Шехзаде Яхья

Сафие Султан сидела на берегу моря и читала книгу, когда почувствовала, как её бережно обняли, словно заботливо укрыли невидимым пуховым одеялом и поцеловали в щёку. — Хюмашах… — Что, матушка? — дочь ласково улыбалась матери. — Да, Искандер, Михримах, Фатьма и Фахрие сейчас и всё ещё с отцом, но я уже соскучилась, я… Хюмашах хотела ещё что-то сказать, но услышала, как маму кто-то окликнул и инстинктивно напряглась, но тут же расслабилась, ведь в этом месте покоя не может быть никакой угрозы и опасности, но до сих пор небольшой остаточный след прошлого, что мама исчезнет, а она её снова потеряет, продолжал вызывать в любящем сердце тревогу. — Валиде… Сафие обернулась и не поверила своим глазам, к ней шли её взрослые сыновья. — Махмуд, Осман… Какими вы стали взрослыми! — сказала Сафие Султан, окидывая сыновей тёплым материнским взглядом и нежно проведя рукой по их волосам, лицу, шеи и груди. Махмуд был похож на отца, тёмные волосы, ростом даже выше его, спортивная фигура, и только цвет глаз был мамин. На Сафие Султан тепло смотрели её глубокие, небесные, голубые глаза. Осман был ниже брата почти на голову, но при этом обладал даже более спортивной фигурой и был куда больше похож на неё, свою Валиде. Сафие одарила сына светлыми волосами и голубыми глазами. — Мы ради видеть Вас, матушка, — поспешили обнять её дети. — Мы скучали. — Оба сына сжали Валиде руки и, склонив головы, поцеловали их. — Я тоже очень соскучились по вам, Осман, Махмуд, — сказала Сафие, гладя сыновей по голове, как в детстве. — Хюмашах, — поприветствовал сестру Махмуд, тут же оказываясь в её объятьях. — Я рада, что ты помнишь меня, брат. — Конечно, Хюмашах. Мне было семь лет, я тебя помню и рад видеть. Осман… — Махмуд повернулся к брату. — Как же ты вырос, брат! — Хюмашах обняла Османа. — Я помню тебя маленьким в колыбели. — Ты не помнишь? — Я помню, как улыбалась мама, подходя ко мне, и как я как будто ощущал тепло ласкового, золотистого солнышка, когда смутно видел тебя, Хюмашах. Это было очень хорошо, даже если я ещё не мог узнать тебя сестрой. — Осман добродушно улыбнулся, как и Хюмашах. И Сафие это отметила, как улыбки её сына и дочери были неуловимо похожи светом… Тем временем, стоя на возвышенности, за всей этой сценой наблюдал бывший Султан Мехмед III, закованный в тяжёлые цепи, придавливающие грудь и практически не дающие вздохнуть. Маму и Хюмашах обнимают подошедшие Фатьма, Михримах и Фахрие, и он спокоен… Сёстры обнимают братьев… Все снова улыбаются друг другу… Знакомятся… И он спокоен, понимая и принимая, что не имеет права быть частью этого… Но вот братья снова обнимают маму, и его пронзает огонь ревности, кулаки сжимаются, и он готов ворваться во всю эту светлую картину и просто уничтожить её. Цепи стали тяжелее, и их тоже охватил огонь… Снова… Этот пожирающий всё самое светлое в нём, безжалостный огонь. А, собственно, да, почему его не должно быть? Вся эта темнота, как была его частью, так и осталась, он искренне попросил у мамы прощения, и сейчас, да, наверняка бы смог вопреки этому огню поступить по-другому… Как научился усилием воли заставлять погаснуть эти цепи… И вот сейчас они действительно потухли… Но он не стал добрейшим души человеком и не должен был стать. Его характер и безжалостность это по-прежнему то, кем он является и был всегда. Внезапно все цепи на его теле словно потеряли вес и с лёгкостью упали рядом с ним. Мехмед размял запястья. — Ты можешь идти… — услышал султан холодный голос и увидел перед собой Ангела смерти. — Нет, я не имею права, Вы сами говорили, предательство — самое страшное преступление, а я предал маму, сестру… Брата, — тихо сказал Мехмед, словно ему по-прежнему не нравилось это слово, но он пытался с собой бороться. — Всех. — И ты был за него наказан все эти прошедшие годы, несмотря на то, что попросил прощения и тебя простили, но теперь ты освобождён. — Я не понимаю… — За тебя попросили, а Любовь очень благосклонна к таким моментам… Такое очень редко случается… Обычно никто не просит за предателей, даже если находят силы простить, но тебе повезло. Иди к своей семье и поблагодари свою Валиде. Ты прощён. — Матушка… А люди, которых я убил… Они… Смерть усмехнулась. — Всё-таки, и правда, в тебе есть что-то светлое, хоть и периодически ты об этом забываешь. Каждый из них обрёл свой покой… Иди, пока никто из нас не передумал. И помни, что это может случиться, если Он… — Смерть указала в сторону налево от себя на сидящего белого Волка. — Разочаруется. Хюмашах первая увидела старшего брата и окликнула Валиде, отойдя в сторону, давая брату подойди. Видя это, Мехмед легко и незаметно улыбнулся, подумав, что если уж Хюмашах сейчас и после всего даёт ему подойти к матери, то наверное у него действительно есть новый шанс здесь. Увидев сына, Сафие протянула ему свою руку, Мехмед её трепетно, но неуверенно поцеловал, и Валиде сжала руку сына в своей, поддерживая его. — Мехмед, мой лев! Я рада видеть тебя. Сын склонил голову на плечо Валиде и буквально выдохнул, бесценно обняв маму. — Матушка… — Всё хорошо, Мехмед, — говорила Сафие, обнимая старшего сына. — Сынок… Всё хорошо. Я люблю тебя. И в этот момент интуитивно Мехмед почувствовал, как все вокруг напряглись, словно ожидая чего-то плохого, и обернулся. Сзади него стоял отец и… Искандер. Мехмед посмотрел вокруг, посмотрел на мать, её взгляд выдавал её напряжение, но при этом старший сын был убеждён, что сейчас никто не верит в него больше, чем она. Воцарилось тяжелое молчание. Мурад подошёл к Сафие и заключил её в поддерживающие объятья, оставляя своих сыновей один на один. Наконец, Искандер заговорил. — Когда мне было четыре года, мы были на пикнике, я играл кубиками, а ты был рядом, Мехмед… Ты помнишь слово, которое я выложил? Я вспомнил… — Брат… — тихо прошептал Мехмед. — Верно. — И, подойдя, Искандер заключил старшего брата в свои сильные объятья. В небе появился парящий Орёл, заставив братьев одновременно посмотреть на него. — Тогда он тоже летал, только надо мной, я его видел… Я ещё не понимал, что это значит, но сейчас понимаю… Он — это надежда, так пусть он действительно станет нашим новым началом и новым будущим… Я давно хотел, чтобы мы поговорили, чтобы сказать… Я тебя прощаю! Говоря это, Искандер чувствовал, как брат неуверенно, как будто опасаясь, но наконец ответил на его объятья. Сам же Мехмед, посмотрев на Валиде, в глазах, которой стояли слёзы, на Хюмашах, которая тоже практически плакала, и, наконец, на Михримах, словно ища поддержку своего выбора, ведь он знал, что именно Михримах знает о его решении, которое он сейчас должен принять, лучше всех, заговорил, сглотнув. — Несмотря на то, что происходит сейчас, я должен быть честен с тобой, с собой, со всеми. И я не могу пообещать тебе, что мы вот сейчас возьмём и станем отныне и навсегда друзьями и близкими… Это было бы слишком опрометчиво и самонадеянно, учитывая, то, что все здесь знают обо мне и что я знаю о себе. Но я обещаю, что больше никогда тебе не наврежу, как и всем, кто здесь присутствует. Я даю это слово Валиде. — Сын увидел, как матушка расслабилась, услышав его слова. — И я собираюсь его сдержать! — Я принимаю это. — Искандер снова приблизился к брату и тихо ему прошептал. — Я рад, что ты сделал этот шаг навстречу всем нам. Это очень много значит для нашей Валиде, поверь, ты можешь быть абсолютно уверен, что мы оба важны для неё, и она нас двоих хочет видеть рядом, а не только меня одного. И в прошлом она выбрала нас двоих. Ты не обязан быть тем, кем не являешься, но ты должен быть рядом. И я этого хочу, и думаю, хотел бы этого всегда, несмотря не на что. Я уверен, мы можем быть просто рядом, и твой шаг ради этого это то, за что я благодарен, Мехмед. — Искандер… — слегка кивнув в подтверждение, прошептал старший брат и, бросив взгляд на Махмуда и Османа, подошёл к Хюмашах. — А у нас есть новое начало, сестрёнка? — Я думаю, ты всё понял, ещё когда я уезжала из Стамбула… Если бы его не было, я бы не попросила тебя оберегать Валиде. То, что ты сделал… И как ты поступил ужасно, безжалостно с мамой… Это тяжело, но, знаешь, тогда, убегая из когда-то родного города после всего, я внезапно поняла, что а я ведь чувствовала себя в безопасности рядом с тобой… И что я бы могла быть в тебе уверенной и была. А это оказалось таким хрупким и таким ненадёжным ощущением в моей жизни… Что все такие моменты я стала особенно ценить, брат. И сейчас я тобой искренне горжусь, — и Хюмашах улыбнулась. — Мне жаль, Хюмашах, искренне жаль, если бы я мог защитить тебя… — Мехмед заключил сестру в объятья и почувствовал облегчение, ощущая, что она ответила. — Не надо, Мехмед. Это всё прошлое… И у тебя, и у меня оно со своей горечью, так не будем здесь его ворошить. Мехмед усилил свои объятья сестры и посмотрел на Фатьму и Фахрие, кивнув им, поняв, что сейчас ещё не время подойти к ним. Мехмед видел во взгляде, что средняя сестра рада всему происходящему, но младшая его ещё опасалась, хоть и тоже теплота вокруг ей очевидно нравилась и откликалась, и Фатьма здесь и сейчас была для Фахрие поддержкой. Отпустив Хюмашах, старший брат подошёл к Михримах и закружил её в своих объятьях, заставив всех улыбнуться, словно вспомнив моменты из детства, где все они были счастливы. — Мехмед, опусти меня! Немедленно опусти меня! Хюмашах, скажи ему! — Мехмед, опусти Михримах на землю. — Мехмед! — снова позвала брата Михримах. — Ладно, ладно, как скажешь, сестрёнка, — Мехмед опустил сестру, но не выпустил её из объятий и тихо заговорил. — То, что ты мне сказала последний раз, ты была права, права во всём… — Нам очень повезло с матушкой, да, дорогой брат… Ты это хочешь сказать… И Мехмед, выпуская Михримах из объятий и посмотрев на Валиде, которая с улыбкой что-то рассказывала отцу, кивнул. — Благодаря ей мы — семья. Были, есть и будем. — А как твоя семья? — Естественно опечалены, но они справятся, они знают, что я рядом с вами, а когда-нибудь мы снова увидимся… Зазвучала музыка, и Искандер подошёл к Хюмашах, подавая ей руку, приглашая присоединиться, Мехмед остался с Михримах, Осман же, мягко улыбнувшись, подошёл к Фахрие, и девушка доверительно вложила свою руку в ладонь брату, будто знала его всю жизнь, а не несколько минут, и в завершении Махмуд пригласил Фатьму, а Мурад Сафие. И все родные люди закружились в семейном танце.