Гамбит любви

Белая пешка на с4. Подведённые чёрным глаза подводили. Она знала русский. Он не знал, что она знала. Поэтому они говорили. Взгляды красноречивее слов, дрожь в руках, неловко качавшая фигуры на шахматной доске, была слаще дрожи в голосе. Только сахар был не нужен Бет. Его чуть расширявшиеся при её виде зрачки были каждый раз близки к золотому уколу. Чёрная пешка на е5. Это началось случайно. Никто не заметил – даже они сами. Просто однажды Бет поняла Боргова, едва он взглянул на неё – губы его не разомкнулись, но она услышала это ленивое «посредственность» где-то там, в глубине его светлых отстранённых глаз. Он читал её быстро, каждый ход девушки так, будто перед ним сидел не противник, а распахнутый справочник гамбитов. Ни капли сомнения, едва ли, сладко потянувшись, очнулась его слабость – в тот раз он с ней не говорил. Белая пешка на d3. Удивительно, как быстро страх, срывая с себя ошмётками кожу, перерождается в восхищение. Просто в одну ночь вместо чёрно-белого поля боя на потолке она увидела его глаза. Расплывчато ещё, детали так и вспыхивали, угасая сверхновыми, не собираясь в единое целое. Она хотела увидеть в них интерес. Чёрная пешка на d6. Хармон не была уверена, когда он начал ей отвечать. Может, это была третья игра или четвёртая, но в миг, когда он чуть приподнял удивлённо брови, она зацепилась и улыбнулась – краем глаза, слегка приподняв скулу. Окружающим не было дела до их гляделок – глаза людей были прикованы к шахматной доске. «Тебе не нужно говорить. Я всё слышу» Белая пешка на f3. «Опрометчивый ход» «Вы не знаете, на что я способна» «Так покажи» Чёрный конь на f6. «Так просто?» «А что вы ожидали?» «От тебя? Всё что угодно» Белая пешка на g4. «Это платье так идёт к нашему разговору» Глоток воды. «Вы имели в виду, к моим глазам?» Чёрный конь на с6. Рыжие кудри, вытягиваясь под тяжестью отяжелённой думами головы, сжигали подушку своим огнём. Впрочем, так оно, похоже, и было: наволочка была горячей, а в комнате отеля было так накурено, что, казалось, пахло не вспыхнувшим табаком, а сгоревшей дотла в пожаре её метаний подушкой. Вязаный кардиган на голое тело колол кожу именно там, где не доставало чужих губ. Рукав в помаде и муке. В Москве было не так-то просто найти пиццу. До игры с Василием Борговым была неделя. От ненависти до любви был один только шаг: большой такой, широкий шаг в лакированных туфельках на каблуках, чтобы переступить свою гордость и принять всё то, что тебе не нравится в человеке. И она принимала, вдыхая разгонявший сердцебиение никотин и запивая всё это дефицитным бурбоном. В лёгких её, отравляя альвеолы, жили пары этанола и его амбровый одеколон. Рука её дрожала – читай, кричала о помощи, - когда Бет решила написать. Короткое «Привет» корявым детским почерком. Буквы скакали на плотной отельной бумаге, взлетая выше пропечатанных строк. Если он ответит, думалось ей, то значит, он подпишется под каждой её мыслью, согласится и примет. Хотя надежды было мало. Все ждали от неё первоклассной игры. Но как она могла играть, если в её голове вместо шахмат вот уже который месяц жил шахматист? Белый ферзь на d2. Его ответы ударяли ей в голову покрепче французского купажа по ночам в Париже. Они били набатом, и звон этот созывал эндорфин, окситоцин, что растягивали губы в шальной улыбке, били по дрожавшим коленям, норовя лишить её уверенной походки Королевы. Все мужчины оборачивались ей вслед, но в глазах их была пустота. В его взгляде была их тайна, общая на двоих. Это чувство – вряд ли опишешь. Любить или знать – без разницы, запой этот длился всю неделю. Бет казалось, с пьедестала её не скинет никто. У него словно не было жены. Чёрная пешка на b6. Письмо, опущенное незаметно в карман пиджака. Желтоватый плотный конверт у двери в её номер. Измазанные пеплом листы, Бет никогда так не волновалась. Эта переписка не имела ни начала, ни конца – правила хорошего эпистолярного тона, привитые ей в детском доме, были сорваны, не успев приложить своей руки к этому разговору, отогнанные лаем игривости и вседозволенности. Он не связывал ей руки, впрочем, как и себе. Белая пешка на b4 и чёрный слон на b7. Его глаза, искрящиеся властью одного знания на двоих, блестели волнами Атлантики – желтоватые от солнечных бликов, они белели морской пеной и зеленью сорванных в шторм водорослей. И где-то между этого всего буйства красок проглядывал непостижимый океан своей синевой, так, что едва ли она могла думать о голубых оттенках как прежде, выбирая очередное платье в бутике Диор. Белая пешка на b5 и чёрный конь на d4. Она до скончания дней будет жить в этой игре, которую он с мягкой улыбкой поддержал. Она тоже улыбнулась ему, сделав ещё один глоток воды. Она едва ли помнила звук его голоса, хотя казалось, заговори он, и резонанс их душ вдруг разобьёт всё вдребезги вокруг, начиная с её бешено колотящегося сердца. Белая пешка на h4 и чёрный слон на е7. Бет слышала голос комментатора. Чуть запинавшийся – по нарастающей, с каждым ходом противников. Белая пешка на h5 и чёрная – на h6. Её победная улыбка. «Adjournment» И её сердце разорвалось так же быстро, как в зале с треском потянулся общий удивлённый вздох. Его голос был тихим, как выстрел с глушителем – но в самое сердце. Убийца пришёл по её душу, кровь медленно стекала с её губ, а она всё улыбалась, улыбалась и улыбалась вслед его напряжённой спине, пока он спешно покидал зал под ропот толпы. На шахматной доске из фигур выложилось сердце. ~•~•~ «Мисс Элизабет Хармон, прошу больше не делать на людях ничего двусмысленного» Она не ответила ему. Сладкий сахар победы рассыпался по полу – но все же знают, Бет не сладкоежка. Не было привычного «Лиза». Лишь отчуждённое полное имя и водка, жгущая искусанные губы. Ей нужно было напиться. Оно не спасало, но роящиеся мысли в голове походили на мультики на случайно включенном телевизоре, и вот уже вместо слёз она смеялась. До одури, так, что была на грани сделать шаг назад – обратно к ненависти, короткий, маленький шажок сквозь воды забвения, трудный – против течения реки всегда было сложно идти. В кои-то веки, надеялась ли на что-то она? Нет. Да. Где-то там, где чернила на бумаге размывались сигаретным дымом, она верила. Вера таяла на глазах так же быстро, как развеивался на сквозняке горящий табак. Нужна ли была ему вечно плавающая в этаноле маленькая девочка, дрожащая от никотина, когда даже он сам не курил? Едва ли хороша, даже чтобы просто общаться с ним. Проспиртована и закупорена надолго. Испорчена – и вот уже где-то там, обивая крыльцо гостиницы, она скуривала одну сигарету за другой. Предлог, чтобы стоять на морозе – нет, она совсем не ждала, что Василий Боргов случайно решит прогуляться в одиночку в первом часу ночи. Не решит изрешетить её слабую грудную клетку пулями своего голоса, настоящего разговора, а не того, который бесследно можно сжечь. Вот так – раз, и нет улик. Её испорченные лёгкие будут на его совести. Глаза Бет молчаливо слезились, но не более. Она не плакала. А так хотелось – облегчить чувства, всё, что накопилось внутри и не вымывалось одной-второй-третьей-бессчётной рюмками. Она хотела оттереть с себя горечь проигрыша, Бет Хармон не привыкла проигрывать, она, как маленький ребёнок, привыкла получать всё – всех – и сразу. И сейчас ей говорили «Нет». Она поджимала губы, острые уголки верхней со смазанной помадой скруглялись в отчаянии. Он ей ничего не обещал. Зачем писал? Великий грандмастер Боргов не мог не знать. Не мог не понять. А вот маленькая глупенькая Бет могла. Отчаяние текло по её рукам быстро, она была по локти в этой легко испарявшейся жидкости. И ничто не могло её отвлечь. Она сама загнала себя в эту ловушку. Она хотела поцеловать его. Она представляла, каждую ночь – все роковые семь дней – столько же у Бога ушло на создание мира, сколько у неё ушло на то, чтобы взрастить сильную привязанность – что одолеет его. Победит на этой злосчастной шахматной доске, скинет все фигурки со стола, перегнётся через стол, смотря в эти несносные, шептавшие змеино слова любви глаза, и поцелует его. Гамбит любви. Но когда Бет одолела его на следующий день после отсрочки, она лишь горько улыбнулась. Откинувшись на спинку стула, она хотела только пристрелить его – отправить на казнь, как полноправная Королева. Королева шахмат и своей болевшей, бестолковой головы. Ведь, думала она, если в голове живёт великий шахматист, то стоит пользоваться своим положением и его способностями. Просто к концу той игры она осознала, что этот великий шахматист – она сама.