Светотень

Тобиас едва не приплясывал на месте, пока Эйлин, быстро проведя его через людный зал "Дырявого котла", отсчитывала кирпичи в стене, за которой пряталась сказка. — Три вверх... два в сторону... — пробормотала Эйлин, и стена ожила, вызвав восхищённый вздох Тобиаса. Кирпичи задвигались, открывая проход в мир волшебства. Извилистый и людный, Косой переулок предстал перед ними во всём своём великолепии, и они шагнули туда, толкая впереди себя колясочку с невозмутимой Лоренцией, которая одна сохраняла полнейшее спокойствие. — Куда теперь, миссис Снейп? — спросил Тобиас, беспрестанно оглядываясь, словно желая вобрать в себя как можно больше впечатлений. Вот уже несколько дней он почти не обращался к Эйлин иначе, его это очень забавляло. Иногда она чувствовала, что неплохо было бы подыграть Тобиасу, обратившись к нему как к «любезному супругу» или «дорогому мужу», но почему-то не получалось, и Эйлин по-прежнему звала его просто по имени. — Теперь налево, кажется, — сказала Эйлин, выискивая глазами вывеску нотариальной конторы. Она не ошиблась, и вскоре Тобиас наблюдал за бурлящей жизнью Косого переулка из высокого окна в холле перед кабинетом нотариуса, где скрылась Эйлин. Рассеянно покачивая коляску, в которой Лоренция возлежала, привалясь к подушке, он рассматривал прохожих и соседние дома с жадностью и любопытством новичка. Между тем на пустых рамах, висевших на стене за его спиной, появились два пожилых волшебника. Они воззрились на посетителя с таким же любопытством, с каким он осматривал улицу, но с меньшей приязнью. — Коллега, кажется, в нашей конторе вновь появился… появился маггл! Куда мы катимся, куда катимся! — М-да, в наши времена таких и на порог не пустили бы. Увы, увы… — В наши времена сюда не допустили бы даже волшебника с грязной кровью, не то что... Тобиас, заслышав эти слова, резко обернулся, но магов на портретах ничуть не смутила его рассерженная физиономия. Эйлин предупредила его, что многие волшебники относятся к магглам свысока, и рассказала о говорящих портретах, так что он был немного подготовлен к этому случаю; но всё же он не сдержался: — Эй вы, я вас слышу! Спрячьте-ка ваши безобразные манеры в… куда подальше! Но старики решили игнорировать недостойного посетителя и продолжили прохаживаться на его счёт; Тобиас не остался в долгу и стал обсуждать с Лоренцией, молчаливо с ним соглашавшейся, внешность волшебников и то, как они нарисованы (а нарисованы они были, по его мнению, отвратительно). Он использовал профессиональные термины, неизвестные бывшим нотариусам, и замечал, что это их здорово злило. Так что Тобиас неплохо развлекался всё то время, пока его новоиспечённая жена выслушивала последнюю волю своего первого мужа. Завещание Дерека Принца было обращено к малолетней дочери; он отрекался от покинувшей его жены и не оставлял ей ни гроша. Но Лоренция могла получить в наследство старый дом в Лондоне и ту небольшую сумму денег, которые лежали на счету мистера Принца в Гринготтсе, выполнив ряд условий: она должна была выйти замуж за чистокровного волшебника из хорошей семьи и передать свою фамилию старшему сыну, который родится в этом браке. Если же Лоренция умрёт бездетной или составит неподходящую партию, всё имущество её отца перейдёт Клубу Благородных Волшебников, в деятельности которого Дерек принимал активное участие. О том, как Лоренция доживёт до совершеннолетия, чтобы вступить в брак и произвести на свет наследника, мистер Принц не подумал. Клуб Благородных Волшебников был основан давным-давно, ещё до появления Гриндевальда; официально его участники занимались охраной культурного наследия английской волшебной аристократии, чтили и оберегали её традиции. Но почему-то господа учёные, глотающие пыль в архивах, косо смотрели на организацию, столь близкую, казалось бы, им по духу. Быть может, это было потому, что Клуб Благородных Волшебников понимал "охрану культурного наследия" весьма своеобразно; ещё бы, ведь одним из председателей общества являлся никто иной, как мистер Берк, владелец скандальной фирмы "Борджин и Берк". У "благородных волшебников" нельзя было вымолить ни кната на ремонт памятника заслуженному деятелю или на издание хорошей книги, которая проливала бы свет на культуру и историю волшебной Англии, — хоть плачь, хоть на коленях ползай! Неизвестно было, чтобы хоть кто-нибудь из членов Клуба сам занимался исследованиями в области истории, культурологии или искусствоведения; никто из них не написал ни строчки на ни на одну из этих тем. Они чтили традиции соколиной охоты и лисьей травли, а также свято соблюдали завещанное прадедами изысканное меню на своих банкетах; Клуб занимался скупкой антиквариата за бесценок, чтобы потом продать его втридорога в лавке мистера Берка; а главное — на его заседаниях разыгрывались карты внутренней, а иной раз и внешней политики волшебной Британии. Большинство членов Клуба играли мелко — их интересовали высокие должности в Министерстве, для себя и своих детей, почётные награды и выгодные связи; ради этих целей они интриговали и трудились, губя одних и возвышая других. Но существовало и меньшинство, умело руководившее процессами, бурлившими внутри Клуба, как зелье бурлит внутри котла. Дерек Принц принадлежал к большинству. Эйлин не знала многого об этом Клубе и мало думала о нём; в первые годы замужества она бывала на устроенных им роскошных банкетах, где благопристойно скучала, чувствуя, что выглядит хуже остальных дам и чего-то не знает — чего-то очень важного, что объединяет этих людей, оставляя её вне их круга, несмотря на происхождение и принадлежность к Слизерину. Потом она с облегчением стала отказываться от приглашений, ссылаясь на непритворное нездоровье, а Дерек и рад был выезжать в свет без постылой жены. Ах да, в завещании была приписка. Точнее, угроза. Если вдова завещателя вновь выйдет замуж и родит в новом браке детей, она не имеет права передать им свою фамилию, как требовалось от Лоренции; поступи Эйлин таким образом, на неё саму и её детей обрушится посмертное проклятие Дерека Принца. Услышав об этом, Эйлин побледнела. Дерек словно прочитал её мысли; действительно, за несколько дней брака с Тобиасом она успела подумать о том, что если у них будут дети, она непременно уговорит мужа дать одному из них (особенно мальчику!) фамилию Принц. Эйлин была уверена, что Тобиас согласится; он так мало придавал значения подобным вещам! — Это несправедливо, — воскликнула она, — Я принадлежала к роду Принц и до того, как вышла замуж за Дерека! Не он дал мне это имя, не ему и распоряжаться им! — Но, мэм, это так, — развёл руками старый нотариус, — Ничто не может помешать волшебнику изъявить свою последнюю волю и поступить в соответствии со своим желанием… Эйлин вздохнула; рушился прекрасный воздушный замок, который она, возможно, чересчур поспешно создала. — Что ж, я благодарна вам, — тихо произнесла она. Ей было ясно, что произошло; Дерек Принц собирался проклясть её, не взирая на то, соответствует это каким-либо законам, писаным и неписаным, или нет; и если это его намерение оказалось вписано в завещание, то Эйлин следовало благодарить старого юриста за то, что она предупреждена. Но какая жестокость! Мстительный, злобный человек! Эйлин ясно видела его и даже слышала голос, отдававший последние распоряжения. Да, Дерек не мог простить ей побега, как не мог и предположить невероятной правды, что из Блэкстоуна она ушла в пустоту и неизвестность. Это, конечно, не было похоже на неё... И Эйлин, и Дерек — оба они были воспитаны в убеждении, что смысл их существования состоит в том, чтобы продолжить готовый заглохнуть и прерваться род; не имея других сколько-нибудь важных целей и занятий, они придали ожиданию наследника почти фанатический оттенок. Дерек, разумеется, ничего не сделал для того, чтобы укрепить здоровье жены или сберечь её душевный покой; но о сыне он мечтал страстно. И, умирая, он таил злобу на жену, которая не сумела подарить ему живого и здорового мальчика, и излил свою ненависть в проклятии, запрещавшем Эйлин достичь вожделенной цели в другом браке. Он передал эту задачу, как родовое проклятие, маленькой Лоренции, которой не исполнилось ещё и года. Когда Эйлин вышла из кабинета и увидела дочь, задумчиво слушающую насмешливые речи Тобиаса, её сердце сжалось от странной боли. Было так тяжело, так невыносимо думать, что её нежной, милой девочке предстоит вырасти и пережить все трудности и тяготы женской доли! «Но что, если Лори никогда не станет взрослой, никогда не превратится в женщину? — мелькнула у Эйлин ужасная мысль, — Что, если она…» «… если она умрёт» — этого Эйлин не могла произнести даже мысленно, этого она боялась больше всего на свете. Предчувствие неотвратимой беды сдавило горло, мешая дышать, но Тобиас уже что-то говорил ей, Лоренция тянула к матери руки, и Эйлин покинула холл, как во сне. Но на улице ей волей-неволей пришлось проснуться, и печальные мысли, обида и гнев отступили прочь. Тобиас был таким забавным! Таким милым! О, теперь Эйлин хорошо понимала, почему некоторые волшебники связываются с магглами! Прежде она не могла взять в толк, что может быть интересного в людях, не умеющих колдовать. Но сейчас… Эйлин почти влюбилась в своего новоиспечённого мужа в этот час, проведённый в Косом переулке. Его глаза сияли такой радостью, таким азартом, таким любопытством! Он интересовался всем, что видел вокруг, изумлялся и восхищался; всё его веселило и смешило. Эйлин сама смеялась его репликам и настроению — впервые за много лет её так забавлял кто-то, кроме Лоренции. Оказывается, открывать кому-то свой собственный, знакомый и привычный мир — очень приятное занятие. Особенно когда этот кто-то воспринимает обыкновенные и заурядные вещи как величайшее чудо… Тобиас бегал от витрины к витрине, разглядывая всё и задавая сотни вопросов. Они приобрели набор для игры в плюй-камни, и Эйлин, сама не зная как, обещала тряхнуть стариной; он потребовал объяснить ему тонкости игры в квиддич (отсмеявшись для начала) и был удивлён, что она мало смыслит в этой игре и ещё множестве других волшебных видов спорта. Во «Флориш и Блоттс» они славно провели время, купив в подарок малышке Лоренции пару детских книжек с картинками. Девочка проявила к ним весьма слабый интерес, зато Тобиас листал книги с движущимися рисунками с такой жадностью, что продавцы добродушно посмеивались. Единственное место, куда Тобиас не захотел заглянуть, была аптека — он демонстративно зажал нос и предоставил Эйлин самой закупаться лекарствами и прочим, чинно прогуливаясь с коляской на приличном расстоянии от вонючего заведения Малпеппера. Завершился день в кафе у Фортескью. Флориан Фортескью со свойственной ему милой приветливостью предложил им лучшие сорта знаменитого мороженого. Тобиас уверял, что не ел ничего вкуснее, да и сама Эйлин готова была согласиться с ним. Несмотря на подлость Дерека, отнявшего у неё драгоценную надежду передать свою фамилию возможному наследнику, у Эйлин было необыкновенно легко на душе. Всё будет хорошо, твердила она себе. Лоренция окрепнет и вырастет; как знать, быть может, она полюбит волшебника из достойной семьи и продолжит род Принцев. Приневоливать её Эйлин ни за что не станет. И всё ещё будет хорошо… Когда они вышли от Фортескью, одна встреча поколебала её спокойствие. На пороге Гринготтса стоял человек, вид которого заставил Эйлин содрогнуться. Это был её отец, Арчибальд Принц; в один мучительный миг их взгляды встретились, и они узнали друг друга. Эйлин почувствовала безумный порыв броситься к его ногам в поисках примирения, но Арчибальд презрительно скривил губы и резко отвернулся, всем своим видом выказывая неприязнь. Эйлин пришлось ухватиться за локоть Тобиаса, чтобы не упасть. — Что это за старый хрыч на тебя пялился? — спросил он. — Это… это мой отец, — прошептала Эйлин, не в силах даже оскорбиться на такую грубость со стороны супруга. Он. Назвал. Великого. Арчибальда. Принца. Старым. Хрычом!!! И даже не извинился, поняв, что обругал тестя. — Пусть катится куда подальше! — фыркнул Тобиас, — Как и мой папаша! Они стоят друг друга… но не стоят, чтобы мы о них думали. — О, Тобиас! — только и смогла вымолвить Эйлин. Дома, в вечерних сумерках, она рассказала мужу о том, что было в завещании. Конечно, Тобиас не мог вполне понять и разделить её негодование и боль, но она и не ожидала этого; и, как ни странно, ей было приятно слышать, как он честил и ругал Дерека на все лады. — Зато он сдох, а мы наслаждаемся жизнью! — заключил он. Затем Тобиас возвратился к магии. Он ещё не оправился от впечатлений, полученных в Косом переулке. Он с трудом принял тот факт, что научиться волшебству нельзя никаким манером, и утешался мыслью, что наличие жены-волшебницы и приёмной дочери с такими же задатками даёт ему пропуск в мир магии. — И я мог бы прожить всю жизнь… всю свою жизнь… и не узнать, что этот твой мир существует! Какой кошмар! А Лори, получается, тоже волшебница? — Пока неизвестно…Обычно волшебные способности проявляются к семи годам. Бывают, конечно, исключения. Но… — Эйлин вздохнула. А Тобиас уже обводил глазами гостиную, ставшую значительно уютнее с тех пор, как новоиспечённая миссис Снейп помахала тут волшебной палочкой. Весь дом преобразился. Эйлин было не по себе от вида заброшенных комнат, живо напоминавших ей дом Дерека Принца в Лондоне, а Тобиас охотно позволил ей делать всё, что она хочет — в доме и за его пределами. Она обновила и подправила всё, что смогла, и дом в Тупике Прядильщиков выглядел чистым, жилым и обновлённым — от чердака до подвала. Убираясь, Эйлин нашла коробки с личными вещами прежних хозяев, фотоальбомы и письма, принадлежавшие предкам Тобиаса. Сам он отнёсся к этим ценным, на взгляд жены, реликвиям равнодушно, но разрешил жене просмотреть и сохранить их. «Это теперь тоже твоё, ты тоже Снейп… раз тебе это важно» — сказал он, и Эйлин преисполнилась благодарностью к нему. В редкие часы досуга она постепенно рассматривала старые письма и фотографии, разбирая записанные в семейную Библию — огромный том в кожаном переплёте, — имена и даты. Дни рождений, бракосочетаний и смертей шли чередой перед её задумчивым взором, вызывая в воображении смутные образы тех, с чьим потомком она породнилась. Семейная Библия теперь покоилась на почётной полке в гостиной, а пачка недочитанных писем и сейчас лежала на столике у кресла Эйлин; но сейчас она не читала их, а следила за лицом мужа, оглядывавшего преображённую гостиную. — Значит, всё это время ты колдовала тут за моей спиной, а? — воскликнул он, притворно сердясь, — Колдовала потихоньку, а мне ни словечка? И так бы не сказала, если бы проводка не загорелась среди ночи? — Я не знаю… не знаю, Тобиас, — отвечала Эйлин, — Я так запуталась… не знала, что делать… — Ну, хорошо, что всё так распуталось, — махнул рукой Тобиас, — А то ты бы исчезла, как вы умеете, с хлопком, и всё. А я так не хочу… У нас с тобой впереди шикарное будущее. Знаешь что? Я хочу показать свою картину одному человеку… от его суждения многое зависит. Мне кажется… или сегодня я что-то слыхал про какое-то волшебное питье, с которым можно добиться, чего хочешь?.. Весьма своеобразное описание Феликс Фелицис, за которое даже снисходительный Слагхорн влепил бы «тролля». Эйлин не помнила, чтобы упоминала об этом зелье, но постаралась объяснить, в чём суть его действия. Впрочем, Тобиас слушал не слишком внимательно. — Но ведь ты можешь достать мне его? Примерно на следующей неделе, а? — он умудрялся умолять и требовать одновременно. — Оно очень дорогое, Тобиас, — возражала Эйлин, — Да и твоя картина настолько хороша, что и не нужно… — Ну, у меня ещё остались деньги. А потом будет ещё больше… Договорились, ладно? Эйлин не могла противостоять его напору и покорно кивнула. В конце концов, она уже начала вмешиваться в творчество Тобиаса, заколдовав кисти и краски. Теперь придётся идти дальше. Довести дело до конца! Словно прочитав её мысли, Тобиас вдруг воскликнул: — Послушай-ка, Эйлин, а уж не плеснула ли ты мне такого зелья раньше, когда я вернулся с больницы? Я никогда так шикарно не писал… Сознавайся, колдунья, а? Эйлин побледнела… покраснела… она не смела поднять глаз и не понимала, искренним или шутливым был гнев в голосе её мужа. Сердце колотилось как бешеное; она прижала сжатые руки к груди, чувствуя, что всем своим видом выдала несомненную вину. Ей вспомнились страдания Марианны из-за заколдованной картины, её слова о мошенничестве, бесчестности и профанации таланта. Под Тобиасом скрипнул диван, он вскочил и навис над женой, впившись руками в подлокотники кресла, где она сидела. — Ага! Ты признаёшься! Так что это было? Зелье? — грозно вопрошал он. — Нет, — прошептала бедная Эйлин, — Чары… я зачаровала твои кисти и краски. Это… это не то… если бы у тебя не… Она осмелилась поднять на него взгляд — и увидела сияющее лицо! Он расхохотался, схватил Эйлин за руку, заставляя подняться, и закружил по комнате в каком-то диком танце. — Ха-ха! Трижды ура в честь моей волшебной жёнушки! — воскликнул Тобиас и звонко поцеловал её, — Ты теперь всегда будешь помогать мне? Да? — Да, если ты хочешь… — прошептала Эйлин, обессиленно опускаясь в кресло. Пережитое волнение было таким сильным, что она едва держалась на ногах. Но Тобиас не замечал её состояния. Он кружил по гостиной, размахивая руками и отпуская бессвязные, но безусловно радостные восклицания. — Вот это да! То-то я чуял… меня что-то вело… нечто, чего я не знал раньше! Магия… волшебство… Я ещё прогремлю на весь мир! Эйлин прижала руку к болезненно бьющемуся сердцу. Неужели всё обошлось? Тайна, которая пугала и давила её, раскрылась самым неожиданным образом. Тобиас догадался сам, и вместо брани и упрёков обрушил на неё лавину восторгов. Всё обошлось. Кресло Эйлин стояло напротив книжного шкафа; в его стеклянных дверцах отражалась она сама и мелькающий туда-сюда силуэт Тобиаса. Эти неясные, прозрачные отражения вдруг показались ей зловещими призраками, предрекающими горе. Всё обошлось. Он не злился на неё, не обижался на то, что она вторглась в его мир со своей непрошеной помощью. Он не впал в отчаяние при мысли о том, что успех его работы над картиной основан не на его собственном таланте, а на чужеродном влиянии магии. Он даже обрадовался этому. Так что всё обошлось... Но почему в её груди чувство облегчения смешивалось с другим, совсем иным ощущением... разочарования? стыда? тревоги? Впрочем, она уже обещала Тобиасу достать Феликс Фелицис.