Море

Все стало слишком болезненным. Каждый вздох, попытка дышать, попытка открыть глаза. Леви знал что рядом Ханджи, а значит ему снова не дадут уйти. И это хорошо, он готов, но не сейчас. Ещё немного. Боль крепкая, забористая, и нет ничего кроме неё. Очкастая штопает его, суетится и говорит, как будто они в лазарете. Но Леви слышал что она плачет, говорит что-то про его пальцы, и снова захлебывается. А Леви уже и не знает, что вообще будет дальше. Не хотелось бы умереть на её руках, вот так, криво. Нужно что-то сказать, но губы не двигаются. Что будет дальше? Тело не просто болит. Тела нет, есть только боль. А ещё страх, Леви охренеть как страшно, потому Ханджи вообще не плачет. Она привыкшая к крови, к чужим крикам. Леви помнит, даже у него желудок в узел крутило, а она не мигая продолжала вырывать ногти у того мужика. А теперь плачет. Дальше то что? — Я должен убить Зика. — скрепит Леви, а Ханджи кривит лицо в подобии улыбки и пытается шутить про повозку. Убить Зика. Размозжить его голову, нанести столько ран, скольких солдат он убил. Нет, это будет слишком просто. Этого недостаточно, горло сжимают спазмы, и Леви не может даже кричать, только шипеть, как змея. Но сил убить ублюдка хватит. Вспороть ему живот, отрубать конечности. но поддерживать в нем жизнь, чтобы хватило времени сказать каждое имя, чтобы хватило времени забыть каждое имя. Леви постоянно теряет сознание, и он рад этому, потому что всего слишком много, потому что теперь к ним присоединился весь его отряд, и Жан, и Пик, и черт знает кто ещё. И он рад бы провалиться в полное небытие, потому что не хочет видеть уцелевшим глазом, как Армин белеет, как его трясет, как Микаса удерживает его, чтобы не кинулся к переломанному, искореженному капитану. Леви рад тому что не слышит его, он рад что боль превращает любую мысль в агонию. Он блять рад, что не слышит как убивали кадетов, как Энни, откуда только взялась, монотонно обвиняет Микасу, заставляет сказать что Эрена нужно убить, как Жан с воплем бросается на убийцу своего человека, как дети умоляют остановиться, как Армин снова пытается всё наладить, напоминает что им нужно объединиться, и Ханджи, срывающимся голосом говорит что мясо готово. И снова по новой, дрожь земли, гул, Имир, съеденный заживо на глазах марлийцев неизвестный парень, Микаса, говорящая что Энни нужно убить и её, и всё это в одной куче. И это вбивается в голову ржавыми гвоздями, добавляя голоса которых быть не может. — Не имеет значения, о чем вы мечтали или на что надеялись. — У меня нюх, какой и не сыскать! — Как бы вы прекрасно ни жили до нынешнего момента, перед летящим прямо в вас валуном все равны. Рано или поздно все умирают. — Капитан, Петра так вами восхищается. — Значит ли это, что жизнь бессмысленна? — Ханджи снова отказывается готовить отчет, Леви. — Что она была бессмысленна с самого ее начала? И жизнь погибших товарищей? — Нет, правда, я не могу сражаться с пустым желудком! Всё ближе и ближе, и их голоса не остановить. И шум костра, и холодный ветер, и желание убивать, и жить. — Мы наделяем их жизнь смыслом! И тогда Леви приподнимается на локтях, и хрипит через жжение в связках. — Какие вы все громкие.