но еле держится. Он больше смахивает на крайне нежного, милого, мягкого котенка, признающего только одну человеческую руку, увитую татуировками с цветами и драконом, и когда к нему обращается чужой и противный — хоть сейчас вскачет и порвет, расцарапает, разорвет, волосы эти с укладкой в гнездо птичье превратит и всю свою злость на нем выместит. Так, что этот Чжихва, или «местная подзаборная» с узкой задницей, потом будет сильно жалеть. Шавка дрянная, сучье отродье. Этот Чжи кричит чего-то, рявкает, слюной давится, а Чонгуку приходится на пару секунд зажмуриться, лишь бы в глаза не прилетело. Чимин резко харкает тому в лицо, бедный омега издает писк от неожиданности и поднимает крик на весь аул — для Пак Чимина на фоне запахло новой самкой, которая является очень даже потенциальным врагом при охмурении альфы такого типажа, как Ким Намджун. — Не кричи, куколка, мы не в постели. — Хмыкает Чон и задирает подбородок. Мягкие кроличьи ушки слегка колышутся на макушке. Маленькие злые глазки Пака становятся в разы больше, когда этот напыщенный еще и свой рот на него в ответ раскрывает, и даже неизвестно, кто сейчас больше возмущен — Чимин или же его новый враг номер 1. Что касается «виновника», то тут все просто — заглядывался на чужого мужика, на Ким Намджуна, а у Чимина-то в глазах огонь, в мозгу черти разводят костер, в котором он эту потаскушку спалить готов, и если бы «людей бить некрасиво, но некоторых так хочется» не засело прочно где-то в черепушке, Пак бы мокрого места от этой куклы ряженой не оставил. Честно, такие вымораживают, возбуждают чужую нервную систему совсем не в нужном пошлом ключе, а мысли заставляют о том, как бы избавиться от сделанной за миллион куклы в считанные секунды и по-тихому. — Мой папочка вышвырнет тебя не только из клуба, но и с планеты. — Повторил писклявым голосом Чимин, смотря в подведенные черным глаза худощавого Чжихва, у которого и «папочки"-то никогда не было, поддается вперед и, облизнув два своих пальца, прислонил их к чужой выпирающей скуле, все еще ярко блестящей в полупрозрачном кремовом глиттере, — так-то лучше, теперь ты смахиваешь на настоящую дикую псинку. — Хотелось бы увидеть, как за твои отвратные услуги тебе шею свернут, хотя вряд ли тебя кто подберет: у некоторых людей фобии на страшных кукол. Чонгук громко недовольно выдыхает, закатывая глаза, и наблюдает за тем, как ничья блядь разворачивается и, еле сгибая колени, удаляется под молчаливые овации. — Чимин, какой же ты злой, — тянет Чонгук, уводя друга в гримерку, — он всего лишь посмотрел на твоего муженька разочек. — Теперь вертушка задницей перед чужими мужиками так называется? — огрызнулся омега, усаживаясь на мягкий стул перед зеркалом с подсветкой. Он берет из своей косметички розовую помаду и начинает красить себе губы. От нервов все слизал. — Чонгук? — в гримерку без стука заглядывает бета с забавной крысиной внешностью. Может, он со стороны и был симпатичным, но Чон и Пак дружной командой со своей злобой, готовой объять весь мир, так не считают. — Тебя срочно видеть хотят. Доплачивают! — Вот дрянь, — цедит Чонгук, кинув пренебрежительный взор на подбежавшего к нему бету, и демонстративно цыкает, — у меня нет времени на кого-то еще! Через десять минут мне на вип-ку идти. — Сдерни с него себе на кофе за то, что ждать не умеет. — Хмыкает Чимин и наносит на щеки пудру. Чонгуку этот вариант уже больше нравится и он быстро осматривает костюм официанта-плейбоя из шестидесятых, а затем срывается на выход. — Где этот жирдяй засел? — В вип на втором этаже! — Я даю ему пять минут. — С этими словами Чонгук скрылся в толпе, шикнув на целующуюся парочку около двери в коридоре, что заслоняло своими грязными тушками весь проход. Омега резкой, грубой походкой прорывается напролом сквозь вонючую толпу уже в зале. Сегодня один из дрянно-загруженных дней, мало того, что на четвертом у него два вип-клиента: два жирных толстяка, но один жадный и терпеливый, а второй щедрый извращенец, и здесь разве что палка о двух концах. Сам бар с танцующими омегами и имеющими пол альфами выглядел даже слишком дорого для такого рода заведений, но Чонгук игнорировал его статус «элитный». Для него это разве что заработок, наличными. Если бы здесь платили меньше, может, он бы и лучше учился в институте на своей надоевшей специальности журналиста, о которой грезил в старшой школе, но вертеться на шесте и без было куда прибыльнее и приятнее. Чонгук любил себя, возбуждал сам себя, он дорого стоил. Резко захотелось развеется и потанцевать, но как все, а не на пилоне, а может быть и залить в себя чего попрохладнее. Жестить не хотелось, разве что какого-нибудь слабенького коктейля, но от него бы голова раскалывалась. Чжихва мелькнул где-то в толпе с неизвестными намерениями, но подзывать его к себе не хотелось. Если тому хватит смелости вновь вертеться около Намджуна, то Чимин и без его помощи с ним разберется. Сейчас нужно, разве что, держать расстояние и освободить свою голову от навязчивых глупых мыслей о не менее противной и склизкой сучке. Чон держался из последних сил, чтобы не забить на идею с «доплатой», но раз бета-зачинщик, (все называли его здесь «сутенер», хотя он разве что мог согнать сучек с шеста) к нему прискакал на всех порах, значит, эти пять минут уделить бедняжке все же стоит. — Опять к тебе омеги лезут. — Чимин, светловолосый крашеный омега, падает пышными бедрами на подлокотник кожаного диванчика и маленькими ладошками скользит по черной рубашке мужчины. — Не злись, котенок. — ухмыляется альфа, подпуская к себе ближе пухлозадого омегу, давая возможность себя жадно поцеловать. Ах, Чимин-и, сладкая куколка, разве что маленькая жадина, не понимающая, что Ким Намджуна нельзя держать в узде. Гроза этого города, страшный сон правительства и тот, кто мучает провинившихся, отрезая им мизинцы один за другим — тает при виде этих пухлых губ и сморщенного носика. — Они ведь тоже здесь работают. — А мне плевать, — фырчит Чимин и хмурится, — раз пришел сюда смотреть на меня, так смотри. — Он встает на ноги и завершает напоследок: — мог и дома любоваться мною, а то пока я без кольца — на тебя еще ни один камикадзе будет слюни пускать. Чимин уходит, но недалеко, на ближайший пилон, сгоняя одним лишь равнодушным махом руки здешнего новенького. В глазах Намджуна горят красно-розовые огни и Чимин, решивший выпустить коготки. Дела по ту сторону государства, иных лишь, тех, кто идет против мнимого президента и сомнительной власти, подождут. Не заскочить ли им этой ночью в ресторан? Шипящего котенка мало приручить, для того, чтобы полностью утвердить его своим, не хватает ошейника и номерочка. В их случае — это кольцо, покоящееся у Намджуна в кармане пиджака. Музыка в вип-зонах глухо бьет по стенам, отдает прямо в желудок, обволакивает помещение, словно вакуум, но в расценках за танцы Чонгук в пятиминутное выступление даже музыку не намерен включать, ведь больше всего на свете он терпеть не может, не уважает и презирает нахалов, не умеющих ждать. Он врывается в вип-зону без стука. Дверь громко бьется о стену, а омега не представляется. Заказчик пусть сам проводит параллели и строит причинно-следственные между его ободком, латексным черным костюмом с белым хвостиком на копчике, и псевдонимом «rabbit» под которым его покупают. Мужчина просил подать ему лучшего. Предложили несколько вариантов, но кролик? Крольчатину он еще никогда не пробовал, в зависимости от обычного зверья в этом месте или тех, кто представляется родными именами, и занимает свободную комнату. Помещение небольшое, но оттого только более возбуждающее — тут воздух накаляется в разы быстрее, сильнее, музыка громче, пилон ближе, а еще полумрак… Если у этого мальчишки найдутся блестки на костюме, то проблема будет решена: засияет, как диско-шар, но. (…) Омега врывается к нему резко, как бешеный мятежник, заскакивает на бедра и альфа, к своим тридцати пяти, впервые ощущает себя пятнадцатилетним. Полные бедра приятным весом сидят на его ногах, рука крепко держится за плечо, а лицо… Лицо чудесное: глаза черные, то ли от темноты здешней, то ли от тьмы собственной, густоты мглы омута, исходящей изнутри. Омега пахнет сладкими духами, слабыми феромонами с отголоском грейпфрута и детской жевательной резинки, и телом. Он льнет, жмется животом к груди, бедрами трется широко, мажет, легко, как сыр по маслу, и ускользает. Соскочил, как кролик, спрыгнул так быстро, что еле заметно. Одно в работе Чонгука остается неизменным — он разучивает новые позы и делится с клиентами своими талантами, а Ким Тэхен, крупная шишка черной стороны власти этого города, родной брат верхушки с драконом на спине и розовыми пионами, не очень-то хочет отпускать этот шикарный образ из виду. Как выразился бы альфа в случае пышнобедрого омеги с милейшими белыми кроличьими ушками: «не навсегда, но на постоянку». Чонгук поворачивается к мужчине спиной. Он видел его глаза. Взгляд, как у тигра. Глупо сравнивать человека с хищником, но кому судить омегу в ушах кролика? Мужчина этот не стар, не жирный, не напоминает тучу из множество сальных слоев, а феромоны его не кислые и не соленые: горькие, густые. Чонгук сглатывает ком из слюны, ими давится. Омега медленно и плавно опускается на глубокий присест, разводя бедра в стороны. Человек в… красном? Черт, в блядском красном, смотрит голодно, и от этого взгляда Чонгук шатается. Чонгук никогда не сбивался. Чонгук сбивается. Шатко валится вперед, но профессионализм не пропьешь. Он опирается на локти и катится вперед, выпячивая назад задницу. Лучший вид, который только может предоставить, а также лучший способ кого-то обмануть. Да, Чонгук действует грязными методами, он аферист, но теперь пусть клиент впитывает, ест то, что заказал. Омега садится на бедра и легко разворачивается боком, крутнувшись на скользком полу на коленях. Вновь плано течет, как помадка, начинка, опирается в стойку коленно-локтевую и трахает пол. Движения не мужские, а Чонгук этого и добивается, глаз с клиента не сводит. Глаза в глаза, дыхание в унисон: воздух спертый, дышать нечем. Чонгук валится грудью на пол, щекой льнет к нему и дышит через рот, наглотаться не может. Он не устал — это не пилон, но безумная тяжесть его к полу жмет. Жарко. Взгляд у этого ублюдка нереальный, нечеловеческий. Тэхен его на куски дерет, съедает. Музыки нет, но она звучит в их головах. Неизвестный клубный мотив с низкими басами, бьющими поддых, наверное, мелодия общая, слитая воедино, страстная и глубокая, пытливая. Пять минут истекло. Чонгук поднимается с пола, ровной походкой сокращая расстояние между ним и клиентом. Он косится на руки: серебряные часы, кольцо на среднем пальце с глубоким синим камнем, углем струится рисунок из-под рукавов черной рубашки под алым пиджаком. Омега фыркает, глаза закатывает чисто по привычке, и руку с раскрытой ладонью вперед вытягивает: — Плати. — Это все? У Чонгука ноги дрожат. Какой голос! Какой ебейший бархат! Омега втягивает носом воздух и чуть ли не давится, еле в руках себя держит. Мужчина хмыкает, но из кармана кожаный бумажник вынимает. Чонгук, черт возьми, ненавидит ждать. Бессовестно вырвав кошелек, он достает оттуда купюры с крупным номиналом и брезгливо, быстро сует его обратно в широкие руки этого мужлана. Чонгук надеется его больше не увидеть. Изнутри корит себя за совершенную ошибку, его эго расшатано и висит на веревочке, а лицо этому зверю набить хочется. Чон ненавидит его буквально за взгляд, которым его к земле, как гвоздь, приковали, словно грязной тряпкой пол вытерли и отжать забыли. Омега разворачивается и широким шагом движется на выход. Ким облизывает губы и скользит по трясущимся от каждого резкого шага молочным бедрам, и поддается вперед, рукой за очаровательный белый хвостик хватая. Чонгук от неожиданности в шпильках путается и назад валится, но быстро реагирует: руки в защитное положение выставляет и упирается ими о горячую грудь в красном. И без нее было жарко. — Куда собрался? За такие деньги мало попкой покрутить. — Тэхен ухмыляется, а Чонгук Чимина наконец понимает: хочет начать бить ебала, но лишь шипит. — Мне некогда твои прихоти слушать, меня ждут клиенты побогаче. Альфа жмет его рукой под спину и целует. Мокро, грязно, а Чонгук воет. С мычанием и блеянием разрывает поцелуй так, что слюна пачкает шею, а сам фиксирует руку внизу, на кроваво-красных брюках. — Ублюдок, я тебе член вырву. С брезгливостью отстранившись, омега быстро удаляется из вип-зоны. Ему не то, что идти к следующим клиентам, ему до гримерки дойти проблематично. Движется, а перед глазами все плывет, то ли от гнева, то ли запаха. Как же этот мудак пахнет — густо, горько, так, что не проглотить. Лицо мальчишки искажается так сильно, что больше смахивает на корявое ахегао с отвратительной рисовкой. Чонгук хорош в танцах, Чонгук хорош телом, Чонгук хорош своим лицом, но настолько брезглив, что даже главный ненавистник всего живого позавидует, а тут: чужая слюна, словно яд. По спине бегут неприятные мурашки, а омега откашливается, захлебывается и несется теперь в уборную, воду резким напором включая. — Фу. — Чонгук активно умывается ледяной водой, хочет избавиться от наваждения. Картина этих глаз в полумраке, как кошмар перед ним стоит. Хватаясь пальцами за раковину, парень морщится и язык высовывает, готовый прямо сейчас два пальца в рот вставить. — Фу, блять. Вот же ж… Пора домой. Чонгук смотрит на смятые купюры — он буквально обокрал этого ублюдка. Это и правда его танцев, даже полной программы не стоит… Кажется, его ждут проблемы, если альфа поднимет скандал, но хочешь избежать проблем — так скорей беги от них.

♡♡♡

— Мне птичка напела, что ты вчера смылся. — Тянет Чимин и активно мажет кисточкой по своим скулам, делая их ярче. Кошачьи ушки на ободке служат не только аксессуаром для выступлений, но и удобной многофункциональной вещью для забора челки с лица. — У тебя же еще випы у двух толстосумов были. — Мне заплатили больше, чем дали бы эти двое вместе. — Фыркнул Чонгук, натягивая на себя латекс. Тот с трудом лез на полные бедра и задницу. — Вот я и ушел. — Как интересно… — хмыкнул Пак и сощурился, — мне сказали, он красавчик. — Урод. Чимин цыкнул и закатил глаза. Чонгук вел себя, как обычно: вечно он чем-то недоволен. Ему, походу, конкретно вставили за то, что не явился на остальных заказах, но Пак знал, как тему сменить. — А у меня для тебя есть новость! — промурчал Чимин и развернулся на стуле, опираясь локтем о его спинку, — посмотри. Что во мне изменилось? — Подстригся? Новые серьги? Тебя оттрахали вчера и ты весь изнутри светишься? — Болван, — выдохнул Чимин и демонстративно подпер рукой подбородок, сгибая и разгибая пальцы. На безымянном блестело колечко с бриллиантом. — Серьезно?.. — Чонгук скривился, наклонил голову, чтобы получше разглядеть, и даже поддался вперед. — Серьезно! Я замуж выхожу, Чонгук-и! — Не думал, что вы провстречаетесь дольше недели. — Идиот, мы вместе уже год! — Чимин цыкнул и закатил глаза. Чонгук иногда был просто невыносим. — Тогда сегодня едем пить? — ухмыльнулся Чон и подмигнул другу. — Напьемся в усрачку! — воодушевился Пак и подскочил на месте, — чтобы меня Намджун забрал пьяного, и… Наказал потом… — мечтательный вздох, а Чонгук кривит лицо: — Звучит отвратительно. — Ничего ты не понимаешь. — Чимин тяжко вздохнул, — и вообще: когда и ты альфу себе подцепишь? Я хочу родить наших детей в одно время. — Какие роды! — Чонгук всплеснул руками и театрально схватил себя за голову, — какие мужики? Я родился целым, а ебырей не ищу. — Ну-ну. — Ты… — Идем. — Оборвал его Пак, убедившись напоследок перед зеркалом, что выглядит очаровательно, — сегодня у шеста поработаем, у тебя же нет вип сегодня? — Пусто. — Тогда точно идем! Да и мой муж, — Чимин принципиально выделяет голосом последнее, — меня уже заждался. — Не помрет, если твое лицо с минуту не увидит, два влюбленных идиота. Я на твоем месте с долбанами в татушках не связывался бы вообще. Чимин не стал говорить Чонгуку, что даже хозяин этого заведения Мин Юнги — член группировки Намджуна: пусть поживет в своих иллюзиях еще немного. Пока Чонгук плелся на несгибаемых ногах в сторону пилона, на котором неуклюже крутился Чжихва, Чимин доскакал на стрипах до своего развалившегося в кресле мужа, как горный козел, и уже успел разместиться в его «жарких» объятиях. Пока Чонгук дошел до зоны отдыха — так они называли пространства вне танцпола, где обычно стояло от одного до пяти кресел вокруг одного пилона, здесь же было три таких: на одном разместился Намджун, в другом худосочный альфа в костюме с длинными и узкими манжетами, плотным пиджаком и высоким, плотно застегнутом воротником — обладатель Хагоромо-Тэннё (образ богини любви означает сутенёра; человека, покровительствующего борделями, причастного к работорговле и проституции) на спине смотрел на Чонгука равнодушно, хотя Чон и Пак были у него любимчиками: не мало здесь находилось «котиков» и «зайчиков», но именно эти две подружки приносили этому месту больше всего прибыли. Чимин снял с себя стрипы и закинул голые ноги на подлокотник, сам улегся поперек своего мужчины и довольно гладил пухлыми пальчиками его грудь через ткань черного пиджака, пока сам Ким гладил омежьи ноги. На Паке по-прежнему были кошачьи белые ушки — обязательный атрибут его наряда, но вместе плотного костюма на этот раз белые латексные трусы с высокой посадкой и такой же белый топ с мордочкой котенка посередине. Чонгук тоже был не в цельном костюме, в котором выступал вчера: те же латексные шортики-трусы, закрывающие живот и обтягивающие задницу так, что чувствуешь себя обмотанной в скотче куклой, короткий топ без вырезов и кроличьи ушки. Основной цвет Чонгука был — черный, только белый хвостик и ушки были в тон чиминовому прикиду. Они часто выступали вместе на одном пилоне, но заказывали их редко: мальчики недешевые, поэтому сегодня был назначен разгрузочный день. Омега прошел к пилону, согнав с него Чжи, который отчаянно пытался привлечь внимание Намджуна (Чимин его за лицо схватил и к себе развернул. Ревности этого чуда (овища) Чонгук может только подивиться), и сам стал беспристрастно ходить около шеста, растягиваясь. К слову, о хозяине — в третьем кресле, по правую руку от Намджуна, расположился омега, чей наряд был неприлично закрытым для этого заведения. Омега был высоким, не под стать стандартам обладал широкими плечами и симпатичным лицом: лучшая его часть — губы-вишенки, яркие, от природы, а сейчас подкрашенные вишневым блеском. Мин Сокджин — муж хозяина, по слухам, родивший ему уже трое детей, которым уже по девять, семь и четыре, и, если верить Чимину — главному собирателю сплетень на районе — он ждет четвертого, но пока этого не видно. Походу, только недавно они сами узнали об очередной беременности. Несмотря на такую разницу в росте: Мин макушкой был по плечо своему мужу, намного худее и спокойнее. Был молчалив и практически безэмоционален, а живут вместе уже больше пятнадцати лет. Вроде бы, встречаться эти двое начали еще с института, хотя, как сказал ему Чимин, Джин «втюрился» в Юнги еще в старшей школе, но добиться внимания так и не смог. Юнги же, пока не поднялся финансово, к омеге и вовсе не проявлял никаких чувств, а затем, без лишнего мозгоебства, женился. Странная парочка. Однако, всеобщему умиротворению помещал подскочивший к пилону бета, привлекший внимание Чонгука. — Ты что здесь делаешь? Ты сегодня не танцуешь! У тебя заказ на приват уже в это время! Я же писал тебе сообщение! Бета, кажется, готов переорать музыку, а Чонгуку даже как-то неловко было говорить, что его сообщения он не читает. — Клиент не любит ждать! — Еще один нетерпеливый! — воскликнул Чонгук и в знак протеста скрестил руки на груди. — Кто хоть заказчик? — Клиент тот же, что и был у тебя випом вчера в малой комнате. И ты опаздываешь уже на пятнадцать минут! Быстрее собирайся, тебя уже наш водитель заждался! — Этот придурок?! — взвизгнул омега, хватаясь рукой за пилон, словно прямо сейчас был готов его вырвать и огреть любого, кто попадется, по голове. — Не поеду я к нему! Отменяй заказ! К этому ублюдскому извращенцу я даже ногой не сунусь, пошел нахер! — Чонгук! — пискнул Чимин, но Намджун смерил его тяжелым взглядом. Пак хотел было приостановить поток высказаний своего друга о брате оябуна, сайко-комона, но не смог. Возможно, он сказал бы об этом раньше, если бы узнал не несколько минут назад, пока они ворковали с кимом в кресле. — Ты хочешь увольнения? — подал голос Юнги. Голос у хозяина был не под стать его телу хриплый, неприятный, кажется, Чонгук даже музыку перестал слышать, когда заговорил Мин. — Но он… — Закрой рот. Не заставляй клиентов ждать. Снова. Ух! Чонгук топнул ногой и сошел с площадки, всем своим видом выражая недовольство. И как только Джин-хен его терпит? Больше всего на свете сразу после нетерпеливых уебков Чонгук ненавидел приватные танцы. За последний год его никто не заказывал и как же это было круто, а тут за два дня какому-то нахалу в красном и внеплановый танец подавай, и приват! — Надень то, в чем был вчера! — крикнул ему в спину бета, а Чонгук заурчал и зажевал губы от недовольства. — Видимо, сегодня уже не отпразднуем… — негромко проговорил Чимин и поджал губы.

♡♡♡

Водитель припарковался в не самом дорогом районе, хотя Чонгук ожидал лучшего. Это был даже не частный дом, а многоэтажка, пускай и не из дешевых, но все же не особняк, а квартира. Чонгуку все же пришлось прочитать сообщение от беты, который сообщал время (а Чон опоздал уже на сорок минут) и точный адрес. Скривив губы, омега прошел к лифту, кутаясь в пальто. Ночью на улице холоднее, а он уже в тачке продрог насквозь. Успокаивала мысль о том, что, исполнив программу, он ретируется обратно в клуб и даже успеет отметить с Чимином его будущую свадьбу. Это, конечно, не последняя их тусовка, но хочется же себя развеселить хоть чем-то. Дверь ему открыли не сразу, отчего омега еще больше взбесился. На пороге показался тот самый нахал, на этот раз в белой рубашке и черных брюках. Чонгука, видимо, ждали. тем не менее, это лучше, чем семейники и «покрутись по-быстрому, покажи грудь за сто баксов». Омега переступил порог. Прихожая была небольшая и казалась необжитой, будто эту квартиру только что сняли. — Ты опоздал. — Омегам свойственно опаздывать. — Тотчас отозвался Чонгук и снял с себя сапоги, пальто, и поправил на заднице стянувшийся латекс. Молодой альфа молча проводил его за собой в комнату, спальню. Та была достаточно большой, заставлена дорогой мебелью, но также была сомнительно обжита. В комнате царил полумрак, к которому глаза не сразу привыкли, а двухспальная кровать была аккуратно застелена кроваво-красным постельным бельем. Красным здесь было не только это: плотные, тяжелые шторы не пропускали свет и всю спальню будто заливало горящей кровью. Гребаный извращенец. — Передергиваешь на красное? — хмыкнул Чонгук и остановил взгляд на маленьком круглом столике около кровати на высокой тонкой ножке. На нем стояла полупустая бутылка виски с высокой крепостью, и стоит это не под стать дорого для такого жилья. Чонгук не идиот, чтобы не понять сразу, когда под рубашкой просвечивают татуировки: торчат узоры из-под манжетов, что живет этот толстосум не здесь, хотя эти блядские красные шторы! — Язвишь? — пробасил мужчина и Чонгук невольно ощутил мурашки, табуном проскакавшие по хребту. — Выпей. — Не пью на работе. — Фыркнул Чонгук. он стоял перед ним полуголый, расставив ноги на ширине плеч, и непонятно чего ждал. — Включай музыку. — Без музыки. Омеге ко многому не привыкать: и к медовым взглядам, скользящим по его коже, к грязным рукам, жаждущим его раздеть, по высунутым слюнявым языкам жирдяев, кои желают, чтобы он присел им на лицо… Но этот ублюдок. Чонгук молчал несколько секунд, стараясь выдержать на себе этот взгляд и ухмылку, а после низко прогнулся и присел, разогревая мышцы. Здесь нет ни шеста, ни музыки, которая задавала бы ему темп, поэтому танец должен быть плавным. Чонгука блевать тянет от такого. Он движется плавно, небыстро, покачивая бедрами. Чонгук дал себе установку не пересекаться с ним взглядами. Оттанцует и уйдет. Омега запрокидывает голову назад, ведет рукой по шее и спускается на грудь, а затем и на пол. Лучшее в программе Чонгука — его ноги. Он широко разводит бедра и выгибается, руками опираясь об пол. Прогибается в спине и седлает пол. В голове у омеги своя музыка, в теле его свой темп. Несмотря на весь шквал эмоций и недовольства: он знает свою работу и умеет ее делать. В танце Чонгук растворяется и забывается. Он забывается не только в привате, но и на шесте: неважно перед кем, когда. Он чувствует свое тело, знает о пожирающих взглядах, и просто имитирует бесконтактный секс. Он не из тех дерьмовых стриптизеров, которые встают в стремные позы, стараясь показать то, чего у них нет. Чонгук знает, что у него есть, и что нравится мужчинам. Он, как и Чимин, умеет себя показать, за это их и ценят. Чимин, как кот: мягкий, плавный, его лучшая пластика на пилоне демонстрирует гибкость. Он летает высоко на шесте, он легок, как пушок, ползет по нему, как котенок, не забывает мяукнуть напоследок, а Чонгук… Чонгук на силовых. Его крепкий плечевой пояс позволяет ему делать широкие махи ногами, набирать скорость, держаться. У него сильные ноги и руки, в нем больше необузданной страсти. Сейчас он пытается показать другую сторону себя. Тэхен делает глоток из стакана и горло его жжет. Вчера этот омега был диким, необузданным, выплескивал из себя все, а сейчас готов дать себя растлить: показывает, дает любоваться. Он мягкий, не слишком гибкий, его приятную тяжесть Тэхен вновь жаждет ощутить на своих бедрах, поэтому негромко шлепает себя колену. Чонгук с дрожью просыпается их забвения, хмурит бровки и льнет к мужчине, меняя план своей программы. Его главная задача — доставить чужим глазам удовольствие. Омега опускается бедрами на ноги мужчины и льнет, трется об его грудь животом, давит, выписывает медленные томные восьмерки, играет с огнем. Много контакта не в его манере, поэтому Чон отстраняется. Соскочить с себя Тэхен не позволяет. Вцепляется в мягкую кожу длинными пальцами, жмет к себе и ловит кукольные губы мокрым поцелуем. Омега урчит. Он бьет мужчину в грудь, но Тэхен его к себе только плотнее прижимает, поцелуй углубляет. Чонгук хрипит и нижнюю губу до крови кусает. Альфа шипит, отстраняется и кровь с губы слизывает. Чонгук дышит глубоко и видит, как зрачки чужие расширяются. Дикого зверя на цепи не удержишь, а он его еще и раззадорил. — Какие у тебя острые зубки. Крольчатам их спиливают. — Руки убери. — Игнорирует метафоричные речи мужчины и соскакивает с чужих ног, но его за руки хватают, на себя с силой тянут. Чонгук кулаками махает, царапается, шипит. — Я только танцую. За доступными задницами в другое место наведайся, ублюдок. Отпусти, блять! — переходит на крик, но оказывается вжатым в кровать под натиском крупного веса. Чонгук урчит и зубами в плечо альфы впивается. Тэхен омегу трясет и как бешеного от себя отдирает. Вот же ж… До мяса мог прокусить, маленький чертенок. Боль тупая, но терпимая. От всего этого скорее смешно и щекотно, ведь омега ребенком в кровати бьется, руками и ногами махает, краснеет и запыхается. Спихнуть с себя тело не получается, альфа раздвигает его ноги и ложится на него сверху. Он бьет его коленями, локтями, царапает все, что под руку попадется, но его сдерживают с поразительной легкостью. С такой легкостью, что Чонгуку поистине становится страшно. — Сдохни. — выплевывает слова и харкает в лицо напротив, на что Тэхен тотчас его одеялом утирает. Чонгук предпринимает попытку дать тому коленом в солнечное сплетение, но без сил на кровать опадает. Мужчина выпускает феромоны. Горечь и тяжесть туманом взор обволакивает, тело камнем в постель давит, а сердце еще быстрее, сильнее в грудь бьет. Так, что Чонгук его стук слышит. Омега с трудом глаза разлепляет и видит, как белую рубашку альфа с себя стягивает. Японский выродок, ублюдок, по чьему телу страшные узоры рассыпаны. Такие? Такие их тела на самом деле? Чонгука это завораживает. Мысли о побеге и жажде потрогать, увидеть больше, путаются, превращаются в один липкий ком, с которым черти в чехарду играют. — Что у тебя на спине? Что у тебя на спине? — заскулил омега, жмурясь, когда горячие губы вновь затыкают его поцелуем. Омега обхватывает руками чужие плечи и водит, цепляется кончиками пальцев за распаленную кожу, водит, словно понять пытается рисунок по очертаниям, — что у тебя на спине, ублюдок? М-мх. — Тэхен отлипает от его губ, чтобы захватить верхнюю, жмется, целует и язык внутрь пихает, а в ответ ему капризный писк. — Какие крольчата громкие. Боишься? В ответ скулеж, вой и писк. Чонгук бьет его кулаками в грудь, но Тэхен будто и не замечает, как поглаживания воспринимает, и всем своим телом на Чонгука валится. Омега замолкает резко, проваливаясь в мягкие перины. Как нежно, как мягко! Он будто на гладком пуху, а сверху на нем горячее тело по коже мажет, губами спускаясь туда, куда не разрешали. — С-сволочь. — Чонгук ладонями упирается прямо в лицо, отпихивает от своей груди, от набухших розовых ореол и твердых сосков, скрытых лишь в сомнительном полумраке от этих диких глаз. Тэхен рычит, как зверь, выдавливает из своей жертвы испуганный визг и лижет, лижет. Чон замирает на мгновение и глаза закатывает — приятно до чертиков, возбуждает до стыда. Он тотчас стремится сжать ноги, но разве что бедрами обнимает чужое туловище. Руками прикрыться и то не помогает — Тэхен его мягкие ладошки перехватывает и жмет в постель с вопиющей легкостью, или это Чонгука уже так ведет, что это ни в какие рамки. — Я… не хочу. — Хочешь увидеть, что на спине? Чонгук себя не контролирует, скулит «хочу», как ребенок и даже жмурится. Как же он, черт возьми, хочет. Омегу трясет от диссонанса: не может сторону выбрать, то ли в пользу, то ли в минус. У альфы татуировки от запястий по телу струятся, плечи огибают и на груди вместе с иероглифами, которые Чонгук не понимает, вяжутся. Он в слепом красном свете штор и тьмы видит волны, узоры, и все это сливается воедино, в одно большое месиво. Над ним глумится тот еще отморозок, но ему так это в сласть: Тэхен с шалостью трогает его талию, кончиками, почти невесомо, затем с жадностью жмет бедра и мнет, мнет до синяков. Чонгук хнычет: тварь эту не выносит, но и сил бороться с нею нет. Сейчас бы взять и заехать этому мудаку в челюсть, ногой поддых, затем отпихнуть от себя, обворовать и скрыться, еще и хозяину Мину пожаловаться на такое распутство и нарушение его границ, пусть этого мудака взашей вышвырнут или, еще лучше, на колени перед ним поставят. Интересно, за такое рубят фаланги мизинцев? У этого животного вроде бы все целые. Тэхен отстраняется и Чонгук не может не заметить этот блеск во взгляде, эту наглую ухмылку. Омега уже было дернулся, чтобы замахнуться с правой, но тотчас обмер: Тэхен к нему спиной поворачивается, а Чонгук визга восторга сдержать не может. На картинках это не так. Потрясно. Сексуально. Безумно. — О, господи! Не думал Тэхен, что кто-то в его постели начнет звать бога. Чонгук лежит и смотрит, диву дается: вся спина забита. Вся! Нет и местечка глухого, все подчистую. Рисунок темный с большим проблеском света. Все красным отливает и в темноте с чертом и фонариком не разберешь, но тигр. Это тигр. Хищник, с широко разинутой пастью, изгибался. Его хвост вился по лопаткам мужчины, тело по позвоночнику и огромная морда скалилась на омегу с поясницы. Не замечает, что с него стянули всё. Омега сводит вместе ноги, теперь-то ему это позволяют. Живот в узел скручивается и задница горит так, что омега вертится, трется о постель и поскуливает. Это дичайшее зрелище. — Сколько… Сеансов… — Это бьется не машинкой. — Прервал его Тэхен и улыбался. Он чувствовал сладость выплеснутых феромонов, витающих в воздухе, и блаженно прикрыл глаза, облизываясь, подобно коту. Какой Чонгук вкусный. Перевозбужденный, напуганный маленький крольчонок, завороженный — таких сразу же убивают, и Тэхен ждет, считая секунды, когда на него набросится. — Иглой, крольчонок. Бил семь с половиной лет. Омега даже представлять себе это боится, но и не двигается. Все, его отравили, впустили яд по всему телу, теперь пускай жрут по кускам. Тэхен поворачивается к Чонгуку лицом и умиляется: какой же дивный румянец! И это ему не кажется. Он перехватывает длинными пальцами тонкие запястья и, приложив немного усилий, разводит их в стороны. Омега не сопротивляется, смотрит на него большими черными глазами, как жертва, дышит через раскрытый рот так, что грудь часто вздымается. Тэхен клацает клыками при виде набухшей нежной мягкости, поддается вперед всем телом и, вынув язык, широко мажет по твердым бусинам, пока под ним, как бабочка, трепещут. — Уже такой мокрый? — Тэхену много времени не нужно, чтобы ладонью меж ягодиц липких провести — все постельное белье испачкал, включая свои аппетитные ляжки. Анус под пальцами напряженно сжимается и Ким собирает все свое мужество и манеры в кулак, чтобы не наброситься без подготовки, но раз уж на то пошло… Мужчина облизывает пальцы с жадным причмокивает и отстраняется, не переставая улыбаться. — Беги. Чонгук затихает и еще шире глаза раскрывает, хотя, казалось, куда еще больше? Очаровательный. — Беги, говорю. Можешь идти, я не настаиваю, ты ведь не хотел. — Но… — Я джентельмен. — Больной ублюдок! — Чонгук недолго держит свое сознание затуманенным. Он хватает соседнюю подушку и бьет ей по нахальной роже, потом еще и еще. У тэхена бархатный смех. Он улыбается и тянет довольное: «ммм», после чего вновь валится на мягкое тело всем своим весом. Чонгук от злости давится. Это! Это, блять, возмутительно! — Ты… — Я? — Ты… — Чонгук глазами бегает по комнате, словно хочет найти предмет, название которого поможет ему полить грязью мудака перед ним, но все это безрезультатно: омега хмурится и затихает. Смотрит так на Тэхена несколько секунд, пока тот не прыскает от смеха. — Какой же ты очаровательный. — Ублюдок. Больной… Ах! — Чонгук вскрикивает от неожиданности, когда мужчина, отойдя от своего веселья, размещается поудобнее и раздвигает его колени. — Ты ахуел?! — Прекрати пищать, крольчонок. Мне тебя за ушками погладить? Этот мудак над ним издевается. Искусно измывается, как ни над одной жертвой рэкета в своей жизни не измывался. Чонгук отвечает на поцелуй с большей охотой, обвивая чужую шею. Тэхен вновь наглеет и давит его феромонами, а омега ртом воздух глотает и скулит, жмурится от блаженства. — Глубже… Глубже!.. — как молитву повторяет и стонет полувскриком, стоит Тэхену навалиться на него и войти до отказа. Задницу заполняет так, что, кажется, будь у него узел — Чонгук бы не выдержал такого напора, но вместо этого он стонет, как самая последняя блядь, тянет «а! а!» с короткими перерывами, как будто распевается, и даже всхлипывает позже от стыда. Ему так стыдно, так мутно от себя, но одновременно так хорошо! Тэхен трахает божественно. Чонгук не был девственником и не страшился чужих членов, в особенности в старшей школе, но так ему не было хорошо еще никогда. Он сам припрашивает, поддается, насаживается, поджимает пальчики на ногах и трется ступнями о чужую спину, скулит собакой. — Ножки замерзли? — ласковый бархат ласкает слух, а Чонгук пищит. Тэхен горячий в прямом смысле — он обжигает его кожу, когда толкается, когда хватает и жмет в своих руках его тело. Где он уже только не общупал Чонгука: его ладони побывали на груди, ребрах, талии, бедрах, на ногах, в паху и заднице. Тэхен успел огладить спину, щеки и расцеловать ему губы, раскусать живот и Чонгук поистине боится взглянуть на внутреннюю сторону бедер, которую саднит от влаги, жара и укусов. Его пометили… Прямо там? Бред. Точно бред. Голова кружится. Омега дышит тем же, что выдыхает и чувствует, что на пике. Кончает с писком, таким умильным, что Тэхен едва ли не изливается следом. Ким долбит его еще с минуту, прежде чем заливает изнутри. Ноги Чона опадают на кровать и он поджимает задницу: еще никогда. Никогда он не был таким разъебанным. — Я связался с криминалом?.. — челюсть сводит, лицо от пота и слез мокрое, и от дрожи в коленях все тело потряхивает, но Тэхену хоть бы хны: он в ответ целует ему глаза и губы, кусает щеки, шепчет: «да».