Моя любовь тягучая, как мёд,
и сладкая, и горькая, и злая.
Она тебя когда-нибудь убьёт,
уже сейчас немного убивая.
Джио Россо.
— Изначально было понятно, что во всём виноват ты, — Сигма опустил голову, сжимая кулаки, стоя в метре от сидящего на скамье Фёдора, едва сдерживая порыв высказать все свои мысли о коллеге, глотая так и не сказанные слова и обиды, — я знал, что нельзя тебе доверять, ты же всегда… всегда делаешь ужасные вещи. Как ты мог довести его до такого состояния? Достоевский, кажется, даже и не слушал, всё так же продолжал сидеть, откинув голову назад, касаясь затылком холодной плитки на стене, его руки расслабленно лежали на собственных коленях. Волосы, вернее, чёлка, упавшая на глаза, совсем ему не мешала, но и не скрывала пустого взгляда светящихся словно аметист на свету радужек. Парень даже не дёрнулся когда младший здесь появился, требуя объяснений, словно не реагировал ни на что в мире. Из палаты их двоих выгнал врач затем, что до сих пор не очнувшемуся пациенту нужна тишина и спокойствие, а не ругань, и Сигма, скрепя сердце, вышел, в последний раз взглянув на бледное от болезни лицо Николая. Он думал, что нужно разобраться со всем прямо здесь и сейчас, но, кажется, у Фёдора были другие планы. Белокурый бы ни за что не поверил, что тот действительно так разбит из-за болезни коллеги. Речь ведь о лидере Крыс Мёртвого Дома, не имеющего и малейшего понятия об искренности. Юноша глубоко вдохнул и выдохнул, стараясь успокоиться, и сел рядом на скамью. Почему-то сейчас брюнет не вызывал страха, только неловкость и дискомфорт от мысли, что можно умереть просто дотронувшись до него. По правде говоря, сложно было не бояться такой возможности, если сама только способность Фёдора вызывала жуткую дрожь по телу, а если рассматривать его возможности и ум — не проблема умереть и без прикосновений. Удивительно, как Гоголь мог спокойно повиснуть на чужой шее, не говоря уже о большем, чего юный ум никак не мог понять. О боязни смерти даже говорить не стоило — у него её не было. Он же не такой слабый и трусливый как Сигма, что первое время и слова против Фёдору сказать не мог. Николай это тот человек, о котором нельзя сразу сказать смелый он или безрассудно глупый. Младший относится к этому с сомнением, но отчасти это его качество даже вызывает детское восхищение. Несколько часов назад Достоевский привёз сюда любовника, как и просил старый знакомый, и обнаружил, что договорённость всё же была выполнена. Никто не спрашивал о личности пациента, лишь медсестра задала несколько вопросов вида «Сколько молодому человеку лет?» и «Есть ли у него предрасположенность к чему-то?». Бывший попечитель отвечал с задержкой, внимательно наблюдая за тем, как несколько мужчин укладывают парня на белоснежную постель, чтобы собрать возможные сейчас анализы. Женщина объяснила, что остальные придётся взять, когда блондин очнётся, до тех пор нужно ввести жаропонижающие и дать пациенту отдохнуть. Трофим молча стоял рядом, опираясь о стену напротив и не зная, что сказать, иногда поглядывал на членов Смерти Небожителей, а потом снова отводил взгляд в сторону. Сигму он видел впервые, не мог даже притвориться, что слышал о нём хоть когда-то. Если с Гоголем он был знаком, а с Гончаровым у них и вовсе особые отношения, то об этом мальчишке он не знал ничего. Младший, поняв, что здесь ему ничего светит, взглянул на настенные часы и быстро ушёл, вновь оставляя старых приятелей наедине. Ему не хотелось находиться в компании неприятных людей, к тому же Николай ещё не очнулся, можно будет навестить его немного позже, принести апельсины в качестве угощения и купить любимые конфеты для утешения. Была надежда, что хотя бы друг расскажет о том, что с ним произошло, если Фёдор продолжал молчать, хотя уже без насмешливой улыбки, как в прошлый раз. — За все десять лет я ни разу не видел тебя в таком плачевном состоянии, — вздохнул мужчина и похлопал товарища по плечу, совсем не боясь чужой способности, — он выздоровеет, просто нужно время. Мои коллеги сделают всё возможное, чтобы вылечить его, в этом можешь не сомневаться. — Я не могу не сомневаться даже в тебе, — Фёдор устало усмехнулся и, наконец, отвёл взгляд от пустоты, устремляя на знакомого. Последний улыбнулся в ответ, занимая место рядом, где всего пару минут назад сидел Сигма и расслабленно откинулся назад, словно подобранный дворовой кот, добившийся у новых хозяев еды, — ты ведь знаешь, что у меня на то есть причины. — Знаю, так же, как и знаю, что ты мне их не поведаешь, всё в порядке, — Трофим заправил собственную прядь за ухо, чтобы та не мешала обзору, и не мог не подумать о том, как Достоевскому не мешает чёлка, ведь он спокойно её игнорирует и даже не думает убирать, — думаю, тебе лучше взять кофе в автомате и немного отвлечься, но не мне решать что тебе делать. Наверное, ты уже до деталей продумал все дальнейшие события и свои действия… — Нет, — пошатал головой парень, прерывая короткий монолог брюнета, резко отрицая сказанное, — я не могу этого сделать. Доктор нервно сжал губы в тонкую полоску, прекрасно понимая почему собеседник так реагирует. Невольно вспомнилась история из прошлого, когда он пытался найти какую-либо информацию об интересном незнакомце, для чего пришлось перерыть архивы многих больниц, соответственно — нарушить закон, превысив свои полномочия. И лучше бы он ничего не нашёл или вообще не искал. Зачем ему сдалась жизнь какого-то малознакомого парня? В тот день удалось найти анамнез матери Фёдора в одной из психиатрических больниц за городом, всего через несколько дней его детскую медицинскую карту. Что стало самой большой неожиданностью — газету с шокирующей статьёй, скрывающей имена и лица её участников. Огромные буквы заголовка твердили: «Убийство женщины», шрифтом немного поменьше можно было разобрать «Ребёнок жестоко убил свою мать» и предложение продолжить чтение, чтобы узнать известные подробности. Врач был так удивлён, что, несмотря на свою прежнюю идеальную рабочую посещаемость, пропустил несколько дней, не отвечал на СМС и звонки до тех пор, пока его коллеги лично не пришли к нему домой для того, чтобы узнать всё ли с ним в порядке. Конечно, его ещё и отчитали за то, что он подводит коллектив, не сообщая об отсутствии. После этого случая он вновь вернулся на работу, без того прежнего энтузиазма и никак не мог забыть о полученной информации, даже имея номер Достоевского в своей телефонной книжке, не решался его набрать и обсудить прошлое знакомого с ним лично. Ровно до очередного редкого посещения Фёдором больницы. Ему не составило труда догадаться, что товарища что-то тревожит, а после длинного разговора на посторонние темы, целью которого было выяснение причины странного поведения старшего, брюнет раскололся и поведал юноше о том, как хотел узнать, кто он на самом деле, как искал данные и как был шокирован тем, что узнал. На удивление, младший не злился, холодным взглядом сверлил лицо увлечённого собеседника и не перебивал, внимательно слушал и запоминал всё сказанное. Это отчасти напоминало исповедь, где один был верующим, пришедшим в отчаянии покаяться в грехах, а другой — священником, их отпускающим. По завершению истории, лидер Крыс Мёртвого Дома как-то печально улыбнулся и кивнул, подтверждая правдивость информации. — И? Что ты теперь думаешь обо мне? — спросил юноша, заглядывая в чужие глаза. Они виновато опустились, Фёдор едва ли мог улыбнуться ещё шире, наблюдая за реакцией. — Не стоило тебе лезть не в своё дело потому что теперь мы не… — не успел договорить он, как его невежливо перебили, заставляя замолчать. — Моё мнение не изменилось, — парировал мужчина, непривычно уверенно поднимая глаза и отвечая на пристальный взгляд, — я всё ещё уважаю тебя больше всех остальных, несмотря на то, что узнал. Парень замер, потупив взгляд. Глаза изумлённо расширились, показывая искреннее удивление хозяина, которое он не успел даже попытаться скрыть. Он открыл рот, желая что-то сказать, но не смог выдавить из себя ни звука, смирившись и замолкая.***
Посчитав совет мужчины дельным, Достоевский всё же купил кофе, грея горячим напитком руки, но у него едва ли было желание его пробовать, ведь у него, вероятно, странный вкус. Вкусный чай, аккуратно приготовленный руками Гончарова, был намного лучше, чем коричневая жижа из автомата, но особого выбора не было. Белокурый всё так же продолжал лежать без сознания рядом с юношей, тихо дыша и не чувствуя на себе взгляда любимого человека. Было бы иначе, Фёдор уверен, младший обязательно сонно разлепил веки, весело возмущаясь такому вниманию к спящему человеку. Мол, тебе интереснее смотреть на меня когда я сплю, чем когда делаю или говорю что-то поистине интересное? По спине брюнета пробежался холодок, когда в голове промелькнула мысль о том, что коллега не сможет или не захочет больше так с ним говорить, но её — мысль — пришлось откинуть подальше, ведь тело рядом шелохнулось от лёгкого прикосновения холодных пальцев к горячему лбу. Николай удовлетворённо промычал и приоткрыл глаза, медленно моргая, потянулся руками к лицу, чтобы потереть веки, но смог использовать только одну руку. После чего его лицо удивлённо вытянулось и парень подскочил, сев на кровати. Тот факт, что он не мог пошевелить одной рукой чрезмерно тревожил, напоминая о пережитом совсем недавно. Меньше всего в этом мире он хотел быть прикованным цепями снова. Фёдор мягко положил ладонь на чужое бедро, стараясь успокоить больного, а тот спросонья не мог сложить два и два, паникуя. Понимая, что блондин может выдернуть иглу капельницы из руки, толком не понимая своих действий, юноша вздохнул и, приподнявшись, сильно надавил на чужие плечи, заставляя вскрикнуть и в попытке отстраниться лечь обратно. Гоголь, зажмурив глаза, ещё некоторое время пытался освободиться, отбиваясь и руками, и ногами, но вскоре оставил попытки, что так и не принесли никаких результатов. — Тише. Никоша, дыши спокойнее, — строго приказал старший, слегка ослабляя хватку, но не убирая рук, только сел на спальное место для удобства, заглянул в уже открытые глаза с расширенными зрачками и выдохнул. Он рад хотя бы тому, что парень очнулся так быстро, не так важно как он реагирует после пробуждения. В прошлом панические атаки Гоголя были чем-то обыденным для них двоих, и брюнет за всё время прекрасно научился с ними справляться. Они иногда случались и во время секса, заставляя Достоевского прерваться и обнять товарища, ласково поглаживая по голове, он шептал ему на ухо о том, что всё хорошо и ничего не случилось, напоминал о дыхании, наглядно показывая, что нужно делать чтобы успокоиться. Ностальгия. Этот случай не стал исключением и Николай легко улыбнулся после того, как отдышался и прокашлялся от старательных вдохов-выдохов, закрывая рот ладонью, видя прямо перед собой столь родное и привычное лицо. — Я в порядке, — засиял парень и встревоженно оглянулся по сторонам, когда брюнет наконец-то соизволил отстраниться. В его глазах можно было увидеть некое подобие тревоги и той же тёплой заботы, что и много лет назад. Всё это не могло не радовать, если бы только не одно «но». — Где мы? — В больнице, — констатировал факт Фёдор, похоже не собираясь объяснять подробности. Пациент закатил глаза, показывая степень своего возмущения таким ответом, — тебе стало плохо и я отвёз тебя в больницу. — Всё ещё ничего не понятно, но хоть что-то, и за это спасибо, — фыркнул юноша, откидывая голову на твёрдую подушку и устремляя взгляд в белый потолок. Горло будто что-то царапало изнутри, причиняя дискомфорт и заставляя в очередной раз прокашляться. Достоевский сожалеюще смотрел на больного, пока не осознал, что стоило бы оповестить доктора о пробуждении пациента. Гоголю только и оставалось, что растерянно посмотреть вслед вышедшему без предупреждения коллеге, сдерживая желание подскочить и догнать, схватить за руку, не давая оставить его одного.