Выбирая снова и снова

У него раскалывается голова. Во рту знакомый кисловатый привкус — его уже бывало травило подобным газом — но тошнота сильнее, чем обычно, а живот крутит в болевых спазмах. Пусть срок маленький, но организм активно бунтует против такого насилия над собой. И Олег с ним согласен — он не хотел, чтобы с ним такое происходило. И он бы принял бы с большим спокойствием происходящее, если бы с ним так обращались враги. Но нет. Перед отключением он помнит высокую фигуру в плаще и в остроклювой маске, в которой легко узнавался Разумовский. Выводы складывались сами собой — Серега намеренно с ним так поступил, закидывая в клетку вместе со всеми другими наемниками. У Олега не поворачивается язык позвать его. Сергей увлеченно настраивает технику, встроенную в стол между ним и Громом, который был еще в отключке. Остальные же постепенно приходили в себя. Наемники с ним в одной клетке ругались, орали, бросались на прутья, во второй клетке стопившиеся гражданские тоже пребывали в рассеянности, пытаясь найти выход. Один Олег хранил тревожное молчание, прожигая спину Разумовского взглядом. Волков сдерживал тошноту и собственные руки, которые хотели в беззащитном инстинктивном жесте прикрыть живот. Чертова природа. Адская русская рулетка, которая выстрелила в них в самый неподходящий момент. Сейчас Олег как никогда жалел о своей природе, что хотел забыться в жалости к себе, свернувшись в защитный комок. Потому что понимал, что сейчас никто, кроме него самого о нем думать не будет. Его альфа забылся, утопая в безумии мести. Хотя Олег готов был признать — безумным Сережа был всегда, просто это тягучее чувство было приглушенное, отражающее лишь иногда, когда сильный эмоции брали над ним верх. Когда злился, когда был на грани истерики, когда какая-то идея врезалась ему в мозг. В детстве такое бывало, когда боль затапливала разум, и Сережа тогда мог дико срываться, добивая своих недругов, доводя их до состояния полного отчаяния. Но тюрьма его сломала. Гром его сломал, из-за него все погрузилось в полный Ад. После вызволения Олег не узнавал старого друга и бывшего любовника. Жестокий, дикий, вроде разумный, но при этом безумный. Да, они разошлись на не очень приятной ноте, но тем не менее с Волковым Сергей вел себя, как с прислугой — надменно и нагло, не ставя в расчет. Олег согласен был с этим — альфе сильно досталось, и он имел право на такие эмоции. Волков наивно полагал, что со временем все уляжется. Немного улеглось. Точнее Сережа уложил свою омегу в постель. И черт возьми, Олег скучал по этому мужчине. Ни с кем ему так не было. Альфа был бесцеремонен, брал он партнера грубо и сильно, измывался над ним, но каждый раз доводил до исступления. — Чтобы помнил, кому ты принадлежишь, — хрипло шептал ему Сережа, кусая за шею, щекоча длинными волосами. А Олег никогда не забывал, хранил в себе глупую щенячью преданность и нелогичную любовь, даже когда Разумовский с криками отправлял его на миссию. Всегда любил. Но оттенки эмоций сменялись. Сейчас вся любовь медленно утопала в боли. Но, черт возьми, не исчезала. Он не пытался окликнуть Разумовского. Не пытался его дозваться. Олег лучше всех из живущих знал Сергея и прекрасно понимал — того сейчас никто и ничто не остановит. Никакие слова, никакие новости. Даже положительный тест, который хранился во внутреннем кармане плаща. Они не думали о детях. Не до этого было, а потом Олег пришел после армии с подбитой репродуктивной системой и практически без шансов на беременность. С тех пор они всегда без защиты. А в Венеции Сережа и вовсе не думал об этом, загораясь неожиданно, не всегда тратя время на подготовку партнера, что уж там до всего остального. А Олег как всегда сорвал куш всех удачных обстоятельств. Поехавший любовник, который сейчас явно собирается его убить, и неожиданная беременность от этого поехавшего, которую в глубине души хотелось всеми силами сохранить. Он чертовски везучий, но не сейчас, и прекрасно это знал. Исход он предчувствовал. К сожалению, Волков никогда не молился, а начинать было поздно. — О, ты наконец очнулся, а то мы беспокоиться начали, — подал голос Разумовский, полностью отдавая свое внимание сопернику. Больше ему никто не нужен был в этот момент. По крайней мере не в роли пешек. У Олега роль повыше — слон. Хоть какая-то признательность за его труды. Хочется криво усмехнуться, да вот только губы свело. Хочется блевать, но омега только в слабости своей отворачивается от Разумовского — сейчас он не готов был его поддерживать. Взрываются первые ошейники, и кровь хлынула на пол. Олег не боялся ее вида, но от запаха сейчас становилось дурно. Глядя на падающие тела товарищей Грома, Волков с какой-то странной иронией думает, что такая смерть — не худший вариант. Быстро, без боли. Грязно и садистки, но зато эффективно. Олег не будет чувствовать медленно ускользающую жизнь свою и их нерожденного ребенка, не будет вспоминать самое лучшее время их жизни — выпускные и студенчество. Не будет корить себя за слепоту, за уход от Сережи. Все будет моментально, за это Разумовскому стоит сказать даже спасибо. Но говорить он не будет ничего. Альфа погружен в свои бешенные игры, в свою глубокую продуманную месть. Гром рисковал всем, что ему дорого, а Сереже терять было нечего. Олег сжал кулаки, признавая в последние свои минуты, что для Разумовского он действительно никто. А Сережа для него — все. Всегда им был. И останется до конца жизни. К счастью, осталось немного. Он видит, как Гром «съедает» его фигуру взамен собственного слона. В глазах врага лишь гнев и желание причинить боль. Только Сережа боли уже не чувствует, ему все равно, что его омега умрет по его же инициативе. Игорь наивно полагает, что у альфы сработает инстинкт — этот доморощенный сыщик наверняка узнал, что Олег омега, и справедливо предполагал об их отношениях. Но что есть один человек перед святой местью? Слава Богу, что у Грома жалости нет, Волков бы не вытерпел этого перед смертью. Ошейник не взрывается. Опять повезло? Или все же Сережа постарался? Олег сам не дает надежде зародиться, топя ее под смиренным принятием. — Гребаная китайская техника, — раздраженно вздыхает Разумовский, поднимаясь на ноги и впервые за эту игру посмотрев на Олега. — На нее никогда нельзя положиться. Придется все делать самому. Он достает из-за пояса пистолет. Кажется, его же, Олегов. Твердая рука направляет дуло на омегу, хотя пальцы немного подрагивают. Олег замирает, расслабляя плечи. — Прости, Олег, — произносит без капли сочувствия и искренности Сережа, глядя расслабленно в глаза своей вечной пары. — Но правила есть правила. Любая дрожь в руке прекращается. Олег надеется, что его уроки по стрельбе не пройдут даром и смерть будет быстрой. Хотя она настигает ровно в тот момент, когда его альфа — которому был предан и которого любил — направил на него пистолет. Пять выстрелов. Олег слышал от силы три, а после слух покинул его, как и силы. Он не чувствовал, что как его тело грохнулось на каменный пол, не ощущал практически боли и холода. Не слышал больше слов Сережи. Он видел на краю сознания их. Счастливых и вечно влюбленных. Видел Сережу с его лисьей усмешкой и цепкими пальцами, которыми он зарывался в темные волосы, представлял себя, закончившего с войной и убийствами, живущим домом. Представлял в бреду их ребенка — очаровательного сына с ясными голубыми глазами и звонким смехом. Может, так выглядит смерть? Олег не мог бы точно сказать. Но жить ему, истекающему кровью, расстрелянному самым близким и единственным человеком не хотелось. А есть ли причины для этого?