Вечер уже принял Париж в свои объятия, и закат окрасил небо оранжево-золотыми мазками. Прохладный осенний ветерок почти бесшумно колыхал листву на деревьях, словно опасаясь разбудить начинающий засыпать город.
Жордан поднял воротник куртки повыше, пряча в нём половину лица. Он в очередной раз зашёл в беседку, придирчиво рассматривая результаты своих трудов в поисках даже самых незначительных изъянов. Это был первый романтический сюрприз, который он устраивал для Марин, да и вообще для женщины, поэтому он подошёл к этому моменту со всей присущей ему ответственностью.
Сегодня Марин возвращалась из зарубежной поездки, и Жордан с нетерпением ждал встречи с ней. Не видеть её несколько дней было для него изощрённой пыткой, хоть и её образ, бережно хранившийся в памяти, он видел повсюду: в уставе партии, что всегда находился на его столе; в лицах однопартийцев, в которые он вглядывался на заседаниях, произнося очередную речь; в каждой вещи в её и его собственном доме; во снах.
Казалось, Париж тоже ждал её возвращения и тщательно к нему подготовился. Покрытые листвой лужи намекали на затяжные дожди, изматывающие город ни один день. Но сегодня, когда она прилетела, небо было чистым и звёздным.
Жордан хотел лично приехать за Марин в аэропорт, но она отказалась от его услуг, а он, в свою очередь, не посвятил её в то, что будет ждать в её доме. Внутри всё сжималось от предвкушения, и он взглянул на часы — её самолёт час назад приземлился в аэропорту, и она уже должна была приехать. Тревога на мягких лапах, словно настырная кошка, незаметно прокралась в его сердце. Мысленно отмахнувшись от её пушистого хвоста, Жордан в ожидании любимой женщины стал предаваться ностальгии. Он вынимал красочные и мучительно подробные воспоминания о каждом проведённом с ней моменте из потаённого кармана памяти, рассматривал, как сокровища немыслимой ценности, и прятал обратно, подальше от окружающих. Он понятия не имел, как можно одними лишь словами или поступками выразить ту силу любви, что он испытывал к Марин.
Когда к дому подъехали машины, уже властвовала ночь, окутавшая всё вокруг мягким тёмным покрывалом. Жордан выключил свет в саду, оставив гореть только фонарь над дверью, и встал за одну из колонн, чтобы сделать своё появление неожиданным и эффектным. Когда силуэт Марин появился в поле зрения, его сердце пропустило удар. Жордан уже был готов выйти ей навстречу, но увидев, что она была не одна, остановился, словно напоровшись на невидимую преграду. Одним из сопровождающих её мужчин был охранник, а вот второй был Жордану совершенно не знаком — высокий брюнет, на вид чуть младше него самого. И Марин смотрела на него с такой нежностью, что паника накрыла Жордана душным, плотным одеялом. Осознание того, что в жизни Марин появился кто-то ещё, словно скальпелем распороло его жизнь на "до" и "после", на две половины — белую и чёрную.
Он словно находился в первом ряду, в VIP-ложе, и наблюдал за разворачивающимся на его глазах драматическим спектаклем: мужчина улыбался и получал от Марин ответную улыбку, они что-то воодушевлённо обсуждали, смеялись. Жордану было тяжело исполнять роль стороннего наблюдателя и быть свидетелем того, как собственное счастье рушилось на глазах, терять уверенность в себе, некогда нерушимую, а ныне — обратившуюся в пыль. Но он продолжал стоять каменным изваянием и кусал губы, запрещая себе издать хотя бы звук, а на самом деле желая завыть. В голове воцарился хаос из пугающе реалистичных образов того, что могло бы вот-вот произойти: они вместе войдут в дом и скроются за дверью. Но мужчина обнял Марин и, поцеловав её на прощание, ушёл в сопровождении охранника.
Казалось, Жордану можно было бы расслабиться и наконец выдохнуть. Но не расслаблялось и не выдыхалось. Можно — нужно — было сейчас просто уйти, а на следующий день сделать вид, что ничего не произошло, но Жордан был катастрофически плох в лицемерии. Он мысленно дал себе несколько отрезвляющих пощёчин по обеим щекам, как напоминание, что нужно держать себя в руках. Сухо сглотнув и расправив плечи, он шагнул из темноты на свет.
— Привет, — прохрипел он. В горле образовался ком, а во рту слюна — вязкая, горчащая, ни сглотнуть, ни сплюнуть.
Марин обернулась и, увидев его, изменилась в лице. Её взгляд метнулся туда, куда только что ушли сопровождающие её мужчины, и вернулся к Жордану.
— Привет. — Её голос прозвучал обыденно, и лишь на самом краю слышимости в нём можно было угадать нотки волнения. — А что ты здесь делаешь?
— Ты ведь сама дала мне ключ. Не рада меня видеть? — Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной и неестественной. Он спрятал руки в карманы куртки, только бы Марин не заметила, как они дрожали.
— Почему же, рада. Я соскучилась. — Она подошла ближе и обвила руками его шею, но Жордан быстро отстранился.
— Кто это был? — спросил он, со смирением ожидая ответа. Услышать правду было очень-очень страшно, но и не спросить было нельзя.
— Луи. — Односложный ответ повис в воздухе вязкой недосказанностью.
Но одного этого имени хватило, чтобы загнать остро заточенный нож куда-то Жордану под рёбра. Оно отдавалось внутри давящей неприязнью. Второго Луи в жизни Марин он бы просто не пережил.
— Это из-за него ты не позволила мне встретить тебя в аэропорту и задержалась? — жёстким — так опасно граничащим с грубым — тоном спросил он прежде, чем зубы успели сдавить кончик языка. А потом опустошённо выдохнул, сник, утратив весь эмоциональный запал.
Марин нахмурилась. Глупой и абсурдно неуместной ревности ей только не хватало. Любому другому она бы уже указала на его место в её жизни, чтобы тот не забывался и впредь не позволял себе подобных вольностей. Но это был не сторонний человек, а Жордан, близкий и родной, смотревший на неё сейчас с недоверием, обидой и... Марин взглянула на сложившуюся ситуацию его глазами.
Ревность подкралась к Жордану сзади, дышала ему в затылок, обнимала. Он уже был готов поддаться её настойчивости... Но Марин успела вытащить его из цепких объятий. С нахмуренными бровями и поджатыми губами он выглядел особенно трогательным, и у неё даже пропало желание отчитать его за столь ребяческое поведение и даже просто ласково пожурить, точно непослушного ребёнка.
— Жордан... — Невозможно было не улыбаться, смотря на него. И Марин улыбнулась. — Луи — это мой сын.
Чтобы осознать услышанное, Жордану потребовалось несколько секунд — бесконечно длинных и тревожных. Он ошибся. Ошибся катастрофически и фатально. Он чувствовал себя законченным параноиком.
— Мы давно не виделись, и когда Луи предложил встретить меня и провести вместе время, я не могла отказаться. Прости, что я не предупредила тебя и заставила нервничать... — Марин замолчала, думая, что и так уже много рассказала.
Изо дня в день они с Жорданом больше узнавали друг друга, делясь самым сокровенным. И всё же Марин далеко не всё могла ему рассказать: неловко спотыкалась на вопросах о прошлых отношениях, считая, что прошлое должно оставаться в прошлом; старательно избегала разговоров о своих детях.
— Не знаю, что сказать, — пробормотал он, испытывая запоздалое раскаяние в своей резкости. Разумные мысли ускользнули, оставив одни неоформленные и невнятные.
Марин дотронулась до его щеки, ямочка на которой стала ещё более выразительной. Её прикосновения были осторожными, как первые мазки кистью по белоснежному холсту. А Жордан притянул её к себе. Сейчас в её объятиях для него вновь обретался смысл жизни.
— Я кое-что для тебя приготовил. — Он изогнул губы в загадочной и многообещающей улыбке, а затем развернул Марин к себе спиной.
— Жордан, что ты задумал? — устало поинтересовалась она, касаясь чужих ладоней, закрывающих ей глаза. Эта поездка опустошила её, выпотрошила все силы, и больше всего женщина хотела отдохнуть.
— Ты разве забыла, что задолжала мне свидание? — Он коснулся губами её шеи, и она вздрогнула. Она до сих пор чувствовала себя неловко от его поцелуев.
Он мягко подтолкнул её вперёд, увлекая вглубь сада. Лежавшие на земле листья недовольно шуршали под ногами, сетуя, что идущие так бесцеремонно нарушают их покой. Марин не любила сюрпризы, но сейчас ощущала, как внутри разгорался огонёк безудержного любопытства. И еле дождалась того момента, когда Жордан убрал руки, и она смогла оглядеться.
Свет от фонарей окутывал сад мягким сиянием. Вокруг кружились и падали листья, словно осыпая всё золотом, и ложились под ноги пёстрым ковром. Бархатное небо было усеяно мириадами звёзд. Марин перевела взгляд на украшенную цветами и гирляндами беседку, в центре которой стоял небольшой столик. На нём находился пирог с румяной корочкой, сверху покрытой карамелизированными апельсинами, пленительный аромат которых дразняще щекотал ноздри, а также бокалы с апельсиновым фраппе.
— Сколько же времени ты на всё это потратил... Сумасшедший... — Она хотела, чтобы это прозвучало с укором, но в голосе, вопреки её желанию, слышалось лишь восхищение, приправленное щепоткой восторга.
— Я советовался с твоими охранниками, и они настоятельно не рекомендовали, да что уж там — запретили мне использовать для свидания любые публичные места. Пришлось импровизировать. — Жордан пожал плечами, словно оправдываясь. — И даже готовить самому.
— Мучное и кофе — это не лучшая еда перед сном, — скептически проговорила Марин, но от вида и запаха еды во рту, помимо её воли, начала скапливаться слюна и предательски заурчало в животе.
— А кто говорил про сон? Это не входило в мои планы. — В отношениях с ней он всегда действовал напролом, прикрывая любой свой поступок очаровательной улыбкой. Поразительно, но срабатывало, как правило, безотказно и всегда. Марин улыбнулась ему в ответ именно той улыбкой, которая украшала её губы лишь в присутствии Жордана.
Он усадил её за столик и, разрезав пирог, придвинул ей блюдце. Она откусила кусочек, наслаждаясь вкусом рассыпчатого бисквита и карамельно-апельсиновой сладостью, и сделала глоток фраппе. А Жордан внутренне ликовал, видя, как она жмурится от удовольствия.
— У меня есть кое-что для тебя. — Жордан извлёк из внутреннего кармана куртки бархатную коробочку и протянул ей.
Марин поёжилась словно из-за холода. Но на самом деле ей просто стало страшно.
— Не бойся, это не кольцо, — пояснил он, заметив её настороженный взгляд. — Я хотел бы... Но знаю, что ты их не носишь. Да и боялся не угадать с размером.
Открыв коробочку, Марин обнаружила там изысканный браслет из белого золота, инкрустированный бриллиантами. Она внимательно рассмотрела подарок и улыбнулась, заметив гравировку: MLP. Жордан достал его и сам надел ей на запястье.
— Спасибо. — Она благодарно поцеловала его в щёку, выбритую сегодня с особым усердием. Но он не позволил ей отстраниться и завладел её губами, сцеловывая с них вкус апельсина — тщательно и неторопливо.
Подул лёгкий ветерок, вынуждая деревья тихо перешёптываться листвой, а облака то и дело скрывали алмазную россыпь звёзд. Дыхание осени осторожно колыхало волосы Марин, придавая её образу ещё больше женственности и романтичности, и Жордан никак не мог наглядеться на неё.
— Но и это ещё не всё. — Он ненадолго отлучился и вернулся уже с гитарой. — Небольшой творческий сюрприз.
Жордан взял первый аккорд, и гитара отозвалась мелодичным звуком. Марин, словно зачарованная, наблюдала, как он сосредоточенно перебирал струны, и из-под его пальцев лилась бархатистая и чарующая мелодия, цепляющая за душу, до дрожи волнующая. Жордан при помощи одних только пальцев вёл задушевный монолог, обращённый к своей любимой женщине.
А потом он поднял на неё искрящиеся любовью глаза и запел. И это стало последней недостающей деталью идеального романтического вечера. Это было нечто неуловимо-волшебное — тембр его голоса, томно перебирающие струны пальцы...
Une vie d'amour
Que l'on s'était jurée
Et que le temps a désarticulée
Jour après jour
Blesse mes pensées
Tant de mots d'amour
Que nos cœurs ont criés
De mots tremblés, de larmes soulignées
Dernier recours
De joies désaharmonisées...
Вот только Марин казалось, что как только смолкнет последний аккорд и Жордан замолчит, волшебная сказка закончится, оказавшись всего лишь иллюзией. Она почувствовала волнение и машинально потянулась к спрятанной в кармане электронной сигарете, но быстро одёрнула себя — Жордан не любил, когда она курила, да и момент сейчас был совсем неподходящий. Она старалась дышать медленно и ровно, заставляя грудь вздыматься не так истерично часто. Но успокоиться не получалось.
Une vie d'amour
Une vie pour s'aimer
Aveuglément
Jusqu'au souffle dernier
Bon an mal an
Mon amour
T'aimer encore
Et toujours...
Слова прозвучали словно пароль, открывающий дверь, которая столько лет хранила внутри Марин невыплаканные слёзы. Она не сразу осознала, что плакала — лишь когда пелена слёз начала застилать глаза, и очертания Жордана стали размытыми. Она вытерла лицо ладонями и поспешила в дом, вынуждая листья шелестеть под лёгкой поступью её шагов. Жордан едва успел догнать её у двери, и притянув к себе, обнял. А она жадно глотала воздух и никак не могла надышаться, словно вместо него был дым — густой, с привкусом горечи.
— Что ты со мной делаешь? Я не плакала более двадцати лет... — Её обычно твёрдый и уверенный голос дрожал. И сама она дрожала в объятиях Жордана.
На людях она тщательно маскировала собственные страхи за самоуверенной ухмылкой и жёсткой позицией. И только наедине с Жорданом она могла снять маску, позволяя эмоциям расплескаться вокруг.
— Не могу отделаться от мысли, что всё это неправильно. Мне пятьдесят три, тебе — двадцать шесть. — Страхи и сомнения, сорвавшись с проржавевших цепей, вновь накинулись на неё сворой голодных собак.
— Через несколько лет мне будет тридцать. — Жордан попытался свести всё к шутке.
— Да, это меняет дело, — усмехнулась она. Лёгкие поглаживания по спине подействовали успокаивающе, и Марин смогла немного расслабиться.
Жордан бережно стёр слёзы с её лица. Осталось лишь украсить его улыбкой. Он приобнял её за талию и завёл в дом. Он не стал зажигать свет в гостиной в угоду камину и усадил Марин на диван. Расстегнул пуговицы на её пальто и помог выпутаться из шерстяной ткани, а потом привлёк к себе.
— Я люблю тебя! — Он обхватил ладонями её лицо, нежно погладив щёки большими пальцами.
Марин ощущала, как заалели её щёки, но пламя камина удачно маскировало столь очевидный факт. Блики от огня мягко касались её лица и золотыми переливами играли в светлых волосах.
— Жордан, подожди, я хочу сказать... — Она набрала в грудь побольше воздуха. — Ещё полгода назад я и подумать не могла, что у меня могут завязаться серьёзные отношения, тем более с тобой. Но эти отношения стали для меня чем-то очень уютным, важным и... как воздух необходимым. И в то же время разрушительным. Потому что мне кажется, что когда-нибудь ты уйдёшь. И я вновь останусь одна. — Эйфория, которую Марин испытывала в последнее время, развеялась, оставляя после себя едкий, отдающий горечью страх.
Жордан не ответил. Он вообще больше ничего не говорил. За него говорили его руки и губы. Он уткнулся носом в её волосы, вдыхая блаженный аромат счастья. Оно для него пахло Марин, а, значит, апельсинами, кофе и сигаретами.
Он безошибочно знал все чувствительные места на её теле, которых достаточно было просто коснуться, чтобы довести её до исступления... И беспардонно пользовался этими знаниями. И, вместе с тем, всегда вёл себя с ней очень бережно, чтобы наутро на её теле не появилось ни одного характерного следа: синяков от пальцев в области бёдер, засосов от губ на шее и груди. Марин, зная его трепетное — почти благоговейное — отношение, расслаблялась, покорно отдаваясь его ласкам. И в этом было безграничное и долгожданное для Жордана доверие, которое он с таким трудом завоёвывал, и которым сейчас упивался. И постепенно в его объятиях Марин забыла обо всех страхах и просто наслаждалась настоящим, ограничивающимся для неё одним человеком.
За окном уже начинало рассветать, и солнечные лучи пытались заглянуть в зашторенные окна, сообщая о наступлении утра, но для Марин и Жордана, что нежились в объятиях друг друга, время словно остановилось. В один из осенних дней они ясно ощутили, что наступила весна.
