Я посвящу тебе альбом

Предметы плыли перед глазами, вращались, ускоряясь так, словно Чанбин был в отправлявшейся в открытый космос ракете. Стараясь двигаться как можно меньше, он прикрыл глаза и тут же почувствовал, как две ладони обхватывают его голову и перекладывают куда-то вниз, на что-то мягкое и пахнущее духами. Он приоткрывает глаза и видит нависающий над собой бюст хорошенькой фанатки, с которой они пересеклись перед входом в клуб. Ему тяжело было разглядеть её лицо, на которое падала рыжая чёлка, поэтому он оставил попытки и повернулся носом к её животу, чувствуя под затылком горячий пах. Чанбин уткнулся взглядом в пряжку её ремня, в трансе рассмотрел её, затем резко вскочил, поняв, что вот-вот джинсы «скинни» девчонки будут пахнуть не только парфюмом, но и рвотой. Первый рвотный позыв ему удаётся сдержать. Чанбин перехватывает взгляд Джисона, который весь вечер без интереса потягивал коктейли и чатился с кем-то, и тот быстро всё понимает. Он доводит Чанбина до туалета, пока Чонин, оставшись в окружении девушек, наслаждается всеобщим вниманием. Хан спокойно ждёт, пока Чанбин проблюётся, у раскрытой двери кабинки. Джисон слышит, как в соседней кабинке кто-то усердно пыхтит и стонет, и ему хочется выломать дверку к хуям, чтобы парочка, что там трахается, перебздела и залилась краской, но понимает, что даже такое развлечение не украсит его вечер. Через пару минут с колен поднимается Чанбин, выражение лица которого всё такое же блаженное, что и раньше, одно отличие — взгляд немного прояснился, и теперь Чанбин уже, кажется, не собирался отдавать богу душу, лёжа на коленках у почти совершеннолетней (по её уверениям) фанатки. — Девчонки собираются уезжать, нет? — Не знаю, — пожимает плечами Джисон, потягивая сигарету и с недоверием косясь на индикатор дыма на потолке. — А что, тебе кто-то приглянулся? — Ну, они не получили того, чего хотели, — усмехается Чанбин. — Хотя сейчас я… Вряд ли что-то смогу. — Поехали в отель, всё равно уже поздно. Одни. — Что, у тебя сон-час? — Пошёл нахуй, — огрызается Джисон, — просто надоело здесь торчать, музыка полное дерьмо, и зависнуть не с кем. Мне скучно. — С кем ты переписываешься? — спрашивает Чанбин. — Что, думал, не замечу? Чанбин умывается и полощет рот, затем зачёсывает назад растрепавшиеся волосы, выкрашенные в уже выцветающий синий. — Не твоё дело. — Да хватит уже кривить ебало! Весь вечер такой, в чём дело? Джисон рассерженно смотрит исподлобья на друга. — Ты знаешь, в чём. — Говори прямо, я не собираюсь сейчас угадывать, что у тебя там на уме. — Это правда, что Уджин собирается уйти? — спрашивает Хан. Не получив ответа, он продолжает: — Твою мать, Чанбин, у нас только начало что-то получаться, а теперь эта хрень? У нас только вышел первый альбом. Первый, мать его, альбом! Чанбин молчит, чувствуя, что его снова мутит. Раздаётся стук щеколды, и из кабинки, из которой доносились звуки неистового удовлетворения, на негнущихся ногах вылезает растрёпанная женщина, натягивающая вниз юбку короткого платья, и её кавалер, которого совершенно не волновал его внешний вид, судя по тому, что он даже не застегнул обратно рубашку, открывавшую вид на заросшую чёрным волосом грудь. Джисон и Чанбин терпеливо ждут, когда пара покинет помещение. — И что ты хочешь от меня? Я пытался с ним разговаривать. — Что он сказал? — Послал меня, — коротко отвечает Чанбин. — Слушай, я никого заставлять не собираюсь. Хочет свалить — дверь открыта, ветер попутный веет в жопу. Буду я ещё его уговаривать остаться. Джисон молчит из солидарности. — Из-за чего он хоть уходит? — Хочет вернуться в универ. Учиться на медика. — Охренеть как не вовремя в нём проснулась тяга к знаниям. А как же контракт? — Понятия не имею. Но это его проблемы, а не наши. Он пробудет ещё пару месяцев, пока шумиха вокруг нас не уляжется. Повисает молчание. Чанбину нечего сказать — как лидер группы, он должен был бы подбодрить друга, но он и сам понимал, что без барабанщика им никуда. Они долгое время трудились для того, чтобы наконец дебютировать, наконец, выпустили альбом и даже провели тур по стране. Но эйфория от успеха длилась совсем недолго. После дебюта отношения в группе ухудшились. Было ли это влияние насыщенного расписания или противоречивых характеров участников группы, никто не знал. Чанбин и Джисон дружили давно, поэтому, хоть они и могли грызться по любому поводу, их сложно было рассорить надолго. Чонин, их младший, басист, не был особо конфликтным. Он был рассеян и нагл, но довольно дружелюбен и спокоен, поэтому с двумя старшими у него никогда не было никаких конфликтов. Но Уджин, их барабанщик, оказался той самой «тёмной лошадкой», с которой начались проблемы уже после дебюта. Они все стали раздражительными во время тура (сказывался недосып и нездоровый образ жизни), но порой Уджин перегибал палку, и сразу после завершающего тур концерта они с Чанбином едва не подрались. Повезло, что стафф вовремя подоспел и растащил их. Влетело всем, и младшим тоже: ни у Джисона, ни у Чонина не было ни малейшего желания разнимать драку, потому что им тоже хотелось, чтобы это напряжение, которое угнетало всю группу, наконец вылилось в потасовку и исчезло. Как оказалось, даже драка не смогла бы остудить пыл этих двоих — менеджер не мог сторожить их круглосуточно, так что в одно прекрасное утро оба сидели с ссадинами и синяками на лицах, которые визажисты с трудом смогли замаскировать. После этого Уджин не говорил ни с кем, кроме стаффа, полагая, что оба младших на стороне лидера группы. На самом деле, Чонин придерживался нейтралитета, и ему просто хотелось обойтись без ссор. Джисон же, хоть и понимал, что Чанбин не во всём прав, встал на сторону друга. — Медик хуев, — говорит Чанбин, — ну и пошёл он нахер! Найдём себе пиздатого барабанщика, м? Хорош, Джисон. Джисон удивлённо вскидывает брови. — Пока агентство организует прослушивание, пока всё пройдёт… Дохрена времени пройдёт, а нам бы дальше надо работать. — Есть вариант, который нам подойдёт. Талантливый, трудолюбивый, ну, с Чонином, думаю, поладит. — Чанбин взглядывает на Хана, слегка улыбаясь. Тот меняется в лице и мотает головой. — Нет… Он нас пошлёт. Мы столько лет не виделись. — Шанс есть, — возражает Чанбин. — По крайней мере, стоит попытаться. — А… Уджин? Ты ещё поговоришь с ним? Он, конечно, сваливает, но мне, например, на его месте было бы не в кайф что-то делать, когда рядом моя замена бродит. Чанбин вздыхает устало; последние месяцы разъездов по стране, недосып и концерты сильно сказались на нём. — Ну, я должен поговорить с ним, да ведь?

***

— И зачем мы пёрлись сюда полтора часа по пробкам? — спрашивает Чонин. — Чтоб ты спросил, — ответил Хан, скрестив руки на заметно подкачанной груди. В последнее время он стал частым посетителем спортзала, хотя раньше высмеивал Чанбина за то, что тот качается, мол, становится похож на надувную куклу. Теперь большинство вещей Джисона ему жали в плечах и груди или, как та футболка, что теперь была на нём, эффектно огибали округлившиеся бицепсы и грудные мышцы. Чонин с интересом разглядывает ресторан, в который привели его старшие; ему кажется, раз они так много времени потратили на дорогу, это место должно быть особенным. Тем не менее, он никак не мог найти в этом месте что-то необычное: это был уютный итальянский ресторанчик, в котором их тройка выглядела совершенно чужеродно. В помещении горели маленькие лампочки и гирлянды, на полках в качестве декора стояли винные бутылки в плетёных корзинах, на столиках — скатерти в крупную клетку с бахромой. Чанбин же был одет в чёрную кожаную куртку с шипами и рисунками и носил чёрные ботинки на толстой подошве. Джисон вообще не стал прятать забитые рукава и теперь красовался татуировками и чёрным маникюром. За соседним столиком сидели две девушки и поглядывали с некоторым любопытством и вместе с тем страхом на них, а мужчина в деловом костюме, сидевший у окна, вообще, казалось, невзлюбил Джисона и теперь сверлил его взглядом. Один только Чонин выглядел как-то более естественно в этой среде обитания: у него не было желания бить крупные эскизы, как у Джисона в своё время, а все некрупные тату у него были скрыты под футболкой. Да и пирсинг он обычно надевал только на концерты, поэтому теперь он выглядел как обычный школьник, а не музыкант панк-группы. — Я хотел остаться в отеле, заказать доставку и отоспаться, — ворчит Чонин. Но эта ворчливость и недовольство теперь казались лёгким пиздежом. Чанбин и Джисон были старше, поэтому не так часто напивались — они успели перебеситься, поэтому особого интереса ко всему запретному у них не было, а вот Чонин… С той ночи в клубе прошло уже несколько дней, и сегодняшний вечер был первым, когда Чонин был трезвым. Никто не запрещал ему бухать — всё-таки, они могли себе это позволить после тура (да и вовремя него, собственно, никто им не запрещал этого делать). Единственное, на что надеялся Чанбин — что у Чонина вовремя сработает стоп-сигнал, и им не придётся передавать его на руки санитарам, чтоб вылечить от алкоголизма. — Я хочу карбонару, — снова подаёт голос Чонин, ещё даже не получивший меню. Джисон внезапно напрягается и резко выпрямляется в кресле, замечая что-то за спиной Чанбина. — Добрый вечер, меня зовут Сынмин, сегодня я… Эту заученную фразу не очень бодро начинает молодой официант, подошедший к их столику. Он был худощавым, но с широкими плечами; его лицо выражало скуку и эмоциональную усталость, будто бы даже улыбка была для него мучительным испытанием. Когда он пересёкся взглядом с Ханом, а затем и с Чанбином, он резко дёрнул плечом, будто бы его неожиданно ударили, и у него сработал рефлекс. — Хули припёрлись? — резко и не совсем дружелюбно спрашивает официант. — Я тоже охренеть как рад тебя видеть, Сынмин, — закатив глаза, отвечает Чанбин. — Выглядишь отлично: рубашечка, бабочка. Любо-дорого смотреть. — Ой, да завали, — кривится Сынмин. — Что вам нужно? — Ничего нам не нужно, — разведя руками, говорит Чанбин. Он указывает жестом на Джисона и Чонина. — Просто решил накормить младших. Знакомься, это Чонин. Джисон молча кивает в знак приветствия, пытаясь не отводить взгляд. Ему настолько некомфортно рядом с Сынмином, что он начинает слегка подпрыгивать на месте. Чонин, совершенно сбитый с толку, с любопытством разглядывает Сынмина. Тот, в свою очередь, оглядывается за спину на администратора, видимо, обдумывая попытки побега, которые не закончатся для него увольнением. — Ребят, заказывайте, я плачу сегодня, — говорит Чанбин. После этих слов что-то недоброе мелькает во взгляде Чонина, благодаря чему Чанбин понимает: сейчас он расплатится за все отнятое время, недомолвки и ссоры, происходившие в последнее время. Чонин был мстителен и довольно прожорлив. Хан тоже обрадовался перспективе обобрать Чанбина до нитки и решил дать волю своему необъятному желудку. Сынмин терпеливо записывал всё, что перечисляли парни, иногда искоса поглядывая на Чанбина. Тот в ответ старался вести себя как можно более непринуждённо, но напряжённость старого друга начинала раздражать. Ему и без того было тяжело решиться на эту встречу, но другого выхода не было: он уже пообещал по-пьяни Джисону, что приведёт Сынмина в группу, но в пьяном бреду Чанбин забыл о том, на какой негативной, мягко выражаясь, ноте они разошлись с ним. Чанбин даже не беспокоился так о своём кошельке, как о том, что ему ещё предстоит поговорить с Сынмином наедине. — А ты что будешь? — обращается Сынмин к Чанбину. — Капучино. Без сиропа, без сахара. — Всё? — Угу. — Чудесно. — Сынмин захлопывает маленькую книжицу с заказом и летящей походкой почти убегает от их столика. Чонин, всё это время внимательно наблюдавший за своим лидером и за новым знакомым, с любопытством уставился на Чанбина. — И что это было? — Это наш новый барабанщик, надеюсь. Мы с Ханом играли с ним в группе ещё за год до того, как попали в агентство. — По-моему, он вас видеть не хочет. — Прекрасное замечание, Чонин. А то я как-то упустил из виду. Младшего просто распирает от любопытства, но волнение хёнов передаётся и ему, из-за чего он решает отложить расспросы на потом. — И как ты его убедишь? Если он через столько лет до сих пор даже разговаривать с тобой не хочет, как его затащить к нам? Да и вообще… Ты уверен, что он нам так нужен? Нам бы нашли нормального барабанщика. — Они уже нашли одного барабанщика, а теперь мы здесь, — язвительно замечает Джисон. — Не парься, малой. Сынмин только с виду такой, а на самом деле он отличный парень. Был, по крайней мере… Чонин только пожимает плечами на это. Спорить он не решается. — И сколько же вы не общались? — Года… четыре, — неуверенно отвечает Джисон. Младшие отлично проводят вечер, даже Хан немного расслабляется и в некоторые моменты даже забывает, зачем они на самом деле приехали в этот ресторанчик. С аппетитом опустошая тарелки и вместе с ними и кошелёк хёна, Чонин и Хан возбуждённо обсуждали прошедший тур. Чанбин медленно потягивал кофе и даже участвовал в разговоре, но постоянно ощущал на себе взгляд Сынмина. Так мог смотреть только он — исподлобья, сверля взглядом. В этом взгляде чувствовалась обида, злость и в то же время интерес и ожидание. Сынмин был достаточно умён, чтобы понять, зачем Чанбин и Джисон снова искали с ним встречи. Когда младшие, наконец, с сытым довольством на лицах откинулись на спинки кресел, положив ладони на округлившихся животах, Чанбин велел им идти в машину. Потрындеть они могут и в машине на обратном пути, а вот Сынмина лучше не раздражать долгим ожиданием. Джисон и Чонин только переглянулись и, взяв куртки, отправились на улицу. Через большое окно Чанбин заметил, как эти двое остановились перед входом, и Чонин закурил. Джисон снова уткнулся в телефон. Чанбину было интересно, что в последнее время забирает практически всё внимание Хана, но спрашивать снова не хотел. Обычно они сами рассказывали друг другу обо всём, что происходит с ними, но теперь даже на прямой вопрос Джисон только отмахнулся. Больше Чанбин не выпытывал: не в его привычках было лезть в чью-то личную жизнь. Через минуту Чанбин замечает краем глаза, как к столику в нерешительности подходит Сынмин. Тем не менее, оказавшись рядом, он не задаёт никаких вопросов — только молча собирает на поднос тарелки. — Можно с тобой поговорить? — Я на работе. — Я ненадолго, да и… Если ты меня выслушаешь, возможно, эта работа тебе уже не понадобится. — У тебя две минуты, чтобы рассказать, зачем пришёл, прежде чем я принесу счёт и позову админа. Чанбин усмехается. За эти несколько лет Сынмин нисколько не изменился. — Мы с парнями только что завершили наш первый тур. — Знаю, слышал. — Всё пошло по пизде, и теперь наш барабанщик, Уджин, хочет уйти из группы. Я его держать не собираюсь, и, насколько я знаю, он даже уже договорился с директором о расторжении контракта. — Что, он не выдержал твоей «звезды»? — Не знаю, что он там не выдержал, но факт остаётся фактом: нам нужен барабанщик. С Уджином нам просто не повезло: его выбрало агентство, а не мы. Не сошлись характерами. — Какой ты стал аккуратный в словах. Раньше ты бы просто сказал, что он долбаёб. — Научился вуалировать. А тебе бы хватит выёбываться, — закатив глаза, говорит Чанбин. — Я объехал весь город не для того, чтобы слушать, какой я мудак. По крайней мере, не здесь и не сейчас. Я предлагаю, а ты либо соглашаешься, либо отказываешься. Чанбин замолкает, ожидая ответа, но Сынмин не спешит нарушать тишину. Он методично складывает многочисленные тарелки, постукивая ими друг о друга. — Почему я должен бросить всё и пойти к вам в группу? — наконец спрашивает Сынмин. Чанбин поводит подбородком, кивая в сторону остального зала. За одним из столиков в его центре сидит семья с несколькими детьми разных возрастов, один из которых уже успел выкинуть со стола к чертям собачьим крем-суп из брокколи. Девушка-официантка пыталась аккуратно протереть пол между ножками кресел. — Всё — это что? — спрашивает Чанбин. — Паршивую, но стабильную работу с низкой зарплатой? График два через два? — Именно, — кривится Сынмин. — Я повторял тебе сто раз — если мы в любой момент можем прогореть с музыкой, мне такой вариант не подходит. И я прекрасно помню, как именно ты, блять, проклинал меня и посылал к чёртовой матери. Или ты сам уже забыл? — Помню я это. Может, я сожалею о своих словах, но и ты тогда съебался в самый неподходящий момент. — А какой момент был бы подходящим? — парирует Сынмин. — Мы тогда месяцами без работы сидели. А мне нужны были деньги. У меня тоже не было выбора. Думаешь, я последние месяцы не сидел, как в жопу ужаленный, и не думал о том, что проебал свой шанс? Я охуеть как завидовал тебе. И радовался. Потому что ты заслужил это всё. Чанбин опускает взгляд к полу; редко кому удавалось смутить его, но их с Сынмином многое связывало. Они познакомились в детском доме, когда родителей Сынмина лишили родительских прав, и они с сестрой остались одни. В отличие от них, Чанбин вовсе не знал своих родителей, даже не знал причины, по которой он в раннем возрасте оказался в приюте, но они с Сынмином быстро подружились. Чанбин был немного старше этих двоих, поэтому быстро взял их под своё крыло. Маленькие Кимы постоянно бродили за старшим двумя хвостиками. Соён, сестра Сынмина, была такой же язвительной и независимой — этим двоим палец в рот не клади. Они признавали только авторитет Чанбина и слушались только его, даже воспитатели не могли с ними справиться. Даже с Джисоном они познакомились позже, после выпуска. — Можно спросить? — наконец произносит Чанбин. Они с Сынмином пересекаются взглядами, и тот сразу же понимает, о чём хочет спросить старый друг. Он опережает вопрос. — Соён лучше, у неё была ремиссия. Но врач говорит, что возможен рецидив, и ей снова понадобится лечение. Но, чем дольше без ухудшений, тем меньше вероятность. — Понятно. — Чанбин молчит ещё минуту, затем приводит новый аргумент: — Слушай, в этот раз никакой подставы. Контракт, стабильная зарплата, вся херня. Если вдруг что-то случится, у тебя будут средства. Это тяжело, конечно, мы за последние месяцы все очень сильно заебались, но оно того стоит. Мы же хотели вместе выступать. — Я давно не играл с кем-то. Только один иногда. — Я же тебя не потащу завтра на сцену. Сначала собеседование, репетиции, репертуар наш выучишь. Через несколько месяцев дебютируешь. — И на какие шиши мне жить эти месяцы? — У агентства есть общежитие, Чонин там живёт, мы тоже иногда ночуем. Живёшь там, только еду себе покупаешь. Да и найдётся время на подработку. — Какой им резон обеспечивать меня, если я даже не дебютировал? — настороженно спрашивает Сынмин. — Да блять, поручусь я за тебя. Они делают исключения. — Сынмин, ты ещё долго? — К ним подходит мужчина лет тридцати, судя по форме, администратор. Сынмин тушуется, извиняясь, и уходит, чтобы отнести на кухню посуду. Возвращается он уже со счётом и терминалом. Чанбин молча оплачивает ужин, поднимается и протягивает Сынмину ладонь. Они пару секунд смотрят друг на друга, всё ещё пытаясь понять, как сильно каждый из них изменился за те годы, что они не виделись. Сынмин пытается что-то отыскать в лице Чанбина — уже мало похожем на то узкое лицо неуправляемого подростка, с которым он разорвал отношения четыре года назад. Лицо это расширилось и огрубело, и на скуле появилось тату в виде булавки. Сынмин тоже изменился, но, скорее даже не внешне. Чанбин не мог найти чего-то конкретного из новых черт, но глаза у Сынмина стали другими — более тёмными и ещё более внимательными, чем раньше. В тот момент, в ресторане, Чанбину показалось, что он увидел в них тоску. Хотя, может, он сам придумал это. Наконец они пожимают друг другу руки, и Сынмин притягивает к себе друга, обнимая его. — Номер телефона у меня тот же. Обещаешь подумать над предложением? — получив в ответ кивок, Чанбин поправляет на себе куртку и направляется к выходу. — А, и передавай Соён привет. Я же её тоже давно не видел уже. — Лады. Когда за Чанбином захлопывается дверь, Сынмин с облегчением вздыхает, не понимая, пришло ли это облегчение из-за того, что закончился тот тяжёлый разговор, которого он ждал и боялся все эти годы, или от осознания, что в его жизни началась новая полоса. Вот только непонятно, белая или чёрная.