Море

Это день был хуже, чем тысяча предыдущих. Всё так сильно смешалось в одну кучу, и Леви не мог рассортировать всё по нужным секциям. Он закрыл дверь, игнорируя приказ Эрвина выйти всем, впрочем, как и всегда, а потом, затолкав гордость в глотку, опустился до дешевых угроз, чтобы Эрвин просто остался в тылу. Но этот самодовольный индюк как всегда знает лучше. А в легких оставалось совсем мало воздуха, так что начинаешь задыхаться и от этого краски становятся ярче в сотню раз, и картинка резче. Леви хотел сказать что-то ещё, но не решался. Что-то в духе "Ради меня" или "Я прошу тебя", но всё это утонуло в прямом и жестком взгляде командора. Как бы там не было, он всегда будет подчиняться Эрвину, и всегда будет тем, кто отступает. А потом это застолье. Новобранцы, старые матерые бойцы, все были в пьяном угаре, шутили, двигались и громко дышали слишком близко к чужим лицам, без спросу и без предупреждения. Ханджи стреляла глазами ещё ярче, чем обычно, а захмелевший Моблит восторженно слушал её быструю невнятную речь. Леви фыркал и опускал взгляд на свои руки. В голове пронеслась мысль, что это должно быть приятно, знать, что кто-то будет на твоей стороне, что бы ты не сделал. Что кто-то не ждет от тебя правильных решений, не грузит ответственностью и не повторяет как мантру что-то там о своей охеренно важной цели, в достижении который ты просто хороший инструмент. Определенно любимый, но не больше чем художник любит свои кисти, а мясник топор. Леви осмотрелся. Браус пыталась отнять еду у своего бритоголового дружка, пара тихих солдат обсуждали что-то, тихо попивая, а старые разведчики громко рассказывали байки молодняку, разинувшему рот от восторга и удивления. Они храбрятся, это видно. Завтра их ждет черт знает что, поэтому сегодня лучшее всегда подзапастись мотивацией, натворить глупостей и вообще сделать всё то, что скорее всего не успеешь. Сам Леви даже глотка огненного пойла не сделал, хотя Ханджи настойчиво толкала его в бок и совала в руки очередной стакан. Но меньше всего Леви хотел стать похожим на Моблита, и заливать по выходным, потому что стресс, потому что страшно и потому что Ханджи. Ну, в его случае, Эрвин. Когда началась возня и Йегер с Кирштайном сцепились как два петуха, Леви отчего-то первым делом посмотрел на мелкого пацана, ходящего за Эреном с настойчивостью преданной собаки. Их мрачная подружка стояла поодаль, не вмешивалась не из боязни получить шальную оплеуху, а скорее в воспитательных целях. А вот Арлерт суетился вокруг, а в огромных глазах был неподдельный испуг. Два петуха меж тем уже трепали друг друга за воротники, раскидывая мебель и шипя. Бесили адски, но не настолько чтобы вставать со своего места. Все вокруг гудели как пчелы, и так же угрожали ужалить, стоит только приблизиться ближе. Почему Эрвин не мог его послушать? Черт побери, все годы совместной работы, жизни, доверия, всё сводится к нулю из-за тупы упрямо сжатых бровей командора и слабости в коленях Леви, от осознания того что как бы он не противился, ему придется принять всё как есть. И нет никакого партнерства, никакой команды, никакого доверия, любви, равноправия и веры. Ничего нет. Есть только его гребаная цель, точнее даже мечта, на которую он променяет не только свою жизнь, и услужливо предоставленную жизнь Леви, но и каждого бойца своего корпуса. Как кулак пробивает Кирштайна, а затем Йегера, Леви точно не помнит. Скорее всего шум в какой-то момент накалился до такой степени, что стал невыносимым, а возможно просто рефлекс заставил навести порядок в своем отряде. А потом Кирштайна оттащили в одну сторону, а Йегера в другую. И прежде чем он убрался на улицу вместе со своей свитой, Леви неожиданно встретился глазами с топкой синевой глаз Арлерта. Он однозначно хотел выразить свою благодарность, но Леви думал вообще о другом. Синий, прямо как у Эрвина, только выражение совсем другое. Никакой стены, никакого безразличия. Нет, Леви не обольщался на счет пацана. Сам не раз видел, как тот бросался защищать кого-то подставляя свою грудь, или наоборот картинно дышал и округлял и без того огромные глазищи, с мастерством заправского манипулятора. Парень точно напоминал Эрвина, но в отличие от него, Леви был уверен, Армин всегда в первую очередь думал о благе других. Интересно, пронеслось в голове, смог бы он пожертвовать своим ненаглядным Йегером, если так потребует благо, или как Леви опустится на колени склонив голову. Стало тошно, так тошно что прямо сейчас закричать бы, или удариться со всей силы, а лучше ворваться в комнату Эрвина и заставить его остаться. Комнату его Леви знал лучше чем свою, проводил в ней почти все время вне миссий, спал урывками на кресле, делая вид, что так удобнее, что так проще. Но бред этот даже Эрвин всерьез не воспринимал. Леви подхватил начатую тару с алкоголем и вышел на улицу, игнорируя Ханджи и её надоедливый шум. На улице стало легче, но не сильно. Леви остановился, просто чтобы продышаться, щедро отхлебнул крепкого пойла и поморщился. Опьянения не дождаться, а вот лицо сводит от кислоты и забористости. Постояв ещё пару секунд, Леви прислушался и узнал голоса мелких из свиты Йегера. Подслушивать не хотелось, но от чего-то ноги сами себя понесли ближе к ним, наверное потому что заговорил Арлерт, и говорил что-то до жути вдохновенное. Детская дичь про огонь, равнины, далекие страны и море. Что такое море даже представления не было, но малец обещал, что оно больше чем все озера мира, и ярче. Рек и озер Леви повидал предостаточно, и сильно сомневался, что земле нужно ещё больше воды. Но голос паренька звучал певуче, как будто мать рассказывает ребенку сказку, чтобы усыпить его. Леви от таких сказок устал, потому что все эти сказки тупые обезболивающие, как те, что дают умирающим в лазарете. Или как те, что в Леви настырно запихивает Эрвин, повторяя из раза в раз одно и то же. А вот Арлерт говорил так, как будто правда верит. И Леви, снова хлебнув из тары, сел прямо рядом со стеной, разделяющей его и счастливую троицу, обсуждающую детство и мечты Арлерта. Будь неладны все эти мечты.