***
Когда Чанбин узнал, что они собираются отправиться в бар всей группой, он отнёсся к этой идее скептически. Он не верил, что это может закончиться чем-то хорошим. Он мог бы быть другого мнения об этой затее, но отдохнуть всем вместе предложил не кто-нибудь, а Уджин. Они не разговаривали больше недели и вообще старались не пересекаться друг с другом. Даже с Чонином, с которым он делил комнату в общежитии, Уджин за всю неделю обменялся от силы парой слов. Им всем повезло, что тур закончился, и им не нужно было всё время проводить вместе. Несмотря на то напряжение, что воцарилось в группе в последнее время, Чонин и Хан восприняли идею напиться вместе с энтузиазмом. Чанбину, как лидеру, оставалось только покорно поддержать их в этом ради воцарения мира в группе. Для него это предложение Уджина выглядело как беспомощная попытка наладить отношения с товарищами. Он не видел в этом никакого смысла, ведь Уджин ясно дал понять: как только всё будет улажено с контрактом, он забудет о Red Flag так же быстро, как забывают детскую травму. К тому же, за несколько дней Чанбин полностью свыкся с мыслью, что совсем скоро за барабанной установкой будет сидеть Сынмин. Эта мысль воодушевляла его; ему казалось, что теперь ему под силу возродить времена их наивной и вспыльчивой юности. Но как только они вошли в бар, Чанбин почувствовал привычный ему прилив сил. Горевшие в полутьме неоновые вывески оставляли блики на лицах мужчин, у которых на губах блестели капли крепкого алкоголя, на щеках женщин с подведёнными глазами и хищными белозубыми улыбками. Чанбину сразу понравился вид сверкавших под лампами бутылок с алкоголем на стеллажах и барменов, что смотрели на посетителей настолько пренебрежительно и безразлично, что, казалось, вот-вот пошлют всех нахуй и напьются сами. — Ну и дыра, — скривившись, выражает своё «фи» Чонин, избалованный дорогими клубами и ресторанами. — Пиздюков не спрашивали, — отрезает Джисон. Он был сильно возбуждён: всю дорогу до бара постукивал пальцами по колену, подёргивал ногами и отвечал резко и чересчур громко. Чанбин не знал, чем это можно оправдать, и только удивлялся поведению друга. Хан почему-то настоял на том, чтобы они выбрали именно этот бар. Чанбин доверял его вкусу, но не мог не признать, что у Джисона всё больше свистит фляга. — Какая разница, главное, что выпивка хорошая, — говорит Уджин. — Согласен, — поддерживает Чанбин, — давайте нахуяримся. Малой, погнали к бару, вы, двое, найдите пока свободный стол. На лице Уджина проскальзывает еле заметная в полумраке бара тень недовольства, но он не возражает и уходит вместе с Ханом. Похоже, ему тоже, как и Чанбину, хотелось сохранить это хрупкое перемирие. Чонин несколько минут изучает меню, пока Чанбин, полностью безразличный к тому, что они будут пить, изучает своё окружение. Облокотившись о барную стойку, он приглядывается к девушке, стоявшей справа спиной к ним. Белая рубашка, тонкая талия, светлые короткие волосы. Она была выше Чанбина, но у него не было комплексов, поэтому он твёрдо решил, что познакомится с ней. Его даже не смутило то, что она стояла в компании смазливых парней примерно его возраста. Когда она поворачивается, Чанбин отводит взгляд от её задницы и поднимает его к её лицу… Он еле сдерживает удивлённый вздох и лишь надеется, что ему удаётся сохранить равнодушное выражение лица, когда они пересекаются взглядами. На него смотрит молодой парень с тёмно-карими любопытными глазами; его руки, исчерченные змейками вен, берут бокал с коктейлем и подносят к лицу. Незнакомец, поняв, что привлёк его внимание, разворачивается к Чанбину корпусом, несколько пуговиц на его рубашке расстегнуты и открывают обзор на грудь парня. От движений у него на груди покачивается цепочка с какой-то круглой подвеской. — Мы знакомы? — спрашивает парень, заглядывая Чанбину в глаза и проводя пальцами по краю своего бокала. Чанбин фыркает и молча отворачивается. У него на душе остаётся неприятный осадок из-за того, что он с такой уверенностью несколько минут пожирал взглядом парня и даже любовался линиями его талии и ягодиц, как какой-то педик. — Собираешься меня игнорировать, красавчик? — не унимается незнакомец. — Разглядывал меня, а теперь прикидываешься овечкой? — Чего, блять? — вырывается у Чанбина. Опешив от такого обращения, он не находит остроумного ответа для этого парня. Не то, чтобы он не считал себя привлекательным, но слышать такое от другого мужчины было странно. — Понятно. Ладно, не лезу, — говорит незнакомец, поднимая ладони в миротворческом жесте. — Хороший мальчик, — отвечает Чанбин, чем знатно удивляет незнакомца. Тот улыбается так довольно, что Чанбин уже выпрямляется, чтобы приблизиться и схватить уёбка за грудки, но вовремя вспоминает, что пообещал Соён не создавать Сынмину проблем в ближайшее время, а значит, и не создавать проблем для группы. Если он набьёт не то ебало не в том месте, привлечёт внимание к группе, а перед уходом Уджина и дебютом Сынмина им это было бы совсем некстати. Поэтому Чанбин только сжимает кулаки и, скрипнув зубами, вспоминает, что в спортзале их общежития его ждёт уже немного потрёпанная боксёрская груша. Чанбин замечает насмешливое выражение лиц друзей этого парня и, оскалившись, отворачивается к Чонину, но и там встречает нахальную улыбочку младшего. — Не знал, что тебе, хён, парни нравятся, — говорит Чонин. — Мне теперь держать очко востро? — Угу, я тебе туда твою гитару запихаю, и ты, блять, будешь через очко её настраивать, понял? — огрызается Чанбин. — Хён, ну какая гитара? Со мной надо нежнее, что-то поменьше. Начнём с барабанных палочек? Чонин смеётся, тут же получая бодрый удар в бок, но от этого распыляется только ещё больше. Чанбину ничего не остаётся, кроме как молча дождаться своего заказа, игнорируя подначки младшего. Из этого Чанбин делает следующие выводы: нужно поменьше пялиться на женщин в темноте (или лучше проверить зрение?) и поменьше баловать младшего. Тот совсем, видимо, потерял страх. Возвращаясь к их столику с наборами шотов, Чанбин всё ещё чувствует на себе взгляд того блондина. Он схватывает Чонина за загривок и сжимает пальцами, пригибая его голову ниже к столу, опережая его радостную тираду под названием «Хён подцепил парня». Тем не менее, ему не удаётся заткнуть младшему рот, и Уджин и Хан тоже узнают о фиаско лидера. Уджин присоединяется к Чонину, поддерживая его в подначивании старшего, Джисон тоже посмеивается. — Я понял! — подскочив на месте, восклицает Чонин, театрально хватаясь за голову. — Чанбину-хёну не нравятся наши шутки, потому что он сам — нижний! — Малой, ты сейчас реально отхватишь, — говорит Чанбин, схватывая его за шкирку и усаживая обратно. — Я не шучу. Выбью зубы нахуй. — Ладно тебе, он же просто шутит, — встревает Джисон, заметив, как Чанбин начал поигрывать желваками. — Хреновые шутки. — Брось, что в этом такого? Мы же все знаем, что ты гетеро. Или появились сомнения? — Блять, Джисон, да завались ты уже. Я таких, как этот педик, терпеть не могу. — Ого, а ты гомофоб, — приподняв брови, отвечает Хан. — Что тебе педики-то сделали? Чанбин закатывает глаза. — Им лечиться надо, понятно? Это не нормально, — говорит Чанбин. — А почему ты их защищаешь? — Не защищаю я их, — бурчит Джисон и берёт ближайший к нему шот. — Хули ты взъелся-то? За хуёвое во всех смыслах чувство юмора Чанбин-хёна! — Ура! — поддерживает тост Чонин, поднимая свой шот и стукая его о шот Хана. Уджин молча их поддерживает, а Чанбин выпивает, не чокаясь. За следующие полчаса они приканчивают всё, что принесли, и организовывают второй рейд к бару. Благодаря выпитому алкоголю у Чанбина поднимается настроение, хотя он отказывается идти за новой порцией алкоголя, опасаясь новой встречи с тем блондином. Ему кажется, что второй раз он не сможет уже сдержаться и влезет в драку, а, учитывая, что его друзья тоже были не из робкого десятка, потасовка обещает быть довольно кровопролитной. На этот раз к бару уходят младшие, и Чанбин остаётся с Уджином наедине. На минуту между ними повисает молчание. — Мы можем нормально поговорить? — Почему сейчас, Уджин? — со стоном произносит Чанбин. — Только я расслабился… Он перехватывает взгляд Уджина, излучающий уверенность, и понимает, что уже никак не отвертится. — Хорошо, что ты хочешь мне сказать? — Что мне жаль… — И нахрена мне это? Твои сожаления ситуацию никак не поменяют. Ты мне лучше ответь — зачем всё это было? Зачем ты вообще пошёл в группу, если хотел стать врачом? М? Кто тебя за яйца сюда притянул? — Я соврал. — Чего? Чанбин удивлённо замирает и разглядывает лицо Уджина. Тот на него не смотрит. — Я не в универ ухожу. Я вообще не ухожу из агентства. — Тогда что это за цирк? Ты в курсе, что мы уже другого барабанщика ищем? — Да. — В чём проблема? — спрашивает Чанбин. То, что дело было не в желании Уджина сменить профессию, а в чём-то другом, повергло его в шок. И ему искренне хотелось верить, что это была не его вина, потому что захерить вторую свою группу — это нужно иметь талант. — Я хочу сам писать музыку, — говорит Уджин, наконец подняв на него взгляд. — Приехали, блять. Чем тебе в группе не пишется? — Я писал песни, ты их все забраковал. А ту, которая вошла в альбом, ты так переделал, что она потеряла весь смысл. Чанбин морщится. На это ему нечего ответить. Песни писали и продюсировали практически только они с Джисоном: они отлично понимали друг друга и умели работать вместе, а Уджин никак не вписывался в этот тандем. У Чонина не было особого желания писать песни, по крайней мере, пока. Чанбину не хотелось спорить о той песне; он был уверен, что всё сделал правильно, но, очевидно, Уджин был убеждён в обратном. — Почему ты раньше об этом не сказал? — Я самого начала хотел быть соло-артистом. Я не хотел в группу. Вот и не стал ничего говорить. Я попробовал, и мне не понравилось. Чанбин молчит несколько секунд, затем говорит: — Слушай, я пиздец как на тебя зол. И даже не потому, что ты уходишь, а потому, что занимал чьё-то место. Кто-то мог дебютировать вместо тебя, но не смог, а ты просто херишь этот шанс. — Да знаю я! Я думал об этом. Но я не могу всё время сидеть за твоей спиной и жрать остатки славы, которые льются на тебя. Ты можешь злиться сколько угодно, но, если захочешь мне въебать, я в долгу не останусь. — Я о-о-очень хочу тебе въебать, — отвечает Чанбин. — Но не буду. Потому что я тебя понимаю. Я бы сам не пошёл бы в группу, если бы не был солистом и лидером. Но это не отменяет того, что я хочу тебе нахуй голову открутить. Они снова молчат, пока Уджин не спрашивает: — Мир? — Мир, но лучше пару дней тебе мне на глаза не попадаться. — Чанбин раздражённо потирает переносицу, чувствуя, как от напряжения начинает побаливать голова. Приспичило же Уджину пооткровенничать именно сейчас. — А как ты со мной сейчас пить будешь? — Когда мелкие рядом, я поспокойнее. И я могу притвориться, что этого разговора не было. Но только до того момента, пока не протрезвею. К столику возвращается один лишь Чонин с новой порцией алкоголя. На вопрос о том, где Хан, он отвечает, что тому приспичило в туалет, поэтому они продолжают выпивать без него, решив, что трое одного не ждут. Чем больше в крови Чанбина алкоголя, тем мягче становится её взгляд и тем чаще на лице появляется улыбка. Чонин уже не кажется таким раздражающим, а Уджину прощаются все прегрешения. Чанбин думает о том, что, возможно, уход Уджина — только на пользу всем. Уджин получит внимание, которого он так жаждал, а их тройка — Чанбин, Джисон и Сынмин — снова будут вместе. Чонину обязательно понравится новый барабанщик, и они поладят. Для большей эйфории не хватало только ночного городского воздуха и сигаретного дыма, поднимающегося от губ к фонарю и отпугивающего мошек. — Пойдём покурим. — Чанбин поднимается, хлопает Уджина по плечу и, заметив, что Чонин тоже собирается с ними, усаживает младшего обратно. — Сиди и сторожи стол, чтоб никакие пидарасы не заняли. Чонин, невероятно возмущённый тем, что его лишили возможности утолить свою тягу к никотину, остаётся на месте, решив, что кто-то всё-таки должен остаться. К тому же, Джисон всё ещё не вернулся, и было бы неловко, если бы он вернулся к пустому столику. Пошатываясь, они поднимаются на улицу, и там Чанбин с наслаждением вдыхает прохладный воздух, насыщенный озоном после дождя. Тучи, что заполоняли небо над городом весь день, рассеялись, и от духоты не осталось и следа. На небе можно было разглядеть несколько самых ярких звёзд, чей свет не могли заглушить даже городские огни. Мир ощущался по-другому. В такие моменты Чанбин хотел просто наслаждаться жизнью, каждым мгновением, каждым движением воздуха и игрой света и цвета перед глазами. Он опёрся спиной о колонну и закурил. Уджин, которого сложно было напоить, остановился напротив. В отличие от старшего товарища, он так от алкоголя не кайфовал, но не мог отрицать того, что решение выйти на свежий воздух было отличным. Чанбин запрокинул голову вверх и прикрыл глаза. Он находился в таком положении с минуту, пока вокруг вдруг не потемнело — кто-то заслонил собой свет фонаря. Приоткрыв глаза, Чанбин увидел перед собой всё того же блондина, между губ которого была зажата сигарета. Он хотел было отступить назад, потому что незнакомец стоял слишком близко, но отступать было некуда. — Можно прикурить? — спрашивает парень и уже наклоняется к лицу Чанбина, но тот отворачивается. — Слушай, съебись отсюда, пока зубы целые, — отвечает Чанбин. — Я ангельским терпением не отличаюсь, а ты так и напрашиваешься, чтоб тебя отпиздили. — Чем это я напрашиваюсь? Просто попросил прикурить. Или дай хотя бы зажигалку, — спокойно говорит блондин. Он не сдвигается с места ни на сантиметр. Уджин с интересом наблюдает за ними со стороны, ещё в тройке метров стоят друзья незнакомца. — У друзей своих спроси. — Они не курят. — Не моя проблема. — Ты не ответил. Чем же я испытываю твоё терпение? Я просто с тобой разговариваю, никак тебя не оскорбляю. Прошу зажигалку. Или прикурить от твоей сигареты. — Брось, — усмехается Чанбин, затягиваясь и тут же опуская руку с сигаретой. — Ты одним своим видом так и просишь, чтоб тебе мозги вправили. Педик… Блондин выгибает бровь. — Так вот в чём дело, — с ухмылкой говорит он. — А не ты ли час назад пялился на мой зад, м? Знаешь, латентные геи — явление распространённое у гомофобов. Чего молчишь, язык проглотил? Незнакомец наклоняется, видимо, желая что-то добавить, но Чанбин, воспринимая это как грубое нарушение его личных границ, останавливает его ударом по лицу. Парень отшатывается, хватаясь за лицо, но реагирует быстро: он выпрямляется, и пытается ударить в ответ. Чанбин выбрасывает недокуренную сигарету.***
Туалет этого бара ничем не отличался от многочисленных других, таких же грязных и обклеенных по самые потолки странными наклейками. Ни на одной из кабинок не было щеколд, но Джисона это не волновало. Как только вслед за ним зашёл тот самый Минхо, с которым он уже почти месяц переписывался, он поцеловал его и потащил за собой в кабинку. Минхо был как раз в его вкусе: уверенный в себе, дерзкий, кокетливый, с большим членом. Подкачанная фигура, соблазнительные губы и взгляд, который заставлял тебя гореть изнутри. Это была их первая встреча вживую, но Хан прекрасно знал, чего хотел, и ему не нравилось тянуть время. — Почему ты выбрал это место? — спрашивает Минхо, гладя торс Джисона и поднимая футболку на нём. Он ждал не меньше, чем Хан. — Хотел встретиться где-нибудь подальше от агентства, — отвечает Хан, отрываясь губами от его шеи. На языке остаётся горьковатый привкус дорогих мужских духов. — Не хочу, чтобы сонбэннимы нас застали. — Жаль… Я бы трахнул тебя прямо в студии звукозаписи. — Успеешь ещё, — говорит Джисон и приникает к его губам, жадно собирая языком вкус вишнёвого блеска для губ. Он стонет в поцелуй, когда сильные руки спускаются ниже по спине и сжимают его ягодицы. Минхо играет языком с пирсингом в нижней губе Хана, и у сурового панка что-то плавится внутри. У Минхо тоже было много планов на этого парня: ему хотелось воочию увидеть каждый прокол и каждую татуировку, потому что ему тоже не хватало видеосвязи. Ему было интересно, будут ли острее ощущения, если простаты будет касаться рельефный край члена с пирсингом. Минхо всеми силами старался не думать об этом во время репетиций и прямых трансляций, потому что вечером он созванивался с Джисоном, и им удавалось спустить пар. Им обоим нравилось, что они друг у друга не первые: опыт помогал им обоим чувствовать себя более раскованно и не задумываться о том, что они могут сделать что-то не так. — Надеюсь, в жизни ты так же хорош, как в вирте? — усмехается Минхо. Он не больно, но твёрдо и властно отодвигает голову Джисона от себя. — Сейчас узнаешь. Джисон опускается на колени. Он выпил достаточно, чтобы теперь смело осуществлять свои фантазии, одолевавшие его в последнее время, но не так много, чтобы шататься и не осознавать, что он делает. У него долгое время не было партнёра, с которым бы его одолевало такое желание, и он не собирался теперь упускать свой шанс даже из-за того, что их обоих ждали их друзья. Хан заметил Минхо, как только они зашли в бар. Они пересеклись взглядами, и, увидев свой предмет обожания вживую, Джисон уже не мог думать ни о чём, кроме него. Оттуда, где был расположен их столик, не было видно барную стойку, поэтому Хану не терпелось снова увидеть Минхо и подать ему какой-то знак. Он боялся, что, к тому времени, когда он сможет отделиться от своей компании, Минхо уже успеет уйти или, того хуже, передумать — может, его бы отпугнул невысокий рост Хана или его окружение? Но, вернувшись к бару с Чонином, Хан снова увидел его и по улыбке, подаренной ему, понял, что его планы на вечер остаются прежними. «Туалет. Сейчас», — быстро строчит Джисон, пока Чонин делает заказ. Он предупреждает друга о том, что ему нужно отлучиться, и весь путь от бара до уборной старается не спешить: бегать по бару было бы, как минимум, странно. Минхо приходит только через несколько минут. — А ты умеешь это делать, глупый? — Зря сомневаешься, — с полуулыбкой произносит Хан. — Тебе точно двадцать два? Выглядишь младше, — говорит Минхо, наблюдая, как парень расстёгивает ширинку на его брюках. — Не порть момент, документы я тебе потом покажу, — отвечает Хан. Он приспускает штаны на Минхо, но не спешит стягивать с него нижнее бельё. — Как грустно, совсем никакой реакции… Ну, мы это исправим? Минхо ничего не отвечает ему, только молча ждёт и наблюдает сверху вниз. Он кусает нижнюю губу, когда Джисон касается носом, а затем и губами, его члена через ткань трусов. По-кошачьи он трётся щекой о его член, проводит краешком губ вдоль по стволу, чувствуя под тканью брендового белья горячую плоть. Неспешно поглаживая бёдра Минхо, он даже слегка проводит кромкой зубов по ткани, чувствуя, как парень вздрагивает то ли от возбуждения, то ли от страха, что Джисон может сделать ему больно. Но тот очень аккуратен; ему только хочется подразнить парня, прежде чем доставить ему удовольствие. Он и сам ощущает приятную тяжесть внизу живота и расстёгивает ремень на себе, понимая, что, когда Минхо будет долбиться в его горло, ему будет неудобно это делать. Джисон оставляет несколько мокрых поцелуев на постепенно натягивающейся ткани и, когда его щеки касается шершавая ладонь Минхо, схватывает его за запястье и прижимает его руку к стене, тем самым показывая, что не собирается отдавать ему контроль. Минхо рвано выдыхает, не ожидая от него такого властного поведения в том положении, в котором он оказался. Джисон ещё пару минут посасывает и целует его член через ткань, пока не находит результат своих манипуляций удовлетворительным. Он ещё раз проводит языком вдоль по внушительному бугорку и, услышав сверху нетерпеливый стон, стягивает с Минхо бельё. Почувствовав мучительную тесноту внизу, он приспускает с себя джинсы вместе с бельём и продолжает стимулировать член. Уверенный взгляд снизу вверх — будто бы это не Хан теперь стоял на коленях, а Минхо — и покрасневшие губы обхватывают тёмную головку, посасывая её и проводя кончиком языка по уздечке. — Твою мать, Джисон… — сбивчиво произносит Минхо. Он прикрывает глаза и, запрокинув голову, говорит вполголоса: — Хватит издеваться… Пожалуйста… — Это я и хотел услышать, — отвечает Хан. Он проводит линию языком от основания до самого кончика, затем, уже не медля, заглатывает член почти полностью, ритмично двигает головой. Одна ладонь Хана скользит по его собственному члену, другая — погладив бедро Минхо, опускается на яйца и мягко массирует их подушечками пальцев, от чего Минхо не выдерживает и снова стонет, уже громко, жадно схватывая губами воздух. Он зажимает себе рот ладонью, другой рукой касается головы Джисона, и тот не противится, позволяя парню схватить его за волосы и трахать его рот уже так, как ему хочется. Постепенно толчки становятся всё грубее, но реже; у Хана на глазах проступают слёзы, но он понимает, что парень вот-вот кончит, поэтому только чуть придерживает его за бёдра, но не отталкивает. Он старается вписаться в ритм толчков Минхо, двигает ладонью синхронно с ним, чувствуя, что и сам скоро кончит. Джисон всхлипывает еле слышно, когда Минхо замирает, и по языку разливается вязкая горячая сперма. Хан терпеливо ждёт, пока он отстранится, и проглатывает жидкость. Но Минхо оказывается заботливым любовником; он застёгивает на себе брюки и садится на пол перед Джисоном, располагая ноги по обе стороны от парня. Он слизывает с его губ и подбородка остатки своего семени и накрывает его ладонь своей, быстро схватывая ритм. Когда Хан спускает в руку, Минхо поднимает его ладонь к лицу и слизывает сперму, замечая на себе его крайне довольный взгляд. Они несколько минут целуются, но не дают себе снова распаляться: оба ещё не совсем потеряли совесть и помнили, что их обоих ждут. Наконец, они поднимаются и выходят к раковинам, у зеркала приводя себя в порядок. — Ты же понимаешь, что мне этого мало? — спрашивает Минхо. — Знаешь, как это ужасно — понимать, что ты живёшь на четыре этажа выше, и не иметь возможности… — Представь себе, знаю, — отвечает Хан, ухмыльнувшись. — Но я не хочу, чтобы нас видели мои друзья. Без обид, они не знают, что мне нравятся парни. — Ты про того, что пялился на Хёнджина? По-моему, он совсем отбитый… — Прикуси язык, он мой лучший друг. — Твой лучший друг — ещё бо́льший гей, чем ты. — Без вариантов, — мотая головой, говорит Хан, — он самый натуральный натурал, которого я знаю. Поверь, я бы заметил, если бы его интересовали парни, мы с ним дружим уже… Шесть лет, кажется. — Но он же ничего не заметил за эти шесть лет в тебе, — возражает Минхо. Он любуется татуировками Джисона, которые теперь при свете ламп у раковин лучше видно. Хан только пожимает плечами. Закончив поправлять на себе одежду и причёску, он поворачивается к Минхо и ещё раз целует его в губы на прощание. — Когда увидимся в следующий раз? — спрашивает Минхо. — В туалете барбер-шопа, пока твоего друга будут брить? — Иди на хуй, — усмехнувшись, отвечает Джисон. — Спишемся и решим, хорошо? Я пошёл. Едва Хан выходит из туалета, расслабленный и удовлетворённый, как на него налетает Чонин. Первые несколько секунд Джисон даже не понимает, что тот от него хочет: у младшего сумасшедшие блестящие глаза, он кричит и трясёт Джисона за плечи. — Чанбин и Уджин! Дерутся!.. Когда наконец до затуманенного алкоголем и сексом разума Хана доходит смысл слов друга, он срывается с места и бежит к выходу из клуба. У самых дверей он не находит никого, но в тени колонны сцепились две кучи: в одной Уджин пытался удержать в захвате какого-то парня, ничем не уступавшему ему в силе и росте, центром другой же был Чанбин. Он сидел верхом на каком-то парнем и пытался раз за разом ударить его по лицу, но его друг то и дело мешал ему, то повисая на руке, то отталкивая его голову в сторону. Джисон кинулся к Уджину, потому что знал, что тот может не соразмерить силу и придушить парня к чертям. Он наотмашь ударил друга по лицу, и тот в удивлении отпустил незнакомца, который тут же попытался атаковать, видимо, решив, что Хан — его союзник. Но тот, не давая ему выпрямиться, толкает его на асфальт и закрывает его собой, чтобы и Уджин не вздумал воспользоваться падением противника. Уджин даже уже не бросается на Джисона, чтобы отомстить за незаслуженную, по его мнению, оплеуху, потому что у него не остаётся сил. Он опирается плечом на колонну и на вопросительный взгляд Хана только машет ладонью, стараясь отдышаться и показывая, что не собирается больше лезть в драку. Чонин в это время на пару с худощавым незнакомцем оттаскивают Чанбина от парня, что лежит на земле. Последний приподнимается на локте и даже пытается сесть, но, что и неудивительно, у него это не получается. Джисон подходит к нему, бегло оглядывает, замечая разбитый нос и залитую кровью щеку. Он как никто другой знал, каким отбитым мог быть его лучший друг. — Что за хуйня, Чанбин? — спрашивает Хан. Чанбин, яростно отбивающийся от двух парней, резко поворачивает к нему голову; у него, в отличие от блондина, лежавшего на асфальте, практически не было повреждений: только цепочка, пришитая к куртке, теперь болталась, повиснув на одном конце. — Где тебя носило, уёба?! — в гневе орёт на него Чанбин вместо ответа. Он вырывается из хватки парней и подбегает к другу, схватывает его за грудки. — Где ты был, блять? Джисон теряется, не зная, что ответить; его встряхивают, как встряхивают только что купленного щенка. Только вот Чанбин не ребёнок, который причиняет боль от незнания. Он причиняет боль намеренно и с чувством. Оттаскивать его не приходится, он сам отпускает Хана, осознав наконец, что набрасывается не на врага, а на друга. Быстрый взгляд на парня, что уже сел на земле. — Нахуя ты это сделал? — спрашивает Джисон. — Нахуя, твою мать? Почему ты опять это начинаешь? Чанбин молча закрывает лицо рукой, его шатает, когда он делает несколько шагов назад. Друзья пострадавшего парня окружают его и проверяют его состояние. Тот, что дрался с Уджином, теперь косится недоверчиво на Чанбина и остальных, готовый в любой момент снова бросится на защиту друзей. Джисон, так и не дождавшись ответа от друга, обращается к незнакомцам. По правде сказать, заочно он их знал. Того, что дрался с Уджином, звали Бан Чан. На вид дружелюбный, но, как оказалось, ёбанный зверь в драке. Тот, которому досталось меньше всех, был Феликсом, и, кажется, он был на грани истерики. Блондин, которому теперь оттирали кровь с лица — Хёнджин. Это были участники группы Минхо. Джисону тяжело было теперь соображать, но он, судя по всему, был единственным, кто мог рассуждать трезво. — Чонин, вызывай такси, живо, — велит Хан младшему. — Вы, двое, за угол. Уджин, в темпе. Чонин уводит пьяных от азарта драки Чанбина и Уджина с глаз долой. В этот момент из дверей бара выходит Минхо. — Я думаю, вам эта шумиха тоже нахрен не нужна, — говорит Хан. — Поэтому без претензий, замётано? На него устремляются взгляды — полные ярости, паники или удивления. В голове у него мелькает мысль о том, что завтра им придётся разгребать это дерьмо. Мало того, что им влетит от начальства (которое, тем не менее, замнёт это дело, даже если айдолы захотят восстановить справедливость), так и Минхо теперь уже вряд ли захочет с ним разговаривать. Но хуже всего было другое. Хуже всего был Чанбин, у которого снова слетела крыша.