Вслед за дождливой и ветреной осенью в Париж на правах хозяйки мягкой поступью пришла зима, принося с собой снегопады и завораживающие своей красотой узоры на стёклах.
Дни стали короче, и когда Марин и Жордан подъехали к дому, уже стемнело. Снег уютно поскрипывал под ногами от каждого их шага, а по белому полотну от машины до сада тянулась дорожка следов.
Снежинки медленно, как в величественном вальсе, кружились в воздухе. Они словно звёзды искрились в мягком свете фонарей. Ветки деревьев были все в снегу, как в белых платьях, готовые к участию в показе мод.
— Чудесная погода! — Жордан вдохнул полной грудью и раскинул руки, словно пытаясь заключить в объятия снежинки.
— Не вижу ничего чудесного! — буркнула Марин, не разделяя его детского восторга, и тут же пожалела, что открыла рот — лёгкие обожгло ледяным воздухом.
— Марин... Все любят снег. — Он поманил её пальцем, но она продолжала стоять на месте, скептически наблюдая, как он запрокидывал голову и счастливо улыбался.
Марин больше ничего не говорила, впредь стараясь дышать через нос. Она в очередной раз заправила за ухо прядь, что лезла ей в глаза. Но, видимо, даже её волосы были с характером, поэтому они вновь и вновь норовили коснуться её лица.
Марин вздрогнула, почувствовав лёгкий удар в плечо, и увидела осыпающийся с пальто снег. Жордан на её возмущённый взгляд лишь улыбнулся, убрав мокрые руки за спину. Она тоже набрала горсть снега и, сформировав шарик, бросила в Жордана, но он увернулся от него и спрятался за деревом.
Раздосадованная неудачей Марин раздражённо фыркнула и стряхнула с рукава остатки снега. А воспользовавшийся её замешательством Жордан бесшумно подкрался сзади, словно герой шпионского фильма, и сцепил ладони на её животе. Она замерла, пойманная врасплох его близостью, а он, не встретив никакого сопротивления, повалил её в сугроб.
В его глазах блестели воинственно-озорные огоньки, а на губах красовалась победная улыбка. Ей нестерпимо захотелось дать ему оглушительную пощёчину, чтобы он перестал так нахально улыбаться, но как вместо ладони на его лице оказались собственные губы, она помнила смутно. А ставшие невольными свидетелями этой сцены охранники Марин тактично отошли в сторону.
Жордан несколько раз толкнул ногой ствол дерева, под которым они лежали, и на них сверху посыпался снежный фейерверк. И пока Марин уворачивалась от него, Жордан перехватил инициативу. Оказавшись сверху, он стал целовать её раскрасневшиеся от мороза щёки и нос, а Марин смеялась этим своим хриплым и таким заразительным смехом.
— Всё, хватит! — Марин сняла с руки белую перчатку и начала размахивать ею из стороны в сторону на манер флага. — Пойдём в дом.
— Замёрзла? — заботливо поинтересовался Жордан, сдувая снежинку с её носа. И она кивнула, пряча половину лица в шарфе.
— А ещё ты тяжёлый! — мягко, без капли осуждения проговорила Марин. Она, конечно, пыталась выглядеть обиженной и возмущённой, но безуспешно. Она была счастлива, очарованная этой романтичной обстановкой, но дома её ждало много дел. Жордан лишь печально улыбнулся, зная, что как только она погрузится в работу, на него времени у неё практически не останется. И был прав.
Марин была полностью поглощена делами и даже не смотрела в сторону Жордана, тем самым давая ему возможность пристально и беззастенчиво разглядывать себя. Позади было столько совместно проведённых дней и ночей, столько слов любви было сказано, а он смотрел на неё так неверяще-восхищённо, как в их первое утро, словно до сих пор не мог поверить, что они были вместе.
Жордану нравилось наблюдать за тем, как она работала: как её пальцы порхали по клавиатуре ноутбука, как хмурились её брови, как она поправляла волосы и закусывала губы. И сам он становился абсолютно неработоспособным, готовым хоть сейчас сдать её в полицию за издевательство над его самообладанием.
Жордан сел ближе и потёрся щекой об плечо Марин. Затем взял её руку и поцеловал запястье, нежно прижимаясь губами к проступающим под кожей венам. И довольно улыбнулся, заметив подаренный им браслет. Он всегда с осторожностью выбирал ей подарки, боялся, что они могут ей не понравиться. И она усомнится в полезности не только подаренной вещи, но и самого дарителя.
Жордан обнял её, а Марин упорно пыталась выбраться из кольца его рук, протестующе ворча что-то о злоупотреблении им своим положением. А он просто улыбался, охотно соглашаясь со всеми обвинениями в свой адрес, и целовал её. Поистине удивительная женщина, за которую он готов был хоть под пули, хоть с обрыва, хоть в петлю. В его душе и сердце для неё был отведён не просто уголок, а целый многоэтажный дом, в котором она поселилась на ПМЖ.
— Что ты делаешь? — спросила Марин, как будто это было не достаточно очевидно.
Она сделала несколько медленных вдохов и выдохов, а Жордан жадно ловил выдыхаемый ею воздух.
— Целую тебя, — самодовольно усмехнулся он и продолжил своё увлекательное занятие.
— Жордан, это нечестно... — Уворачиваться от его блуждающих по её телу ладоней ей совсем не хотелось, но если бы она это не делала, то так и не закончила бы с делами. Она уже давно заменила такое приятное на слух "хочу" таким противным "надо". — У меня на днях запланировано несколько интервью, и мне необходимо к ним подготовиться.
— Не честно — это то, что ты работаешь без выходных, а список фильмов, которые я бы хотел с тобой посмотреть, становится всё длиннее, — жалобно протянул он и по-детски нахмурился. — Но этот вечер я планировал провести иначе, и боюсь, без твоего участия не обойтись. — Он призывно облизнул губы, словно выпрашивая у неё очередной поцелуй.
— Мне осталось совсем немного, каких-то пару часов. — Она солгала. Бумажной волокиты здесь было на несколько дней круглосуточной работы. Настоящий цейтнот. — А пока постарайся держать себя в руках. И в одежде, — проговорила она с наигранной строгостью.
И словно для усиления эффекта от её слов на колени к Марин запрыгнула одна из кошек и величаво замерла, словно статуэтка, смотря на Жордана осуждающим взглядом жёлтых прищуренных глаз и вынуждая его почувствовать себя третьим лишним.
— Прости меня, — покаянно произнёс Жордан и театрально сложил ладони в молитвенном жесте, но скорее для приличия, чем действительно раскаиваясь. — Я больше не буду тебя отвлекать!
Марин знала, что это ложь. Будет, конечно же будет. Он всегда первым нарушал их пакт о ненападении, заключённый на время работы.
Он принёс ей чашку кофе, увенчанного шапкой взбитых в пену сливок, и отправился на кухню готовить ужин. А Марин, оставшись наедине со своей усталостью, посмотрела в окно. Снег продолжал падать лениво и грациозно, ложась на землю белым воздушным покрывалом.
Она перевела оценивающий взгляд на чашку, от которой поднималась стройная струйка пара, решаясь попробовать её содержимое. Она отпила совсем немного и, вынеся вердикт "превосходно", сделала полноценный глоток кофе, где апельсиновый сироп и корица были смешаны в равных долях.
Марин зевнула и вновь попыталась сосредоточиться на работе. Слова стройными рядами ложились на бумагу, сплетаясь в предложения, и становились полноценным текстом — эмоциональной речью. Но Марин хватило ненадолго. Её клонило в сон, что было для неё редкостью. Обычно уснуть ей не помогала ни дыхательная гимнастика, ни повторение стихотворений, которые она помнила ещё с детства, ни даже сытые и ленивые кошки, которых она мысленно заставляла двигаться, чтобы иметь возможность их пересчитать. Но на самом деле она с трудом засыпала не потому что не могла, а потому что не хотела. Боялась, что если заснёт, то вновь попадёт в цепкие объятия самодовольно скалящихся из темноты кошмаров, увидит то, что больше всего на свете хотела забыть. И она просто старалась заменять сон работой, кофе и сигаретами. А сейчас, чувствуя присутствие Жордана совсем рядом, она могла не бояться. С ним ей было хорошо и спокойно. С ним она могла быть слабой и настоящей, спустить с поводка извечно собранную и сдержанную себя. Её частая улыбка и хорошее настроение были только его заслугой, и если бы за это давали медаль, на его груди уже давно бы красовался Орден Почётного Легиона.
Марин погрузилась в сон, в котором видела Жордана, словно она начала скучать, как только потеряла его из виду, и призвала в свои сновидения. Они танцевали вальс под величественную музыку Мориса Равеля, грациозно скользили по белоснежному ковру, увлекаемые порывами ветра, и исполняли какие-то невероятные па. Непрерывный зрительный контакт, плавные движения и чётко выверенные шаги...
Раз-два-три... Раз-два-три...
Раз-два-три... Раз-два-три...
Почувствовав прикосновения к волосам, а потом и к губам, Марин нахмурилась и дёрнула плечом, пытаясь ухватиться за ускользающее видение.
— Да уж, плохой из меня принц, раз поцелуем истинной любви не могу разбудить спящую красавицу. — Марин не видела Жордана, но угадала в его голосе мягкую улыбку.
Она нехотя разомкнула веки и провела ладонями по лицу, стирая с него остатки сонливости.
— Хотела получше разглядеть самые яркие и интересные сны? — Он усмехнулся, снимая с неё съехавшие на нос очки.
Жордан достал из-за спины букет пионов, которые игриво кивали от каждого его движения. Марин не стала интересоваться, где он умудрился раздобыть пионы в середине зимы и каким образом их так быстро смогли доставить. Она лишь благодарно улыбнулась, пряча лицо в созвездия лепестков, которые сладко пахли и ластились к щекам.
Жордан поставил цветы в вазу и вновь подошёл к Марин.
— Все твои кошки накормлены, и наш ужин готов, хотя, сейчас еда волнует меня в самую последнюю очередь. Уверен, что и ты любой еде предпочтёшь меня. — Его карие глаза заволокло дурманящей пеленой нежности, они просвечивали её получше любого рентгена.
— Нам срочно нужно что-то делать с твоей самооценкой, иначе она скоро перестанет умещаться в доме. — Её ладонь легла на его затылок, ласково ероша волосы.
Жордан захватил её в плен своих объятий — крепких, слишком собственнических. Но она была вовсе не против. Ведь сама полностью и безвозвратно отдала ему всю себя.
Её пьянило его нежное "Марин" куда-то ей в шею, и она даже не пыталась сопротивляться.
— Жордан... — Её тихий шёпот сейчас был скорее похож на мольбу не останавливаться, чем на протест. И он завладел её губами, а она растворялась в череде его беспорядочных поцелуев. Он обнимал её, с наслаждением осознавая, что дрожь в её теле была вызвана отнюдь не холодом, а его присутствием рядом.
Потом они расположились у камина, янтарные блики от которого теплом касались кожи: Марин сидела, облокотившись спиной о диван, а Жордан лежал рядом так, что его голова покоилась на её коленях. Они наблюдали в окно, как хоровод снежинок продолжал свой танец, с величественной грациозностью кружась над городом и белой вуалью украшая ветви деревьев и крыши домов. Марин кормила его апельсинами, а Жордан читал ей выученные наизусть стихи её любимого французского поэта Шарля Бодлера.
Твой взор загадочный как будто увлажнён.
Кто скажет, синий ли, зелёный, серый он?
Он то мечтателен, то нежен, то жесток,
То пуст, как небеса, рассеян иль глубок.
Ты словно колдовство тех долгих белых дней,
Когда в дремотной мгле душа грустит сильней,
И нервы взвинчены, и набегает вдруг,
Будя заснувший ум, таинственный недуг.
Порой прекрасна ты, как кругозор земной
Под солнцем осени, смягчённым пеленой.
Как дали под дождём, когда их глубина
Лучом встревоженных небес озарена!
О, в этом климате, пленяющем навек, —
В опасной женщине, — приму ль я первый снег,
И наслаждения острей стекла и льда
Найду ли в зимние, в ночные холода?
Марин чистила очередной апельсин, пропитывая кожу терпким запахом цедры: ногти впивались в кожуру, и в воздух брызгали цитрусовые капельки. Едва прижатая к губам долька и окрашивающая их на миг в ярко-оранжевый сок, оказывалась во рту, Марин уже отделяла следующую. Дольку себе, дольку Жордану.
Ему хотелось сказать ей что-то романтическое, что-то о рождественском чуде в виде неё, которое он получил авансом. Что она — бесценный дар, непонятно, за какие заслуги ему данный. Эта женщина — его зеленоглазое сокровище, изученная им вдоль и поперёк, обласканная, любимая.
Он хотел никогда не отпускать её от себя на расстояние дальше того, куда он смог бы дотянуться губами, целовать её по утрам, соперничая с проникающими сквозь шторы солнечными лучами за право первым её коснуться, и всегда одерживать победу.
— Люблю тебя... — выдохнул Жордан, от переполняющих его чувств позабыв все существующие слова.
Марин закусила губу. Её признание повисло в воздухе, так и оставшись непроизнесённым. А Жордан и не хотел ничего слышать. Её подрагивающие пальцы и гулко бьющееся сердце были для него красноречивее и важнее любых слов. Он ощущал себя самым счастливым человеком на свете и был уверен, что сделает всё возможное и невозможное, чтобы она была ещё счастливее, чем он.
Утром Жордан не отпустит Марин на работу, а, подарив вязаный комплект из шапки, шарфа и перчаток глубокого синего цвета, на весь день утянет её на свежий воздух. Они будут кататься на коньках, лепить снеговиков и просто гулять по саду. Она будет смеяться, подставляя лицо под падающие снежинки, а Жордан пообещает, что каждую, что коснётся её, он превратит в поцелуй. Потом он приникнет к её губам своими, а она улыбнётся и спросит, а где же остальные несколько тысяч поцелуев. Вернувшись в дом уже вечером, они будут греться у камина и любоваться великолепием природы — как медленно садится солнце, подсвечивая небо и лежавший на земле снег золотом. Будут смотреть романтический фильм, лакомясь приготовленными Жорданом апельсинами в мятной карамели.
Но вся эта романтическая сказка будет ждать её завтра.
А сейчас, окутанные пеленой восхитительного забытья, они просто наслаждались друг другом, уютной тишиной и открывающимся через панорамные окна видом. На небе ярко светила луна, похожая на сочную апельсиновую дольку, а схожие с кофейной пенкой облака словно водили вокруг неё хороводы.
