Цветок из стали и крови.

      Если бы у Кима Намджуна спросили, какую вещь он вынес, будь дом его семьи охвачен жалящими языками пламени, то ответом молодого человека непременно стало бы слово: «огонь». Чете Кимов не страшны пожары в прямом их смысле: настоящий полыхающий ужас творился внутри их семьи годами, представляя собой лишь тщательно скрытое за лоском и сиянием дороговизны, власти, безумие, охватившее отца много лет тому назад. Намджун не мог точно припомнить, когда что-то в мужчине так остро переменилось, несмотря на выдающийся ум и добрую память. В каком-то смысле отец всегда имел садистические склонности, поэтому перемена в его ментальном состоянии казалась молодому человеку незначительной. Всё, о чем мог думать Намджун, анализируя поведение отца, изучая его подобно объекту исследований, стараясь направлять гнев Мистера Кима исключительно на себя. Все что угодно, лишь бы уберечь младшего, совсем ещё невинного брата, способного дарить беспечные, дружелюбные улыбки, абсолютно не имеющего представления о том, за какими делами стоит семья Ким и её старшие представители, в частности. Намджун не боялся. Он никогда не испытывал яркого страха перед собственным отцом, осознавая с некой холодной рациональностью в сознании, что тот — всего лишь безумец, пережиток самого себя, не способный более осознавать, насколько его действия, пусть и безжалостны и исполнены жестокостью, однако абсолютно бесполезны. Власть невозможно удерживать, не владея чувством контроля. О каком контроле же может идти речь, когда твое сознание помутнено? Намджун знал об этом как никто другой. Подобные мысли всегда заставляли молодого человека позволить себе легкие полуулыбки. Он ощущал, что даже находясь в подчинении у собственного отца, уже обладает возможностями заменить его: это лишь вопрос времени, стоит лишь дождаться стратегически верного момента. Рано или поздно час Намджуна настанет: никто более не коснется ни его, ни Тэхёна пальцем. Приглушенный свет подвала качался медленно, жалкое подобие люстры фактически висело на соплях: никого не заботило это место. Сюда приводили ничтожеств и жертв, совершивших непростительную ошибку сотрудников, шпионов на растерзание. Воздух был влажным и насквозь пропитался сыростью: серебристого оттенка волосы Намджуна, всегда идеально, прядь к пряди, уложенные назад, теряли здесь свою фиксацию, ниспадая надоедливыми прядями на лоб, однако Ким и рукой не повел, чтобы убрать их с лица. Стальная выдержка и нечеловеческое спокойствие. Его внимание, цепкий взгляд, который могло позволить себе лишь наблюдающее за происходящим на собственных просторах, величественное божество, был целиком направлен на анализ мужской фигуры, крепко-накрепко привязанной к стулу в центре комнаты. Шатающееся, вызывающее тревожные чувства у особо чувствительных, освещение едва озаряло прикованного молодого человека своим едким оранжевым свечением. Его голова была опущена, а на белоснежной, дорогой рубашке пятнами расцветала алая кровь, также стекающая тонкими ручейками из носа и уголка губ, по подбородку, прочерчивая дорожку на его, чуть тронутой загаром коже. Не так давно незнакомец вернулся в сознание: Намджун был информирован, что того похитили по пути домой вчера вечером около восьми часов, а затем до самого рассвета подвергали разнообразным, но главное — не добивающим, пыткам. Причина тому? Просто данный молодой человек приходился сыном одному из предавших отца работников, мастера по оружию, инструктировавшего вновь прибывших на службу головорезов. Не желая более поддерживать игр своего начальства тот, абсолютно не задумываясь о последствиях, уехал из страны, оставляя собственного сына на растерзания, ведь таковы правила, о которых известно каждому повязанному криминальной деятельностью человеку. Кровью от твоей крови можно расплатиться за собственную, тем самым отсрочив наказание для себе и лишаясь потенциальных защитников и союзников, что смогут твое новое место нахождения, запутать следы… Когда речь идет о семье Ким уж тем более, такое слово как «сострадание» стирается, превращаясь в пыль, пустую трату кислорода. Это знали все и боялись. Поэтому и редко предавали. Однако, отец этого парня стал достаточно глупым исключением, из-за чего его сын и расплачивался собственной кровью. И лишь Намджун оставался спокойным, даже равнодушным. Абсолютно очевидно и так знакомо… Отцу аккуратного шатена, с высоким лбом и некогда — идеально уложенными волосами плевать на молодого человека, подвергаемого пыткам уже вторые сутки, распростертому на стуле, с кровоточащими и побледневшими, стертыми тугой и грубой веревкой запястьями. На свою жизнь и ресурсы же — нет. Как и многим в данном бизнесе. Когда жертва, едва находя на движение силы, дающиеся ему с титаническим трудом и страданием, откинул голову, издавая свистящие хрипы при каждом вдохе и выдохе, Намджун смог наконец рассмотреть его лицо: красивое, пусть и немного «попорченное», пропорциональное (Ким Намджун — перфекционист, одержимый всем совершенным, гармоничным), перечерченное ссадиной на щеке, словно его не единожды били о плиту или что-то более твердое, намереваясь превратить лишенную изъяна кожу в чистое мясное месиво. Молодой человек обладал насыщенно-шоколадными, добрыми, миндалевидными и абсолютно зеркальными в следствии последних событий, глазами, полуприкрытыми, с густыми ресницами. Но более всего внимание Намджуна привлекали не прекрасные, окрашенные в ощущение абсолютной беспомощности бездонные глаза, даже не аристократический нос с едва заметной горбинкой, открытый лоб. Аккуратные губы обездвиженного парня: пусть разбитые, так, что из уголков стекала алая кровь, каплями разбиваясь о холодный пол, выглядели настолько чувственно и сексуально, что спокойного, абсолютно холодного и безразличного к подобным вещам Намджуна ж передергивало внутри. Он никогда не видел мужчин, в облике которых настолько идеально перекликалась мужественность и некая мягкость, сияющая изнутри, призрачной дымкой, уловимая в чертах. Острый взгляд пробегал по мужчине вдоль и поперек, словно стараясь найти хоть один изъян: слишком идеально, эстетически удовлетворяюще, настолько, что душа внутри дрожит, откликается, желая отобрать и закрыть на тысячи замков, оставляя подобного человека себе, дабы наслаждаться подобной минималистичной, однако детально проработанной природой красотой, отрезая пальцы каждому, кто попытается посягнуть… Отец определенно ненавидит таких людей. До извращенного ненавидит. Волевая выдержка Намджуна позволяла ему с абсолютным беспристрастием наблюдать за происходящим, даже не дернувшись при мимолетном, умоляющем зрительном контакте, установившемся между ним и пленником, который, не имея ни сил, ни возможности говорить, словно пытался донести свою мысль через темную гладь усталого взора. Просит помощи? Что же, весьма проницателен. Похвально. Другие заложники, до красивого, практически поэтически сложенного, разбитого, но такого сильного внутренне сына бывшего агента, работающего на Мистера Кима, даже наглости не могли набраться, чтобы хотя бы попытаться попросить у Намджуна о помощи. Кима несмотря на то, что тот всегда находился здесь во время расправы: наблюдал, изучал, ожидая, когда его власть признают те, для кого он может стать рукой помощи. В этом желании спасти человека Намджун находил нечто философское — за свою жизнь нужно бороться до последнего, если она действительно имеет значение. Он мог спасти тысячи людей от гнева отца, который изощрялся как мог над каждым неверным: расчленял, медленно отрезая конечности, заталкивая пальцы в рот, заставляя ощущать металлический привкус собственной мертвой плоти, иногда все же поступая быстрее, милосерднее — предлагая Намджуну выстрелить. И Намджун стрелял. Знал, что всё это лишь вопрос времени, держал данную мысль в голове отчаянно, просыпаясь с ней и повторяя как мантру. Никогда об этом не забывал, пусть и ощущая внутри гнетущую пустоту, ехидно улыбаясь в спину удаляющемуся отцу, который непременно, удовлетворенно твердил: — Пусть ты и уродливый, но такой бессердечный, сынок. Всегда такой ублюдочно холодный, даже бровью не ведешь, не смеешься, не дрожишь и не наслаждаешься. Идеальное оружие. Намджун лишь молчал в ответ, кивая изредка, соглашаясь со словами опьяненного собственной кровожадностью мужчины, осознавая, насколько тот в нем ошибается, даже не подозревая, на что способен его «некрасивый» и абсолютно опустошенный внутренне старший сын. Стараясь превратить Намджуна в собственную вещь и оружие, Мистер Ким упускал одну значительную деталь, которая имела фатальное значение: именно он зависел от интеллекта и стратегических талантов Намджуна, который действительно разбирался и в экономике, и в политике, знал, что такое просчитывать каждый свой шаг, абстрагировавшись от эмоций, сугубо при помощи холодной логики. Без помощи старшего сына, система группировки Мистера Кима не отличалась бы такой отлаженностью и секретностью, была бы хаотичной и обреченной на провал, жалким пережитком его лет ментального здравия. Отец лишь воспринимал беспрекословное, казалось бы, подчинение сына как должное: кем бы был Ким Намджун, если бы не эта снисходительность к старшему, нелюбимому, но чертовски, дьявольски умному сыну? Никем. Никто бы не смог спасти Намджуна от суровой участи неугодного, ведь мать — единственный рычаг, объект огромной любви и остервенелой ненависти Мистера Кима давным-давно гниет в канаве, представляя собой корм для рыбы… Или же вовсе сожжена и пеплом развеяна по ветру над необъятным морским простором. Намджун как личность построил себя исключительно сам: пережил, сложил, словно причудливую, сложную мозаику, являясь гениальной личностью с феноменальными познаниями, что превращало его в неуязвимого человека. Бесстрашного и опасного. — Так-так-так, что же это у нас? — голос Мистера Кима, заискивающий и ненормально веселый, раздался вместе с глухим стуком дорогих ботинок о ступени. Мистер Ким во всей красе, со счастливой ухмылкой на лице, плавно, почти театрально спускался по лестнице. Среднего возраста мужчина, ухоженный и высокий, со змеиными чертами лица и высокими скулами. В уголках его глаз и на лбу проглядывались морщинки, каждое движение казалось намеренно отрепетированным и излишне грациозным, будто бы тот скользил по водной глади, подвыпивший, абсолютно расслабленный. Его смугловатая кожа казалась матовой в освещении подвала, темные, коротко стриженые волосы редкими прядями выдавали седину. Все в нем казалось безмерно представительным, дорогим: и его натренированная, харизматичная до боли в зубах улыбка, и серый костюм с выглаженной рубашкой, пропахшей привычным древесным, тяжелым парфюмом. Намджун во многом чертами походил на отца. Исключение — улыбка и оттенки кожи. Именно эти черты в сыне выдавали его мать, за сходство с которой Мистер Ким и считал старшего сына отвратительным. За материнскую улыбку и молочный оттенок кожи Мистер Ким тайно презирал его всё детство. Единственное, что выдавало темную сторону личности Мистера Кима являлся его взгляд: горящий, отчего-то всегда казавшийся Намджуну диким, исполненный неописуемой скукой, когда дело не касалось жестокости и кровопролитий. Подобный взгляд часто встречается у собак, больных бешенством, пускающих белую пену изо рта, желая вот-вот сорваться, поджидая момент, чтобы растерзать чье-то тело на мелкие кусочки и безусловно испытывая экстаз от душераздирающих воплей и вкуса свежего мяса в собственной пасти. Отец братьев Ким безусловно испытывал вакхические чувства, почти что доводящие его до исступления, когда, расправившись с очередным человеком, проводил пальцем по забрызганной кровью поверхности, слизывая её, разряжаясь тихим, но истеричным, медленно нарастающим, нелюдимым по меркам Намджуна, хохотом. Намджун перевел свое внимание на предметы, которые отец, спускаясь по лестнице, бережно сжимал в своих тонких руках с проступающими венами: черная маска, катушка грубой и толстой нити, а также огромная игла. Ужасно предсказуемо в ситуации с идеально-красивым молодым человеком, чей взгляд отдаленно напоминал Намджуну о европейских, писанных в черное и исполненное болью и печалью Средневековья, картинах. — Здравствуйте, отец, — Намджун настолько привык изображать почтение к ненавистному члену семьи, что вежливый поклон давался ему с абсолютной легкостью. Обездвиженный молодой человек, сидевший на стуле по все глаза пялился на предметы в руках Мистера Кима. В тот момент, когда отец, спустившись по лестнице, сравнялся с Намджуном, обращая свой взгляд на новую игрушку для ухищрений, его взгляд словно прояснился.       Намджун видел в нём не только страх: что-то шло не так, как было свойственно, неправильно, не похоже на то, как мучились, бились в ожидании скорой смерти и страданий те, кто был здесь до него. Намджун держал в голове ту миллисекунду, когда, в очередной раз коротко словив взгляд пленника, старший из братьев Ким смог почувствовать в его усталых, карих глазах некий красноречивый посыл, более настойчивый, пусть и быстрый сигнал о помощи. Словно широкоплечий шатен прекрасно знал то, что в ту ночь запланировал Намджун. Знал, что кто-кто, но он действительно может помочь… Неужели незнакомец, внутренне оклемавшись даже в малой степени, ныне отыгрывает страх? Понимает? — Что привело нас сюда в такой вечер, отец? — вежливо поинтересовался Намджун.       Мистер Ким лишь устало оглянулся на него, всем своим видом показывая, насколько ему неинтересно, насколько компания старшего сына утомляющая, но вынужденная. Не хотелось, но присутствие Намджуна, всё же, обязательно: поразвлёкшись вдоволь, всегда важно иметь рядом человека, который устроит «генеральную уборку» досконально, не пропустив и пятнышка. Особенно приятно, когда этот некто — член собственной семьи. Всё внимание Мистера Кима целиком и полностью переключилось на их гостя, от которого не укрылась уродливая кожаная маска и длинная, острая игла. Он затряс ногами, стараясь кое-как качать головой отрицательно. Намджун внутренне восхитился, поставил сто из ста баллов за артистизм, в котором начал подозревать пленника: так отчаянно. Связанный молодой человек походил на перепуганного и безнадежного, загнанного хищником оленя, эдакого склонного к истерике дурачка, холеного сына богатого папочки, который весьма сильно переживал, что с его идеальным лицом вот-вот может приключиться нечто очень плохое… Демон, артистичный дьявол. Подобные ему люди умеют мастерски захватывать чужое внимание, заинтересовав, и, обведя вокруг пальца, в самый непредсказуемый момент засадить нож в спину, да так, чтобы выходил насквозь. Не заметь Намджун того самого, красноречивого взгляда, то действительно оказался бы одураченным, поверив в столь умело разыгранную трусость. Ким начинал не только размышлять о красоте формы его губ, но и незаметно для себя, уважать пленника своего отца.       В секунду последние сомнения отмелись сами собой. Холодное, такое же стальное, как сверкающий в полутьме оттенок оставленного на столе глока, решение было принято окончательно. — Как же невежливо, сынок, — произнес отец, выдыхая, вновь обращаясь к Намджуну, одарив сына взглядом, наполненным помешательством, — Неужели ты, стоя здесь, не обнаружил, что сегодня вечером мы принимаем гостей? Здравствуй, Ким Сокджин и добро пожаловать. Прости, но папочка вряд ли сможет присоединиться к нам сегодня… Или когда-либо.       Ким Сокджин… Пока Намджун, все такой же собранный и сосредоточенный, на вид — абсолютно безразличный к происходящему, медленно опробовал новое имя на вкус, Мистер Ким, улыбаясь, медленным шагом надвигался к привязанному молодому человеку, стараясь заслонить его широкие плечи собой, нависая. Сокджин снова принялся шевелить ногами, стараясь изо всех сил отодвинуться, за что отец Намджуна отвесил ему резкую пощечину наотмашь, да такую крепкую, что голова парня сама собой двинулась в левый бок. После подобного удара щека горит адски. Намджун знал, каково это: испытывать не щадящие удары отца за каждый промах с самого детства, знал, что такое терпеть, одаряя ненавидящим взглядом в спину, прикасаясь к пульсирующему месту на молочной коже, с каждым разом забывая, что такое невинно и искренне улыбаться, по-детски, показывая миру весьма милые ямочки. Каждый раз, заслоняя младшего брата собою, танцуя на острие, лишь бы защитить пугающе похожего на покойную мать Тэхёна, стараясь сохранить его душу, Намджун медленно утрачивал частички своей собственной. С каждым ударом они разбивались о пол, оставляя парня опустошенным, мечтающим лишь о возмездии и находящим свое отвлечение в работе и чтении.       Отец, наслаждаясь беспомощностью своей жертвы, наклонился, смеясь, прочерчивая огромной острой иголкой глубокий след на едва смуглой щеке Сокджина. Коснувшись свежей раны указательным пальцем, Мистер Ким, разглядывая в одиноком сиянии оранжевой, скрипящей лампы, результат, очевидно был удовлетворен им. — Полагаю, смотреться будет очаровательно… Гниющие под маской, непромытые раны, аромат тления, температура, угасающие огоньки жизни в глазах… Ты ведь так держишься за свою внешность и статус, а, мальчик? Мистер Ким поднял голову Сокджина прикосновением к подбородку, глядя на него почти с нежностью: — Такой же кусок дерьма, как и твой трусливый отец, гниющий, словно твоя разбитая рожа.       Раздался глухой вскрик: отец, размахнувшись посильнее, вновь ударил Сокджина, прямиком кулаком в нос, словно заставляя остановившийся поток крови обновиться, продолжая движение завораживающего алого ручейка к точеному подбородку, вниз, по длинной аристократичной шее. Мистер Ким не пытался убить пленника: для начала он хотел замарать красивого Сокджина, лишив его того, что сам так отчаянно ненавидел. Отец презирал красивых людей, мечтал изничтожить каждого, в ком хоть немного проглядываются аккуратные черты, легкий блеск золота в волосах и бесконечная юность во взоре. Совсем как у Тэхёна, как у ныне покойной матери. После того, как она осмелилась организовать побег, желая забрать с собой обоих сыновей, отец окончательно сошел с ума. Говорят, что он убил её собственноручно, в приступе ярости, лишаясь рассудка и семьи окончательно. Изначально Мистер Ким был известен своими глубокими познаниями в экономике, ловкой игрой в политике, способности удерживать на плаву огромное количество нелегальных поставок разного рода оружия. Единственный изъян? Тщеславие и агрессивные тенденции, которые в сочетании и потащили мужчину ко дну. Намджун же не был ни тщеславным, ни агрессивным: он знал закономерности работы современного мира как собственные пальцы, прекрасно понимая, что работая с огромным количеством людей, будь то своя команда или же открытое политическое поле, необходимо знать о таком понятии, как демократия. В особенности если ты мечтаешь достигнуть теневой власти. Общество, основанное лишь на принципе и идее повышенного Эго является гнилым в корне. — Отец, — внезапно подал голос Намджун, не прилагая абсолютно никаких усилий, чтобы звучать более хладнокровно, — Не лучше ли будет разнести сыну предателя голову? Разве от таких должно оставаться хоть место? — Хочешь поиграть с пистолетом? — отец словно говорил об абсолютно нормальном и даже банальном времяпрепровождении со старшим сыном, — Я хочу, чтобы этот выродок страдал и молил меня о пощаде сквозь сопли.       Намджун вновь уважительно кивнул, соглашаясь с предпочтениями своего отца. Глядя на его лицо, старший из братьев Ким понимал, что как ни крути, задевает верные рычаги: отец в восторге, что сын поддается его воле, проявляя инициативу. Заботится о старших, защищая благородное имя своего отца, не желая осквернить его рук очередным маранием о всякое отрептье. — Как пожелаешь, однако… Мне кажется, что такой человек как Вы не обязан касаться подобной мерзости. Не позвать ли мне людей, для того предназначенных?       Мистер Ким разразился громким, бурным смехом, от которого Сокджин дернулся. Намджун видел, как Мистер Ким, запрокинув голову и заливаясь в истерическом хохоте, пьянеет от чувства собственного превосходства. Всё внутри Намджуна загоралось в этот момент, отдавало в легкие ожиданием финального хода. Он так близок к развязке.       Отец подошел к Намджуну, сравнявшись, выставляя окровавленный указательный палец прямиком перед лицом младшего. Мужчина и сын, стоя друг напротив друга, разделяя одни черты, один рост, подобный стиль одежды не сводили друг с друга взгляда. Мистер Ким — испытывающего и насмешливого, властного, но неуместно игривого, почти издевательского, а Намджун — спокойного, размеренного и трезвого, со скрытыми глубоко внутри помыслами пресмыкающегося, кобры, готовой вот-вот атаковать. Не только Сокджин в этом сыром и отвратительно пахнущим мокрой землей и кровью помещении мог играть. Люди, знающие, что такое политика справляются с подобными задачами идеально. Гении, неведомо от всех способные крутить на своих пальцах, играясь, мир, способны обвести даже самых талантливых и подкованных в подобных вещах людей, вроде Мистера Кима, подковыривая потайные, слабые места своими ласковыми движениями. Именно поэтому, подавшись вперед, Намджун, абсолютно безмятежный и ненапряженный, не отражая и доли отвращения, принялся послушно посасывать окровавленный палец отца, безмолвно, якобы отдавая ему дань и признание, чистоту своих намерений. Кровь Сокджина стальным привкусом отдавалась на языке, смешиваясь с вечно пульсирующим жаром длинных пальцев Мистера Кима, который лишь улыбался, впервые за всю жизнь, медленно и одобрительно поглаживая, как ему казалось, абсолютно униженного в своих правах, преданного своей семье сына, по влажным тёмно-серебряным волосам. Любому человеку приятно испытывать собственное превосходство — вот о чем размышлял Намджун, выдерживая удовлетворенный взгляд отца. «Правда, неплохо иметь для того хоть какие-то основания». — Хороший мальчик, — приговаривал Мистер Ким тихо, игнорируя стенания Сокджина, который абсолютно не мог воспринимать происходящее адекватно, не испытывая отвращения, — И всё же, есть в тебе доля чудесного, Намджун. Просишь игрушку так, как и подобает правильно воспитанным детям, не то, что Тэхён, этот маленький бесполезный паршивец. Мальчику шестнадцать, а он всё ещё пускает слёзы и витает в облаках, истрачивая своё время и мое терпение. Ты же… ты мой сын, моя вещь. Моё самое идеальное оружие.       С этими словами Мистер Ким разжал вторую руку, выпуская из неё маску и иголку с катушкой ниток, которая покатилась по окровавленному грязному полу прочь, скрывясь в темноте острых углов безликих стен. Мистер Ким отступил, практически приглашая Намджуна жестом, туда, к связанному Сокджину. Не раздумывая и вовсе не мешкая, Намджун поднял со стола свой глок, следуя в указанном направлении. Глядя на своего однофамильца вблизи, в глазах Кима рябило: его вновь подбрасывало от осознания того, как настолько избитый, раненый, а значит — до невозможного неидеальный человек может казаться, по субъективному мнению Намджуна, настолько прекрасным, буквально излучающим сияние. Даже в его потухшем взгляде всё еще угадывались сияющие звёзды надежды: знак того, что Ким не ошибался в своих догадках. Несмотря на ужасную тягу и желание, которые ранее казались Намджуну зоной абсолютной неизвестности, оттого — таким диким, до трепета в сердце, чувством сейчас, он был слишком ответственным, выдержанным, недоверчивым. Несмотря на то, что Сокджин молча признавал силу и статус Намджуна, тот обязан был узнать точно, проверить и на практике подтвердить свои догадки. Посему, под восхищённое, довольное урчание отца, наблюдавшего за происходящим не сводя глаз, так, будто бы сей спектакль был организован специально для него, Намджун плавно опустился на колени Сокджина, устанавливая тесный зрительный контакт. Коснувшись затылка молодого человека, пальцы Намджна впутывались в его мягкие, тёмные волосы, пусть и липкие от ударной раны. Несмотря на условия содержания, Намджун всё ещё мог уловить дорогой и стойкий аромат корицы, с нотками чего-то сладкого, такого же неизведанного, как страсть и вера кому-то, кроме себя одного.       Приблизившись к молодому человеку так, чтобы тот ощущал кожей ментоловое от скуренных сигарет дыхание Намджуна, Ким приставил к его виску пистолет, наклоняясь так, чтобы Сокджин мог шептать ему в губы, как казалось мольбы о прощении. — Он не выстрелит без полного нажатия спускового крючка «безопасного действия», — произнес Сокджин одними губами, сохраняя при этом свой отчаянный, потерянный, застывший в маске ужаса, вид.       Намджун не ошибся. Ким Сокджин прекрасно предполагал, зная условия и правила в семье, что пытала его, догадывался заведомо, какую игру может вести абсолютно адекватный и рациональный сын обезумевшего изверга. От этого Намджун испытал странное, тихое внутреннее ликование, такое же неизведанное и даже пугающее. Ситуация казалась ему предельно сексуальной, если бы не условия и конечная цель, к которой Ким Намджун подступался всё ближе и ближе. Сохраняя свой рассудок в состоянии холодного контроля, Намджун всё же прикрыл глаза, наслаждаясь мягким шепотом Сокджина: — Состоит из 33 частей и собирается за секунды.       Бесстрашный и отчаянный, устойчивый до страшного, способный сохранять рассудок, а главное — действовать после пыток… Стараясь выразить своё принятие, Намджун, испытывая тайный трепет, сократил едва существующее между ними расстояние, сдерживая желание искусать и без того истерзанные губы жертвы своего отца в приступе искреннего восхищения. Сокджин, словно играя с ними двумя: и с Мистером Кимом, который наблюдал за происходящим, наслаждаясь развращённостью своего сына, который со стороны, казалось бы, принуждал жертву под угрозой смерти, насильно покрывая губы поцелуями, подавляя, унижая, и за самим Намджуном, которому наигранные, возмущенные стоны Сокджина казались настоящей музыкой для ушей, лучше любимой классики. С тембром ясным, светлым и звонким, с лицом серафима и сущностью лиса-ногицунэ, Ким Сокджин казался Намджуну своей лучшей находкой: мало того, что молодой человек был явно обучен знаниям об оружии, является специалистом, так ещё и казался абсолютно располагающим человеком-хамелеоном. Такой человек при умелой игре, сквозь ловкие пальцы и острый ум самого Намджуна сможет поднять их группировку на новые высоты. В тот момент, словно говоря «да» потоку мыслей Намджуна, не способный ответить на поцелуй Сокджин, слегка повел горячим языком по его нижней губе.       Намджун резко отвел руку и мастерски выстрелил вслепую.       Намджун, не менее умелый, но куда более осмотрительный, заранее рассчитал траекторию полета в уме, а также расстояние от стула до стены, цепляясь хватким взглядом за точку, в который замер его отец, осознавая, что не имеет права промазать. Поцелуй сопровождался вскриком: удивленный, краткий, словно карканье ворона-падальщика, коим и являлся жалкий Мистер Ким, недостойный дальнейшего существования. Намджун знал, что работающие на их семью люди лишь поблагодарят его за избавление от обезумевшего тирана. Намджун также знал, что Сокджин, пусть и лишившийся собственного отца, но будет в безопасности и сохранности. Вместе они захватят этот город, превращая в свой собственный, идеальный мир, где всё подчиняется лишь нашептываемые на ухо правилам семейства Ким. Холодные стены подвала смягчали звук падения безжизненного тела, рухнувшего наземь глухо: примерно с подобным сопровождением падают пыльные мешки, нагруженные бесполезным барахлом. Улыбка Сокджина просочилась сквозь призрачный-поцелуй: символ начала новой эры.       Отстранившись, раскрасневшийся Намджун, всё ещё ощущающий привкус крови на своих тонких губах помог Сокджину освободиться от веревок. Тот, раненый, хромой на одну ногу, однако способный на выздоровление, несмотря на крайнее изнеможение, выглядел победителем: ухмыляясь и утирая кровь, стекающую из носа, тот снова проковылял к Намджуну предлагая дрожащей рукой с перетерым запястьем платок. Намджун удивленно глянул на него, однако Сокджин собственноручно, легким и заботливым, однако лишенным плавности из-за ранений движением, стер оставшуюся на лице новоявленного лидера собственную кровь.  — Я рад, что между нами возникло понимание, — голос Сокджина звучал спокойно, лишившись истеричного, трясущегося тона, — Моё имя — Ким Сокджин, однако этот ублюдок уже представил меня тебе, к сожалению. Ты также можешь звать меня Джином.       Намджун не смог сдержать ухмылки, глядя на самоуверенного агента. Несмотря на то, что Джин оказался уж очень саркастичным и уважающим себя молодым человеком, речь, которого сквозила некого рода снобизмом, в нём не читалось того отвратительного, уродующего душу, черного эгоизма, которым обладали лишь самые глупые создания нашего мира. Во взгляде Джина и в его, как казалось Намджуну, пусть и еденькой, но всё же дружелюбной улыбке, читалось взаимное уважение, принятие условий. Намджун прекрасно понимал, что ему не придется объяснять молодому человеку, что такое омерта, за что тот испытал истинную благодарность, устало выдохнув. Ему не хотелось церемониться: хотелось выпить в компании подчиненных, чтобы завтра, вдохнув новый день, что такое настоящая, отлаженная система мафии. Что такое амбиции, логика и путь к истинному успеху, построенный на верных установках, а не на голом ужасе и тупом желании наживы любой ценой. Намджун не испытывал ни доли сожаления, ни боли из-за убийства отца. В его глазах данное происшествие выглядело милосердием. Намджун вынес огонь из собственного дома, как и мечтал. — Ким Намджун, — он вежливо протянул руку Джину и повел головой в сторону распластавшегося на полу в собственной луже крови трупа, — Можешь собственноручно избавиться от мусора. Мастер оружия лишь улыбнулся, с наигранным удивлением вздернув брови: — Я? А разве для того нет специальных людей, м, босс?       Когда молодой человек, ковыляя пошагал вперед, Намджун вновь улыбнулся, глядя в его широкую спину и вспоминая все те разы, когда сам был вынужден подчищать за отцом. С каждым своим бессовестно брошенным словом, Джин начинал нравиться новому лидеру всё больше.       Мужчины не знали, что пара темных, невинных, сияющих любопытством глаз наблюдала за ними всё это время, захлебываясь в собтвенных рыданиях, старясь сдержать рвущиеся слезы и тошноту поднесенными ко рту ладонями, и, заслышав шаги, бесшумно, на ватных тяжелых, словно колоны ногах, бросилась прочь — как можно дальше из этого прогнившего в самом основании, особняка на окраине, окруженного лишь зияющими во тьме угрожающими кронами густых лесных просторов.